До последней стрелы

Ольга Суханова

Робин – лучший лучник Англии. Бедняки поют о нем песни в придорожных харчевнях, а богачи боятся лишний раз проехать через Шервудский лес. Ясмина – связной Салах ад-Дина, от одного ее имени вздрагивают крестоносцы.Вдвоем они могут перевернуть весь мир. С первой же встречи Робин и Ясмина тянутся друг к другу. Но и у него, и у нее – слишком сильный и необузданный нрав, слишком много всего в прошлом.

Глава шестая

— Восемь, говоришь? — Робин покосился на Эмиля, потом перевел взгляд на дорогу. С холма было прекрасно видно отряд стражников.

— Было восемь. Может, остальные их поджидали.

— Разворачиваемся. Нам втроем тут не справиться.

— Мы же можем их всех перестрелять!

— И положить два десятка человек из-за одного бестолкового браконьера? Нет. Назад.

— Он же еще совсем молоденький, — Ясмина посмотрела на главаря, разворачивая рыжую кобылку. — Что теперь с ним будет?

— Я разве сказал, что мы его бросим? Сегодня с ним ничего не сделают. Пока доедут до города, пока будут разбираться… Завтра — ярмарочный день, вот на завтра-то казнь и наметят. Чтобы другим неповадно было.

— Казнь? — растерянно переспросила Ясмина.

— Ты не знала? — Робин обернулся к девушке. — Лесной закон. Олени, кабаны, косули — королевская дичь, и за охоту на них положена смертная казнь.

— И его что, должны повесить?

— Я не позволю, — усмехнулся разбойник. — Но да, должны бы повесить. Будь он чуть помладше — могли бы по малолетству простить и просто отрубить руку.

Косматый верзила Джон успокаивал рыдающую прядильщицу:

— Ну хватит, не плачь, не плачь. Все будет хорошо. Завтра твой брат будет с нами. Как его зовут?

— Билли, — всхлипнула девушка, пряча лицо на груди Джона.

— А тебя? — Робин, подойдя, устроился на бревне с другой стороны и ободряюще потрепал прядильщицу по кудрявой голове, но, встретив суровый взгляд Джона, быстро кивнул в ответ и убрал руку.

— Билли.

— В смысле?

— Он — Уильям, я — Сибилла. А его точно не повесят?

— Если я сказал нет — значит, нет. Вас только двое? Еще кто-то есть из родных?

— Еще сестра, — снова всхлипнула прядильщица. — Старшая. Замужем, в Лидсе живет.

— Боюсь даже спросить, как зовут.

Гай Гисборн сначала пытался прогнать лицо из памяти, но потом, поняв, что бесполезно, стал просто прокручивать воспоминание снова и снова. По кусочкам, каждое мгновение. Узнать бы о ней хоть что-нибудь, но как узнаешь? Будь то благородная дама, он давно бы выяснил все подробности. Но что и как можно узнать о случайной простолюдинке?

Чернь. Он не любил чернь и никогда не скрывал этого.

Уверенный, сильный, тревожный взгляд. Глаза — словно черное пламя. Рваный шрам на ухе. Что могло случиться, кто посмел ее когда-то обидеть?

Они успели обменяться лишь несколькими словами, но Гай заметил в ее речи ту отточенную правильность, с какой на родном языке не говорят. Наверное, занесена сюда волной после крестового похода. Как Ламбер и его бывший напарник Мазер. Что с ней было раньше, где и с кем жила, со сколькими делила постель? Да что там раньше — он и про сейчас-то ничего не знал.

Но теперь Гай понял, что так изводило его в этом лице, казалось таким неправильным. Тревога, излом, обреченность. Убрать эту тревогу — и тонкое некрасивое лицо, наверное, стало бы мягче и нежнее.

Больше всего Билли злился на себя: он сам был виноват и понимал это. Надо было сразу бежать, как только он увидел лесничих, — а он почему-то решил, что сумеет их перехитрить.

Он пытался держаться, изо всех сил пытался держаться, но все-таки не смог и разревелся. Глупо было верить, что кто-то придет на помощь, но Билли до последнего верил. Сестры ведь столько раз говорили, что лесные разбойники защищают простой люд из окрестных деревень. Он верил вчера, когда стражники везли его через лес в город. Верил всю ночь, валяясь в подземелье на вонючей соломе вместе с двумя неудачливыми воришками, которых поймали на рыночной площади. Верил сегодня с утра, так верил, что отказался от священника. Верил, когда за ним пришли стражники, когда его пинками толкали, заставляя быстрее топать по длинному сырому коридору.

А теперь оказался на свету, на рыночной площади, сломался и расплакался. Он не знал, когда именно придет время казни. Пока до Билли никому не было дела: связанный по рукам и ногам, он стоял на помосте под присмотром стражников, изо всех сил пытаясь не реветь и не смотреть на виселицу. Вокруг бурлила ярмарка. На другом краю площади нахваливали свой товар местные и приезжие торговцы, в толпе сновали разносчики пирожков и прочей нехитрой снеди, а около помоста собралось уже несколько десятков человек — но все глядели не на Билли, а на представление бродячего балаганчика. Билли и самому нравилось иногда поглазеть на заезжих лицедеев, но сейчас все казалось тоскливым. Руки были связаны, вытереть лицо он не мог, и чем отчаяннее Билли пытался не плакать, тем сильнее лились слезы.

Балаганчик тем временем собирал все больше зрителей. Даже сам ноттингемский шериф, удобно расположившись на деревянной трибуне, увлеченно смотрел на представление. Рядом с шерифом был мальчишка лет на пять младше Билли, над мальчишкой висела занавеска, закрывая его от жалящего летнего солнца. По обеим сторонам маленькой трибуны стояли стражники с наточенными алебардами. Ближе к балаганчику, внизу, расположился народ попроще: несколько обычных горожан болтали друг с другом, пухленькая торговка раскладывала пирожки на лотке, невысокая цыганочка хрустела ярким сочным яблоком.

Бродячие лицедеи старались. Седой дед с неожиданным проворством жонглировал тяжелыми глиняными шариками — сначала тремя, потом пятью, потом Билли сбился со счета. Рядом с жонглером веселил публику кукольник: две разрисованные деревянные фигурки в его руках изображали рыцаря и прекрасную даму. В другой обстановке Билли покраснел бы от того, что вытворяли деревянные дама с рыцарем, но сейчас ему было противно. Билли отвел взгляд в сторону, чтобы не смотреть на кукольника и не видеть, даже краем глаза не видеть виселицу. Напротив кукольника и жонглера сухой, подтянутый жилистый парень с раскрашенным лицом и в колпаке с ослиными ушами прилаживал тонкую прочную жердь, надежно укрепляя ее с обеих сторон на деревянных козлах. Убедившись, что жердь крепко держится и не болтается, он взял лежавший рядом маленький лук — детскую игрушку с тупыми стрелами — а потом легко запрыгнул на жердь и так же легко, ни разу не покачнувшись, выпрямился в полный рост. Бубенцы на кончиках ослиных ушей тихо зазвенели. Одну стрелу парень положил на тетиву, остальные пока держал в зубах.

— Эй, дурень! — крикнул кто-то из зрителей. — Ты что, правда собрался стрелять из этой игрушки, болтаясь на жердочке?

Лицедей кивнул, бубенцы снова зазвенели. Стоявшая внизу цыганочка высоко подбросила огрызок яблока, и в тот же миг тупая детская стрела сбила этот огрызок прямо в полете. Кто-то из толпы кинул вверх платок, скомканный и завязанный в тяжелый узел, и следующая стрела подбила платок. Вдали в воздух швырнули мелкий камушек, лучник сбил и его.

Толпа засвистела, в шапку, стоявшую между жонглером, кукольником и стрелком, полетели мелкие монетки.

— Ну с такой-то игрушкой любой сможет, — негромко, но отчетливо фыркнула цыганочка. — А с настоящим луком на этой жердочке никому не справиться! Он его даже не натянет — свалится!

— Давайте проверим! — тут же забурлили голоса в толпе.

— Дайте этому, с ослиными ушами, нормальный лук!

В ярмарочный день никто не мог проехать в город с оружием мимо стражи на воротах, и лук нашелся не сразу. Парень, развлекая публику, несколько раз легко покружился на тонкой жердочке, позванивая бубенцами на ослиных ушах, — так ловко и задорно, что Билли даже перестал хлюпать. Толпа, развеселившись, требовала настоящий лук. Пока вокруг искали оружие, парень, звеня ушами, кривлялся на тоненькой жерди и напевал одну из веселых бродячих песенок:

Шериф ко всем в карман залез:

Налог за дом, налог за лес.

Кто честно пашет круглый год —

Едва на подать наскребет.

Пел он негромко — так, что толпа вокруг его слышала и хохотала, но до трибуны слова не долетали. Наконец кто-то из местного гарнизона, дождавшись утвердительного кивка шерифа, протянул лицедею лук и пару стрел.

— Пусть вон того воробья собьет! — с издевкой крикнули из толпы.

В стороне, в сотне ярдов, на приоткрытой ставне одного из окон беззаботно чистил перышки воробей. Свистнула стрела, и птицы не стало.

Билли подумал, что так стрелять может лишь один человек в Ноттингемшире. И, похоже, эта мысль пришла не только ему, — толпа замерла, но лучник к этому был готов: он молниеносно спрыгнул с жердочки и, оказавшись на твердой земле, обернулся к трибуне шерифа. В следующий миг шапка с ослиными ушами, звякнув напоследок бубенчиками, полетела на землю.

— Как ваш сын на вас похож, милорд! — быстро улыбнулся лучник, подняв готовое к выстрелу оружие. — Сколько ему уже? Лет десять?

— Хватит зубоскалить, Локсли! У тебя всего одна стрела.

— Так и сын у вас всего один. А вот делать тайные знаки страже не нужно: я услышу щелчок арбалета или свист тетивы и успею выстрелить.

— Что тебе надо на сей раз?

— Мальчишку, которого вы собираетесь повесить.

Билли радостно встрепенулся. Он и сам не заметил, как рядом с ним вдруг очутилась цыганочка — та, что кидала лучнику огрызок для выстрела. Вблизи стало видно, что она намного старше, чем ему казалось.

— Тихо, тихо, — негромко сказала цыганочка, и Билли увидел легкий тонкий нож в ее руке. — Не дергайся, и я тебя не задену.

Он кивнул и снова прислушался к словам лучника:

–…и как только мальчишка и девушка уйдут — твой сын будет в безопасности.

— Но самому тебе потом не выбраться, Локсли.

— Посмотрим.

Билли почувствовал пинок в бок.

— За мной, — уверенно скомандовала цыганочка, разрезав последнюю веревку на его ногах. — Быстро.

Спрыгнув с помоста, она проскользнула мимо не смевших шелохнуться стражников и бросилась в сторону узкой боковой улицы. Билли еле успевал следом и бежал изо всех сил, боясь отстать и потерять из виду черные косы, перехваченные тяжелыми медными пряжками. Девушка свернула в безлюдный проулок между двумя домами, остановилась и на мгновение замерла. Билли увидел, что она быстро ведет ладонью по ряду широких досок, словно отсчитывая.

— Сюда.

Одна из досок подалась под ее рукой, скользнув в сторону. Девушка юркнула в открывшуюся щель и чуть ли не силой втянула растерявшегося Билли.

— Вниз, скорее, — произнесла она, поправляя доску изнутри.

— Я ничего не вижу.

— Я тоже. Но здесь должна быть лестница. Вниз, быстро и тихо, чтобы снаружи нас не услышали.

Пригнув голову, обеими руками держась за стены, Билли стал протискиваться вниз. Вскоре лестница кончилась.

— Я ничего не вижу и не понимаю, где мы, — прошептал он.

— Я тоже, — ответила девушка. — Надеюсь, там, где надо. Ждем.

Билли скорее почувствовал, чем услышал, как она прошептала что-то на незнакомом ему языке. Он молчал. Было очень темно, холодно и страшно.

— Я смотрю, вы тут, — раздался сбоку веселый мужской голос. — Добро пожаловать в катакомбы Ноттингема.

— Робин! — выдохнула цыганочка. — С тобой все в порядке?

— Да. Теодор с лошадьми должен быть на берегу Трента, наверняка уже заждался нас. Ну, вперед.

— Я совсем-совсем не вижу, — тихо сказала девушка.

Мужчина засмеялся:

— Дай мне руку и ничего не бойся. А ты не отставай, парень.

Прядильщица, всхлипывая, обнимала брата, косматый верзила Джон обнимал прядильщицу:

— Ну все, все, хватит хлюпать! — успокаивал он Сибиллу. — Все уже хорошо!

— Да, — кивнула она и, оставив брата в покое, прижалась к Джону. — Только я боюсь теперь возвращаться… нам же не дадут жить в Лакстоне, за ним ведь снова придут?

— Придут, — кивнул подошедший главарь разбойников. — Но тебя никто не обидит. Шериф этим заниматься не станет, свалит на бейлифа — на Гисборна. А сэр Гай невиновных не трогает. Ты ведь сама не стреляла в королевскую дичь? Только брат? — Робин опустился на траву и стал вытирать перемазанное лицо рукавом куртки. — Ты же говорила, у вас еще сестра в Лидсе? Она его примет?

— Да, Билли будет только рада. Она и сама его звала с собой, когда уезжала.

— Вот и отправим его в Лидс. Только один он не доберется — там ехать целых три дня. Джон, проводишь парня?

— Конечно.

— Хорошо, — главарь снова обернулся к девушке. — И не бойся, тебя не тронут. А братишка твой — молодец!

— Бедный мой, — прядильщица снова обняла брата. — Испугался?

— Слушай, даже я пугаюсь, когда меня собираются повесить! — рассмеялся Робин. — Билли — молодец, не терялся и все делал правильно.

К собравшимся подошли отец Тук и Марион.

— Умойся нормально, — заворчал монах. — Рукавом ты это не ототрешь. Чем ты так раскрасился?

— Углем.

— А с пальцами что? В кровь же сбиты.

— Пришлось стражнику по башке заехать.

— Бить голым кулаком по железному шлему — так себе идея. Не боялся, что раньше времени узнают?

— Не-а. Дурацкий колпак — отличная штука. Надел, и тебе все можно.

— Сам-то как выбрался? — продолжал допытываться Тук. — А с лицедеем, у которого жердочку и лук отобрал, ты что сделал?

— За кого ты меня принимаешь? Ничего я с ним не сделал, просто напоил. Дрыхнет в «Восьми лапах». Проспится, куда денется.

— А выбрался как?

— Когда убедился, что Ясминка увела парня, — выстрелил в занавеску, которая висела над сыном шерифа. Понятно было, что занавеска свалится, накроет мальчишку, никто сразу не поймет, что случилось, все перепугаются и на какое-то время отвлекутся. Из города в катакомбы шесть ходов, один — прямо на рыночной площади. Я ж не случайно именно там стоял, — снова засмеялся разбойник. — Мне нужно-то было всего несколько мгновений, даже меньше.

— Робин! — растерянно сказала Марион.

— Да, моя красавица?

— Ты… ты что, держал на прицеле ребенка? И потом стрелял в занавеску над ним?!

— Ага.

— А если бы у тебя стрела сорвалась?! А если б ты промахнулся?

Робин удивленно посмотрел на девушку, серые глаза засверкали на перемазанном лице:

— В смысле — промахнулся? Эх. Воробья жалко.