Дневник Аси Лазаревой. В поисках простой любви. Часть первая

Ольга Козырева, 2022

Если вам «немного за 30» и вы «разведенка» с ребенком, каковы шансы выйти замуж за «принца»? Или просто за хорошего человека и по любви? Ася Лазарева верила в успех, только бы найти не «бойца» и не подлеца… А если при этом заснуть юристом, а проснуться внезапно директором издательства? Интервью со звездами, новый опыт, новые друзья. Но… друзья ли? И как весь этот глянец вяжется с мрачным офисом у кладбища? Что таится за блеском-лоском и "успешным успехом"? И почему для некоторых простое женское желание создать счастливую семью оборачивается суровым духовным квестом, в котором к тому же надо обезвредить «родовые проклятья»?

Глава 2

Москва, 20 мая 2009 года, пробки

Я снова стою в пробке. То же самое вокруг делают сотни людей, тысячи. Несмотря на десять вечера, столичное зло упорно не желает рассасываться. Оно расползлось по всем переулочкам Садового, оккупировало Бульварное, МКАД и прочно воткнулось в окраины. В такие дни москвичей посещает ощущение, что домой они доберутся в лучшем случае через неделю. И то, если бросят машину и залезут в метро. В метро пробки к десяти уже точно рассосались, да и выглядят они иначе. В час пик можно пропустить парочку поездов, прежде чем людская толпа внесет тебя в двери, утрамбовав, как шпротину в банке.

С недавнего времени я стала чувствовать себя в пробках, как дома. Я переосмыслила роль пробок в нашей жизни. Пробка — возможность отдохнуть, побыть одной. Любите пробки! Стою, отдыхаю, наслаждаюсь жизнью. Я уже полгода езжу на новую работу. Не могу сказать, что я к ней привыкла. Но обратно хода уже нет. Мой босс с Арбата подождал три месяца, да и взял нового юриста.

Я езжу к девяти на другой конец Москвы. Два часа туда и два обратно. Но по сравнению с моей новой работой, где звонят одновременно три телефона, кто-то один дергает за рукав, а кто-то другой «вежливо» нависает над головой (самые деликатные просто пишут в мессенджеры), а в почту без конца сыплются письма, письма, письма, дорога по не едущей Москве — это просто релакс. Тепло, любимое радио, спокойно, безопасно. Ну, почти безопасно. Некоторая опасность все же исходит от телефона, но надежда на свои два часа покоя есть, особенно вечером, когда уже довольно поздно. Можно даже спеть.

Мне кажется, если б я не бросила заниматься музыкой, из меня вышла бы неплохая певица. Я люблю попеть в машине. У меня даже распечатаны некоторые слова и записаны на диск «минусовки». Только я начала Барбару Стрейзенд («We may be oсeans away…»), как телефон начал нервно подпрыгивать и выть не своим голосом.

— Лазарева! — я аж подпрыгнула.

«О, нет, только не он…». Что ж такое: десять вечера все-таки. Но это был именно он. Звонил издатель. Да, раньше он был просто Эдуард, а теперь Издатель. И он уверен, что может звонить в любое время суток.

Началось все не так давно. И поначалу было лишь эпизодически. Один невинный звонок в девять, второй через месяц в десять. А потом накатила лавина, которая сбивает с ног, как сейчас. В любое время, в любом месте, с любой темой.

— Лазарева, сколько у нас тираж?

— Семнадцать тысяч.

— У людей тиражи по сто тысяч, — вкрадчиво протянул Эдуард; странный тон…

— У кого? У «Космо»? Но они выходят тридцать лет, а мы полгода…

— У людей тиражи по сто тысяч, — уже ледяным тоном повторил издатель.

Он говорил так, будто я его коварно обманула, скрыла, что бывают такие тиражи, перекрыла доступ к страничке с выходными данными во всех журналах мира — и теперь это может иметь страшные, непредсказуемые последствия.

— У людей тиражи по сто тысяч, если они продаются повсеместно. А мы продаемся только там, где нас берут без доплат! Чтоб «везде», нужен бюджет на продвижение, да и стоимость печати будет огромная.

Я пытаюсь говорить спокойно и аргументировано. Мол, не ведусь на провокации. Хотя слушать эти речи от человека, не позволяющего редакции пользоваться курьерами компании, как-то даже дико. Он считает, что курьер — это слишком большая роскошь для журнала. Курьер роскошь, а тираж в сто тысяч — подайте. Трубка тем временем раскалялась, из нее уже слышался ор.

— Меня не интересуют твои отговорки, Лазарева, у людей тиражи по сто тысяч! Твою мать! У людей тиражи по сто тысяч, я говорил с людьми, сто тысяч!

Я еще раз попыталась вставить мотивированное и логичное объяснение. Но мои слова потонули в потоке брани. Каждая его фраза про сто тысяч выводила его на более высокий виток раздражения. Все выше, выше, выше градус накала. Если бы своей злостью он мог поднимать предметы, то, наверное, мы вместе с машиной уже бы левитировали над пробкой.

— У людей тиражи по сто тысяч, — он быстро достиг нужного состояния и уже визжал.

Он меня не слышит. Что делать? Бросить трубку? Слушать? Орать в ответ? Трубка приросла к руке. Туплю, молчу и слушаю. Я в дурном сне или только что сошла с ума прямо тут, в пробке? Может, это розыгрыш? Я хорошо помню, только сегодня утром он активно осуждал большие тиражи, придирчиво спрашивал, зачем мы напечатали аж семнадцать тысяч, зачем так МНОГО, такая дорогая печать, и вероятно, большие тиражи печатают одни дебилы. Да-да, так и сказал… Утром. И вот, каких-то десять часов спустя, все стало наоборот. Почему?

— Я встречался с людьми, в других журналах тиражи по сто тысяч, — гремел Эдуард, — б… ть, это твоя работа, Лазарева, гора родила мышь, ты не успеваешь одно, так сразу начинаешь не успевать другое.

— Но сегодня утром ты говорил совсем другое…

— Лазарева, я хочу тираж сто тысяч, это ты, ты должна была сделать, твою мать… Ты. Должна. Б… ять,… мать, хрена… завтра.

Наконец он отсоединился.

Чувствую себя прибитой. Как будто мне от души дали чугунной сковородкой по башке. Утром этот тираж был плохой, потому что был слишком велик, а вечером он стал плохой, потому что слишком мал. Когда произошла трансформация? Почему она произошла? Кажется, куда-то делся кусок реальности.

— Ну, что, курица! Допрыгалась? — это я спросила сама у себя, — Ты думала, он только на других орать будет? А ты будешь вся такая деловая и в белом?

Мужик в соседней машине с интересом наблюдал, как я разговариваю сама с собой.

— Че смотришь? Почему тираж не сто тысяч еще? — я гавкнула в закрытое окно и, тут же застеснявшись этой несдержанности, нырнула в образовавшуюся в потоке машин дырку.

Что это было только что? Ведь Эдуард умный и интересный мужик. А тут вдруг сам себе перечит. Визжит… Мне вдруг стало даже жалко неадекватного Эдуарда. Зачем так делать? Он здоров? Может, он бесноватый? Мама говорит, трубку надо крестить.

Я вспомнила потерянные лица «как бы топ-менеджмента» на коллоквиуме. Вот, значит, как они живут. А как ведут себя умные люди в таких ситуациях? Что они делают? Как отвечают? Наверное, они в них не попадают. В них попадают такие бестолковые самонадеянные лохушки, как я… You are welcome, Ася Лазарева. Теперь ты среди них. Такая же овца. Мы еще смеялись с Дусей, мол, как долго я буду до их кондиции доходить. Зря смеялись. Оказалось, недолго. Дошла!

Может, умные цельные личности сразу берут и уходят, не взирая ни на что? Но я не готова! И куда? А как же журнал? Журнал же не виноват. Редакция не виновата. Что будет с девчонками, если я все брошу? Да и для меня самой полгода опыта — слишком маленький срок, чтобы найти приличную должность в другом издательстве. Блин, это ж надо было так вляпаться… Я работаю с девятнадцати лет. И на госслужбе, и в банке, и больших, и в маленьких компаниях. Но такого еще не видела.

«Какой тираж в сто тысяч? Он головой ударился?»

Сети за этот тираж ценничек выставят в пару миллионов евро, наверное. На этом поборы не кончатся, надо будет каждый месяц еще и доплачивать за право торговать. А официальная торговая наценка — это так, «мелочь», малозаметный бонус для сетей. Они это и за деньги-то не считают. Суммы, которые они получают за «вход» и в качестве «доплат», в десятки, а то и в сотни раз превышают прибыль с наценки».

С прессой в отечественном ритейле дела обстоят именно так. Все осложняется тем, что все эти расходы никак нельзя «повесить» на читателя. Кто будет покупать журнал стоимостью с банку красной икры? Вся надежда на продажу страниц под рекламу, именно это должно давать основной доход. Но мой издательский дебют несколько осложнил тот факт, что на дворе стоял печально известный всей мировой экономике 2009 год. Мало того, что интернет уже основательно откатил золотую эру журналов в прошлое, так еще и кризис доедает остатки некогда жирного рекламного пирога. Многие деятели всерьез обсуждают, как скоро журналы исчезнут вообще, как явление. Реклама пропала даже с «наружки». Голые щиты бесстыдно предлагают сами себя повсюду — и на окраинах, и в центре Москвы: «Здесь могла быть ваша реклама». В области же они попросту неприлично зияют пустотой, не унижаясь до каких-либо предложений. Проще говоря, рекламы нет почти ни у кого, что же говорить о маленьком, никому не известном, одиноком журнальчике, не предлагающем ни сплетен, ни порнухи, ни даже программы ТВ?

В таких мрачных мыслях, я пробиралась в пробке к дому. Все удовольствие от своего часа покоя было напрочь испорчено. Однако все-таки утешает, что такая лохушка не одна я. Те несчастные на тренинге, которых я назвала «стадо топ-менеджеров», получается, не такое уж и стадо. Вот не суди и судим не будешь. Это просто люди. Им тоже некуда деться.

«У меня зазвонил телефон»

Следующий звонок не добавил радости.

— Ася, у нас нет вашей бумаги, — сообщил менеджер из типографии.

— Как нет? — кажется это хуже, чем матерящийся издатель. — Нам же сдаваться через неделю?

— Мы можем напечатать вас на такой же, только граммаж другой, зато она не будет так просвечивать, как ваша нынешняя, — радостно щебетал менеджер.

— Ага, и цена за печать будет в два раза выше, спасибо, пусть просвечивает.

Спустя полчаса торгов, просьб, уверений в вечной верности, шантажа и звонков конкурентам проблема как-то разрешилась, нашлась в другой типографии нужная бумага.

Снова зазвонил телефон.

— Але, мам, купи что-нибудь поесть?

Я что, не оставила ребенку еды? Почесала лоб, мысленно погружаясь в недра холодильника.

— Даня, борщ в холодильнике. И котлеты, ты их ел?

— Ну… хрум-хрум… невкучный, — сынок дал оценку борщу, хотя было прекрасно слышно, что он догрызал печенье, презрев и первое, и второе из холодильника.

— Невкусный, потому что греть надо?

— Ну, мам, купи что-нибудь вкусного, острых крыльев, например.

— Сынок, ты хочешь, чтоб я ночью за крыльями перлась?

— Ну, тогда колбасы, печенек и хлопьев, — сжалился сынок.

Ой, а на завтрак-то еды и нет, в магазин придется ехать. Я вспомнила, что #яжмать, и уставилась на часы. Почти одиннадцать, домой, значит, не раньше полуночи попаду.

Снова телефон. Мама. Мама мой тыл. Слава Богу, мама с работы приходит в семь. Помогает. Но в тылу не все гладко.

— Он ничего не ест и спать не ложится, я предлагала борщ, котлеты, и у меня нет сил печь пироги, хотя я собиралась, я даже тесто поставила, но у меня давление.

— Мам, какое тесто?! Ложись, отдыхай, ночь уже на улице.

— Но он играет, — не сдавалась мама, — и я не знаю, делал ли он уроки. Ты можешь что-нибудь ему сказать, чтоб он шел спать. Ты не знаешь, он делал уроки?

— Не знаю, — стыдливо призналась я и отметила, что мысль о Даниных уроках вообще ни разу за день не стукнулась в мою голову. Вот, значит, какая я ужасная мать. Потом я долго пыталась воззвать к Даниной совести. Воззвание удалось, но дало совсем не тот эффект, на который рассчитывала мама. Даня не пошел спать. Он вспомнил, что он не сделал уроки и даже не знает, что именно задано. Договорились, что сын все сам узнает и будет тихонечко делать, а бабушка ляжет спать, ей рано на работу. Утопия, конечно. «Окаянный отрок» не может ничего делать «тихонечко», и бабушка не ляжет. Она на посту. Я гадкая мать и отвратительная дочь. А еще несостоявшийся директор. Дура, короче.

Я включила музыку погромче, облилась термальной водой, чтоб согнать усталость, и повернула в сторону супермаркета. Ну, и ладно, зато если бы я была все еще замужем за Лазаревым, то в текущей ситуации ночных закупок точно заслужила бы матюков за неорганизованность. Но это в прошлом, ура! Приободрившись тем фактом, что теперь я могу совершенно свободно и безнаказанно закупать продукты ночью, не будучи обруганной, я бодро затрусила ко входу, гремя тележкой.

Ладно, вполне можно гордиться тем фактом, что такое ничтожество, как я, сумело выпутаться и наладить себе и сыну спокойную и безопасную жизнь. Ну, почти спокойную.

— Надо с ребенком дома разговаривать по-французски, я ей говорила, она же французский знает. Нет, она все по-своему сделала…

Я проснулась на этой фразе, прозвучавшей за моей спиной, и обнаружила, что все уже покидала в тележку и, почти лежа на ней, задремала в очереди в кассу. Лежа, потому что каблуки к вечеру становятся просто невыносимыми — адской занозой в каждую пятку. Снизу зудели ноги, сверху — уши. Рядом женщина лет шестидесяти выговаривала мужчине: «По-французски надо с ребенком дома говорить, я ей давно говорю, уже бы давно могла уехать, нашла б там себе мужика, жила бы сейчас на Лазурном берегу, нет, она сама умная…».

Еще одна без мужика, и кто ее осуждает? Мать! Бедная девка. Видимо, сама растит ребенка. А раз сама, значит, обычный репертуар общения с ребенком: вставай, завтракай, иди в школу, делай уроки, ложись спать. Причем «делай уроки», скорее всего, по телефону. Ну, потому что ты ребенка видишь час утром и час вечером. А может, вечером и не видишь. Приходишь, когда он спит. И вуаля, чудеса эффективности: на эти два часа мать еще и превращается в репетитора. Класс! Вообще успеть бы хоть раз за сутки с ним поговорить. Узнать, чем он дышит, что думает. Времени ни на что не хватает. Работа от ночи до ночи. Зато свобода, ура, я, Ася Лазарева, целая (не путать с цельная) самостоятельная женщина. Красота и независимость!

Закидываю огромные пакеты в багажник. Давай, Лазарева, левой, правой, левой, правой, ты же почти весь день сидишь, пошевеливайся, это твой фитнес. Удобно — тратиться на абонемент не надо. Мужчина в машине рядом сидит «зырит», сейчас дырку просмотрит. Лучше б вышел и помог. Чего зря смотреть? Блин, пальто об бампер испачкала. Вот когда люди моют машины? Когда они успевают? Глазеющий чувак уехал, не стал заморачиваться. Ну, правильно, зачем ему женщина в грязном пальто.

Кажется, с этим миром что-то происходит. При таком обилии людей в этом городе, в этом гипермаркете и даже на этой парковке никто никому не нужен… И даже если ты все еще молода и прекрасна, у тебя все равно мало шансов встретить кого-то подходящего. Кажется, у мужчин нет сил на знакомства, их хватает только на «посмотреть». Они не хотят ничего всерьез. А среди таких, что якобы хотят, сколько тех, что пьют, или, как мой бывший муж, бьют? Если вычесть всех их, кто остается? Похоже, мои мечты о новой семье не сбудутся никогда. От этой мысли и воспоминаний о том, что сегодня вечером меня славно обматерил работодатель за то, что нельзя и не нужно делать, я почувствовала себя самой несчастной и самой одинокой женщиной на планете. Еще я до кучи вспомнила «разведенку», и мне захотелось расплакаться и напиться одновременно. Но мне нельзя. Завтра в школу. И на работу.

Гордые женщины и звезды

Дневник веду неравномерно. Я к нему кидаюсь, когда становится совсем тошно. Перелистываю страницу назад. Выходит, уже два дня подряд мне «совсем тошно»? Все это время — после скандала с издателем — ощущение, что я получила чугунной сковородкой по голове, так и не прошло. Но сегодня есть дело поважнее, чем растрепанные чувства по этому поводу. Утро началось с запихивания брыкающегося PR-директора в машину. Утро было солнечное, и PR-директор обычно бывала солнечной. Но не в этот раз. Роскошная грузинская принцесса, пышная и дышащая нежностью Эллочка запихивалась в машину только из уважения ко мне, приехавшей лично забирать ее из дома.

У PR-директора нашего журнала Эллы Георгиевны редкий талант: она теплая, как русская печь или шуба из чернобурки. Звезды, политики и чиновники, продавцы, секретари и полицейские начинают душевно льнуть к ней спустя пять минут общения. И даже, если она исчезает с их небосклона на пару лет, встретив ее на мероприятии, искренне кидаются к ней целоваться. Я лично это не раз наблюдала. «Родной, — обнимает Эллочка тех, кого принято именовать „селебритис“, — ты где был?». Она говорит это так задушевно, будто все эти годы она только и делала, что думала об этом человеке.

Сейчас Эллочка выглядит потухшей. Я не могла не приехать, я знала, что иначе Эллочка даже не подумает ехать на работу. Она, как и я, столкнулась с подавляющими силами противника, то есть издателя, но в отличие от меня уже даже не сомневалась, что надо уходить. Потому что именно так делают гордые дочери гор. Повиснуть у нее на груди и удержать — такова моя сегодняшняя утренняя миссия.

— Эллочка, ну, потерпи, все наладится, зато мы сделаем классный журнал, а Эдуард перебесится, или мы найдем к нему подход, вот Зина же с ним как-то работает уже пятнадцать лет, — я несу первое, что приходит в голову, потому что остаться без хорошего пиарщика совсем не в моих интересах.

— Нет, нет и нет, — почти рыдает Эллочка, — он не перебесится, это такой сорт, у него проблемы с головой. Я знаю, у меня отец такой. Я ему таких людей в этот вонючий грязный офис привожу, меня саму каждый раз тошнит, когда я туда иду. Это не моя работа — высиживать часы в офисе, а Зина деньги большие получает, это не наши с тобой две копейки.

Эллочку я считаю главной удачей — моей лично и всего журнала. Обложка — это самое главное, если ничего другого (читай: бюджета) для маркетингового продвижения нет. Те, кого предлагает наш главред-интеллектуал Валя, обычно мало узнаваемы, а у Эллочки куда более весомые возможности. Мне уже после пилотного номера стало ясно, что звезды первой величины так же «досягаемы» для маленького журнала, как космический спутник для монтера на стремянке. Обычно. Но тут на арене появилась Элла Георгиевна — и с игривостью иллюзиониста решила эту проблему. Теперь процесс «доставания» звезды выглядит так.

— Пьетросяна хочешь? — спрашивает Эллочка, прихлебывая кофе из маленькой изящной чашечки и листая очередной видавший виды толстый еженедельник, которых в ее необъятной сумке обычно водится штук пять за разные бородатые годы. Я отрываюсь от компа и задумчиво засовываю нос в огромное ведро с кофе. Сижу и думаю, кто вообще может захотеть Пьетросяна на обложке?!

— Нее…

— Яромольника? Верняка?

— Да, их можно, особенно Яромольника.

— Да, да! Яромольника! — Валя забегала по редакции.

— О, вот же Колин телефон, а я его в красной книге искала, Колю хочешь? Баскакова?

— Баскакова?! Круто, Баскакова надо брать.

— Нет, вы что?! Ни в коем случае! Он же попсовый, — Валя не хотела Баскакова.

И так до бесконечности, пока редакция не придет к согласию. А потом начинается магия. Эллочка берет трубку и, что-то промурлыкав про общих знакомых, начинает представлять наш никому, честно признаться, не известный психологический журнал. Она делает это с таким воодушевлением и восторгом, что каждому начинает казаться, будто весь мир только и говорит, что об этом удивительном, прекрасном, великолепнейшем журнале, по волшебству меняющем жизнь каждого, кто к нему прикоснется. Остается только краснеть и стыдиться своей дремучести.

К «своим» звездам Элла Георгиевна обычно не допускает абы каких журналистов, но в нашем своеобразном издании «право первой ночи» (честь интервьюирования звезды) всегда с гордостью преподносится самому издателю. Но что самое удивительное: тот запросто может не оценить и отказаться. То звезда не та, то настроение не то, то… Если отказывается босс, еду обычно я. Юрист. Директор. А теперь еще и интервьюер.

На хозяйстве

С тех пор как я покинула кабинет на Арбате и оказалась в комнате между кладбищем и железной дорогой, разделяя это Зазеркалье с растерянными редакторами и дизайнерами, на меня обрушилось столько дел, что какие-то там интервью уже ничего не меняли. Я даже не успела удивиться тому факту, что и года не прошло, а вместо лизинга — интервью. Я вообще не успела ничего почувствовать: ни обрадоваться, ни расстроиться, просто потому, что все происходит слишком быстро. Уже в самый первый раз все прошло на удивление буднично, будто всю жизнь этим занималась. Но процесс мне понравился. Оказывается, делать интервью — это так интересно! Сначала человек закрыт, но потом привыкает к тебе, расслабляется и начинает говорить то, что думает.

Только я обрадовалась, что теперь у журнала есть Эллочка и хотя бы обложки будут с узнаваемыми и любимыми публикой людьми, как вдруг — гром среди ясного неба. «А сколько часов у Эллы?». Вопрос от издателя, разумеется. Я уже знаю, что это очень плохой вопрос.

Наглость, с которой Эдуард подменяет понятия, документы, законы и вообще общепринятые правила впечатляет. Но мы находимся внутри системы и вынуждены подчиняться ее правилам. Эдуард Витальевич очень гордится своей системой трудового права. Каждого, кто устраивается на работу к Эдуарду Витальевичу, тот долго допрашивает о количестве времени, которое кандидат тратил на работу на предыдущем месте. Обычно, кандидат стремится подать себя в наилучшем виде, всячески распушает хвост и немного преувеличивает. Тут-то Эдуард Витальевич и подлавливает простачка. Пока я тут работаю, то повидала «счастливчиков», у которых зарплата рассчитывается из 220, 240 и даже 260 часов в месяц. Причем все эти люди, так и не могли объяснить, как это произошло, потому что никто в куске бумажки без подписей даже не заподозрил важный документ. Но многие не уходят: неудобно, отработав только месяц или два, менять компанию, да и хороших работ не так уж много вокруг.

Можно перевыполнять планы, не есть обеды, ставить трудовые рекорды, приносить в компанию миллионы, — ничто не уменьшит количество часов, их требуется непременно «отсидеть». Айтишники называют человеко-часы «жопо-часами». Как же они правы!

Я сначала думала, что весь этот бред случился оттого, что Эдуард никогда не работал ни в одной мало-мальски приличной компании. В молодости он немного побыл военнослужащим, мечтая о богатстве и только. Поэтому он ничего не знает об обычной организации дел в других компаниях или учреждениях. А тот факт, что из лихих девяностых Эдуард выплыл со своим довольно устойчивым бизнесом, внушил ему уверенность в собственном гении. Так что Эдуард с ощущением полной вседозволенности погружается в нормотворчество, предусмотрительно не отражая это ни в каких документах, поэтому мы все немного в Нарнии.

Да, я заметила тут еще одну диковину. Помимо жопо-, то есть, простите, человеко-часов босс желает присвоить практически все, что только можно получить с сотрудника. Творческие способности, связи, знакомства, как в случае с Эллочкиными контактами. А в целом босс вполне милый человек, он даже опасается за свою карму, мол, не испортить бы ее нехорошими делами. Этот факт вселяет в меня надежды на лучшее.

Ничего чужого не забыл?

Так вот, про «жопо-часы». Я-то приучена к трудовой дисциплине чуть ли не с детства, а вот Эллочка оказалась совершенно не приспособлена к такому графику. Более того: гордая грузинская женщина дерзко считает его вредным для своей квалификации. Об Эллочке я, конечно, позаботилась. У нее даже во вшивой бумажке никогда не было прописано двухсот часов, что само по себе уже расстраивает издателя. Ни у кого в редакции, кстати, нет обязательных двухсот часов. #Яжюрист. Я чту гарантии, предоставляемые трудящимся законом. Но Эллочка с трудом высиживает в офисе и сто шестьдесят восемь часов. И это позволяет боссу полностью обесценить Эллочкины результаты в виде именитых людей на обложках и кучу PR-проектов для основного бизнеса Эдуарда. Зачем?! Я не понимаю его. Вместо того, чтобы решать реально существующие проблемы или хотя бы не мешать, он вцепился в единственное, что нормально работает.

Это, кстати, лишь одна сторона медали. Есть и вторая: контакты. Контакты Эллочки хранятся в ее голове и в ее священных еженедельниках. Распухшие от возраста и весьма потрепанные, они обитают в обширных Эллочкиных сумках. Эдакие видавшие виды гроссбухи. Эллочка ими очень дорожит. Эдуард быстро понял ценность Эллочкиных контактов и потребовал занести их (бесценные, нажитые непосильным трудом!) во внутрикорпоративную базу. Любой пиарщик вам скажет, насколько это низкое непотребство и непотребная низость. Ведь пиарщик — это и есть огромный набор работающих контактов. Эллочка собирала свой багаж почти двадцать лет, и тут — «отдай». Этим своим шагом Эдуард окончательно добил PR-директора. А в качестве обоснования этого требования был приведен такой аргумент: «Ну, она же представляется нашим PR-директором».

Эллочка намылилась на выход, что и понятно. Но я-то этого никак не могу допустить. Если у нашего журнала не будет хотя бы нормальных обложек, то я ничего не смогу с ним сделать. И тогда зачем я тут? Обратно на Арбат путь заказан, мой босс взял другого юриста. Короче, отступать некуда. В этом деле нам с Эллочкой требуется помощь, и я знаю, куда за ней идти.

Тот самый кабинет!

Мы с Эллочкой приехали и сразу почесали в кабинет к Зине и Ниночке.

— Доброе утро, родная, — горестно молвила Элла Георгиевна, целуя разодетую в Chanel и Celin, идеально накрашенную и идеально причесанную Зину.

— Я не могу так работать, я ухожу, — Эллочка готова была зарыдать, но кое-как держалась.

Только она открыла рот, чтоб продолжить, как вдруг дверь с грохотом распахнулась. Скорбная сцена была разрушена ворвавшимся в кабинет вихрем. В вихре наблюдались ранняя лысина, небольшое брюшко, смешные мимика и жесты и слышались много-много слов и заливистый смех. Это к нам влетел сияющий начальник отдела оптовых продаж (он же «начальник опта»), он же Славик. Полноватый невысокий молодой человек лет тридцати с глазами навыкате, крупными губами и армянским носом. Что было совершенно оправданно в его случае, так как армянином он и был.

Кому-то юноша мог бы показаться даже страшненьким, если бы не живость его лица и не обезоруживающая улыбка. Она у него была такая широкая и счастливая, во все тридцать два ровных белых зуба, что, глядя на него, невозможно было не расплыться в ответ так же широко и счастливо, позабыв обо всех своих сложностях. А когда Славик начинал говорить, всех вокруг обдавало жаркой южной волной обаяния и веселья. В общем, как только он открывал рот, то становился абсолютным красавцем. Да, и так тоже бывает.

— О, Зиночка, какая прическа! У тебя новый стиль? Новая юбка? Ооо, встань, повернись, уууу, ооо… Боже мой, ты так хороша сегодня! — причмокивал начальник опта так, словно на него снизошло откровение и он наконец увидел ЕЕ! Самую красивую женщину во вселенной…

— Ну, Слааавииик, — зажеманничала Зина Борисовна, но тем не менее встала и повернулась, давая Славику рассмотреть себя.

Мы с Эллочкой поотрывали рты от удивления, но сразу их закрыли и вежливо заулыбались. Ниночка тоже принялась нахваливать Зину Борисовну. Кажется, все происходящее удивляет только нас с Эллочкой. Зина Борисовна все воспринимает как должное и прямо цветет от ста пятидесяти цветастых Славиковых комплиментов.

— О, боже, какая ты, уфф, аппетитная, я б тебя… — тараторил Славик, закатывая глаза, закусывая губу, потирая пухлые ручки и прямо дрожа от страсти. — Ух! — и он слегка шлепнул Зину Борисовну по пятой точке.

— Ну, Слааавииик, — Зина Борисовна, довольная, как слон, усадила свой зад обратно в кресло.

— Ниночка, доброе утро, — фейерверк обратился к тихой, но тоже очень модной Ниночке.

Когда Славик повернулся так, что Зина Борисовна не могла видеть его лица, то он подмигнул Ниночке и нам заодно. Незаметно для Зины, но ободряюще похлопал Ниночку по плечу и умчался. Каждой из нас досталось немного его внимания. Нет, даже не так, каждая из нас на секунду почувствовала, что это она самая красивая в этой комнате. За исключением Зины, той досталось столько «любви», что, по идее, на этом топливе можно протянуть до конца дня. «Вот же обаятельный паршивец, — подумала я вслед исчезнувшему Славику, — всю сцену скомкал». Всерьез на Славика сердиться было невозможно.

— Я ухожу, Зина, — Эллочка не поддалась сексуальным флюидам Славика и не сбилась с мысли, — объясни ему, что в редакциях не считают часы. Я уйду, и журнал умрет. Все журналы, из которых я уходила, закрывались, — пригрозила Эллочка и равнодушно уставилась перед собой.

Зина Борисовна забеспокоилась. Я не в первый раз пью кофе в этом кабинете, и я давно разрекламировала Эллочкины возможности. Зину Борисовну Эллочкины возможности радуют, она хочет в бомонд. У нее все в жизни есть, а вот бомонда нет. Бомонд, которым поманила Эллочка, с ее уходом грозил окончиться, так и не начавшись.

— Что делать, ну, он такой, — (он — это, понятно, Эдуард), — ну, вы ему там напишите, какой-нибудь отчет, что Элла на встречах. Вы думаете, вы одни такие? Он неделю уже дерет весь офис, Нинка рыдала вчера опять, у Славика давление скакнуло.

Зина не особо хотела «вписываться», похоже, она надеялась, что бомонд не уйдет вслед за Эллочкой, а каким-то образом сам прирастет к журналу, а заодно и к Зине. Но я-то знаю, что нет. Не прирастет. Даже если я буду землю рыть. Я и так ее рою.

Мы с Эллой сидим и киваем. Но это не умаляет нашей решимости.

— Зина, мне сорок лет, — Эллочка перешла к жестким мерам, — я двадцать лет в профессии, я не маленькая девочка. Его мои отчеты не устраивают, он не видит мою работу? Значит, нам не по пути.

Зина Борисовна недовольно поджала губы.

— Ну, я не знаю… Ты говорила с ним? — она смотрела уже на меня.

— Конечно, ничего не хочет слышать, уже написал мне двадцать писем о том, что PR-директор не вырабатывает своих часов, моих ответов не читает. У меня ощущение, что я общаюсь со стеной. Получается, кого Элла ставит на обложку, неважно. Важно, только то, что она не сидит в офисе столько, сколько ему хочется.

— А контакты, — Эллочка смахнула натуральную слезу, оплакивая свои связи, — как ему в голову пришло потребовать мои контакты?! Даже если он их получит и позвонит, то с ним разговаривать никто не будет, я годы потратила, чтоб эти люди подружились со мной, устраивала мероприятия, бесплатно звала прессу на их мероприятия, помогала во всем.

Эллочка была так возмущена, что возникло ощущение, будто бомонд только потому и жив, что окружен жаркой Эллочкиной южной заботой.

— Одних хачапури сколько напекла, — то ли в шутку, то ли всерьез ляпнула я.

Зина приподняла бровь и внимательно посмотрела на Эллочку, словно желая посчитать, сколько именно хачапури скормила Эллочка бомонду, а на самом деле, видимо, надеясь удостовериться, что так и будет — и бомонд не станет разговаривать ни с кем, кроме Эллочки, даже если Эдуард завладеет ее «гроссбухами».

— Ну, Эллусик, ну, он такой, что с этим сделаешь? Но я обязательно попробую поговорить с ним.

Ура! Зина Борисовна согласилась с ним поговорить, это было то, за чем мы, собственно, и приходили!

— Скажи ему, пожалуйста, что он всегда сможет взять милую девочку с дипломом PR-специалиста и без опыта работы. Она с радостью будет сидеть с девяти до семи, но на обложке в результате окажутся люди, которых никто не знает, — я подсовываю Зине удобный и весомый аргумент в предстоящем диалоге, — с таким же успехом Эдуард может сам себя на обложку поставить или вот вас с Ниночкой. Второе Лицо посмотрело на меня внимательно и с определенной благодарностью: этот довод существенно облегчает ее задачу.

«Все страньше и страньше»

Звонок с охраны сообщил, что пришел Он. Мы с Эллочкой быстренько встали и двинули в коридор. Не стоит давать издателю лишний повод для раздражения, он и сам его найдет. Кажется, я начала понимать, почему люди здесь двигаются короткими перебежками, не поднимая глаз. Поначалу мне казалось, что они только делают вид, что идут, на самом деле они передвигаются по-пластунски, стремясь слиться с окружающей средой. Теперь я знаю — не казалось. В эмоциональном смысле так и есть; все обитатели офиса стремятся стать незаметными, Господи, что должно происходить в офисе, чтобы люди начали себя так вести? Неужели для этого достаточно одного подсчета часов? Или он тут их ест, сотрудников этих? Навстречу по коридору, озаряя его своей фирменной улыбкой, летел Славик.

— Девочки, вы там поосторожнее в этом кабинете, — бросил он, не сбавляя скорости и не глядя на нас (вел себя, как в шпионском кино), — там ничего нельзя рассказывать, это очень нехороший человек.

Он исчез из коридора, как Чеширский кот, в воздухе повисла лишь Славикова широкая улыбка и неловкая пауза. Мы с Эллочкой шли от Зины Борисовны, совершенно очарованные этой женщиной, ее умом, тактом, стилем, и с робкой надеждой на благополучный исход, а тут вдруг Славик со своими странными предупреждениями…

— Вот козел, — бросила я в сердцах PR-директору, — там лебезит перед ней, целует во все места, а сам-то.

— Точно, — подтвердила Эллочка, и даже развила мою мысль, — видела, он даже не остановился, не хочет, чтоб она видела в своем телевизоре, что он с нами разговаривает.

— Как все тут странно… — и в голове невольно снова всплыла Алиса: «Все страньше и страньше».

— Поверь мне, — продолжила Эллочка, — Славик здесь имеет больше всех, — Эллочка намекала на доходы, не являющиеся зарплатой, но весьма плотно связанные с трудовой деятельностью.

Слух о прибытии босса вызвал чудесный эффект: люди стали исчезать, как кролики в шляпе фокусника. Народ прошмыгнул по своим углам, за перегородки open space’а — и коридор опустел. Больше никто не бежит с бумажками. Больше никто не слоняется с трубкой у уха. Больше никто не нависает над столом симпатичной коллеги. Еще недавно мне было бы смешно. Я была вне всего этого. А теперь… Надо быть стойкой и не поддаваться, а то скоро стану, как они, и буду заскакивать в первый попавшийся кабинет в страхе и трепете, лишь бы с не столкнуться с Ним.

— Кошмар какой, — шепчу я Эллочке, — я не хочу, как все, я не хочу бояться, — и та кивает: «Как крысы»…

Мне стало жалко людей, которые в борьбе за рабочее место, достигли уровня крыс, очень хорошо адаптирующихся, но не сильно приятных животных. Можно ли тут выжить и не превратиться в крысу? Может, есть варианты в плане выбора животного? Кто еще хорошо адаптируется?

Мы с Эллочкой гордо задрали головы, распрямили спины и с максимально непобежденным и независимым видом, призванным продемонстрировать всем, что «мы не такие», преодолели зловещий open space. Поверх перегородок, расчертивших огромный офис на метровые клетки, я увидела сплошь согбенные спины и опущенные головы. Напряженные затылки всем своим видом говорили: «Да, да, мы тяжело работаем, даже не сомневайтесь». Чем-то напомнило кадр из «Матрицы», где Нео просыпается в инкубаторе с коконами. Видимо, братья-сестры Вачовски просто побывали в чьем-то нехорошем офисе, с непривычки впечатлились и раз — да и «Матрицу» сняли…

Сударевы, судари и сударыни

Добравшись до редакции, я уселась сводить данные о входе во все сети распространения сразу (ну, а как? у нас же будет тираж сто тысяч). На почту уже нападало все, что требовалось для этого. Цифра вышла огромная, десятизначная. Хотела отправить боссу, но тут столкнулась с «политической» проблемой. Как быть с его истерикой? Сделать вид, что ее не было? Но она была! Если я не отреагирую, он будет думать, что это нормально — вот так орать на меня, раз я это проглотила. Обидеться и молчать? Тоже бред, непрофессионально, работать-то надо. Это случилось в первый раз. Возможно, есть способ сделать так, чтобы это не повторялось? Чтобы мы работали, как взрослые зрелые люди? Мы же не враги, мы делаем одно дело.

Решила отправить цифры и внизу приписать, что попросила бы впредь не разговаривать со мной в таком тоне. Тем более, не имея для этого объективных оснований. Стоп, это что сейчас было про основания? То есть если вдруг основания есть, то и орать можно? Ой, ладно, все, «я подумаю про это завтра». Опять. И, довольная своей изобретательностью, я уселась читать макет и ждать ответ.

Нет ответа. Может, я написала несусветную дерзость? Он от цифры офигел или от того, что я такая независимая личность? Интересно, а на Зинаиду Борисовну он орет? Или она тут прямо настоящая королева? К вечеру пришел ответ: статьи в журнал нужно делать более наукообразными. А автор Сударева пишет их слишком легковесно… Ни слова о сетях и тиражах.

Я перечитала письмо пять раз, потом снова прочитала свое, потом снова его. С чего это мы стали обсуждать автора Судареву вместо того, чтобы решать, как нам наращивать тираж? Где тут связь? Связи не выстраивались, но появилась догадка, что прорыв в издательском бизнесе и вход во все сети сразу явно пытается пройти мимо моего журнала. МОЕГО журнала? Ого! Я уже приросла к этому журналу, оказывается. Мне уже обидно за него! И это я уже хочу войти во все сети сразу.

А Сударева? Он же вчера хвалил ее статьи… Она же лучшая, у нее даже тяжелые темы подаются легко, понятно, остроумно, это знает вся редакция, отличные отклики от читателей! Я ничего не понимаю. Рядом стоит Валя и тоже читает ответ из-за моего плеча. Может, она поймет, что значит этот ответ?

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросила ошарашенная Валя, — Сударева — она же умница и пишет классно. А тираж? Нам уже не надо тираж сто тысяч? Или он завтра снова его захочет?

— Ясно, — сказала я, — помощи зала не будет…

— Ася, — надо мной, как призрак, скорбно покачиваясь, стояла выпускающий редактор Маша, тощая, неземная, с огромными детскими глазищами, вечно хлопающими ресницами над вечно не сдающимся журналом, — мы не успеваем…

— Почему не успеваем?

— Опять все статьи пришли скопом и перед сдачей, теперь дизайнеру надо верстать круглосуточно. И некому вычитать макет, корректор заболел, — Маша медитативно прошептала эту фразу и снова ушла в астрал.

Явно я что-то делаю не так. Иначе почему каждый номер — как первый. К моменту сдачи всегда — всегда! — оказывается, что мы не успеваем. Причем всякий раз по новой причине…

— Нам нужен еще один редактор, — весомо отрезала Валя, — мы вдвоем не успеваем, я главный редактор и не могу работать за Машу.

Вечером я лежала в обнимку с макетом на диване (кто-то же должен его вычитать). Вся такая самостоятельная и почти самодостаточная женщина. За полгода моей работы журнал ни разу не сдан в срок, все редакционные процессы вихляют в разные стороны, издатель изживает PR-директора и требует тираж 100 тысяч, но бесплатно, курьера нет и взять его нельзя, менеджер по рекламе… Ох, это самое больное! Лучше почитать макет.

«Надо четко сформулировать желание». Автор одного из текстов очень подробно описал методику осознанной «сбычи мечт»: подумай так, зафиксируй сяк, почувствуй вот эдак — и тогда твое желание отправится прямиком в подсознание. И уже оно, подсознание, все тебе с радостью исполнит, оно же такое волшебное.

«Блин! Ни хрена это не работает», — с горечью подумалось мне. Вот я, Ася Лазарева — девушка с неустроенной личной жизнью. Я перепробовала все. Доблестно искала и тут, и там, со свечей и без, на сайтах знакомств, в кафе, ресторанах, клубах, концертах. Даже в шахматном клубе! А однажды мы с Никой, моей холостой подружкой решительно и смело сходили даже на футбол в пивной бар.

Мы с Никой дружим с института, почти в одно время на третьем курсе повыскакивали замуж, потом почти одновременно развелись и одновременно же пустились на поиски новых чувств. Ника белокурая, улыбчивая, худенькая и хрупкая с серо-зелеными глазами. У Ники дар: смотреть на вещи легко и всегда оставаться в хорошем настроении. У нее даже рингтон на телефоне — «Take it easy». Такое ощущение, что она все take очень easy, чему и мне стоит у нее поучиться.

Тогда в баре мы познакомились с чудными малышами двадцати пяти лет от роду. Впрочем, малыши были при «поршах» и «мерсах», и мы с ветерком покатались по ночной Москве. Потом пошли в другой ресторан. Потом еще в один. А в пять утра наши пути разошлись. Нам с Никой надо было домой: собирать своих личных малышей в первый класс и идти на работу. А бравым тренированным клубной жизнью парням требовалось продолжить. Футбол, кстати, неплохая штука.

Моя личная жизнь никак не желает устраиваться. И все взывания к подсознанию по инструкциям и без не дают результата. Зато (это издевательство, интересно, или просто — взамен личной жизни) у меня появился журнал, о котором я и не мечтала. Так, лишь издалека завидовала людям, причастным к издательскому делу, да и то давно. Журнал появился и быстро уничтожил любую возможность личной жизни, сожрав все силы и все свободное и несвободное время. Он, конечно, любимый. Но не тот! Я со злостью захлопнула макет. Не тот любимый, который надо. После таких проделок подсознания я с большим скепсисом отношусь к контактам с этой темной субстанцией.

Хитрый план

Я проснулась за двадцать минут до будильника. Всю ночь мне снились какие-то младенцы мужского пола. Видимо, это дети, которых я могла бы родить, если бы была умной женщиной и правильно вышла бы замуж с первого раза. Когда сон развеялся, в голове вихрь мыслей внезапно утрамбовался в план. Ура, я знаю, что делать с Эллочкой! Хотя ей, может, и не понравится этот вариант. Ладно, обсудим…

У нас с Эллочкой заведено встречаться на Курской у «Атриума». Я жду в машине уже полчаса. Успела накраситься и причесаться, спеть с радио любимую песню, и теперь меня одолевают мысли о совершенствовании и личностном росте (начиталась нашего журнала). «Надо все-таки детей, пока они дети, прямо заставлять чем-то заниматься, музыкой или спортом», — думалось мне. Все от печали о моем не сложившемся музыкальном образовании. «И почему я не заставляю Даню? Это все потому, что я ленивая безответственная мать, плохой директор и никудышная женщина».

Хлопнула дверца, Эллочка плавно усаживалась прямо на мою косметичку. В последнюю секунду выхватив свое сокровище из-под этой роскошной женщины, я посмотрела на Эллочку повнимательнее. Она была удивительно спокойна.

— Я подумала, что я ему предложу, чтоб он мне платил меньше, а я буду ходить два раза в неделю, но буду делать всю свою работу, обложки, мероприятия, но не буду ничего высиживать и писать дебильные отчеты. Как ты считаешь, получится?

— Ты не поверишь, — я ошарашенно уставилась на Эллин гордый профиль, — мне пришла в голову ровно та же мысль, я думала, как тебе сказать, прикинь?

Гора немного подсвалилась с моих плеч, но не вся. Частично осыпалась. Надо еще утвердить этот вопрос с издателем.

Приехали. Напряженно и молчаливо выпили кофе. Я готовлюсь к схватке за PR-директора очень ответственно. Разговор может быть тяжелый, и любой исход нужно встретить с гордо поднятой головой. Возможно, нам с Эллочкой вдвоем придется оч-чень гордо и оч-чень независимо удалиться из офиса на кладбище, так и не оставив следа в издательском деле. Для того чтобы гордо поднятая голова смотрелась максимально выигрышно, я накрасила губы поярче, попышнее взбила кудри и надела шпильки повыше. С обувью не угадала. Издатель изволил гулять.

«Гулять» — самая большая честь. И обычно удостаивается ее только Зина Борисовна. Еще ни разу за полгода я не видела, чтобы его «выгуливал» кто-то другой. «Вот тебе и раз», — подумала я, но со шпилек не слезла, прям в них и пошла ковылять по колдобинам промзоны. Всё ради PR-директора, плевать на туфли.

Как ни странно, все прошло тихо. Издатель после продолжительного припадка, эмоционально изнасиловав весь офис, был в прекрасном настроении. Спокойный, умиротворенный, философски настроенный. Только запах «Корвалола» в коридорах напоминал теперь о недавней буре. Плохо только, что после столь пристального внимания к «жопо-часам» PR-директора он ничего про них не слушал. Благодушно повторял: «Ну да, ну да, ну да». На мой логически обоснованный со всех сторон вывод о том, что такого сотрудника никак нельзя терять, он молвил: «Все так, люди — как дикобразы, порознь холодно, а вместе колко». «Круто, шикарная метафора, — восхитилась я, — где я ее слышала? И означает ли это, что вместе с Эллочкой делать журнал все-таки лучше?». Определенно, означает. Ура, какой он душка.

Все пункты хитрого плана по сохранению гордой грузинской женщины в компании тоже медленно плыли мимо сознания Эдуарда, удостаиваясь снисходительных кивков. «Ну, вот же, вот! Точно душка!» — я тихо радовалась, полагая, что теперь работа наладится — и мы все будем довольны друг другом. Договорились, что я пришлю ему письмо, а он одобрит. Прогулка окончилась. Теперь надо было как-то оправдать вопиющий факт «гуляния» перед Зиной Борисовной. Никто и никогда! Слышите? Никто и никогда не смеет гулять с Ним, кроме Нее!

Я помню, как-то издатель доверительно сообщил мне: «В офисе говорят, что мой заместитель (это Зина и есть) увольняет девушек, с которыми я танцевал на корпоративах». Я убеждена, что если такие позорные факты и имели место, то о них необходимо стыдливо молчать. Но Эдуард, похоже, гордится этим. Или мне кажется? Сейчас не до чужих морально-этических проблем. Факт нарушения приоритета Зины Борисовны на выгуливание издателя уже известен всему офису. Это читается во взглядах всех встречных. Одни светятся любопытством, в других читается вопрос: «Ты дура?». У третьих вопросов нет, они демонстрируют полную уверенность в том, что я дура — и точка. Пусть думают, что хотят, а я верю в то, что все люди хорошие. Блин, ну почему здесь нельзя просто работать?

Спустя час моя вера была благосклонно подтверждена реальностью. Зина Борисовна казалась очень довольной. Она тоже поговорила с Эдуардом. На мое письмо босс ответил «ок», это значит, что вопрос согласован. Можно жить дальше, делать хорошие обложки. Зина предложила сходить в ресторан и отметить нашу победу. Так и сделали.

Сырная тарелка, Пино Гриджио. Зина Борисовна взяла на горячее ризотто с грибами, а мы с Эллочкой по оливье. Дешево и сердито. А главное, можно наесться и вспомнить подзабытый вкус, Новый год был давно и еще не скоро наступит снова. Вино только для Зины, Эллочка не любит сухое, а я за рулем, мне еще всех везти по домам. Мы с Эллой были воодушевлены, всех любили и всеми восхищались. Какая Зина молодец, что поддержала нас! Какой невиданный компромисс со стороны босса (обменял часть тотального контроля на деньги, душка, душка)! Зина сказала, что обычно Эдуард так не делает, потому что любит ощущение власти, но настораживающая откровенность затерялась в бликах нашей победы.

Меня затягивает «туда»

все глубже…

Я была счастлива целых два дня. А на третий Зина Борисовна пропела: «Лазарева, там нам надо перекредитоваться. Тебе надо будет договор займа от журнала подписать, платить Эдуард сам будет, не парься, надо же ему денег на ваш журнал зарабатывать». Помнится, ко мне недавно уже подкатывала девица из бухгалтерии со странным предложением. Я ее, конечно, послала, но через неделю девица опять сидела у моего стола со сладкой улыбкой. Я снова сказала свое твердое «нет». А сейчас растерялась. Одно дело послать девицу, а другое — отказать самой Зине Борисовне, только что сделавшей доброе дело для нас с журналом. Она же помогла Эллочку отстоять! Я заерзала и объяснила Зине Борисовне все неблагоприятные последствия подписи таких документов. Она как-то странно на меня посмотрела. Не нравится мне все это…

На следующий день намечено грандиозное событие: вывод издателя в свет. Если кто-то думает, что хорошо быть жителем столицы (столько культурных событий, бери и ходи), то это не совсем так. Музеи, театры, мероприятия, — все для нас? Так, да не так. Жители Москвы — рабы графика, трафика и усталости. Если не брать в расчет гламурных содержанов и содержанок (для которых туса — их хлеб), то посещение светских и культурных событий позволяют себе не многие. Поход в театр во вторник означает, что уже в начале недели человек не выспится, а значит, будет напрочь выбит из рабочего режима. В конце же недели все москвичи уже выжаты до капли. Но нет — впереди домашние дела: стирки, уборки, Ашаны… Так что правило вырисовывается простое: если культурная жизнь мешает графику — то ну ее к лешему, эту культурную жизнь.

И все же одновременно со следованием графику жители столицы… сопротивляются графику. Из принципа или из модного нынче нонконформизма они упорно сопротивляются «графику-трафику» и «ходють и ходють» окультуриваться. Вот и в этот раз Эллочка аккредитовала себя, меня и издателя на телевизионную премию. «Там будут ВСЕ!», — многозначительно сказала она.

Я и в дожурнальную эпоху своей жизни бывала на таких премиях и закрытых вечеринках. Но раньше мы с Никой ходили себя показать, людей посмотреть, а в идеале и познакомиться с кем-то стоящим. С этим, как известно, ничего не получилось. То есть знакомиться-то мы знакомились, но раз мы обе пока все так же разведены и даже не отягощены серьезными отношениями, то все мимо. Куда, кстати пропала моя Ника? Дусю я слышу почти каждый день, а Нику не слышала уже две недели. Ну, это же можно исправить прямо сейчас, где телефон?

Конечно, все немного пропавшие подружки обычно оказываются немного подвлюбившимися. У Ники роман, все прекрасно, но есть небольшой минус — он женат. Они вместе работают, и все на работе знают, что у них роман, но чувствам не прикажешь, поэтому вот…

— Молчи, — сказала мне Ника, — я сама все знаю, подождем. Обещал развестись в течение года.

— Ладно, подождем, что нам стоит год подождать, — согласилась я.

Что тут скажешь, я расстроилась. Ничего хорошего от таких историй ожидать нельзя, тем более там дети… Их лучше вообще не начинать, такие истории.

Выход в свет

Новое платье куплено, прическа в туалете офиса сделана. Все вроде хорошо, только прежней радости нет, все-таки придавливает необходимость немедленного прорыва в издательском бизнесе. И издатель! Надо, чтобы Ему понравилось, это тоже придавливает. Непонятно, потяну ли эту функцию, ее вообще возможно потянуть? Может и невозможно, но надо. Он всю неделю радовался и предвкушал, как дитя, никак нельзя, чтоб действо его разочаровало, мы только что отстояли Эллочку. Плюс надо на обложку пригласить кого-то очень умного, симпатичного и известного. И познакомить как можно больше звезд с нашим шедевром полиграфии. Этого потребовал Эдуард. Как я все это сделаю? Я должна с журналом в руках кидаться на людей? Или может надо призывно им подмигивать? Господи, куда я вляпалась? Даже неохота никуда идти, хочется домой к Дане и маме. Уютно и спокойно. Но надо ломиться в гущу событий. Давай, Лазарева, ты сможешь.

Слава Богу, все действительно оказалось не так страшно. Когда мы пришли и сняли пальто, то издатель напутствовал нас фразой: «Ну ладно, девушки, работайте», — и исчез в толпе.

— Смотри, Позднер, давай подойдем, Урагант только что зашел в зал, — ткнула меня в бок Эллочка.

Своим обширным бюстом она прокладывала себе дорогу в толпе журналистов и селебритис с неумолимостью ледокола. «Неизвестно кого» она незаметно отодвигала, не прекращая улыбаться. Глазами показывала мне на особо приметных персонажей: светских охотниц, затянутых, сделанных, зашлифованных самым стойким макияжем, с татуированными бровями, неподвижно зафиксированными ботоксом. Все блондинки, как одна, и все с бровями серого, в природе не встречающегося цвета и зорким взглядом, оценивающим периметр.

Эллочка продолжала двигаться и мигать на странных людей, пребывавших «в образе», но еще не до конца определившихся, в каком именно. Со знакомыми фотографами обнималась и перекидывалась парой слов. Опытные фотографы на мероприятии — важные люди. По тому, кого они фотографируют, все остальные ориентируются. Эллочка дружит с лучшими.

Когда контакт с Позднером был установлен, мы с Эллочкой начали озираться в поисках издателя. Надо было успеть их познакомить, пока гуру эфира не ушел в зал. Мы обе шарили глазами по фойе. Вправо, влево — издатель исчез! Не в смысле растворился в водовороте тусовки, а натурально исчез. Испарился. И нигде, нигде не маячили его… оранжевые штаны. Да, вы правильно поняли. Оранжевые.

Пытаясь сохранить остатки светского вида, скользя по мраморному полу шпильками с грациозностью молодой козы на льду, я пронеслась по залам и заглядывала в закоулки, одновременно тыча во все кнопки на двух телефонах. Абонент не абонент. Эллочка замешкалась на старте, так как не могла определиться: то ли удерживать Познера силой и не давать ему уйти в зал, то ли бежать за боссом. Сообразив, что кидаться под ноги телеведущему в толпе журналистов и прочих звезд будет… хм… неуместно, она бросила добычу и погналась за мной.

— Это уже какое-то служебное помещение, — с телефонной трубкой у уха я влетела по гладкому полу, как на коньках, в какой-то другой интерьер и чуть кубарем не свалилась с каблуков, так как к другому интерьеру прилагался другой пол. Щербатый и шершавый древний паркет. Роскошь и блеск кончились, тут царил советский шик в неизменном с поствоенных лет виде. Вдобавок сюда свалили всю лишнюю мебель и утварь, мешавшую приему, и помещение превратилось в помесь столовки, кладовки и коморки для швабр.

— Тут его не может быть, — я развернулась на сто восемьдесят градусов, как Земля вокруг оси, воткнув одну шпильку в пол, но тут мне привиделось нечто оранжевое в пыльном облачке, — ой, Эдуард, ты здесь? Почему?

— Я тут посижу, — криво улыбнулся издатель, не отводя взгляда от планшета.

— Эдуард Витальевич, пойдемте, я познакомлю вас с Познером, — пропела Эллочка, спринтерски преодолевшая дистанцию.

— Нет-нет, девушки, идите сами, — бормотал бизнесмен. Мы с Эллой ошарашенно смотрели на него.

Издатель сидел, закинув ногу на ногу, в какой-то нарочито расслабленной позе. Поза эта, видимо, должна была сообщать: «Я весь такой свободный и клевый парень, мечтал приехать сюда именно за тем, чтобы поковыряться тут в планшете». Фальшь была настолько очевидной, что нам с Эллочкой стало неловко за босса. Не за то, что он тут сидит. Каждый хоть раз в жизни плохо чувствовал себя в толпе. А за то, что врет на пустом месте. Глупо!

Мы не стали настаивать и ушли. Познер был упущен. Началась церемония, которая Эдуарда тоже не заинтересовала. И лишь когда толпа из фойе всосалась в зал, он вызвал водителя, выбрался из своего угла и уехал. И этот человек материт меня по телефону за то, что я не фокусник и не могу сделать то, за что он не намерен платить (а именно — за профессиональное продвижение журнала). Хотя, возможно, хороший директор как раз должен быть фокусником? И в этом суть работы?

Домой я добралась в два часа ночи. Я не то чтобы устала, нет, когда мы с Никой ездили по ночным клубам всю ночь и танцевали, я, пожалуй, больше уставала. Я приехала домой опустошенная и без надежд. В этом мире продвинуть журнал без бюджета — даже с Эллочкой — невозможно. Или почти невозможно? Да, теперь я точно знаю: издатель мне не помощник, он балласт.

Хорошая новость: мне не пришлось кидаться на людей с журналом в руках, они охотно знакомились с изданием сами, брали, листали, искренне интересовались, охотно оставляли контакты. Оказалось, что сам факт того, что ты можешь содействовать появлению человека на страницах издания, прямо-таки волшебно действует на всех. Даже на очень известных людей. Вот она — сила слова печатного. Плохая новость: все это только про работу, и ничего про любовь. Хотя, может, это тоже хорошая новость? Действительно, мне надо во все вникнуть, наладить все процессы, ничего страшного, если пока я буду посвящать все время новой работе и ребенку. Сплошные хорошие новости.

Битва за сроки

Следующее утро за чашкой кофе у Зины Борисовны прошло в обсуждении вчерашней метаморфозы.

— Как странно, Зина, — с заботливой интонацией излагала Эллочка, — ему, наверно, не понравилось, он не захотел ни к кому подходить, хотя я со всеми договорилась, что подойдет наш издатель, меня люди спрашивали, где он, почему не идет? Зина, там были такие люди, вай мэ, почему он не стал общаться?

Зина Борисовна слушала с живейшим интересом.

— Конечно, — неожиданно зло сказало идеально причесанное и накрашенное Второе Лицо, — это вам не менеджеров в офисе матюками гонять, никто ему там в ноги не упал, никто знать его не знает. А вы видели, как он вырядился? В оранжевые брюки и зеленый свитер. Семафор! Ему какой-то психолог сказал, что «не зажатые» личности не избегают ярких цветов, так он сразу побежал и накупил красных и оранжевых штанов. Еще сидят на нем по-идиотски, почти до подбородка их натягивает. Я ему сказала, что это смешно, но он ответил, что я ничего не понимаю.

На этой фразе я удовлетворенно хрюкнула. Заподозрить Второе Лицо в том, что оно не понимает, как должны сидеть брюки на человеке, никак нельзя. На Зине все сидит идеально, как и на подопечном Второго Лица — Славике. Но это как раз потому, что Славиком Зина Борисовна занималась лично. Сопровождала того во время шопинга и давала рекомендации, что брать и как носить. А до этого, конечно, Славик выглядел, как пугало. Ну, что с него взять, мальчик из Ростова, «колхозник». А вот поди ж ты: благодаря Зине человеком стал. «А этот…», — Зина Борисовна брезгливо поморщилась при воспоминании о штанах издателя. Раздался телефонный звонок, и в следующую же секунду она щебетала в трубку:

— Доброе утро, Эдуард, как вчера прошло? Тебе понравилось? Да, ты шикарно выглядел, да, да, тебе очень идет этот цвет, ты сразу такой брутальный, такой мааачо, я могу предстааавить, такой красавец, еще и бизнесмееен, все девушки, наверное, были твои.

Сижу, слушаю. Прикольно тут у них. Оценив водопад приятностей, излившихся на стеснительного издателя, я решила приступить к главному. У меня есть дело к Зине. Требуется как-то обуздать редакционные процессы и загнать их в рамки сроков. Если я не могу даже этого, то что я вообще могу? Надо выйти поработать в выходные, иначе никак не успеть. В прошлый раз охрана нас не пустила, хотя я писала письма начальнику безопасников, просила и лично, и официально на бумаге — и тот соглашался и устно, и письменно… В итоге сонные творческие сотрудники, притащившие себя на работу к девяти и полагавшие, что они совершили подвиг, отбывали часть подвига в предбаннике. А поскольку предбанник был маленький, то те, кто прибыл совершать подвиг с опозданием, топтались на улице под дождичком.

Нас пустили через час звонков и просьб, но пытались выгнать в шесть. К этому моменту мы еще не успели свершить подвиг, то есть доверстать очередной номер. Снова вышла стычка со службой безопасности. Час пришлось притворяться глухими и приросшими к компам, а час умолять дать нам еще часик, итого три часа. Увлекательно, но хлопотно. По этой причине я решила на сей раз подстраховаться и просить помощи у Зины Борисовны, чтобы нас пустили сразу и разрешили работать допоздна. И Зина Борисовна снова решительно и доблестно пришла на помощь, вызвала того же начальника безопасников и велела не препятствовать желающей трудиться в выходные редакции. Ура, она волшебная женщина! Милая, добрая!

— Я не понимаю, — сделав внушение начальнику охраны, Зина развернула кресло в мою сторону, — у тебя была такая работа, а ты все бросила и ушла делать какой-то журнал. Я не понимаю.

— Ну, я ж не сразу ушла, я убедилась в том, что Эдуард его реально собрался издавать. К тому же это так интересно — сделать что-то самой.

Понимания во взгляде Зины Борисовны не прибавилось.

— Мой отец всегда говорил: «Думай о вечном». Человек, должен стремиться сделать этот мир лучше, а тут такое дело — целый журнал.

По виду Зины Борисовны я поняла, что сморозила глупость. Интерес в ее глазах померк. Но через мгновение снова вспыхнул.

— Ну, надо, значит, Лазарева, все подписать. Должен же Эдуард как-то деньги на твой журнал зарабатывать.

«Договорилась, — подумала я про себя, — хочешь думать о вечном — плати». Блин, отказывать, человеку, который только что так любезно тебе помог, неудобно. И каждый раз все неудобнее. Кажется, покидать офис на Арбате было очень глупо. И теперь мне придется жить, то есть работать по их правилам.

В тяжких думах я смылась в редакцию, открыла почту, а там… «Что нам дало вчерашнее мероприятие? Сколько на него было потрачено часов? Какой это дало эффект? Каков финансовый результат?». Теперь я понимаю выражение «Как обухом по голове». Сижу, думаю. Что это все значит? Офис, кофемашины, испуганные люди, даже вопли и матюки, — это все мелочи… Тут очень сильно что-то не так. Я попала не просто в Зазеркалье. В этом Зазеркалье все зеркала кривые… и треснувшие.

Чудо: нормальная сдача —

это реально!

Девять часов, а я еще в постели, Боже, какой кайф! Вот что значит суббота в жизни человека! В будний день я встаю в полшестого. Школа и пробки, будьте любезны. «Ничего страшного не случится, если я посплю еще пять… нет, десять минут», — подумала я и закрыла глаза. Через пять минут я их открыла и подпрыгнула. Десять! А я в десять должна уже быть в редакции. Сдача номера! Я же хотела еще успеть в магазин заехать, поесть купить в редакцию и домой. Пока я бегала в поисках колготок по квартире, вспомнила, что «мои люди» должны были уже зайти. А вдруг не зашли?! Вдруг снова топчутся на улице?

В одной колготине я поскакала по квартире в поисках телефона, не нашла. Пошла искать трубку городского, зацепилась за Данину гирю и чуть не растянулась. С нехорошим чувством я набрала номер, трубка пискнула на прощание и разрядилась. Я стала трясти Даню, чтоб он набрал меня со своего. Разбудить Даню — это в принципе подвиг, разбудить Даню в субботу почти невозможно. Он просто сунул голову под подушку — и все.

Тут где-то запиликал мой телефон. Оказывается, я не так плоха. Телефон лежал в сумочке, он отправился туда первым, чтоб ехать на работу. Звонил новый выпускающий редактор. Бодро отчиталась, что они зашли, все на месте и все по плану. Уфф, хороший выпускающий редактор — это действительно круто. Эта новая Арина — просто компьютер какой-то. Она ничего не забывает. Неземную нашу Машу с глазищами пришлось убеждать, что это не ее работа. Она вся такая творческая, вся в облаках и стихах. Расстались полюбовно, обещали давать ей что-то на аутсорс, комментарии брать, например.

В тот момент я поняла, как это трудно — увольнять людей. Я раньше этого не делала никогда. И лучше бы так оставалось. Это самая противная часть моей работы. Как сказать человеку: «Извините, вы нам не подходите»? Нормальному человеку это неприятно делать. Я даже не помню, как мы говорили с Машей. Помню только, как была счастлива, когда выяснилось, что хоть что-то мы можем ей предложить.

Я натянула вторую колготину и… Этим утром никак нельзя спокойно выйти на работу. Стрелка! Правильно, организм требует не ходить на работу в субботу и тайно от меня рвет колготки. Я порылась везде, целых и чистых колготок нет! Я попыталась найти носки под джинсы. Носков тоже нет. Не успела постирать на неделе, сама виновата. Решила позаимствовать носки у Дани. Не нашла! Ситуация накаляется. Интересно, бывали случаи, чтоб директор не пришел на работу, потому что у него кончились и носки, и колготки одновременно? У него, то есть у нее, и у сына тоже. Думаю, что нет. Нормальные директора не скачут, как заполошные, по комнате в одной колготине. У них, наверное, есть домработница, как у Зины Борисовны. Она все настирывает и наглаживает среди недели, поэтому в выходные Зина просыпается в чистой квартире, завтракает, садится в такси и катит в салон красоты. А в будни она просто открывает гардеробную, а там все по полочкам. Я с отвращением посмотрела в недра своего шкафа и быстро его прикрыла, чтобы не расстраиваться.

Они кончились, караул! Пятнадцать минут поисков не дали результатов. Как неудобно, люди там работают, а я не могу тупо из дома выйти. Я клянусь, я сделаю это сегодня же после работы, я куплю носки, колготки, все постираю, приготовлю, уберу. Бог сжалился надо мной и послал мне пару чистых, однопарственных, пересохших носков за шториной на батарее. Кстати, я недавно покупала Дане носки. Странно, что и у него не нашлось ни одной пары. Но нельзя сказать, чтобы у него совсем не было носков. Они были, я нашла десять штук. Но все разные. Такое ощущение, что они в паре договариваются между собой, один уезжает путешествовать, а другой остается дома, типа они тут, в строю.

Когда я, наконец, погрузилась в машину, то чувствовала себя безнадежной во всех своих проявлениях. Мой бывший муж не раз сообщал мне, что я из себя ничего не представляю «ни как женщина, ни как хозяйка, ни как сотрудник». Может, он был прав? Я просто-напросто овца? Но тут я вспомнила, что надо принимать себя такой, какая есть, и стараться испытывать счастье при любой возможности. Этого я начиталась в нашем журнале. Поэтому, я вскинула глаза на зеркало, подкрасила ресницы, сказала своему отражению: «Овца так овца», — включила музыку погромче и помчалась. Зато я привезла в редакцию батон колбасы и хлеба. Что было как нельзя кстати. Ничто так не поднимает самооценку, как благодарные тебе накормленные подчиненные.

Вернулась я не поздно, «всего» в десять вечера. И в большом воодушевлении. Сегодня я увидела, что такое нормальная (ну, ладно, почти нормальная) сдача номера. Прошлый номер Арина перехватила у Маши за две недели до дедлайна — и мы отправляли макет в типографию почти с недельным опозданием. И ночью. Это был треш. Мы не успевали катастрофически, чтобы верстать в четыре руки, а не в две, мне пришлось привезти из области глубоко беременную жену дизайнера, которая, к счастью, оказалась тоже дизайнером и помогла быстрее доверстать несверстанное. Дальнейшая задержка с выходом грозила штрафами от сетей. Если мы не выкладывались ночью, то типография не успевала нас сунуть в имевшееся «окно» — и мы бы не успевали в срок. В общем, в три ночи я отвезла чету дизайнеров домой, а в четыре высадила Арину в Бутово.

В этот раз мы отправляемся в типографию тютелька в тютельку. Эта Арина — просто автомат Калашникова, так у нее все четко: корректор, дизайнер, второй редактор и даже Валя, — все при деле, она их организовала. В кои-то веки все вовремя присылалось, отсылалось, распечатывалось, читалось, выправлялось и, как паззл, складывалось в образ будущего журнала в толстенной папке, набитой файлами с выведенной на печать версткой. Это было настолько захватывающе, что каждый получал удовольствие от работы, а не просто уставал. Валя радостно прыгает по редакции, я тоже радуюсь, но тихо. Собственно говоря, я в первый раз вижу подобие адекватной редакционной деятельности. До этого все наши дедлайн-метания походили на выступление бестолковых клоунов, и главным клоуном была, конечно, я. Ну, откуда мне знать, как все должно быть? Я же никогда не работала в редакциях. Я в них даже не бывала. А в десять вечера я попала домой с сумками, набитыми едой, носками и колготками. Кажется, мне нравится делать журнал!

Мой журнал

Зина Борисовна пила кофе и расспрашивала, хорошо ли мы поработали в выходные, все ли у нас получилось. Я с воодушевлением рассказала об успехе — и сразу же поплатилась за это.

— Ну, Лазаревааа, надо подписааать, а то вдруг в следующий раз вас не пустят?

Готова поклясться, что захохотала она зловеще. Почему мне не смешно? Не смешно и даже жутко. Чувствую себя в капкане. Почему так? Только понравилась работа — и вот…

— Ну, а что ты хотела, — продолжила Зина, — должен же Эдуард деньги зарабатывать на твой журнал?! Да ладно тебе, бухгалтерия тебе все объяснит, там совершенно не о чем волноваться.

Значит, журнал теперь «мой». И что мне делать? Уйти? Бросить? А я уже не могу, да и некуда. Появилось мерзкое чувство, будто выбора нет. Возможно, если бы я была высокоразвитой и независимой личностью, то я бы взяла и… Что? Сказала, что уйду, и создала бы конфликт? Ушла бы? Реально? Блин, я не знаю, как поступают высокоразвитые и независимые личности. И я не хочу конфликт. И уходить не хочу, мне интересно делать журнал! И кредит за новую машину, поменяла наконец-то…

— А мы с Петровым ходили гулять, на такси доехали до Остоженки, а дальше пешком, — Зина Борисовна снова заполнила эфир, — Петров нашел приложение какое-то, там рассказывали, кто где жил из известных персонажей, в общем, у нас целая экскурсия получилась. Потом к нам подъехала Дашка, мы поужинали в таком хорошем грузинском ресторанчике, надо будет с Эллкой туда сходить, пойдем, Лазаренок? И хватит нас с Нинкой по отчеству называть.

Пока Зина щебетала, я успокоилась. Нормальная она, хорошая, и вообще, хорошо, что они тут все дружат.

В общем, я сдалась и через десять минут слушала тараторящую бухгалтершу. Что, вот, у Эдуарда есть знакомый, и они всегда так делают, друг друга кредитуют, это удобнее и дешевле, чем в банке, и всегда они друг другу все отдают. Сейчас это удобно сделать через наше ООО, ведь по другим будут очень большие обороты, а так все в порядке, бизнес идет, деньги приходят, все платится, в общем, у них тут это обычное дело. Шут с ними, подпишу, даст Бог, обойдется.