Неполное превращение. Роман

Ольга Климова

– Я вытащу её оттуда!Захватывающая история из жизни писателя.Дорога к мечте, несмотря на провал.Вы удивитесь, на что способно творчество!

Театральные посиделки

Из костюмерной с большим столом вышли две работницы театра, с ними мальчик, в фойе сели на сиденье, ожидая, не пройдет ли мимо режиссёр, к нему был важный вопрос, связанный с выбором цвета костюма Незнайки.

Мимо прошёл молодцеватый мужчина, чернобородый, густо восточный, с восточным вкусом во всём смуглом теле, будто пронеслась волна фруктово — пряного ветерка.

Две женщины и мальчик — подросток проследили путь иноземца до конца коридора.

— У нас дагестанцы.

— Да приехали, работают, я даже не знаю, зачем они в театре.

— Да говорили же, ты забыла?

— Забыла! Но я помню, каким способом дагестанцы стирают белье, я по молодости ездила в Дагестан, друзья приглашали, — глаза Веры слезились голубыми мечтами юности.

— Правда, мама, я не знал, ты не говорила! — включился Матвей.

— Это так же, как Челентано давил виноград для вина, примерно так же, — объясняла Вера больше подруге Инне, коллеге из костюмерной, чем вникавшему в разговор сыну.

— И как, — вяло ковыряя короткие слова, произнёс сын.

— Вблизи колонки раскладывают простынки, другое бельё, заливают водой, посыпают его порошком, — она посыпала руками в воздухе, будто инсценировала народную песню, — и танцуют по белью босыми ногами, притопывают, побивают, как барабан стиральной машинки.

— И как Челентано штанишки подкасывают? — Уточнила Инна.

— Ага, до коленки.

Она наклонилась показать. В это время вихрем пронёсся режиссёр, вдали коридора ускользнула фигура в теплом свитерке.

«Не успели спросить».

— Ух ты, ногами стирают, — весело включился сын.

Он не знаком с режиссёром и не разочарован его быстрым исчезновением.

— Берегут руки.

— Да, а то глядишь, а ручки то уже износились, — Вера взглянула на узкую ладошку с тонкими костяшками коричневатых пальчиков, потёрла их и скрючила.

— Что дальше, мам.

— Да, а дальше белье полощут, отмывают водой. Но воду экономят, — продолжила она своим обычным интеллигентным распевом.

— Что экономят, молодцы.

— Да у них мужики не меньше, чем женщины пашут, — резким тоном продолжила Инна, — а наши мужики видно энергию всю растратили ещё до шести лет, и в школу идут уже немощными, слабыми и злыми.

— Ленятся, гады, ничего не хотят. Все дела домашние женщины делают, а эти приходят и сидят, лежат на диване.

— Да что там не хотят, не могут.

На Матвея волной накатило смущение, он затоплен стыдом за мужчин, Их разговору тридцать или больше лет, и женщины часто-часто похожее говорят и совсем привыкли, и уже никогда не заметят, что он, например, Матвей, всегда помогает матери гладить бельё, мыть посуду, да много чего помогает, а им, таким как женщина Инна, этого никогда не разглядеть.

— Ох, как и мой козел, все мужики такие. Уйти бы на пенсию, отдыхать, как они по жизни отдыхают.

— Иннуля, не вздумай, только попробуй, как я тут без тебя, — возмутилась Вера, позабыв и про режиссера и про сына, включившись в женскую солидарность.

Они продолжали ругать мужиков, первой очнулась Инна:

— Матвей, ты в школу не опоздаешь?

— Вы что, какая школа, уже вечер!

— Сынок, не слушай нас, закрой уши.

Демонстрируя требование оглохнуть в прошедшем времени, Вера — мама ладонями зажала свои уши, притянула локти к коленям, суча коленями, быстро топала каблуками. Сын понял мать. Оглохнуть нужно было в самом начале взрослого женского разговора.