Виталию Кириллову.
Когда облака ниже колен,
Когда на зубах куски языка,
Когда национальность голосует за кровь…
Юрий Шевчук,
«Предчувствие гражданской войны».
Запись на обложке
Уже пробило три часа ночи, а я почему-то стояла у Молочного магазина; «умный фонарь» освещал белым «дневным светом» голую зимнюю землю, покрытую инеем. Был страшный мороз, градусов двадцать, а я находилась на улице босиком. И тут же, под кустом, я нашла толстые, белые шерстяные носки. Но разве они защитят?!
А в городе проходил какой-то всенародный праздник, вроде Дня города, торжественный и тревожный.
Незаметно для себя я очутилась на нашей площади Ленина. Там уже настала осень, вечерело, или же, наоборот, рассветало… Нет, именно спускались сумерки; медленно застилали закатный свет тяжёлые и плотные, фиолетово-синие облака. Заход солнца — занавес дня.
Оранжевые фонари не прорезали этого весёло-болезненного мрака. Я увидела у Старой почты пустые деревянные настилы для артистов из Москвы и местных творческих коллективов. Народу много, всем, кроме меня, весело, и все собирались праздновать День города в кругу друзей или семьи.
Я же что-то заблудилась под этими чернильными облаками, всё кружила от бывшего Углового книжного, ныне краеведческого музея, до Старой почты, теперь городской редакции телерадиовещания.
Пока я наматывала круги, снова пробило три часа ночи, и вернулась бесснежная «корнуолльская» зима.
Старый нарсуд, разорванный на клочки фирмочками по ремонту оргтехники, туризму, офисами сетевого маркетинга, в такое время оказался открыт настежь! Ни охраны, никого. Наверное, камеры, а то и роботы. Как там бит-квартет «Секрет» пел ещё в конце 80-х об охранниках отеля:
Стоят полковники в отставке у стеклянных дверей,
Пора бы фотоэлементам заменить этих парней…
Вот и заменили…
На втором этаже горели энергосберегающие лампы, без продавцов предлагались газеты и журналы. «Союзпечать» переехала из торгового центра КЭМП? Какой же идиот не запер на ночь дверь?!!
За перегородкой начиналась наша школьная раздевалка. Столько лет прошло, и тут по-прежнему так же неприятно, тяжёлая аура…
Видно, меня закружило в бывшем нарсуде, как в лесу на одном месте. Но там-то можно всё на лешего свалить, а здесь кто виноват? Домовой? Нарсудный? Судейский?
Я снова оказалась у входа в здание, почему-то оглянулась и увидела за спиной Сафронова. Он был похож сейчас на комиссара Каттани из"Спрута", уже потерявшего дочь Паолу и жену Эльзе. Удивительно, что за двадцать лет Сафронов так помолодел! Волосы — соль с горсткой перца слегка вьются, сам маленький и худенький… Странно, я же видела его фото в Одноклассниках, где у него, такого общительного, аж четыре друга (дочь, сын, некая Виктория и Банана), и целых шесть подписчиков!
На аватаре (фотографий всего пять) Сафронов стоял в своём дворе у чёрного «Форда», словно угнанного из чёрно-белого американского фильма, или же Военно-технического музея в селе Ивановское, где в холодных залах бывшего пионерлагеря выставлены его собратья. Сафронову очень идёт тёмный костюм; в мою бытность он костюмов никаких не носил, одевался в лохмотья. Наверное, он на свадьбе своей дочери Маши («Форд» по базе ГИБДД принадлежит ей). От того Сафронова ничего не осталось, только широкое, самовлюблённое лицо. У него короткая, паршивая седая бородёнка, как у"брата"-пятидесятника.
И тут физиономию Сафронова обезобразила ненависть. Он мгновенно извлёк откуда-то маленький изящный пистолетик и выстрелил мне прямо в горло, не закрытое от мороза ни воротником, ни шарфом. В глазах посерело, и я поняла, что умерла.
Я проснулась. Было пять часов утра и стреляли в телевизоре.
Вечером к нам пришёл в гости Стас, и я рассказала ему свой сон.
— По телевизору, наверное, показали что-то… — со своей извечной повышенной озабоченностью сказал Стас. — Жень, что опять ночью смотрел?
