На златом престоле

Олег Яковлев, 2018

Вторая половина XII века. Ярослав, сын могущественного и воинственного галицкого князя, после отцовской кончины получает власть, однако сразу показывает, что характером на отца не похож. Ярослав предпочитает сечам дипломатию. Но является ли миролюбие признаком слабости? Поначалу кажется, что Ярослав вечно будет послушен своему всесильному тестю – Юрию Долгорукому. Даже супруга Ярослава уверена в этом. А молодому князю предстоит доказать всем обратное и заслужить себе достойное прозвище – Осмомысл.

Глава 18

Ярослав принимал Петра Бориславича в той же палате, где ещё вчера издевался над киевским посланником его отец.

Он сидел на отцовском троне в чёрном клобуке и в чёрной епанче, а бояре, намедни^[148] столь оживлённые, теперь в таких же траурных одеяниях горестно безмолвствовали на лавках вдоль стен. Многие скорбно опускали взоры.

В палате висела напряжённая тягостная тишина. Пётр Бориславич, ничего не знавший ещё о смерти Владимирка, недоумённо озирался по сторонам. Княжеские слуги поставили ему столец и усадили напротив Ярослава.

Молодой князь хотел было начать речь, но тут подступил к его горлу тяжкий ком. Слёзы покатились из глаз.

Пётр, всё ещё ничего не понимающий, тихо осведомился у боярина Домажира:

— Что всё сие означает?

— Ночью сей Бог взял князя Владимирка Володаревича, — коротко отмолвил как всегда важный степенный Домажир.

— Странно. Когда отъезжал я, князь ваш жив был и здоров! — изумился Пётр.

Он не поверил в случившееся. Казалось ему, Владимирко хочет обмануть его и приготовил какую-то свою очередную хитрость.

— Что-то в плечо его ударило, как с вечерни возвращался. Стал он от того сильно изнемогать, и Бог взял его, — в двух словах объяснил Домажир.

Пётр цветастым платом вытер со лба проступивший пот, перекрестился и прошептал:

— Воля Божья да будет! Всем нам там быть.

Глядя на лица Ярослава и бояр, он наконец-то поверил, что всё услышанное им здесь — сущая правда.

Тем временем Ярослав понемногу пришёл в себя. Утерев слёзы, со скорбью глянул он на киевского посла и объявил ему:

— Мы тебя, боярин Пётр Бориславич, призвали вот зачем. Бог проявил свою волю, как Он хотел. Теперь поезжай к отцу моему Изяславу и от меня ему поклонись, и передай ему следующее:

«Бог отца моего взял, и теперь ты будешь мне вместо отца. Ты сам знаешь, что было меж тобою и отцом моим, но то всё Бог уже рассудил. Он отца моего взял, а меня на его место поставил. Теперь, отец, кланяюсь тебе. Прими меня как сына своего Мстислава. Пусть ездит Мстислав подле твоего стремени по одной стороне от тебя, а я по другой стороне буду ездить со всеми своими полками».

Умолк князь, снова слёзы полились у него из глаз. Глядя на него, расчувствовался и обронил слезу и Пётр.

Тягостная тишина вновь воцарилась в палате. Потрескивали свечи. Из кадильниц, расставленных в нескольких местах на полу, курился фимиам.

Ярослав, удержав рыдания, велел выдать Петру свежих коней, корм и подводы. Посла отправляли по чести, а о городках погорынских речи покуда не вели — не до того было.

В притворе домовой церкви святого Спаса в морморяной^[149] гробнице покоилось тело Владимирка. Возле гроба поместили, по старому славянскому обычаю, копьё и меч.

Скорбь и горе читались на лицах приближённых галицкого владетеля, тех, кто получал от него милости. Пётр Бориславич некоторое время постоял перед гробом, в полутёмном притворе, думая о том, сколь же велика Сила Божья.

После он напишет в своей летописи:

«Нужно стремиться к тому, чтобы с добрыми делами и с честью кончить жизнь. Особенно князьям следует быть осмотрительными в своих делах державных, ибо, помимо того, что сами князья могут ошибаться, как и прочие люди, но положение их подаёт дурной пример их подданным. Губят князья много невинных людей и разоряют, забывая, что они должны держать ответ перед Богом».

Уехал боярин Пётр, и вслед ему кружила зимняя пурга, заметая снегом широкий шлях.

Выл за окнами бешеный ветер. Страшно становилось Ярославу, он сидел в палате один, отпустив бояр, и думал. Отцовым путём идти далее не хотелось. Укреплять Русь Червонную, добиваться самостоятельности, отстаивать независимость своего княжества — на это он готов был и жизнь положить, но отцовы методы, его жестокость и алчность — такого молодой Ярослав не принимал и принять никак не мог.

После он поймёт, что надо быть князю и хитрым, и коварным, а где-то — и жестоким, что иначе нельзя. Но покуда душа его не принимала ничего этого, было тяжело, невозможно, дико мыслить сейчас о земных заботах. Чувство было такое, что соприкоснулся он с вечностью и узрел, сколь же малы все они, люди, сколь ничтожны дела их по сравнению с Богом, с Божьей Силой и Волей.

Снова текли слёзы, снова тело содрогалось от рыданий. Ярослав прошёл в свой покой, упал ниц перед иконой Богородицы, зашептал молитву.

И, о чудо, слёзы высохли как будто в одно мгновение, дрожь в членах исчезла. И когда встал Ярослав с колен, уже не юноша робкий, а державный муж взирал на лик Богородицы, и думалось уже как-то проще, без отчаяния и надрыва душевного:

«Да, так должно быть. Таков мой крест. К сему я готовился, сего ждал. Вот и настал час».

Примечания

148

Намедни — накануне.

149

Морморяный — мраморный.