и звук, и отзвук: из разных книг

Олег Чухонцев

Наиболее полное на сегодняшний день собрание стихотворений и поэм Олега Чухонцева (р. 1938), составленное поэтом по авторским книгам, начиная с первой – так и не вышедшей – «Замысел» (некоторые стихи из нее вошли в последующие книги). В собрании представлены очищенные от вмешательств советской цензуры и восстановленные в первоначальном виде редакции многих стихотворений. Некоторые тексты публикуются впервые. В завершающем книгу разделе представлены лирическая проза и два эссе о поэзии. Иллюстрации Юлии Грешновой.

Из неизданной книги «Замысел» (1960)

* * * («Еще туман висит над городом…»)

Еще туман висит над городом

и сто сорок из-под стрехи

молчат, покуда перед гомоном

кричат вторые петухи.

Еще скрывается за шепотом

непробудившаяся страсть,

и капля светится под желобом,

вот-вот готовая упасть.

1959

* * * («Весна. По улице прошла…»)

Весна. По улице прошла

подзагулявшая гармошка,

и белым цветом зацвела

в прохладном подполе картошка.

Под вечер курочка тишком

снесла яичко, а спросонок

уже гуляет петушком

неоперившийся цыпленок.

1959

* * * («Взрыв пугливых снегирей…»)

Взрыв пугливых снегирей,

карк ворон непуганых —

и уже свистит хорей

на снегах обугленных.

И уже издалека —

не Боян ли сокола

выпускает в облака

и на лебедь — с облака?

Крови, крови молодой!

славы, славы песенной,

соколиною страдой

на лету подрезанной!

А внизу — такая рань

ранняя, израненная,

что хоть оземь грудью грянь —

вот оно, призвание!

И такой бродильный чад

в ельнике-орешнике,

что как пьяные летят

пчелы на подснежники!

Эти талые моря,

озими зеленые,

в зарослях осокоря

гнезда оголенные —

всё — и горлицы запруд,

и промоен звонницы —

только повода и ждут,

чтобы разглаголиться.

Так звени, напоена,

радость двуединая:

молодость моя, весна —

песня лебединая.

1960

* * * («Как по бору да в зелену пору…»)

Как по бору да в зелену пору

с первым парнем гуляла б на пару,

всё поляны, лесные цветы;

не ходила б на Красную гору,

там недаром приметили паву,

там не зря приоделись сваты.

Там в подполье припрятаны яства,

а из дома — не выметут сора,

а уж вытурят — значит взашей:

молодая сноха — для хозяйства,

а ночная собака — для вора,

а недремлющий кот — для мышей.

1959

* * * («Мы посадские, слободские…»)

Мы посадские, слободские,

наши ножички заводские

ваши сумочки от Диора

чик-чирик — и адьё, мадам! —

шлет привет вам отдельный Жора,

вам и фирменным фраерам.

Мы на Курский к вам для прополки

прибываем на третьей полке

с петушинской братвой гулять,

не в ментовские рестораны

лебедей чесать, а в шалманы,

где на шухере не стоять.

Там, в распивочной на Тишинке,

где две фиксы у шустрой Нинки

тяжелей, чем жилищный пай

на двухкомнатную квартиру,

там оттянемся — не до жиру:

хлопнул беленькой — и гуляй!

А уж как мы и с чем обратно —

это в общем и так понятно,

чай не сироты, чтоб к харчам

не прибавить своей капусты,

пусть сегодня не очень густо,

завтра точно возьмем качан…

Конец 1950-х

* * * («Зажила вода и колос вызрел…»)

Зажила вода и колос вызрел.

Звезд мирьяды проросли в зенит.

В это полнолунье хруст как выстрел,

тишь такая, что в ушах звенит.

Берег. Под удилище — полено,

а само удилище — в песок.

Так-то, брат. И локоть на колено.

Гвоздик в зубы, взгляд на поплавок.

Вон с ведром идет знакомый дачник

и бросает камешек с моста:

— Мой коллега, вижу, неудачник.

извиняюсь, надо знать места. —

И пройдет, гремя мостками, к даче

как урок… И снова тишь да гладь…

Уж не рыбку ль золотую, старче,

ты задумал на живца поймать?

Да уж где тут, всюду ил да тина,

насиделся и у дальних рек,

золотая рыбка — строганина,

лес да тундра — не забудешь век.

Вот и жди… ни клёва, ни старухи.

Неподвижны поплавки светил.

Только черви в банке, только слухи.

Ты не эту сказку проходил…

1958

* * * («Появился как должно он с криком на свет…»)

Появился как должно он с криком на свет,

человек, не имевший ни метрик, ни лет,

не умевший ходить, не умевший писать,

человек, не умевший и слова сказать,

не сказавший ни правды, ни лжи — ничего,

появился — и всё! принимайте его!

Чтоб никто его спутать с другими не мог,

привязали к лодыжке ему номерок,

что действительно он появился на свет,

выдал загс за печатью ему документ.

Вот он в люльке своей объезжает квартал,

где сосульки срываются на тротуар,

где работает дворник метлой и скребком,

где стоит постовой с милицейским свистком,

а вокруг — воркование, щебет, шаги,

подрастают друзья, подрастают враги,

занимается день, и гульгулит вода,

и летят облака неизвестно куда,

и летит неизвестно куда самолет,

и бликующий свет за коляской идет,

и глядит на него, не скрывая родства,

вся природа в минуту его торжества!

1958

* * * («Вечером на даче…»)

Вечером на даче

свечку засвети.

Бабочки сгорают

в пламени свечи.

Падают под ноги,

падают к ногам —

глупая доверчивость…

ну а как же нам?

А у нас — иначе,

а у нас — не так:

в гости приглашает

закадычный враг.

А глаза в глазницах —

далеко вдали —

навели на мушку,

ждут команды — пли! —

Пли! —

и плеск из рюмок.

Пли! —

в зубах икра.

Действие второе,

новая игра.

Он мне — реверансы,

я ему — поклон.

Шпарю как оратор

на магнитофон.

Близится развязка:

— ну-ка по одной!

Вот он видит крылья

за моей спиной.

О глядит задумчиво —

грудью на столе —

как, сгорая, корчится

спичка в хрустале.

Спрашивай!

выспрашивай!

принимай всерьез!

Кто огонь,

кто бабочка —

еще вопрос!

1958

* * * («Просыпались от странных мелодий…»)

Просыпались от странных мелодий:

человек на фаготе играет,

а играет он так на фаготе,

как скрипучую дверь отворяет,

не спеша, постепенно, не сразу

он мычит музыкальную фразу.

Где мотив? композиция? тема?

вверх и вниз. вниз и вверх. нота к ноте.

капля к капле. по темени. в темя.

он гудит, он дудит на фаготе.

А соседи его убеждали,

а жильцы его предупреждали,

а жильцы и соседи не спали,

по инстанциям жалобы слали,

объясняя всю суть по порядку,

чтоб призвать гражданина к порядку,

чтобы выжить из дома, со света

тунеядца с приветом и ферта…

Но однажды во время концерта

увидали соседи соседа.

Не читалась с листа партитура,

а творилась безумное что-то,

и как буря была увертюра,

но слышна была каждая нота —

для кларнета, валторны, тромбона,

саксофона, корнет-а-пистона,

для гобоя, рояля, свирели,

контрабаса и виолончели,

для фагота, еще для кого-то,

кто уж вовсе не наша забота.

Пели скрипки, сойдясь в середину,

вздулись жилы у баритона,

зал подался вперед и — отхлынув —

зазвучал на манер камертона.

И повеяло чем-то забытым,

чем-то давним, до времени скрытым…

Вспоминали: живет за стеною,

ну хотя б обзавелся женою,

а фагот, он такой, понимаешь,

для любимой на нем не сыграешь…

Плыл мажор озорной и могучий

и плевать, что не слышно фагота! —

в этой сшибке и пенье созвучий

был и пафос его, и работа.

А когда оборвется звучанье,

есть секунды победы и муки:

это зал разразится молчаньем

и опешат счастливые руки!

1960

* * * («Ночной город…»)

Ночной город,

молчаливый и мокрый;

на остановке у края лужи —

запоздалый троллейбус, похожий на аквариум,

от переднего колеса — волны,

а задним — берегись — обдаст!

Ночной город.

уже погасили огни

стрелы подъемных кранов,

уже после гимна смолкли

оглохшие за день рупора.

Ночной город.

есть в нем свои открытия,

когда в подъезде под лестницей

торопливо целуются,

когда на безлюдной улице

читают на память стихи.

Ночной город,

прости за бессвязное бормотанье.

я бы тоже хотел

так уметь молчать,

как курсант у твоего мавзолея.

я бы тоже хотел

три раза услышать сердце

в промежутках

между

каждым

ударом

курантов…

1959

* * * («Прихваченные изморозью лужи…»)

Прихваченные изморозью лужи.

Еще дождит. А скоро и зима.

А скоро снег. Ты знаешь это лучше.

Наверное, ты ждешь его сама.

Обшарпанный подъезд. Навес у дома.

И в шашечку такси из полутьмы.

Всё это так забыто. Так знакомо.

И двое незнакомых — это мы.

Две тени, не очерченные четко.

Два профиля, размытых на стене.

Намокший плащ. Торчащая прическа.

Щека для поцелуя — это мне.

К чему слова. Достаточно и жеста.

Что было или не было — прошло.

Тебя ли выкликают из подъезда,

меня ли ждет зеленое стекло?..

Врываясь в свет, накрапывает с неба

последний дождь, смывает след колес.

А скоро снег. А скоро тучи снега…

Всё к лучшему, как говорил Панглос.

1958

* * * («В каске желтой, час за часом…»)

В каске желтой, час за часом,

в шубе черной, день за днем,

он ходил, дозорным глазом

озирая всё кругом.

Он ходил и думу думал,

неуставно дым пускал

и винтовку книзу дулом

на одном плече таскал.

А внизу теснилась школа,

бестолково шел урок.

Почему же бестолково?

Бестолочам невдомек.

Шел урок, учитель сонный

раздраженно мел крошил,

а в окне как заведенный —

он кружил, кружил, кружил.

Видно было и воронам,

да не ведал педсовет,

что над каждым охламоном

выше есть авторитет.

И чего он, в каске медной

верхогляд и свинопас,

небожитель неприметный,

почему он мучит нас?

Потому что нет приятней,

чем окинуть с высоты

фабрики и голубятни

и капустные листы,

потому что в окулярах

необыкновенный мир:

жар стреляет в самоварах

и потрескивает тир.

Там весь мир как на ладони:

и вдали аэроплан,

и коза на стадионе,

и кинотеатр «Вулкан»,

и на штрипках шаровары,

и в хлеву любая клеть,

а пожары так пожары —

есть на что и посмотреть,

и сады, сады без счета,

и вокруг — во весь размах —

город с птичьего полета

с караульным в небесах!..

Может быть, всё дело в этом,

в этом, а ни в чем ином,

и не стал бы я поэтом,

не маячь он за окном,

ведь оттуда надо мною

вспыхнула моя звезда!

Жизнью, памятью, судьбою

всё тянусь еще туда.

1960

Осажденный. 1238 (поэма)

1

За лесами за зимними —

ни огня, ни жилья.

Глянь озерами синими,

выйди, радость моя!

Вечно песня не вовремя.

Хочешь, я подпою?

Из огня да и в полымя,

а не то — в полынью.

Не по мерке свобода нам,

нам, в чужие края

занесенным, запроданным,

вечна воля твоя.

За борами за дивьими

тишь такая — аж звон.

Грянь ручьями да льдинами

на распутьи времен.

Пусть кручины изгладятся,

как морщины с лица.

Встань же, радость-красавица,

супротив молодца!

……..

Развевается на ветру волос.

Наливается поутру колос.

Подымись с крыльца на забрало.

Помолись за отца и за брата.

А мы тоже не бьем баклуши,

А и пьем-то мы не по чину,

Нальем первый ковш да осушим

Да приступим к зачину.

2

Базарный день на площади:

возы,

возы,

возы,

купцы, земяне, лошади,

аршины да весы.

Горят румянцы девичьи

и по плечам платки.

Проходят шубы беличьи,

худые армяки.

Всё хваты да работники

и речью не глумцы:

и кузнецы, и плотники,

и златокузнецы.

Кричат товары хитрые,

играет бирюза,

а бусы малахитовые —

разбегись глаза!

— Берешь сережки суженой?

— Берем! — и руку в бок

да топ колодкой суженной,

аж побелел сапог.

Не в Киеве,

не в Суздале,

а посреди Торжка

не отлетел бы с удали

каблук от сапожка!

3

Над городом,

над гомоном

кабацкий смех и плач.

Туда ходили гоголем,

оттуда — окарачь.

Уважишь пивом-брагою —

и воздадим вином.

Полы под пьяной братией

ходят ходуном.

Кончане закуражатся,

нальют — не донесут.

Ой, головы закружатся!

Ой, ноги не спасут!

Гуляет свет по маковке.

Гуляет гульнем голь.

— Посадского — по матушке!

— А кто над ним? — Изволь!

Вчера свое не допили,

так уж теперь возьми!

А завтра ляжем во поле

грешными костьми.

________________

Что ты ходишь враскосяк,

присядь к другу.

Ох, силен синяк

под пьяную руку!

А не стоишь синяка —

ступай к Богу!

Ой, земля зыбка

под пьяную ногу!

…….

И мы подсядем к коржику,

Подсядем, а засим

Нальем еще по ковшику,

Выпьем да заку-сим,

Нам сказ держать,

Нам песни петь,

Нам надо голову иметь.

4

Теплым-теплый, без шапки, без денег

выходил Егорка-весельник.

В домотканых портках да в опорках

выходил прохладиться Егорка.

Рассыпал он присловицы горохом,

знать, недаром слыл первым скоморохом.

Шутка шуткой, а правда-то смекается.

Ходит, чешет язык, насмехается,

ходит, чешет язык, насмехается,

на ворота именитые сморкается.

Говорит что говорят,

ну да мало ль говорят?

Мол, посадник — молодец,

праведник-сусальник.

В каждой горнице малец —

вылитый посадник.

Говорит что говорят,

мол, напрасно говорят.

У попа всего приход —

попадья с поповной,

а и тот дает приплод —

борова с попоной.

Слепнет курица. День смеркается.

Шутка шуткой, а правда-то смекается.

Тут и взяли шутника под локотки

по словечку сердобольного посадника,

взяли под руки, задрали портки

да и выбили всю пыль из охальника!

……..

— Ой ты ласка моя,

Складень в три образка.

Ой ты сказка моя,

Сказка-присказка.

Что ты, присказка,

Киснешь зелено?

И не высказать.

И не велено.

________________

— Чем начать мое слово,

Чем начать?

То ль в молчанку играть,

То ль кричать.

Грянет колокол чуть свет,

Крикнет кочет.

Начинать-то начнешь,

Да чем кончишь?

5

Не брех над ухом скомороший,

не бой кулачный: чья взяла? —

с заутрени звонарь сполошный

раскачивал колокола.

Качал, оглохши от ударов.

Шли веси на тревожный зов.

Всполох был шире всех базаров,

мощнее медных голосов.

Кипи, молчанье гробовое!

Мятись, народная беда!

…Идет нечистый с татарвою.

Грядет несметная Орда…

……..

У Батыя, у сучьего сына,

сорок жен молодых.

У Батыя, у сучьего сына,

тьма коней вороных.

У Батыя, у сучьего сына,

туча сабель кривых.

Я не знаю, что лучше: сгинуть

аль остаться в живых?

……..

Ой не сладко от горькой,

и не сладко от сладкой —

то боярин с веревкой,

то татарин с удавкой.

Слиплись свечи в огарки,

а горели высоко.

То ль на ноги — ногавки,

то ль на череп — сокол.

Веселы вы, денечки,

аж охрипли от крику.

То ли выкуп — на бочку,

то ли голову — на пику.

6

Ох, не ровен час,

смолкла горлица.

Шестикрылец за горлицей гонится.

Ох, черна тоска

в белой горнице.

Сам Иванка-посадник горбом горбится.

Не братина ходит по кругу, не брага из чана,

думу думает купеческая братчина.

Бородатые да носатые,

крепколобые, крепкозадые.

Беда бороде:

смуты в го-ро-де.

Что ты хмуришься?

Что ты прячешься?

Не откупишься.

Не отплатишься.

И мошной плати,

и женой плати,

а запросят недоимку —

головой плати!

Не братина ходит по кругу, не брага из чана,

хорохорится купеческая братчина.

Православные, честные,

кунья шуба, волчья сыть.

— На’б тощиться для Батыя,

ручку им позолотить.

Ох, да горлица не слышна.

Ох, да в горнице тишина.

Засопели, как засовы, носы.

Золотишко высыпай на весы.

Заскрипели лавки, как на помин.

Встал посадник над глыбами спин.

Он глазами полоснул по глазам;

бородою он кивнул бородам.

— Если с женами больше не жить —

не возропщем.

— Если головы надо сложить —

не возропщем.

— Но поди затяни поясок,

если наг с головы и до ног,

ай удавка честному народу —

лучше в воду!

Расползаются круги по воде.

Закивала борода бороде.

— Прав Иванка.

— Будем локти кусать.

И посадник рассудил:

— Отказать!

— До последнего

будем стоять.

7

А и что теперь городить огород,

многодумный князь, собирай народ.

Развязав мошну у ночных ворот,

подались купцы в мощный Новгород.

А ночи тихи,

тише тихого.

Из воды сухим?

Лихо вам?

Сомкнешь уста —

не сомкнешь веки.

Глядь, с утра в ворота —

сбеги, сбеги.

Ни хоругвь не спасет, ни собор,

если сабля твоя не востра.

Владимир — горящий костер.

Рязань — круг от костра.

С поля туча ползет с голосами.

А Князь-Новгород глух за лесами.

А и что теперь городить огород.

Ай, Иванка, Иванка, ополчай народ!

Молчуны, говоруны, бояре, смерды,

мы у жизни не равны.

Равны у смерти.

Сеча гирькою по темечку — как мачеха нежна,

и отдал бы башку, да самому нужна.

Чем заплатим, гадать не берусь,

головою заплатим аль боком.

Не за князя стоим,

а за Русь!

Не попом укрепились,

а Богом!

……..

Если жизнь одна,

То и смерть одна.

Если ковш пустой,

Наливай вина.

Черный ворон пролетит,

Бросит перышко

В снег пуховый

На удел роковой.

Опрокинем-ка третью до донышка,

А потом — по губам рукавом.

8

Что молодцу слава посмертная,

да знать бы: без сраму живу.

Последняя ночка. Последняя.

Жалей молодую жену.

Подумать, и года не прожили,

а сразу слюбились на жизнь.

И вот уж под Матерью Божией,

под Спасом — во гробы ложись.

А были денечки не промахи.

Не вам ли, медовым, пришлось

ослепнуть от белой черемухи,

под ливнем промокнуть насквозь.

Сон короток, он намечается

под утро, а где тут до сна.

Ни ветра, а ветка качается.

Не спит молодая жена.

9

Вои — в сборе.

Кони — в сбруе.

Помолись в соборе

да в землю сырую.

Дьяки — в рясах.

Попы — в ризах.

Спаси, Спасе,

исход близок.

Хоругви, свечи.

По коже мороз, поди.

Постоим на сече,

Господи, Господи!

Голубь без голуби —

голубь сирый.

Господи, Господи,

дай силы!

Поганые с поля

тыном обстали.

Смерть ли, неволя —

стой на забрале.

Муки ли крестные,

други ль в крови, —

Матерь Небесная,

благослови!

10

Стрелы ли под небо взмыли,

головы ль наземь упали,

звон ли расходится, или

плат расстилают печали —

зова не слышно Зовущего,

да и откликнуться нечем,

кроме как клекота, рвущего

сердце и пьющего печень…

……..

……..

……..

……..

11

Не прощу, не прощу, не прощу.

Не помочь, не помочь вам, кончане.

Пращник камень загнал в пращу,

лучник выбрал стрелу в колчане.

Не прощу, не прощу, не прощу,

а прощу — так по смерти приснятся:

тетивы одноглазый прищур

и на палице сжатые пальцы.

Не прощу, не прощу, не прощу,

до недоброго срока запомню:

не сидеть на престоле прыщу,

не писать на Руси законы!

Трубы грянут — голов не снести.

Трупы лягут — топчите конями!

Отомстим, отомстим, отомстим.

Куликовская сеча — за нами!

12

Лают лисы, воют волки, кружит галенье.

Две недели отбивается Торжок.

Ой вы, светы мои, близкие и дальние.

Губы стынут. На губах — снежок.

В стенах стрелы, в стенах стоны, стены низкие.

На ордынца лей кипящую смолу!

Ой вы, светы мои, дальние и близкие,

бьет таран, и татарье — в дыру.

Коли старость, коли молодость жива еще,

стой до хрипа, стой у смерти на краю.

Здесь я, с вами, в осажденном и пылающем

на избитье, зубы сжав, стою.

Рубят старых, режут малых, крики в воздухе.

Дым стоит, и пух летает во дворах.

Едет знамя на коне девятихвостое,

едет знамя о пяти углах.

— Вот и срок пришел. Расстанемся, как водится.

— Прощевай, талань. Прощай, лихой Торжок.

Ты прости-прощай, несуженая вольница.

Губы стынут. На губах — снежок…

13

Полыхали пожары,

не стихали пять дней.

Уводили татары

за Волгу коней.

Кони ржали в трясинах,

был разлив на носу.

Как вдова голосила

неясыть в лесу.

Где Егорка безотчий?

Где Иванка-отец?

Ворон выклевал очи,

меч в золе кладенец.

За семью ли веками

от низин да болот

топь вспарит облаками

и татарник взойдет.

Над забытым колодцем,

над зацветшей водой

встань обугленным солнцем,

крестный полдень мой!

______________

Скачи иноходцем за поле,

синицей лети за моря,

моя молодая неволя,

плененная песня моя.

Осталась.

Склонилась и плачешь.

Над бурой крапивой стоишь.

Скачи!

А куда ты ускачешь?

Лети!

А куда улетишь?

25 декабря 1959 — 6 января 1960