Способы изложения

Олег Тупицкий

В книгу вошли стихотворения разных лет, не печатавшиеся в ранее изданных сборниках «Вероятность реальности» и «Сон? Нет!». Книга содержит нецензурную брань.

II

«Наши нелепые ссоры…»

Наши нелепые ссоры

пусть порастают быльём.

В чашки простого фарфора

сизого чаю нальём,

бросим на стол карамели

россыпью — что уж мудрить?

После пусть скажут: умели

люди счастливыми быть.

«Не парии, не уроды…»

Не парии, не уроды —

забывшие отдых и труд,

ревут, обезумев, народы,

как сильные воды ревут.

Ты прав оказался, Исаия.

Ты нас угадал до конца.

В который пирует косая,

и крови не видно конца.

Лебединое озеро

1

Словно отрок наследный,

обречённый на власть,

этот лебедь последний

предназначен пропасть.

Он неслышно и гордо

канет в зиму, как дым

исчезает. И город

не заплачет над ним,

2

Мы с тобою обманулись —

так бы чаще, милый друг.

Гуси-лебеди вернулись

в мутноглазый Гомеюк.

Будут белые одежды

и омытые дождём

босоногие надежды,

что, авось, не пропадём.

«Погасит люльку пастушок…»

Погасит люльку пастушок

и спустится в долину,

сыграет зорю петушок,

и утро выгнет спину

с улыбкой вещего кота

из дядюшкиной сказки,

и не случится ни черта,

достойного огласки.

«Грязи дольней дороги…»

Грязи дольней дороги

жирно льнут к сапогам.

Худо, если в итоге

даже званым гостям

не откроется толку

ни в делах, ни в словах,

как голодному волку

в прошлогодних следах.

«Век усталое тело…»

Век усталое тело

разметал по углам,

а душа отлетела

к заповедным пескам,

где над лебедем белым

нижний мостик дугой.

И невмочь этот берег

променять на другой.

«О подоконник гулко…»

О подоконник гулко

вторые сутки — дождь,

и в город на прогулку

хотел бы — не пойдёшь.

Но сетовать на это

повремени пока —

увидишь, бабье лето

разгонит облака.

«На всём десница Божия…»

На всём десница Божия —

присяду ли когда

на камень у подножия

Лекзырского креста?

Над ним тысячелетия

проходят впопыхах,

а мне лишь междометия

остались — ох! да ах!

«Смахнут крылами голуби…»

Смахнут крылами голуби

листву на дно пруда,

деревья в небо голое

опустят невода,

и рыжая прелестница

в положенный черёд

поплачет, перебесится,

а там и Новый год.

«Вот и песенка спета…»

Вот и песенка спета

до конца.

Птица Феникс из пепла

не поднимет лица.

Время выпасть из круга

подоспело, и впредь

не до жиру, подруга —

только б не озвереть.

«Новогодние ёлки…»

Новогодние ёлки

догорели дотла.

Воют серые волки

на могиле козла.

Все наивные сказки

со счастливым концом

рассказали до нас и

рты залили свинцом.

«На столбах, на заборах…»

На столбах, на заборах

и за каждым углом

снова росчерки Зорро

белым школьным мелком.

Возвращается детство,

словно прима на бис.

Продолжается действо —

стало быть, улыбнись.

«Облака перьевые…»

Облака перьевые,

как дымок сигарет

наплывают. Впервые

ни хороших примет,

ни хорошего друга

во дворцах из песка.

И уныло, как вьюга,

завывает тоска.

«Желна ударит по сосне…»

Желна ударит по сосне,

и замелькают, как во сне —

Петровка, ягода малина

в кустах кусками янтаря,

и с нашего календаря

дней оборвавшихся лавина.

«Кому — торчать от анаши…»

Кому — торчать от анаши,

кому — от браги.

Кому — рядиться в курбаши,

кому — в абраги.

Кому — остаться с барышом,

кому — внакладе.

Кому — скитаться голышом,

кому — в наряде.

Кому — по нраву и душе,

кому — немило.

Всего хорошего. Шерше.

Мне — мимо.

«Бесконечные дожди…»

Бесконечные дожди —

серо, сыро, сиротливо.

Если хочешь — подожди

не конца, так перерыва.

А не то — беги скорей

прочь отсюда без оглядки.

И нимало не жалей —

с потерявших взятки гладки.

«Осень, полная дыма…»

Осень, полная дыма

и опавшей листвы,

проносящая мимо

тридцать третьей главы

суетливые стаи

воронья в облаках,

поманит и оставит,

как всегда, в дураках.

«Ночь идёт по треугольнику…»

Ночь идёт по треугольнику,

как по битому стеклу.

Семипалый к подоконнику

наклонился во хмелю

от предчувствия ушкуйного

завывания зимы

и голодного и буйного

нрава снежной кутерьмы.

«Заварим чай. Варенье из рябины…»

Заварим чай. Варенье из рябины,

батон, деликатесный маргарин

на стол поставим. Справим именины.

По счастью есть виновник именин.

А нет — найдётся тысяча причин

чай заварить, варенье из рябины,

батон, деликатесный маргарин

на стол поставить. Справить именины.

«Три души, четыре стула…»

Три души, четыре стула,

лет шестнадцать будто сдуло

ветром, как ненужный сор.

Вновь попойка до рассвета.

Он про то, она про это,

я киваю без ответа —

непутёвый разговор.

Ночь становится бледнее,

пить становится труднее.

Слёзы. Паника. Вокзал.

Поезд медленно отходит.

Хмель мучительно выходит.

Ничего не происходит —

кто-то правильно сказал.

«Когда летели Леониды…»

Когда летели Леониды,

пересекая Орион,

мы забывали про обиды

и выбегали на балкон,

своих желаний сокровенных

не успевая загадать

и о заботах ежедневных

переставая горевать.

«На беду ли, на удачу…»

На беду ли, на удачу —

в годы юности моей

угодил я под раздачу

оплеух и козырей.

Вот же подлая природа!

Всё как будто невзначай —

бочка дёгтя, ложка мёда,

пара денежек на чай,

не побрезгуйте советом

и пожалуйте за дверь.

Так мне выпало поэтом

стать и маяться теперь.

«От зимы до субботы…»

От зимы до субботы

жизнь проходит, как две,

и всего-то заботы —

вышивать по канве,

и всего-то удачи —

что-нибудь рифмовать

мимоходом и даже

оттого горевать.

«Не ваятель, не воитель…»

Не ваятель, не воитель

за Отечество своё —

я всего лишь обыватель,

отбываю бытие.

Отбываю, как умею,

как я сам себе завёл.

Потому и не имею

многих радостей и зол.

«Небо ниже и уже…»

Небо ниже и уже,

по ночам холода

надвигаются, в лужах

загустела вода,

гости в звёздном посеве

вышли, роза ветров

повернулась на север,

возвещая Покров.

«Всуе не произносите…»

Всуе не произносите

поучительных речей,

что кораблики пускают

не в корыте, а в ручье.

Не надейтесь. Не поможет.

Не пойду на поводу.

И спокойствие, быть может,

потеряю и найду.