Мириам

Олег Сергеев

Археологическая экспедиция неожиданно для всех обнаруживает на северо-западе Африки древнее государство, легенды о котором давно будоражили общественность. На раскопки отправляются лучшие лингвисты для расшифровки манускрипта, могущего пролить свет на тайну гибели великой Элайи. В это самое время некоторым членам экспедиции начинают сниться схожие и очень странные сны о последней принцессе Элайи – Мириам…

Светлой памяти милой моей Алисочки

© Олег Сергеев, 2017

ISBN 978-5-4485-5715-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Сенсация

Рано утром, в понедельник, в стенах НИИ Археологии уже вовсю кипела жизнь. На днях с Алтая привезли мумию местной принцессы, и Швыдкая — начальник моего отдела, женщина властная и с железной хваткой — бегала из кабинета в кабинет, аки муравей, подписывала бесчисленное множество бумаг, давала указания, но к принцессе не допускала никого. Она сама — лично! — должна была снять покров тайны и ликвидировать, таким образом, очередной пробел в истории древнего Алтая. Я сам, помнится, тоже присутствовал при раскопках — в качестве эксперта — но тогда, полтора года назад, дальше монет и нескольких скелетов собак дело не пошло, а поскольку у меня простаивал труд, посвященный письменности древних хаттов, мне пришлось вернуться в Петербург и закончить работу.

Так, собственно, и вышло, что все лавры по обнаружению останков принцессы достались не мне, а Курпатову — любимцу Швыдкой.

Эта пара поистине напоминала графа Орлова с императрицей Екатериной II. Она — высокая, крупная, с тяжелой поступью и всегда какой-то невероятной прической на голове — видимо, именно поэтому все в институте звали ее «Гнездом»; и он — видный, статный, но давно и прочно женатый. Их союз вызывал много сплетен: Швыдкая никогда не была замужем и до появления в институте Курпатова археология служила альфой и омегой ее бытия. Ходили зловещие слухи о том, что она даже ночует в институте — в одном из саркофагов. Но три года назад из министерства к нам заслали бывшего археолога — неудачника, а ныне чиновника и буржуя — Валерия Валерьевича Курпатова. Швыдкая — как личность незаурядная, да к тому же к мнению которой прислушивался даже сам Синицын — тут же привлекла повышенное внимание новоиспеченного бюрократа, и роман вспыхнул моментально и у всех на глазах — Швыдкая не умела сопротивляться напору симпатичного и настойчивого мужчины. Как и почти любая женщина, впрочем. Она сделала его своим замом, и с тех пор все мало-мальски важные открытия доставались именно Фавориту — как его негласно окрестили сотрудники.

Аделаиду Петровну чутье еще никогда не подводило — и хоть оказывался Курпатов на месте всегда не раньше, чем всего за неделю до обнаружения чего-либо сенсационного, весь успех приписывался ему — его упорству, таланту и прозорливости.

Так вышло и в этот раз: Гнездо вся светилась — Фаворит снова «в фаворе» — прошу прощения за невольный каламбур. Однако, за что я никогда не переставал уважать нашу Аделаиду — так это за ее здравый смысл, не утерянный даже под напором безумства влюбленности. Изучать находку Курпатову она не доверила: слишком долго ждал институт обнаружения принцессы, чтобы отдать ее в руки бездарному типу, окончившему факультет археологии лишь потому, что этого захотел его отец.

Пробегая мимо меня в своих неизменных стоптанных коричневых туфлях, Аделаида вдруг остановилась, подняла вверх указательный палец и нахмурила лоб, словно пытаясь вспомнить что-то. Постояв так с минуту, она махнула рукой и ринулась в сторону зала реставраций, но застыла на полпути и окрикнула меня:

— Вспомнила! Строев, Вас директор к себе вызывает. Вы ведь, кажется, хотели отпуск взять — вот Вам прекрасная возможность, поговорите с Никитой Львовичем.

И Швыдкая тут же унеслась изучать свое сокровище вместе с группой студентов, уже неделю проходивших у нас практику и порядком всем нам надоевших.

В приемной Синицына как обычно пахло кофе и миндалем — секретарша Людочка глушила амаретто большими пол-литровыми кружками, постоянно при этом жалуясь на плохой цвет лица. Она даже принесла из дома кофеварку, чтобы варить арабику, вместо быстрорастворимой «пыли Африканских дорог». Последним ее увлечением стал кофе с красным перцем, но миндаль при этом не переводился у нее никогда: миндаль и Никита Львович — единственные, кому она никогда не изменяла. Людочка встретила меня на удивление радостно и тут же указала на дверь в кабинет директора:

— Давно уже ждет. Гнездо опять, небось, забыла передать?

— Да там принцесса, студенты — ей не до меня. Спасибо, что хоть вообще помнит о нашем существовании.

И, шаркнув ножкой, я проследовал «на ковер».

Никита Львович напряженно смотрел в монитор недавно купленного компьютера и судорожно тыкал указательным пальцем по клавишам — за несколько лет полного царствования цифровых технологий наш директор так и не научился как следует пользоваться «электронными счетами», как он сам величал ЭВМ. Где-то ему помогала вездесущая Людочка, где-то сыновья, но в компьютерные игры он твердо решил научиться играть сам. Вероятно, чтобы не позорить свой статус директора НИИ. Он не сразу заметил мое появление и продолжал тыкать по клавишам. В такие минуты Львович был сущим ребенком да и только: он сутулился в своем роскошном кожаном кресле, высовывал от усердия язык, глаза его горели так, словно в этот самый момент именно он, а не Шлиман обнаружил Трою… Я пару раз кашлянул:

— Вызывали, Никита Львович?

Он вмиг принял серьезный вид, поправил галстук, привстал и протянул мне руку:

— А, Строев! Да, проходите, у меня к Вам разговор.

Я опустился на предложенный мне стул и с места в карьер пошел в атаку:

— Никита Львович, пять лет не был в отпуске, устал, как собака — отпустите на пару недель на море слетать, кости погреть?

Синицын благодушно улыбнулся и отчеканил:

— Ну отчего же не отпустить. Хотите югов — будут Вам юга: и кости погреете, и от пыли нашей институтской прочиститесь…

— То есть я могу писать заявление? — я не мог поверить своему счастью, хотя предварительно и засылал к директору Швыдкую, чтоб почву прощупать.

— Погодите, Василий Николаевич. Мы Вам вместо отпуска командировку оформим. Отпуск Ваш никуда от Вас не денется, а тут хоть делом важным займетесь.

— Каким делом?! Никита Львович, Вы меня из-за этих бесконечных «важных дел» пять лет уже отпуска лишаете. Я ведь и заявление об уходе могу написать — вот пять законных месяцев отгуляю и напишу. В Москву переведусь — меня туда давно зовут. Хватит с меня этого каторжного труда!

Я встал и решительно направился к выходу, но Синицын оказался проворнее — он опередил меня и запер дверь на ключ прямо перед моим носом.

— Да погодите Вы, Строев! Вечно договорить не даете… Будут Вам и пять месяцев отпуска. Да хоть все десять — но после того, как закончите работу над объектом, на который я Вас посылаю. И даже не возражайте! Ну я же знаю Вас, Василий Николаевич! Ну Вы же сами не сможете спокойно греться на море, когда узнаете, куда Вы едете! Хватило того, что Курпатов у Вас алтайскую принцессу из-под носа увел. В данном случае подобного я не допущу! — и он стукнул кулаком по столу — жест, означавший его чрезвычайное волнение. И, хотя наш директор — в силу восторженности своего характера — любил преувеличивать значимость многих объектов и событий, я все-таки решил его выслушать.

— Только пока ни одна живая душа в институте не должна знать того, что я Вам скажу. Даже Аделаида Петровна!

Ох, как же Львович любил тянуть волокиту, придавая обсуждаемому вопросу еще больше важности!

— В пятницу мне звонили из Москвы, просили направить нашего лучшего специалиста по вопросам древней письменности к ним на объект. Кажется, они сделали великое открытие! — Синицын выдержал паузу, надеясь, что фраза произведет на меня должное впечатление. Но я спокойно ждал продолжения, зная эту особенность нашего начальника. Он подошел ближе и наклонился к моему уху:

— Кажется, они нашли Элайю, Строев!

Я вздрогнул и вопросительно посмотрел на Синицына, пытаясь понять, не шутит ли он, но лицо его выражало безудержный восторг: он то потирал ладони, то лупил ими по столу:

— Ну что, Строев, тут-то Вам, пожалуй, не до отпуска будет, а?

— А Вы уверены, что они говорили именно про Элайю? Вы ничего не перепутали?

— Строев, я руковожу этим чертовым институтом вот уже скоро двадцать пять лет! И я ничего не могу перепутать! — отчеканил он. — А наш лучший специалист, — продолжил Никита Львович, — чего уж греха таить — Вы. Швыдкую на раскопки и краном подъемным не вытащишь, да и принцессой у нее сейчас голова забита. У Прохорова докторская и жена-инвалид. Хотя я бы в любом случае рекомендовал Вас: Вы допускаете невероятное и невозможное, у Швыдкой для этого слишком традиционные взгляды, а Прохоров — и вовсе тугодум. Нет, если кто и будет от нас исследовать Элайю, то только Вы! — Синицын выдохнул и посмотрел мне в глаза в ожидании ответа.

Элайя! Ну кто из простых обывателей, знакомых с археологическими находками лишь из учебников истории и новостных телепрограмм, не слышал об этой легендарной стране! Множество ученых всего мира интересуются ей даже больше, чем самой Атлантидой, поскольку первая намного древнее, да и источники, дошедшие до нас, полны загадок и самых поразительных фактов.

Об Элайе начали говорить во всеуслышание лет 30 назад, когда группа японских ученых обнаружила на Хоккайдо манускрипты, датированные несколькими тысячелетиями раньше появления в Японии письменности — и именно в них говорилось о стране с таким сказочным названием — Элайя…

О жителях той страны упоминалось совсем немного, но с невероятным почтением, а где-то и с благоговением. Их звали «Великим народом», а в некоторых источниках «Властителями». Именно тогда историков и заинтересовала неведомая никому доселе Элайя. В японских манускриптах содержалось слишком мало информации и даже не говорилось о местоположении этой чудесной страны. Поэтому весь ученый мир, славящийся своей осторожностью, не стал делать поспешных выводов.

За последующие тридцать лет сведения о существовании Элайи, ее народе, государственном управлении, науке и культуре стали буквально сыпаться из самых разных источников. Узнали даже о конкурирующей державе — соседе — Стиргии, которая, однако, закончила свой век гораздо позднее соперницы. Но найти ни Элайю, ни Стиргию не удавалось пока никому. Археологи-энтузиасты тратили на это годы, выискивая хоть какие-то указания на то, где могла находиться эта страна, но древние хронологи словно сговорились и все, как один, рассыпаясь в восторгах и похвалах, умалчивали о главном. Возможно, в то время, «Властители» наложили своеобразное табу на некоторые тайны, пряча их от потомков. Потому что кроме местоположения за эти годы никому так и не удалось выяснить ни более менее обстоятельный хронологический ход истории Элайи, ни, соответственно, причины ее гибели. Многие из нас копались в загадках Атлантиды с одной лишь целью — узнать о тайнах «Властителей». Но атланты умели хранить эти тайны, как никто другой…

Со временем Элайя стала своеобразной притчей во языцех, эдаким Летучим Голландцем, Китеж-градом и Лохнесским чудовищем вместе взятыми с одной лишь разницей: мы все точно знали — Элайя существовала, и, вероятно, это была первая цивилизация на нашей планете. Она стала нашим «бозоном Хиггса», «частицей Планка», что безуспешно пытаются получить физики, нашей единой теорией всего — поняв которую мы смогли бы выстроить полную картину человеческой цивилизации.

Как Вы полагаете, что я ответил на предложение Синицына?

Из его кабинета я вышел самым счастливым человеком на свете.

В командировку надо было отправляться на следующее же утро. Накануне вечером я получил от директора наистрожайшие инструкции: не сообщать никому о цели моей поездки, а по всем возникающим на месте раскопок вопросам и проблемам советоваться с самим Никитой Львовичем, с Ресторовым — директором Московского института археологии, а также с неким товарищем Бородиным, уже присутствующим к тому времени на объекте.

К чему такие строгие формальности — мне было не вполне понятно: объект, вроде, не военный, да и имеет общемировую ценность — все равно после завершения раскопок придется делать официальное заявление. Мне не объяснили тогда очень многого. Синицын устало отмахнулся от всех моих вопросов, заявив, что сам знает не больше моего. Потом вручил мне билет в один конец — ведь заранее знал, что не откажусь! — и сказал, что в аэропорту меня встретят. На следующее утро я вылетел в Каир.

То, что Элайя располагалась на северо-востоке Африки, недоумения и удивления вызывать не могло: многие древние цивилизации начинали и заканчивали свой жизненный путь именно там. Вызывал изумление скорее тот факт, что за тридцать лет поисков ее так и не нашли там, где она и должна была располагаться, там, куда мысленно помещали эту страну многие историки и археологи; там, где в конце концов, постоянно ведутся всевозможные раскопки, в том числе и нелегальные. Все это время Элайя и Стиргия прятались буквально у нас под носом!

Сказать, что я был полон планов и надежд, возбужден и горд — значит не сказать ничего. Фактически сбылась моя мечта — я буду руководить раскопками, руководить в действительности, ибо небольшую экспедицию уже возглавлял молодой ученый из Москвы. «Подставная кукла», — как с огорчением заметил Синицын.

Я захватил с собой все имеющиеся у меня материалы по Элайе и Стиргии и в самолете попытался их систематизировать. Когда я поднял глаза от ноутбука, мы уже приземлялись. Мне не дали ни телефонов, ни описания тех, кто должен был меня встретить, поэтому я минут пятнадцать бродил по залу в надежде, что меня узнают. Однако, не было ни цветов, ни оркестра — да вообще никого. Я пошел к выходу и в этот самый момент увидел, как по залу бежал молодой парнишка с листком бумаги в руках, на котором крупными буквами было нацарапано: «Строев». Я подошел к пареньку и похлопал его по плечу:

— Василий Николаевич! Вы?

— Он самый, — снисходительно улыбнулся я. Парень тут же смял бумагу и протянул мне руку:

— Павел. То есть, Арсеньев Павел Олегович, руководитель раскопок.

Павлу Олеговичу — если только этого юнца можно было без улыбки величать по имени-отчеству — на вид было лет двадцать семь. Хотя нет, на вид ему было гораздо меньше, просто я решил, что двадцать семь — это как раз подходящий возраст для молодого руководителя раскопок. У него были правильные, даже слегка женственные черты лица, вздернутый нос с заостренным кончиком и по-детски наивный взгляд. Всю дорогу от аэропорта до машины Паша возбужденно жестикулировал, дергая меня за рукав, сетовал на то, что проспал и заставил себя ждать.

На нем была удивительной белизны рубашка и столь же белые брюки — молодой человек явно следил за собой и хотел произвести впечатление на «светило археологии», каковым он меня, вероятно, счел, судя по его почтительному, хоть и чересчур нервному и возбужденному поведению — он даже в порыве человекоугодия кинулся открывать мне дверцу автомобиля. Но я его остановил:

— Павел Олегович, Вы нашли что-то интересное?

Он замер на месте и начал тереть и без того красные от волнения виски, а я, уловив момент, забрался в автомобиль, закинув на заднее сиденье весь свой нехитрый багаж.

— Да, Василий Николаевич, — наконец, произнес Арсеньев, — мы, кажется, обнаружили нечто совершенно невероятное! Мы нашли… — и тут он резко осекся и ударил себя пальцами по губам. — Ну что я за болтун такой! Вам все расскажет Сергей Викторович уже там, на месте. А теперь мы едем в гостиницу.

— В гостиницу? — изумленно переспросил я. — Я думал, Вы повезете меня сразу на раскопки, чтобы показать находки.

— Да-да, — нервно забормотал Павел, — но сперва в гостиницу. Таковы указания. Мы все зарегистрированы в гостиницах, мы не должны вызывать подозрений, — и Арсеньев уныло обвел взглядом площадь перед аэропортом. Через пару минут мы уже мчались по одной из оживленных трасс Каира.

Всю дорогу мой спутник молчал и постоянно посматривал на часы — он явно нервничал. Путь до гостиницы занял около часа. Уютное пятиэтажное здание отеля голубовато-серого цвета прикорнуло в тихой улочке древнего города. Внутри было прохладно и как-то уж слишком по-европейски, без местного колорита. Приятная девушка в строгом костюме разместила меня по моей же просьбе на третьем этаже и, очутившись в номере, я наконец-то понял, как зверски я устал и проголодался. Арсеньев обещал заехать за мной на следующее утро, т.к. путь на объект предстоял неблизкий, а я был измотан длительным перелетом.

В целом, мой не совсем уже молодой организм хорошо переносил любую нагрузку: я мог лазать по скалам без малейших легочных спазмов, я окончил школу дайверов и мог длительное время находиться под водой; а жара вообще стала моим коньком — я проводил месяцы под палящим солнцем, питаясь один раз в сутки и выпивая воды куда меньше положенного — и даже не замечал никакого дискомфорта. Когда ты на пороге грандиозного открытия, включаются все резервные силы организма. Правда уже потом, очутившись дома, ты заболеваешь каким-нибудь воспалением легких или язвой желудка и месяц валяешься в постели, восстанавливаешь растраченные силы. Но ничто и никогда не изматывало меня больше перелетов и плавания по морю: мой вестибулярный аппарат, отлично ведущий себя в экстремальных условиях, на самолете или пароходе вовсе отказывался смириться с происходящим. Я отвлекал его, как мог: работал, читал, слушал музыку, но он упрямо гнул свою линию. Может быть, именно поэтому Арсеньев, увидев мой нежно-зеленый цвет лица, решил отложить поездку на объект на следующий день.

Обед мне принесли прямо в номер. И сразу после освежающего душа я лег спать, отключив все телефоны.

Меня разбудил тихий, но настойчивый стук в дверь: спал я всегда весьма чутко. Пришлось подняться, натянуть пляжные шорты и футболку и открыть. На пороге стояла девушка — в таком же строгом костюме, что и ее коллега за стойкой администратора.

— Господин Строев, — произнесла она на чистом английском с легким акцентом, — с Вами хочет поговорить господин Бородин. Примете его?

— Ну что за церемонии?.. Словно я лорд английский. Сам господин Бородин и пришел бы…

— Извините, но у меня указание — беспокоить Вас только в самых крайних случаях. Просто этот господин оказался чрезвычайно настойчив.

— Что еще за указания? Ну как достали эти шпионские игры, словно ядерную бомбу испытываем… — последнюю фразу я пробормотал себе под нос уже на русском.

Я проспал почти шесть часов, за окном стемнело. Я велел девушке пригласить ко мне этого упрямого господина Бородина, чью фамилию я уже слышал от Синицына накануне. Ожидая увидеть, по меньшей мере, Джеймса Бонда в длинном плаще, шляпе, скрывающей верхнюю часть лица, и темных очках, я был весьма удивлен, когда на пороге оказался улыбчивый мужчина средних лет в пестрой рубашке кричащих цветов и широких бежевых шортах. В руках он сжимал соломенную шляпу и журнал «Playboy».

— Если не ошибаюсь, Строев Василий Николаевич? — и Бородин улыбнулся еще шире, обнажив ряд ровных белых зубов, сделавших бы честь любому актеру Голливуда.

— Он самый. Простите, с кем имею честь? — я протянул руку.

— Бородин Сергей Викторович, член экспедиции Арсеньева. Позвольте я закрою дверь, чтоб нам не мешали? — и он, не дождавшись моего ответа, взял с тумбочки ключ и двумя щелчками в замочной скважине запер номер изнутри. Потом он подошел к окну и опустил жалюзи.

— Вы издеваетесь? — вздохнул я и присел на кровать. — Что за дешевые трюки? Археологам нечего скрывать, товарищ Бородин.

— Как сказать, Василий Николаевич, как сказать… — на лице Бородина не осталось и тени былой улыбки. Он достал из нагрудного кармана рубашки и сунул мне под нос какое-то удостоверение.

— «Агент Федеральной службы безопасности», — только и успел прочесть я. — О, Господи! ФСБ заняться больше нечем?

— Значит, так, Василий Николаевич, — Бородин подошел ближе, пряча удостоверение обратно в карман, — если Вы хотите работать на объекте, Вам необходимо будет выполнять несколько несложных указаний. Первое: что бы ни произошло, но каждые выходные группа ночует в гостинце, а объект охраняется нашими людьми. Второе: интерес журналистов к нашей находке поразителен, они постоянно атакуют всех членов экспедиции, но ребята у нас подобрались стойкие. Ожидаю той же стойкости от Вас. Пронюхать про Элайю пока еще никому не удалось. Поэтому прошу Вас рассказывать легенды о поисках прототипа Сфинкса. Пусть лучше пресса кормится этой сенсацией. Ну и третье: как это ни прискорбно, но обо всех находках придется докладывать мне лично еще прежде того, как Вы сделаете какие-либо выводы. Выводы придется делать нам с Вами вместе. Если Вы согласны, тогда завтра утром добро пожаловать на объект!

И его лицо вновь озарила беззаботная улыбка — такой способности моментально переключаться с серьезных и важных вопросов к повседневным радостям можно было только позавидовать. Я улыбнулся ему в ответ. Выполнить все эти три условия в принципе было нетрудным. Меня смутило только лишь одно замечание:

— То есть, Вы хотите сказать, что Вы — не обладая должным образованием и опытом — будете пытаться регулировать мою научную деятельность и корректировать мои профессиональные выводы?

— Я не такой уж невежда, каким могу показаться, Василий Николаевич. Ну разумеется, анализировать и делать какие-то выводы — прерогатива Ваша. Мое дело — слегка их корректировать, прежде чем обращать на них внимание общественности. Вы же не думаете, что мы будем вечно скрывать факт обнаружения Элайи? Но мы должны сообщить людям не больше того, что им положено знать. Вот эту-то разницу между реальной и окончательной версией создавать мне. Поэтому я должен быть первым, кого Вы будете ставить в известность о той или иной находке, а также о ваших выводах касательно таковых.

— Ученый мир Вы тоже намереваетесь вводить в заблуждение ложной информацией?

— Этот вопрос вне моей компетенции, но подозреваю, что не у многих найдется желание поделиться таким великим открытием, прежде чем все тайны Элайи не будут до конца раскрыты. В любом случае, Василий Николаевич, нас с Вами в настоящий момент это никоим образом не касается. Итак, Вы готовы пойти на наши условия?

Я тихо хмыкнул. Ведь я ничего не терял.

Ну, подумаешь, что три ночи из каждых семи я буду проводить с полным комфортом — это ведь только плюс. Хотя, надо признаться, что перспектива постоянно отрываться от разгадывания тайн и зачем-то мчаться за сотни километров от места раскопок меня не вдохновляла.

В любом случае, я надеялся, что находки или, по крайней мере, не слишком громоздкие из них, мне разрешится брать с собой.

Общаться с журналистами я не любил никогда, поэтому на это условие согласился с готовностью и откровенной радостью. Последнее условие меня огорчило и — прямо скажем — насторожило. Но желание очутиться на объекте было столь сильным, что я заставил свой внутренний голос замолчать, приняв решение воздерживаться от высказываний каких-либо выводов вслух. Для начала надо было как следует узнать, что за человек этот Бородин, ну а потом уже действовать сообразно обстоятельствам.

Получив мое согласие, Бородин откланялся, пообещав на следующий день с утра заехать за мной. Это как раз был понедельник — начало новой рабочей пятидневки.