О любви еще раз

Олег Попенков, 2021

В сборник вошли четыре повести о наших соотечественниках, которые жили и трудились, выполняя свой долг человека и гражданина, порой совершая поступки, граничащие с подвигом, в основе которых лежала любовь. Любовь к людям и Родине. Повесть «Отец» посвящена отцу автора, прошедшему через Великую Отечественную войну, воспитавшему двух сыновей, человеку исключительно порядочному и талантливому. В «Грустных песнях» героиня – проводница поездов дальнего следования с необычайно чистой и благородной душой. Две другие повести посвящены Ближнему Востоку, который известен автору не понаслышке. В повести «Если пожелает Аллах!» рассказана история военного переводчика, работавшего на Ближнем Востоке в 70-х годах. В «Миротворце» главный герой, также военный переводчик, уже в наше время попадает в плен к ваххабитам во время боёв за сирийский город Алеппо. Его ждёт мучительная смерть, но случай даёт ему шанс спастись и спасти других.

Глава 3

— Не дури, девка, ты что надумала? — пытался вразумить Копейкину начальник железнодорожной дистанции Фурман Лука Лукич. — Ведь всю свою жизнь на дороге! Тебе ж до полной выслуги только два с половиной года осталось!

Эвелина упрямо молчала, уставившись в пол. Она уже всё для себя решила и вступать с начальством в бессмысленные переговоры не намеривалась.

— На вот, забери своё заявление! — в очередной раз протянул ей помятую бумагу, неоднократно переходившую из рук в руки, железнодорожный начальник.

Листок безжизненно повис в воздухе: Эвелина даже не взглянула в сторону пожилого человека.

— Эвелина, ты ж без мужика, одна с сыном горбатишься! — по-отечески высказал последний свой аргумент Лука Лукич.

— Сын мой уже вырос, в армии отслужил и вернулся. И теперь отвечает сам за свои поступки. Взрослый он, и мамка ему теперь без надобности, — нехотя, с трудом разлепив губы, то ли сообщила, то ли пожаловалась Копейкина.

«Не отступит!» — понял начальник, бросил заявление на стол и отвернулся к окну.

За стеклом кабинета сгущались синие сумерки, расцвеченные огнями железной дороги. Двое путевых обходчиков болтали у стрелки, да где-то со стороны депо посвистывал, выпуская белый дымок, невидимый локомотив.

Фурман медленно закурил папиросу и, выпустив дым, замахал правой рукой, отгоняя его от молча сидевшей женщины. Затем повернулся к столу, одним росчерком подписал заявление и протянул документ подчинённой:

— Если надумаешь вернуться, приходи. Возьму! — просто сказал он, не глядя на Копейкину.

— Спасибо, Лука Лукич!

***

— А вы кем ему будете? — спросила женщина — милицейский старшина в окошечке Управления исполнения наказания суровым голосом. — Мать, сестра или родная тётка?

В маленькой квадратной комнате было душно от большого числа людей, молча ожидавших своей очереди у единственного окна для приёма посетителей.

— Да я не… — запнулась Эвелина, не зная, что ответить.

— Вы, женщина, толком говорите, не задерживайте очередь! — строго посмотрела на неё женщина-милиционер.

В очереди послышался недовольный глухой ропот.

— Да он из-за меня в колонию попал! — выпалила Копейкина, почти крикнула.

— А вы не кричите тут! Я вас и так хорошо слышу. Мы потерпевшим про заключённых никаких сведений не даём. Проходите, женщина, не задерживайте! Кто там следующий?!

***

Эвелина стояла у квартиры № 17, не решаясь постучать в дверь. Её сердце готово было вырваться из груди. Наконец, уняв волнение и взяв себя в руки, она решительно постучала по дверному косяку.

Шаркающие шаги за дверью приближались, и женщина почувствовала, как пылают её щёки и ускоряет свой ход сердце.

— А, это ты?! Засадила парня в тюрьму и ещё сюда притащилась, бесстыжие твои глаза! — На пороге стояла тётка Петра. Она была совершенно пьяна.

— Куда его отправили, Анна Семёновна? Мне, как не родственнице, не говорят.

— А тебе-то что?! Мало того, что ты наделала, что ли? Или решила грехи замолить? — Пьяная, чтобы не упасть, схватилась за притолоку. Её губы злобно вытянулись дудочкой. — Уходи отсюдова, Иуда!

Копейкина расстегнула сумку и достала оттуда бутылку водки «Столичная». Это был последний аргумент.

— Ишь ты, — удивилась Анна Семёновна, — шикарно живёшь! — Она заворожённо, словно под гипнозом, уставилась на бутылку дорогой водки.

— Так куда отправили Петра? — вновь повторила свой вопрос Эвелина, держа в руке бутылку за горлышко. Она уже успела взять себя в руки.

— В колонии он, воспитательной, под Кировоградом.

— Это где? — сразу не уловила Копейкина.

— Где-то в Свердловской области, — уточнила пьяная женщина, не в силах отвести свой взгляд от полной бутылки водки. — А там уж хрен его знает, точно где! — смачно добавила она.

Копейкина молча протянула ей «Столичную».

***

— Опоздали вы, гражданка, — пожал плечами офицер-воспитатель отряда, сочувственно глядя на потную, уставшую женщину с сумками в руках. — Пробыл он здесь около трёх месяцев, пока не исполнилось парню восемнадцать лет. А как исполнилось, так и перевели его. По Положению всех совершеннолетних переводят в исправительные колонии.

— Где же мне его искать-то теперь? Ну скажите, пожалуйста! — взмолилась Эвелина, готовая расплакаться. — Ну, хотите, я на колени встану?!

Копейкина поставила сумки и приготовилась выполнить своё обещание.

— Ну-ну, женщина, прекратите! Под Курск его отправили, в исправительно-трудовую колонию общего режима. Он ведь впервые осуждён к лишению свободы за преступление.

— Да не преступник он, по ошибке всё вышло!

— Ну, знаете, я не суд! — возразил офицер-воспитатель. — Желаю удачи в следующий раз.

После этих слов он стремительно повернулся спиной к женщине и ушёл, плотно захлопнув за собою скрипучую металлическую дверь.

Эвелина осталась одна в пустом помещении переговорной комнаты. Она опустошённо опустилась на стул и почувствовала, как устала и как голодна.

Вспомнив, с каким трудом добиралась до колонии, которая на самом деле оказалась в ста километрах от Екатеринбурга, и все её гостинцы, которые с трудом волокла в эту даль, теперь придётся съесть самой, а остальное, что съесть не сможет, просто выбросить, горько разрыдалась.

***

— Ты, новенький, вор, такой же, как и все мы, — резюмировал мосластый развязный малый по кличке Серый, лет двадцати, державший «мазу» в отряде. — И морду свою не вороти, понял! Мне будешь кланяться!

Он сидел за столом голый по пояс в окружении своей компании — пяти гадко хихикавших присмыкал.

На его левом плече красовалась тюремная наколка с головой девушки, что означало, что её владелец встретил своё совершеннолетие в ВТК (воспитательно-трудовая колония). А на другом его плече синела татуировка с тюремной решёткой, розой и кинжалом — срок за хулиганство.

Минуту назад он проникновенно завывал, подражая блатным, и, пользуясь лишь тремя аккордами, исполнял на оклеенной головами девиц гитаре лагерную песню «Товарищ Сталин». А сейчас, отложив её в сторону, недобро глядел на новенького. Нахохлились и его дружки.

— Ты, паря, должен слушать мнение правильных парней, если не хочешь получить перо под своё ребро, понял?! — продолжал поучать новоявленный пахан.

— Плевать я хотел на твоё перо, — спокойно, глядя в глаза мосластому, твёрдо ответил Пётр. — Я таких говнюков, как ты, и на воле видывал. Не запугаешь. Не на того напал!

Парень давно заметил сидевших по углам, испуганно глядевших на него ребят, явно не из воровской компании. Их было намного больше фартовых. И эти слова он более адресовал им, чтобы не боялись и перестали гнуться перед кучкой подонков.

— Что ты сказал, падло? — повскакивали со своих мест хулиганы.

— Ну, что, может, выйдешь со мной один на один? Или забздишь и за спинами своих прихлябаев спрячешься, а? — бросил вызов, глядя в глаза их предводителю, Пётр.

Хулиганы опешили, не ожидая встретить в лице новичка-одиночки такого решительного отпора. Они в замешательстве повернули головы в сторону своего хозяина.

— Ну, смотри, фраер, ты сам напросился! — картинно поднялся со своего «трона» долговязый и, небрежно накинув на плечи рубаху, стал приближаться к парню. В его руке блеснула заточка.

— Попишу, сука! — прошипел он, делая рукой дуговые движения.

Пётр сгруппировался в ожидании нападения. Краем глаза он заметил, как соскочили со своих лежанок все обитатели барака, не только хулиганы, и заспешили к месту их схватки. Её исход был для них принципиален.

Наконец, мосластый, подбадриваемый своими «пацанами», перешёл к решительным действиям и попытался несколько раз ткнуть заточкой Петра. Но тот, опытный дворовый боец, ловко увернувшись, увесистой оплеухой достал нападавшего по уху.

Раздался громкий шлепок, злобный вой и радостный возглас зрителей, державших сторону Петра.

Блатной, потерявший на время ориентацию и чуть было не выронивший от боли и неожиданности заточку, вновь бросился на новенького, бешено орудуя своим оружием.

— А-а-а!.. — орал он, стараясь резануть парня. В какой-то момент ему всё-таки удалось царапнуть смельчака по руке.

На рукаве у Петра проступили капельки крови.

— Га!.. — подскочили хулиганы, в восторге вскинув кверху свои руки. — Что, получил, фраер?! — злорадствовали они.

А Пётр даже не взглянул на царапину, всем своим видом показывая, что для него это — сущий пустяк.

Улучшив момент, он, отскочив в сторону, перехватил кисть нападавшего и с силой ударил его, полностью открывшегося при очередном выпаде, правой ногой в пах. Звуки борьбы стихли. Стихло всё.

В полной тишине раздался одинокий сиротливый звон упавшей на пол заточки. Скрюченный малый, задыхаясь от боли и злобы, катался по полу и протяжно скулил, обхватив обеими руками промежность.

В следующий момент послышалось клацанье запоров и в дверь проскочили охранники с дубинками в руках:

— Всем оставаться на местах! Никому не двигаться! — закричали они.

— Как всегда, вовремя! — сказал про них кто-то из стоявших в заднем ряду.

***

— Я ищу Матюшина Петра, — в голосе Копейкиной послышалась надежда и просьба одновременно.

Сержант некоторое время, которое показалось женщине вечностью, переворачивал страницы журнала учёта осуждённых. Наконец он оторвал от него голову и произнёс:

— Есть такой. Переведён из Кировоградской ВТК месяц назад. А вы ему кто?

Эвелина испугалась, что сейчас, когда откроется, что она не родственница парню, её просто прогонят, и тогда… Она не знала, что тогда.

— Я… я соседка ему, — наконец покорно призналась Копейкина. Врать было бесполезно.

— Гм, — многозначительно хмыкнул сержант. — Что же вы хотите?

— Увидеть его. Ведь им разрешены свидания?!

— Но вы же ему не мать! И вообще не родственница!

— Нет у него никаких родственников, кроме тётки! Родители погибли в войну, а тётка больна и приехать не может! — всё-таки соврала Копейкина, не желая вдаваться в подробности.

— Ну, не знаю. Это вам к начальнику колонии надо.

— А как с ним связаться? Я приехала издалека, намаялась я… — в голосе женщины послышались просительные нотки.

— Подождите, я сейчас позвоню, — пожалел её сержант.

***

— Пётр хороший мальчик. И не вор он вовсе, всё это ошибка! Случайно вышло!

— Ну да. Хороший мальчик, — скептически усмехнулся начальник колонии, капитан в милицейской форме, мужчина лет сорока пяти, и поглядел на сидевшего рядом молодого лейтенанта, офицера-воспитателя. Тот понимающе взглянул на начальника. — Только он сейчас в дисциплинарном изоляторе за драку и поножовщину!

— Какую поножовщину? — всё похолодело внутри у бедной женщины.

— Ну, нож, допустим не его. Но он избил товарища своего отделения, также осужденного за кражу.

— Понимаете, это из-за меня он попал сюда!

— Как это? — удивился капитан.

И Копейкина, растирая на лице слёзы, сбиваясь и повторяясь от волнения, поведала начальнику колонии свою историю, рассказав всё, даже больше, упомянув и о том, что уже давно ищет парня и побывала в Кировограде.

Капитан ни разу не перебил её. Он только смотрел на женщину, и ей казалось — с сочувствием. Наконец он тихо произнёс:

— Вы себя не корите. Всякое в жизни бывает. Я вот тоже войну в штрафбате начал, а окончил командиром стрелковой роты под Прагой.

Лейтенант с удивлением поглядел на своего начальника. Было видно, что он впервые слышит откровенное признание своего командира.

— Что же мне делать? — подняла на него заплаканные глаза Копейкина.

— Ну, свидание смогу разрешить только через неделю — десять дней. Человек должен понять, что наказан. А вот передачу ему сейчас сделать можете.

От этих слов у Эвелины закружилась голова. Как повезло ей, наконец, встретить сердечного человека, знавшего, что такое жизнь не понаслышке! И в глазах измученной женщины вновь появились слёзы. Только теперь радости.

— Ну-ну, плакать не надо! — мягко попросил её капитан. — Поезжайте домой, отдохните, а к нам возвращайтесь через пару недель.

— Одна я, — призналась Копейкина, — сын после армии на дальнюю стройку уехал, а муж погиб на войне, — почему-то хотелось ей открыться этому человеку. — Некуда мне торопиться. А может, есть у вас работа какая? Я бы уж и осталась тут! — неожиданно для себя попросила она мужчин. — Вы не подумайте — я работящая! С юности на железной дороге служила!

Капитан и лейтенант переглянулись.

— В посёлке у нас на почте вакансия образовалась. Правда, условия там, да и зарплата…

— Мне всё равно, какая зарплата. Я на всё согласна! — торопливо, чтобы не передумал, перебила начальника колонии женщина. — А угол какой-нибудь можно в посёлке снять?

— Там же, при почте и комнатка…

— Вот спасибо!

***

«Как же иной раз неожиданно удачно складывается всё в жизни! — думала, лёжа в темноте на жёстком матрасе, новая заведующая почтой Эвелина Копейкина. — Как повезло встретить в лице начальника лагеря отзывчивого, доброго человека. И даже очень красивого мужчину!»

Впрочем, последнюю мысль Копейкина немедленно отогнала от себя — ни к чему это: она не молодуха какая-нибудь и свою бабью жизнь уже прожила! К тому же он наверняка человек женатый…

Все события произошедшего за последнее время медленно всплывали, чередуясь и исчезая, в памяти уставшей женщины, и она, засыпая, смотрела теперь на них отстранённо, как бы издалека. Словно бы они приключились с кем-то другим, а не с ней самой.

Ещё недавно она работала на железной дороге, имела подруг, и всё в её жизни было практически налажено: взрослый сын, своя отдельная квартира…

«Надо же, как всё круто изменилось!» — размышляла женщина без всякого чувства сожаления, а как-то даже с удивлением.

И она незаметно провалилась в глубокий сон.

***

Почтовое отделение Копейкина приняла у пожилого молчаливого мужчины, бывшего вохровца, а теперь местного сторожа, давно вышедшего на пенсию, который лишь временно исполнял обязанности почтаря.

Мужчина долго, подробно объяснял новому работнику, что и как нужно делать, и обещал приходить и помогать ей в первое время, пока она не освоит свою новую службу.

Собственно говоря, заведующей никаких помощников не полагалось, так что Эвелина теперь была одна во всех лицах: и заведующая, и работник приёмки, и почтальон. Но это её только радовало: чем больше работы, тем меньше мыслей в голове, от которых — одна печаль!

Уходя, Фома Евсеевич (так величали мужчину) обещал ей напоследок, как-нибудь при оказии, прочистить имевшуюся на почте печку, которая «стала сильно чадить в последнее время».

Но женщина не очень-то серьёзно отнеслась к этому обещанию, ведь на дворе ещё лето! Да и вообще зимой она собиралась жить в своей саратовской квартире. При чём тут печка?

Домик почты стоял отдельно от остальных бараков невзрачного деревянного посёлка, состоявшего из десятка однотипных бурых от дождей и ветров построек. Это был деревянный сруб, разделённый на два помещения — собственно почты и зала приёмки почтовых отправлений. Сюда же поступали и передачи для заключённых, за которыми приезжала машина колонии.

В зале приёмки дощатой стенкой был отгорожен небольшой, не более шести квадратных метров, угол — комнатка с одним окном, где и разместилась со своими нехитрыми пожитками Эвелина.

Женщина начала свою новую трудовую жизнь с того, что, поднявшись засветло, принялась за уборку. Очень уж ей хотелось навести генеральный порядок в давно не убиравшемся помещении!

Сначала она вымыла полы в своей спаленке и протёрла в ней влажной тряпкой все стены и углы, всё — куда только достала её рука. Затем развесила на плечики в старинном шкафу с мутным зеркалом, который предварительно оттёрла до блеска, немногие свои наряды, с которыми пустилась в дорогу.

Тщательно вымыла и вытерла насухо выцветшую клеёнку на продолговатом деревянном столе. А на стенку повесила купленный в Курске отрывной календарь, где химическим карандашом (другого на почте не оказалось) пометила день предполагаемого свидания с Петром.

Простыни и наволочку, на которых спала ночью, выстирала куском хозяйственного мыла в видавшем виды металлическом тазу, который обнаружила у себя под кроватью. И разложила сушиться на крыльце — никаких бельевых верёвок Эвелина не обнаружила.

За мылом и зубным порошком она сходила в местную скобяную лавку, находившуюся неподалёку, которая одновременно являлась и продуктовым магазином.

Здесь в обычные дни можно было приобрести лишь самое необходимое: керосин, мыло, хлеб, сушки, сахар и соль. А также зубной порошок и спички.

Продукты посерьёзнее, в основном картошка, крупы и консервы, а иногда и питьевой денатурат (водка считалась дефицитом), завозились в посёлок раз в неделю на лагерной полуторке и разметались местными жителями в одночасье.

Иногда завозы случались и реже из-за часто ломавшейся старой-престарой машины. Тогда жители посёлка стреляли друг у друга то, что ещё оставалось из продуктов питания, клятвенно обязуясь вернуть сразу же, как только привезут провиант.

Когда полуторка, надсадно ревя и чихая на многочисленных ухабах, въезжала в посёлок, все её жители немедленно бросали свои дела и выстраивались в длинную очередь у лавки с авоськами и корзинками для продуктов.

Копейкина познакомилась с продавщицей лавки, вдовой бывшего ссыльного, Тамарой, полной женщиной лет шестидесяти с нездоровым цветом лица, которая сообщила новой заведующей почтой, что женский день в местной бане бывает по пятницам с семи вечера и до девяти. А до этого — моются мужчины. Тоже в течение двух часов, с пяти и до семи.

Затем Эвелина принялась за наведение порядка во всём своём хозяйстве. Разложила в отмытом до запаха древесины помещении отдельно посылки и бандероли, а также передачи для заключённых, которые и составляли боìльшую часть из всех почтовых отправлений. Привела в порядок журналы учёта. Полила и частично разобрала погибшие от засухи цветы в металлических горшках на подоконниках.

Эвелина таскала воду из близлежащего колодца на улице, набирая её в единственное, погнутое, с дырочкой на дне, жестяное ведро, которое оказалось в доме. Других резервуаров на почте не нашлось. Набрав воды, женщина торопилась вернуться назад почти бегом, пока вся вода не вытечет через дырявое дно ведра.

Все удобства почты находились на улице и представляли собой: покосившийся дровник с крышей под рубероидом и деревянный туалет с выгребной ямой в форме будки для часового, также накрытый куском растрескавшегося рубероида.

Провозилась женщина дотемна. А вечером, кое-как помывшись всё в том же тазу, попила пустого кипятка с колотым сахаром и сушками (чай в местной лавке также оказался дефицитом) и залегла в постель.

***

На следующее утро, когда Эвелина обслуживала первого своего посетителя, которому нужно было отправить в Курск заказное письмо, у домика почты затормозил армейский брезентовый газик, из которого вышел капитан, начальник колонии, и направился к почте. Следом за ним шёл водитель с картонным ящиком в руках.

Войдя в дом, Юрий Петрович (так звали начальника колонии) приветливо поздоровался с Копейкиной и, остановившись посреди отмытого помещения, по-хозяйски огляделся по сторонам.

— Ах, какой порядок вы успели здесь навести! — с неприкрытым восхищением повернулся он к женщине и улыбнулся ей приятной открытой улыбкой.

Странное волнение вдруг охватило Эвелину, и она вся зарделась, будто девочка и вчерашняя школьница. Сердце учащённо забилось в груди. Не выдержав взгляда мужчины, она опустила глаза.

— Артём, давай сюда наши гостинцы! — приказал капитан своему водителю, молодому парню в летней тенниске на молнии и кепке.

Парень подошёл к Копейкиной и поставил перед ней на прилавок картонный ящик.

— Здесь трудно купить продукты, которые завозят лишь один раз в неделю, поэтому мы решили вас немного подкормить! — вновь улыбнулся Юрий Петрович, и в его глазах мелькнула лукавая искорка.

Эвелина заглянула в ящик и обмерла. В нём лежали: банки тушёнки, сгущёнка, крупы, сливочное масло и много чего ещё. Даже плитка чёрного шоколада!

— Зачем вы это… — пролепетала вконец растерявшаяся женщина. — Ведь тут же, наверное, служебный паёк?.. Много как!.. Лучше отдать семье…

— Берите, не стесняйтесь. А семьи у меня нет, — просто сказал капитан и с такой грустью поглядел на Эвелину, что женщине показалось, будто сердце её сейчас разорвётся от жалости.

— Ну ладно, мы, пожалуй, поедем, не будем вам мешать работать! — взглянул начальник колонии на молча стоявшего в стороне посетителя.

В следующий момент мужчины уже шли на выход, а Копейкина смотрела им вслед, не в силах произнести ни слова.

Потом, уже оставшись одна, она всё укоряла себя за то, что даже не поблагодарила великодушного мужчину за проявленные к ней, в общем-то, постороннему человеку, внимание и заботу.

Как давно никто не заботился о ней вот так, и вообще никак! И до чего же это хорошо! Как необыкновенно приятно!