О любви еще раз

Олег Попенков, 2021

В сборник вошли четыре повести о наших соотечественниках, которые жили и трудились, выполняя свой долг человека и гражданина, порой совершая поступки, граничащие с подвигом, в основе которых лежала любовь. Любовь к людям и Родине. Повесть «Отец» посвящена отцу автора, прошедшему через Великую Отечественную войну, воспитавшему двух сыновей, человеку исключительно порядочному и талантливому. В «Грустных песнях» героиня – проводница поездов дальнего следования с необычайно чистой и благородной душой. Две другие повести посвящены Ближнему Востоку, который известен автору не понаслышке. В повести «Если пожелает Аллах!» рассказана история военного переводчика, работавшего на Ближнем Востоке в 70-х годах. В «Миротворце» главный герой, также военный переводчик, уже в наше время попадает в плен к ваххабитам во время боёв за сирийский город Алеппо. Его ждёт мучительная смерть, но случай даёт ему шанс спастись и спасти других.

Глава 2

— Тебе чего не ясно, Клыков? Хреново работаете! Где посадки? Кто план за вас выполнять будет, посторонний дядя, что ли?! Или все хором забыли, сколько уголовных дел нам нужно открывать за месяц?! Если забыли, напомню: не менее десяти! А сколько открыто? Всего три!

Начальник отделения милиции, Брякин, маленький и толстый майор, уже третий раз за совещание поднимал со своего места наиболее опытного из всех своих работников, старшего оперуполномоченного, капитана Клыкова и выговаривал ему за всех сотрудников сразу.

Раньше, до назначения Брякина на должность начальника районного отделения города, они с капитаном работали вместе, сидели в одной комнате и даже дружили. Всё изменилось после неожиданного возвышения майора, когда вдруг бывший приятель перестал быть таковым.

Его перерождение при переходе из обычных сыскарей в разряд «небожителей» было столь резким, что удивило даже видавших виды сотрудников. Худощавый прежде офицер как-то сразу обзавёлся животиком, залоснился и изменил походку с обычной на неторопливо-вальяжную.

А главное, напрочь перестал понимать сослуживцев, словно бы они говорили с ним на китайском языке, действуя по классической поговорке: я — начальник, ты — дурак! Философия жизни: ничего не попишешь!

Чем дольше продолжался начальствующий инструктаж, тем больше распалял сам себя Брякин, и его требовательный голос время от времени срывался на неприличный фальцет. По всему было видно, что он упивается своей значимостью.

Сотрудники угнетённо молчали, считая что-либо говорить в своё оправдание бесполезным занятием. И слушали затянувшийся диалог старших:

— Так месяц только начался, — попытался оправдываться подчинённый, — разве за десять дней больше дел откроешь?

— А вот я посмотрю, лично проверю, сколько ты выдашь к концу месяца дел! — пригрозил ему майор.

«Ну и тварь же ты, Костя!» — подумал о своём бывшем кореше Клыков, но промолчал. Сзади его дважды дёрнули за китель сослуживцы: молчи, мол.

***

— Ну, какого чёрта он ко мне прицепился! Где я ему столько дел наберу — рожу, что ли?! — достал из кармана пачку «Беломора» Клыков, когда в сопровождении более молодых сослуживцев вернулся в свой кабинет после служебного совещания.

Милиционеры дружно закурили, расстреляв пачку папирос своего старшего коллеги, подвергшегося, как они считали, незаслуженному разносу.

— Ну, так это ж твой дружок бывший! — напомнили они капитану с беспощадным простодушием.

— Да уж, дружок, мать его! — замысловато выругался тот, жадно затягиваясь куревом.

Он вспомнил, как ещё несколько лет назад они с Брякиным вместе ходили на танцы в центральный городской парк культуры и отдыха. Чтобы не привлекать внимания окружающих, решили снять милицейскую форму и явились на танцплощадку в гражданском платье.

Девушек было намного больше, чем ребят, и холостые милиционеры уже приглядывали себе потенциальных подруг, как вдруг неизвестно откуда навалилась довольно агрессивная подвыпившая компания. Человек пять или шесть парней.

Хулиганы вели себя вызывающе и сразу же стали приставать к девушкам, задирая ребят, с которыми те пришли на танцы.

Кто-то не стерпел и ответил, и началась яростная потасовка, угрожая разрастись во всеобщее побоище. На танцплощадку заспешили дежурившие в парке дружинники. Со всех сторон раздавался резкий свист их милицейских свистков.

Клыков хотел было вмешаться, разнять дерущихся или даже задержать кого-то особенно ретивого, удостоверение было при нём, как вдруг его крепко схватил за руку приятель:

— Надо двигать отсюда, пока не появились наши коллеги! — прошипел Брякин, отчаянно вращая головой из стороны в сторону. Лицо его раскраснелось от напряжения.

— Но ведь мы же милиционеры! — опешил Клыков.

— Район не наш. Зачем нам чужие проблемы? — тянул Брякин к выходу товарища, воровато озираясь по сторонам.

От той истории у мужчины остался неприятный осадок. Прошли годы, а он всё не мог для себя решить, что это было: трезвый расчёт будущего карьериста или обычная трусость?

В дверь постучали.

— Кто там, входите! — недовольно возвысил голос Клыков.

«Ни хрена покурить спокойно не дают, мать твою!» — мысленно, выругался опер.

Дверь приоткрылась, и на пороге появилась незнакомая с испуганным лицом женщина. Она была одета в синий форменный китель работника железной дороги, а густые белокурые волосы, сбившиеся на сторону, явно свидетельствовали о том, что недавно на её голове находился головной убор.

— Простите, — сказала незнакомка, заглядывая в комнату и нерешительно переминаясь с ноги на ногу, — я хотела сделать заявление.

— Заходите, гражданка, и закрывайте дверь! — скомандовал Клыков. — Сквозняк устроили, — недовольно добавил он, вылавливая ожившие на столе бумаги.

Он ещё не отошёл от недавнего совещания, и его щёки горели от негодования.

Женщина несмело переступила порог и проследовала к столу оперуполномоченного.

— Заявление, значит, хотели сделать? Так делайте! — хмуро предложил ей капитан, с силой давя в пепельнице отчаянно дымящую папиросу.

— Я проводница юго-восточной железной дороги, Копейкина. Вернулась сегодня из рейса и обнаружила, что из дома украли магнитофон сына.

Незнакомка замолчала, нервно теребя в руках тот самый головной убор, который был на ней ещё минуту назад, — форменный берет.

— Как, то есть украли? То есть почему вы решили, что украли? — поправился милиционер.

— Вынесли через окно!

— Вы вот что, гражданка, присаживайтесь и расскажите всё толком!

***

— Ну, на фига ты, Женька, всё время назад плёнку перематывал? Кто тебя просил? Вот смотри, как её зажевало. Теперь целый час будем разматывать, да ещё порыв в двух местах! — Педро и Евгений хлопотали над магнитофоном, осторожно вытягивая из аппарата пучок запутавшейся в его недрах плёнки.

Сгустились поздние сумерки, и пары, сформировавшиеся на танцах, стали разбредаться по соседним дворам: кто-то уселся в тёмной беседке, и оттуда доносились счастливые голоса и сдавленный смех. А некоторые ушли гулять в город, выйдя на улицу через арку между соседними домами.

То тут, то там в прозрачном вечернем воздухе раздавались весёлые возгласы разгорячённых танцами молодых людей.

— Да песня одна очень Галке понравилась! — оправдывался приятель. — И потом, откуда я знал, что у мага задняя перемотка заедает?!

— Понравилась! — передразнил Педро. — Ладно, иди уж к своей Галке, а то вон, совсем заждалась твоя пассия! — кивнул он головой в сторону одиноко стоявшей у подъезда девушки. — Всё равно ничего не видно. Придётся мне домой тащить эту бандуру и там уже полный марафет наводить. Хорошо, что хоть не с самого утра на работу переться!

— А ты порванные концы ацетоном прихвати. Потом раза два плёнку промотаешь, и Вовка ничего не заметит! — посоветовал окрылённый добрым участием приятеля Женька.

— Ладно уж! Двигай давай, влюблённый! Как-нибудь обойдусь без советчиков! — усмехнулся Педро, пожалуй, единственный из всех дворовых ребят оставшийся без пары на сегодняшних танцах.

На стройного юношу с украдкой глядело много девичьих глаз, но, видно, гордый парень ещё не проснулся для настоящей любви.

***

— Вот я и говорю, зашла в комнату к сыну, а там форточка нараспашку и окно закрыто только на один шпингалет! А магнитофона-то нет…

— Кого подозреваете?

— Я?! — у Эвелины пересохло в горле. — Никого.

— Ладно, разберёмся, гражданочка. Садитесь вот тут и пишите заявление, — указал капитан на свободный стол.

— А что писать-то?

— Пишите, что так, мол, и так, вернулась домой, а магнитофона нет на своём месте и окно открыто.

— Ширяев, заводи воронок! — крикнул кому-то капитан, открывая дверь в коридор.

***

Было около полудня, и солнце уже жарило вовсю. Во дворе крутилась одна мелкая ребятня.

Милицейский воронок, вконец издёрганный за долгие годы варварской эксплуатации, надсадно чихнул и остановился у низкого деревянного штакетника, который отделял заасфальтированную проезжую часть от детской площадки с песочницей.

Из машины выскочила очень волновавшаяся Копейкина, и неспешно вылез долговязый Клыков, солидно держа в руках папку и форменную фуражку. Милиционер что-то сказал водителю, молодому сержанту, со значением поправил съехавшую на бок кобуру и обратился к женщине:

— Ну, показывайте, где ваша квартира.

— Да вот мои окна, — подлетела к открытой форточке на первом этаже Копейкина.

— А говорили: окно открыто, — с укором напомнил опер.

— Ну, так я закрыла, перед тем как в милицию идти!

— Хм, — недовольно хмыкнул милиционер и, сокрушённо покачав головой над неопытностью заявительницы, назидательно произнёс: — До приезда наряда ничего на месте происшествия трогать руками нельзя! Ясно вам?

Эвелина покорно кивнула головой.

Затем пара проследовала в квартиру, где милицейский чин, не задавая больше вопросов потерпевшей, долго изучал «место преступления»: стол сына, окно и форточку, то приближаясь к ним, то делая шаг-другой к входной двери, будто прыгун в высоту, примеряясь к установленной планке перед прыжком.

А потом уже, не оборачиваясь и не останавливаясь больше нигде, молча проследовал через полутёмный прохладный подъезд назад на улицу.

Выйдя во двор, Клыков огляделся по сторонам и, не найдя подходящей кандидатуры, обратил свой взор на одиноко игравшего в песочнице пацана лет пяти-шести.

— Эй, мальчик, подойди-ка сюда!

Малыш в сатиновых синих трусах и белой панамке на голове, не выпуская из руки своей лопатки, которой ещё минуту назад упоённо разгребал горку песка, приблизился к офицеру и стоявшей за его спиной Копейкиной.

— Здравствуйте, дядя милиционер! — храбро приветствовал он Клыкова.

— Здравствуй, здравствуй. А как тебя зовут?

— Коля.

— А скажи, Коля, ты здесь всегда играешь?

— Конечно, ведь я ж здесь живу! — резонно удивился малыш.

— Ну да, ну да. А ты не знаешь, что здесь вчера вечером было?

— Здесь вчера были танцы! — выпалил пацан.

— Какие танцы?

— Обыкновенные.

— А кто же играл на танцах-то, музыканты?

— Не… магнитофон.

— Какой магнитофон? — напрягся Клыков.

— А Петька с ребятами в окно залезли и вытащили его.

— В какое окно?

— А вот в это! — малыш ткнул лопаткой в сторону квартиры Копейкиной.

— Так, может, ты и Петьку этого знаешь?

— Конечно, знаю, он в нашем подъезде в семнадцатой квартире живёт.

— Ты ничего не путаешь, Коля?

— Ничего я не путаю! — обиделся малый. — Его ещё Педрой зовут!

— Почему Педрой? — не понял капитан.

— Кличка такая, как в кино!

— В каком кино?

— «Ихтиандр»!

Клыков вопросительно взглянул на Копейкину, и та, поняв его немой вопрос, закивала:

— Да, да, в семнадцатой живёт Петя Матюшин. Я его знаю. Мальчика воспитывает тётка, а родители погибли на фронте во время войны, — затараторила женщина.

***

В прохладном подъездном сумраке старший оперуполномоченный Клыков приблизился к двери, на которой красовалась цифра 17, не слишком аккуратно выведенная белой масляной краской. Милиционер зашарил по бокам в поисках звонка и, поняв всю бесперспективность затеи, трижды требовательно постучал по деревянному наличнику.

Некоторое время в квартире было тихо, а потом послышались лёгкие шаги. Через мгновенье дверь распахнулась, и на пороге в полоске света появился, хлопая от удивления заспанными глазами, голый по пояс юноша. Увидев за спиной милиционера Копейкину, парень поспешно поздоровался:

— Здравствуйте, тётя Эвелина!

— Здравствуй, Петя, — выдохнула еле живая женщина.

— Это ты, что ли, магнитофон у гражданки стащил? — грозно глядя на парня, задал прямой вопрос капитан.

— Да ничего я не стащил! — нахмурился юноша. — Просто мы с ребятами решили танцы во дворе устроить, вот и взяли магнитофон на время. Вовки же дома нет, а тётя Эвелина должна была ещё долго в командировке быть!

— А где магнитофон-то?

— Да тут он, у меня!

— А зачем ты его домой-то забрал? Почему сразу на место не поставил?

— Так плёнку Женька порвал, всё назад крутил, песню любимую искал. Бобина всего одна! Вот я и принёс маг домой, чтобы порядок навести. У меня сегодня вечерняя смена, я хотел склеить и перемотать плёнку, а потом вернуть магнитофон назад!

— Это как же, ведь дверь квартиры закрыта?

— Так через окно, ясное дело! — замялся парень.

— Ладно, ты давай, рубашку надень, и поехали в отделение. Там всё и расскажешь подробнее.

— Гражданин начальник, зачем же парня-то в отделение увозить? — взмолилась Копейкина. — Ведь выяснилось же всё, и магнитофон на месте?

— Ну и что, ведь он в квартиру залез и вынес оттуда чужую вещь!

— Я хочу забрать назад своё заявление!

— Вы, гражданка, не вмешивайтесь! Теперь это не имеет значения. Во всём разберёмся! И вот ещё что, магнитофон пока мы вам не вернём. Закончится следствие, тогда и получите его назад. А пока это — вещдок!

***

За окном тянулся привычно невесёлый пейзаж: полуразрушенные станции и полустанки, бараки и деревянные постройки с тусклым вечерним освещением. Бездорожье и грязь.

Народ, одетый во всё тёмное, инвалиды с цыгарками на перронах, бездомные собаки, шныряющие под ногами отъезжающих. Люди с мешками и чемоданами. Женщины в платках, продающие мочёные яблоки и семечки.

— Ты чего как в воду опущенная, — остановилась перед сидящей в молчаливом ступоре Копейкиной её коллега и лучшая подруга, Поликанова Светлана, — случилось что?

Поезд изрядно трясло, но Эвелина ничего не замечала вокруг. Плыла, как в тумане, наедине со своими невесёлыми мыслями, невидящим взором уставившись в грязное оконное стекло.

— Тяжело мне, Светка, — еле вымолвила она, оборачиваясь к подруге. — Я, похоже, мальчишку со своего двора под монастырь подвела.

— Какого мальчишку и что значит под монастырь, ты толком можешь объяснить?

— Во время прошлой поездки, когда у меня никого дома не было, сосед мой, молодой парень, Петька залез ко мне в квартиру и вытащил магнитофон сына, чтобы организовать во дворе танцы для молодёжи. Не знал, что я скоро вернусь. А я, когда приехала и обнаружила пропажу, в милицию сразу побежала и написала заявление.

— Ну и что?

— Ну как что? Забрали его…

— А как он к тебе в квартиру-то проник, — не поняла подруга, — ты ему ключи, что ли, оставила?

— Через форточку, я ведь на первом этаже живу, — пояснила Копейкина.

— Ну и правильно, что забрали! А то, что же получается, если на первом этаже живёшь, так к тебе каждый кому не лень залезть может! Он что же, уголовник?

— Да какой там уголовник! Он красть-то и не думал ничего, а только для танцев магнитофон взял. Потом вернуть хотел! Я этого мальчика знаю с самого детства. Он практически сирота. С тёткой пьющей, без родителей живёт. Работает на маслозаводе.

— Странная ты, Элька, всех тебе на свете жалко, даже грабителей!

— Да нет, Светка, никакой он не грабитель! Я его с самого детства знаю. Сирота он!

— Откуда ты знаешь, что не грабитель? Чужая душа — потёмки! Тем более из неблагополучной семьи. Ну, и что теперь будет?

— Я хотела забрать заявление своё, а мне говорят, что теперь это не моё дело!

— Как это — не твоё? У тебя же украли? — удивилась подруга.

— А вот так! Теперь, говорят, хоть бери назад заявление, хоть не бери, не имеет значения — факт кражи установлен! Так закон, значит, требует.

— Ну, а ты-то при чём?

— Ну как это — при чём? Как ты не понимаешь, Светка?! Получается, что я из-за какого-то паршивого магнитофона всю жизнь парню испортила! Ведь в тюрьму его посадить могут! А оттуда нормальными не выходят!

— Ой, да ладно, Элька, может всё ещё обойдётся? Чего ты разошлась-то? Разберутся там в милиции, раз, как ты говоришь, Петька этот красть магнитофон не хотел, а только взял на время! Что там, одни дураки работают, что ли?!

— Эх, хорошо бы, чтоб разобрались! — тяжело вздохнула Копейкина. — Вот только тягостно мне на душе, неспокойно.

***

— Ну, что же, дело понятное. Украл — должен сидеть в тюрьме! Возбуждай уголовное дело по статье «Кража с незаконным проникновением», — откинулся на стуле довольный начальник.

Майор блаженно зажмурился, подставив потное лицо под освежающую воздушную струю, которую натужно гонял стоящий перед ним на столе маленький металлический вентилятор с резиновыми лопастями. При определённом угле поворота лопасти попадали в какой-то созданный ими же вихревой поток и смешно хлопали, будто свиные уши, сходство с которыми у красной резины было поразительным!

В кабинете начальника милиции сидели двое: Брякин и капитан Клыков, который только что закончил доклад материалов дела по хищению магнитофона.

— Парень впервые допустил проступок. Нигде прежде не светился, приводов не имел. К тому же хорошо характеризуется по работе. Ему в армию через полгода идти, а там все глупости отцы-командиры враз повышибают! Может, ограничимся на первый раз внушением?

— Ты чего, Клыков, преступников жалеешь? — не открывая глаз, укорил Брякин.

— Мальчишка он ещё совсем! Сглупил, что ж мы его сразу за решётку? К тому же он сирота, с тёткой живёт: родители на фронте погибли.

— Ты не забыл, кем работаешь? — глаза начальника открылись, а его лицо, дотоле имевшее благостное выражение, приобрело теперь недовольный, злой вид. — Может, тебе в адвокаты податься?

— Ну и паскуда же ты, Брякин, — отчётливо произнёс капитан.

— Что?! Да я тебя за Можай загоню! — подскочил на стуле майор. Щёки его побелели от злости, а глаза налились кровью.

— Не докажешь, скотина! Нас только двое в кабинете, — бросил в ненавистное лицо Клыков. — С такой тварью, как ты… — не договорил капитан, грозно поднимаясь со стула. — Да и вообще, поосторожнее с обещаниями. У нас на фронте тот, кто обещал много, долго не жил!

Клыков пришёл работать в милицию после хрущёвского сокращения армии, а проще говоря, безжалостного уничтожения вооружённых сил, покрывших себя неувядаемой славой побед на полях сражений!

Бывший фронтовик и армейский разведчик, он был человеком отчаянным. Имел два ранения и в несколько раз больше боевых наград.

Брякин же всю войну охранял зеков в одном из сибирских лагерей и пороха не нюхал.

Тыловых крыс не любили нигде, но именно они кучно повылезали после военного лихолетья повсеместно, как поганки после дождливой осени, заняв ключевые, руководящие должности во всех сферах гражданской хозяйственной деятельности, в армии и милиции, в условиях острой нехватки мужского населения, выбитого на фронте.

Покидая кабинет начальника, Клыков так маханул входной дверью, что вентилятор съехал в правую сторону и застопорился, продолжая натужно трещать.

— Ну, мы ещё сочтёмся! — зло прошипел майор в спину своему бывшему другу и коллеге.

***

В этот раз Эля вернулась из поездки ровно через полмесяца. Ещё на вокзале, когда поезд, медленно пыхтя и притормаживая перед станцией, втягивался в крытый перрон, женщина решила идти прямо в милицию, чтобы узнать судьбу непутёвого парня. Сил находиться в тягостном неведении больше не было.

Все пятнадцать дней, пока её не было дома, сердце болело и ныло от дурного предчувствия, и Копейкина, как ни пыталась прогнать от себя невесёлые мысли, ничего не могла с ними поделать: они продолжали мучить её, возвращаясь вновь и вновь.

Дождавшись своей очереди в коридоре, наполненном людьми и папиросным дымом, долетавшим сюда с лестничной клетки, она нерешительно постучалась в дверь старшего оперуполномоченного Клыкова.

— Войдите! — послышался за дверью знакомый голос.

В кабинете от сизого никотинного чада можно было вешать топор. За столом, заваленным бумагами, сидел сам капитан. А напротив него на потрёпанном стуле, из дырявого сиденья которого виднелась похожая на вату розоватая обивка, какой-то незнакомый милицейский лейтенант. По-видимому, один из его коллег.

— А, это вы! — хмуро протянул капитан и немедленно отвёл глаза в сторону.

У Копейкиной больно ёкнуло сердце. Ей показалось, что поведение офицера не предвещает ей ничего хорошего.

— Я хотела узнать… судьбу своего дела, — пролепетала глухим, незнакомым голосом Эвелина.

— Вон ваш магнитофон, — кивнул в сторону стоявшего на полу у платяного шкафа аппарата Клыков, перебивая женщину. — Можете забрать!

Офицер никак не хотел смотреть в глаза Эвелины, делая вид, что очень занят своими делами.

Копейкина невидящим взором, машинально взглянула в ту сторону, где, по утверждению милиционера, стоял её магнитофон:

— А как же Петя, ну, парень тот, что украл… то есть взял…

— В колонию его отправили, для несовершеннолетних преступников, — проговорил капитан нехотя, — идите домой. Что вам до него? — И Клыков как-то устало и даже неожиданно грустно взглянул на женщину.

— В колонию… какую колонию? — выдохнула проводница, теряя силы.

— Это мне не известно. Такие сведения имеются лишь в Управлении исполнения наказания. Но их сообщают только родственникам осуждённого.

Эвелина потеряла дар речи. Ей показалось, что её сердце больше не бьётся. В глазах потемнело.

— Дайте воды! — сдавленно прохрипела она, почти просвистела, и стала опускаться на пол, теряя сознание.

***

Домой Копейкину довезли на милицейском воронке. Всю дорогу женщина молчала и смотрела прямо перед собой, уставившись в одну точку.

Когда машина остановилась у знакомого подъезда, сержант-водитель открыл перед нею дверь, но, видя, что женщина находится будто во сне и не реагирует на его действия, сам отнёс магнитофон в квартиру и поставил его на пол в коридоре.

Что происходило потом, Эвелина не помнила вовсе. Только среди ночи на пороге её кухни вновь показалась милиция в сопровождении целой делегации соседей.

Женщина будто бы очнулась, увидав знакомых людей, и с удивлением для самой себя обнаружила на кухонном столе пустую бутылку водки и гранёный стакан. В следующий момент она поняла, что вновь пела и, наверное, взбудоражила своим голосом отдыхавших после трудового дня жильцов дома.

Милиционеры молчали. Молчали все.

Странный озноб неожиданно потряс судорогой плечи Эвелины, и она наконец разрыдалась в голос.