Дело марсианцев

Олег Никитин, 2013

Мог ли граф Тихон Балиор предположить, что уволившись с государевой службы и вернувшись в родное поместье, вместо тихой жизни провинциального помещика ему доведется расследовать дело о таинственных марсианцах, похитивших его возлюбленную, да еще и раскрыть заговор против самой государыни? По плечу ли скромному поэту изобличить заговорщиков, спасти друга и завоевать сердце неприступной красавицы?

Глава 3-я,

в которой Тихон улаживает городские дела. — Баснословная награда. — Страшное подозрение. — Внутри таинственного сарая. — Карта с крестиком. — Тихон отправляется на поиски возлюбленной.

Как ни скорбела поутру Марфа, Тихон сразу после завтрака приступил к спешным сборам. Перед одежным шкапом он почти не думал и не выбирал — и так знал, какая ему может понадобиться одежда.

Перво-наперво он надел поверх аби замшевый жилет, затем широкие кюлоты с карманами, все цвета merdoie для возможной маскировки, и подпоясался кожаным поясом, удобным для ношения охотничьего кинжала, который также не забыл нацепить. Ноги Тихон втиснул в мягкие сапоги bottine, а на голову нахлобучил густо напудренный, малый походный парик la chancelière и треуголку. И наконец, перекинул через руку редингот из темно-зеленого сукна — как бы ночью не померзнуть, доведись такая неприятность проскочить мимо теплой постели.

— Я ничего не забыл? — потребовал он у Марфы осмотра.

— Никак на ловитву собрались, барин! — всплеснула та руками. — А припасы путевые, а фляга с малиновой настойкою? Барбоску-то разве не берете? Совсем бедный песик извелся. Порох с пыжами не заготовлены…

— О том не тревожься, Марфуша. Ежели нынче не вернусь — считай, заночевал у Маргариновых или в полях. А пес мне нынче без надобности, сам справлюсь.

— Да как же без Барбоса на зверя ходить?

— Уж постараюсь как-нибудь! К тому же не поеду я нынче на ловитву.

Поэт запрыгнул в дрожки и помчался в Епанчин. Было у него три задумки, не терпящих промедления — сперва надобно посетить жандармскую Управу и разузнать о ходе расследования, потом наведаться в редакцию «Ведомостей» и обсудить берцовские намеки с Матвеем Степановичем Толбукиным… А самое главное, позарез необходимо отвезти Глафиру в имение и провернуть наиважнейшее дело. Вот оно-то и руководило в основном подвижностью поэта — любовь к похищенной деве и раскаяние в своем вчерашнем скудоумии творили с ним подлинные чудеса.

В Управу он прибыл часам к десяти, и вовремя. Полковник Буженинов с бледным видом как раз собирался отправиться к Дворянскому Собранию, чтобы толком исследовать место преступления.

— Я с вами! — загорелся Тихон.

— Очень уж вы близко к сердцу дело принимаете, — хмуро ответил комендант. — Другое дело, родственники и сановные лица, а вам-то что за печаль такая, что спозаранку явились?

Тихон смешался.

— Я немалым образом причастен к этому грустному обороту, — произнес он.

Два жандарма при саблях и с котомками для писчих книг, потребных для фиксации показаний, а также сбора улик, уже нетерпеливо гарцевали рядом. Но Буженинов не глядел на них — напротив, уделил поэту неожиданно пристальное внимание.

— Никто не винит вас, Тихон Иванович. Другое дело, что Манефа общалась с вами последним и могла обмолвиться о чем-нибудь таком, что интересно следствию. Но ведь вы же все дельное сообщили, не так ли? А! — махнул он рукою. — Коли марсианцы ее и умыкнули, тут уж ничего не попишешь. Другое дело, когда башкиры бузят. С ними хоть договориться можно, или припугнуть, а с пришлецов чего взять?

— Я могу помогать вам в этом предприятии по мере сил!

— Отчего бы нет? Извольте! Cela il vaut mieux, que ne pas faire ou les vers composer^[16]… — Тихон сжал губы, но Буженинов говорил, как ни странно, не в осуждение, а с усмешкою. — Тем паче и отлика за возвращение девицы назначена отцом немалая. Сто рублей золотом! Дерзайте, молодой человек. Другое дело, закон при том не преступите… А впрочем, я бы вам искренне не советовал в это темное дело путаться, как бы чего дурного не вышло. Послушайте опытного служаку.

— А кто будет следствие курировать?

— Преступник пока не пойман и неизвестно, к какому сословию принадлежит, если тут можно вообще о сословиях толковать. Ведь неведомо, кто осмелился умыкнуть Манефу Дидимову. Верхний земской суд? Губернский магистрат, верхняя расправа? Не думаю… Другое дело, ежели совестной суд возьмется, потому как виновного не видно и воспротивиться некому, — невесело хохотнул он. — Рано о том размышлять, сударь, сперва улики собрать надобно и на злоумышленников указать. Окажутся и впрямь марсианцы — что ж, и без всякого суда смиримся.

— И с ними бороться можно, татями небесными! — запальчиво вскричал Тихон. — Коли прибыли в чужой монастырь, извольте устав его блюсти.

— Приложим все силы, Тихон Иванович, будьте уверены.

Полковник молодцевато вспрыгнул в седло и пришпорил коня. Зеваки прянули в стороны, когда вся троица с цокотом поскакала в сторону Дворянского Собрания. И Тихон также отправился по дальнейшим делам, благо до типографии было всего чуть — два квартала.

Денежная премия нисколько его не взволновала, хотя золото было бы для его скромного хозяйства совсем не лишним. Поэт уже чувствовал, что напал после напряженных раздумий на след похитителей, и благодарность Манефы за возвращение в отчий дом представлялась ему наивысшей наградой.

Его выступление по поводу мести марсианцам было целиком театральным. После ночных раздумий и сопоставления фактов Тихон почти не сомневался, что знаком с истинным похитителем Манефы Дидимовой.

— Граф Балиор! — обрадовался его появлению Толбукин. — Легки на помине. А мне как раз с утра письмо от самого князя Санковича доставили, с нарочным! Там и ваша фамилия упоминается.

— О чем письмо? — насторожился Тихон и уселся напротив начальника типографии. — Неужто его сиятельство предписал меня изловить и допросить вторично? Так я только что от Буженинова.

— Близко к истине, вельми близко, — подтвердил Матвей Степанович и помрачнел. — Трудное время, ох какое трудное нам выпало. Выборы на носу городские, а тут такая беда со вторым кандидатом стряслась. Предводитель дворянства в письме выражает соболезнование и со своей стороны обещает отлику в пятьдесят рублей золотом за вызволение девицы из лап преступников, кто бы ее ни умыкнул.

Тихон лишь грустно поднял очи горе, ничем другим такое известие сопроводить ему казалось неуместным. В том воля богатых и знатных, назначать такие колоссальные деньги на благое дело поисков девушки. Хотя он лично будет пытаться Манефу сыскать без оглядки на «презренный металл», по одной лишь любви.

— А может, и губернатор более не желает дезавуировать наличие пришлецов? — блеснул поэт подхваченным у Буженинова словечком.

— О том забудьте, сударь. После такого прискорбного события отрицать прилет марсианцев было бы нелепо, никто нам не поверит. Подумают, что мы народ в ложное успокоение вводим, тогда как надо, напротив, бдительность укреплять… Раз уж речь о губернаторе зашла, то он сейчас рекомендует подробнейше расписать в газете о происшествии и во всю ширь нашего охвату оповестить о вознаграждении Санковича и Дидимова. Думаю, со своей стороны его сиятельство князь Хунуков также отлику немалую назначит, не меньше семидесяти рублей. А также и к свидетелям воззвать, которые могли воздухолет в небесах усмотреть. Вот как в прошлый раз — почти пятеро их видали! Глядишь, и нынешний случай народное внимание привлек, оттого и вспомоществование будет с нашей стороны следствию. Хоть оно и без толку, нам с марсианцами тягаться, — добавил он безрадостно, совсем как Буженинов.

— Тут не мешает к Господу нашему воззвать.

Отставной полковник с пристальным интересом возился на Тихона, однако тот хранил серьезное спокойствие.

— Полагаете, это происки нечистой силы? Une interprétation curieuse^[17].

— Примерно такая же, как и марсианская.

— Да чем же незамужняя девушка так могла запятнать себя перед Господом, что Диавол ее прилюдно похитил?

— А может, она была как раз вельми святой и тем угрожала рогатому?

— М-да. — После потрясенного молчания Толбукин в смятении откинулся на кресле и потер седые виски синими от чернил пальцами. — Что ж, углубляться в теологию, полагаю, мы предоставим святым отцам. И очень может быть, что вскорости следует ожидать официального с их стороны выступления.

— Не думаю, что моя ничтожная заметка будет уместной в таком случае…

— Князь Хунуков также ждет ее в экстренном выпуске газеты, и многие простые читатели. Я разве не доложил о его распоряжении выпустить спешный номер «Ведомостей»? У нас только три дня, чтобы собрать для него матерьял и отдать в набор… За отликою дело на постоит, средства из казны уже выделены.

Тихон лишь вздрогнул, тотчас припомнив, каковы были последствия предыдущего вознаграждения за его изыскательскую статью. Повел себя словно кабацкий ярыга!

— А секрет следствия? — спросил он. — Господин жандармский комендант Буженинов лично взялся за распутывание этого дела. Каково ему понравится мое разглашение всех обстоятельств оказии? Тем более они мне доподлинно неизвестны — один Берцов и видал, как умыкали Манефу, и то вряд ли поклянется, что застал сам момент похищения. Воздухолет уже далече был, когда он на балкон вырвался.

— Ах, так вы уже наладили дружескую связь с полковником? — воодушевился Толбукин. — Вот у него и разузнаете о новостях в раскрытии дела… Если оно вообще способно быть раскрытым, в чем я искренне сомневаюсь.

— В том нынче всякий сомневается.

Начальник типографии пекся лишь о составлении экстренного выпуска газеты, ничего более почтенного мужа сейчас не волновало. Тихон не стал обещать ему написание заметки о похищении и честно предупредил, что будет вынужден умолчать о «предыстории» балконного уединения Манефы Дидимовой, чтобы не славить лишний раз имя незамужней девушки. Но Толбукин лишь отмахнулся, занятый невеселыми мыслями:

— Сочините уж как сумеете, от вас как второго свидетеля примут с доверием. А что из улик упомянуть, какие были сделаны находки, так о том с Бужениновым договоритесь. Ссориться с жандармской Управой нам не к лицу. А теперь извините, сударь… Ох уж эти мне марсианцы! — в сердцах воскликнул он. — Хуже башкир стократно. От тех хотя бы знали чего ждать и оборониться могли, а эти?.. Налетели с неба, людей хватают при публике! Тьфу. Еще и газеты спешные про них выпускай! Днесь-то уж точно в Санктпетербурге всполошатся, помяните мое слово.

Тихон решил не усугублять переживания отставного полковника и попрощался с ним. Да и торопился он, на часы поглядывал — время уже к одиннадцати близилось, и следовало поспешить с визитом к Маргариновым, пока время обеда не грянуло. Тогда будет неловко с неотложными просьбами лезть.

Собственно, его предстоящий разговор с Глафирой и был самым важным в сегодняшней вылазке в город, все прочее лишь довесок.

Семейство Маргариновых проживало в собственном доме, неподалеку от заводской конторы и железоплавильных цехов с домнами. Оттого тут всегда несколько пахло гарью от сжигаемого древесного угля и слышался отдаленный глухой шум, когда механизмы и люди приходили в особенное движение. Крашеные желтым стены и синюю черепицу раз в год приходилось отчищать от копоти.

Тихон подергал за шнурок звонка и дождался появления прислуги. Гость он тут был нечастый, всего-то раз или два после возвращения из столицы и захаживал. А вот в детстве на именинах членов семьи Маргариновых бывать то и дело приходилось. Скоро Панкратий Маргаринов запросто, в шлафроке, подпоясанном персидским кушаком, спустился к гостю со второго этажа и провел в гостиную. Службу в приказе общественного призрения, где был начальником, он уже месяца три не посещал, уйдя по состоянию здоровья в отставку. А вот в театр буквально каждый день ездил, жить без него не мог, особенно жаловал оперу «Говорящая картина».

— С Глашей мириться пришел? — хмуро спросил Панкратий Маргаринов.

— Так точно, — кивнул поэт.

По приглашению хозяина он уселся в ильмовое кресло, обитое черной кожей с серебряными гвоздиками. Расписанные на клею парусиновые шторы были раздвинуты, отчего крупные холсты на стенах были видны во всех деталях. Картины представляли разные деревенские увеселения и праздники.

— Послушай, Тихон Иванович, а народ ничего не приврал? Сегодня уж мне жена твердит — поезжай к приятелям, разузнай что там к чему в Собрании было. Кто про марсианцев талдычит, а кто башкир поминает! Не разберусь я что-то. Не знаешь? Сорвались словно на пожар, прости Господи!

— Мало что я знаю, сударь, — нетерпеливо сказал поэт. — Мне бы с Глафирой потолковать, за вчерашнее покаяться. Полонез ей первый обещал, да нечистая сила попутала. От стыда себе места не нахожу.

— Оно верно! Глаша едва не плакала, как тебя с Манефой увидала. Что ж, дело молодое, а дева та прелестью своей кому хочешь глаза затуманит… — дипломатично высказался хозяин. — Но уж больно хороша для нашего брата.

— Я трезво на вещи взираю, мне мои шансы лучше чем всякому ведомы.

— Ну и молодец. Что ж… Глаша, к тебе гости!

Маргаринов стал медленно подниматься по ступеням, а Тихон едва успел перебраться с неудобного кресла на другое, поближе к горящему камину, как в гостиную со стороны девичьей половины вбежала Глафира. Будто она пряталась невидимой и ждала только знака, чтобы явиться. Так оно, может, и было, хотя доброжелательства на лице девушки не читалось никакого — единственно вежливость к посетителю.

— Глафира Панкратьевна! — воскликнул Тихон и вскочил. — Примите мои извинения за вчерашний поступок. Простите ли мне досадное помутнение рассудка? Это все окаянная перцовая наливка!

— Только лишь она, Тихон Иванович?

Он промолчал и бросил взгляд на Маргаринова, который не особенно торопился покинуть молодых людей. Уловив внимание гостя к своей персоне, он все же возобновил подъем по ступеням, всячески показывая собственную немощь.

— Не знаю, Глаша, — вполголоса произнес Тихон и опустился в кресло, напротив девушки. Затем подвинулся к ней едва не вплотную и пристально поглядел ей в глаза. — Не могу сам себя понять…

— Что это, в самом деле, — прошептала она и также оглянулась на родителя. Тот, по счастью, уже скрылся наверху, однако вполне мог и затаиться, прислушиваясь. — Что за таинственность, Тихон Иванович? — Девушка печально накрутила едва прихваченные волосы на ладонь и вздохнула. — А то я не ведаю, что вы со всеми прочими по Манефе вздыхаете? В том странного нет ничего, она и красива, и богата. А тут еще знаки внимания от нее получили, вот у вас голова и вскружилась. Вы за тем лишь пришли, чтобы извинение мне принести за отложенный танец? — Она приготовилась встать, уперев руки в кресло и не глядя на поэта. — Будьте покойны, дружба наша не пострадает. Можете во всякий день к нам в гости являться. Вам чаю, может быть, или кофею заварить?

— Постой, Глаша, — горячо сказал Тихон, стараясь при этом не шуметь. Он ухватил девушку за теплую ладонь, и она отняла ее не тотчас, а после порядочной паузы. — Я ведь не только за этим явился. Не нужно мне никакого чаю, времени в обрез.

— Что? — нервно прошептала Глафира и порозовела. — Право, я не…

— Послушай же меня. Поехали немедленно в ваше поместье, а по дороге я все тебе расскажу.

— Что расскажешь? — Она в ужасе прикрыла губы пальчиками.

— Все, я же сказал.

— Позволительно ли?..

— Но я же привез тебя в Собрание! — не вытерпел поэт и вскочил. — Дело чрезвычайной важности, — сдерживаясь, заявил он тихо, — касается Акинфия и самой его жизни. А к вечеру я доставлю вас обратно, обещаю.

— Как? Да что это вы говорите, Тихон Иванович? Я должна сказать батюшке, если брату грозит опасность!

Тихон в отчаянии выдохнул и схватился за локоны парика, будто желая сдернуть его с головы и порвать на клочки. Женщины! Как же с ними трудно дело иметь. Он уже собрался повторить наскок в новых выражениях, как Глафира подняла руку и с решительным видом кивнула:

— Ну хорошо, полагаюсь на вашу порядочность.

— Да, да, полагайтесь. Так я жду вас? Но надобно поторопиться, пока не случилось худого.

— Одеться позволите?

Девушка споро скрылась наверху, откуда Тихон разобрал негромкие голоса. Ему почудилось, будто родители Глафиры высказывают недоумение и даже озабоченность стремлением дочери немедленно отправиться в имение. Неудивительно, ведь у нее сегодня-завтра должны были возобновиться занятия с учителями.

Тихон в волнении принялся расхаживать из угла в угол, то и дело натыкаясь на мебель. Чем дальше, тем в большее беспокойство по поводу друга он впадал. Как бы сгоряча не натворил непоправимого! А ведь каким хладнокровным ученым казался… Впрочем, ведь может еще статься, что Акинфий не виновен и сейчас спокойно тягает свои каменные образцы. Однако недобрые предчувствия обуревали поэта с ужасной силою, принуждая стискивать кулаки и едва не подпрыгивать от нетерпения.

Наконец сверху вновь донеслись громкие голоса, и на этот раз Глафира появилась уже в сопровождении обоих родителей. Вид ее был виноватым, но одежда наличествовала полностью, сообразно неустойчивой погоде — скромной ширины four-reaux и поверх него легкий салоп из овечьей шерсти. На голову, ввиду возможного дождя, девушка надела сафирный капор и подвязала его лентою.

— Сударь вы мой, Тихон Иванович! — возопила госпожа Маргаринова. Ее ярко-желтое платье сверкало, будто один колоссальный топаз. — Как же?.. Ведь только приехала, день даже не побыла! Лето целое почти не видали!

— Да что ты говоришь, столько раз к ним наезжали, — уточнил Маргаринов.

— Простите, мадам, но я забыл у вас в поместье крайне важную для меня вещь, — взмолился поэт.

— То редкое произведение Фенелона «Тилемахида», — поддержала Глафира. — Господин Балиор обещался привезти меня обратно, нынче же вечером, а иначе я пришлю с нарочным весть, надолго ли задерживаюсь.

— Может, записку управителю передать, чтобы пособил…

— Простите, нам пора, — резко молвила Глафира, пока родители не успели выдвинуть вполне вескую причину, способную смутить Тихона и поставить в неловкое положение своею логикой. — Все будет хорошо.

Не слушая более возражений, она чуть не силком поволокла поэта прочь. Он же был благодарен девушке за смелость и избавление от оправданий и даже ответственности — все она брала на себя. Воистину, если бы не Манефа… О такой решительной, начитанной и милой супруге, как Глафира, можно было лишь мечтать, но Тихона влекла сейчас совсем иная планида. Только о девице Дидимовой он и мог грезить.

— Так что вы желали мне сообщить так спешно, Тихон Иванович? — прервала его витания Глафира. — Что там с Акинфием?

Они отъехали уже на один квартал от ее дома и едва миновали сиротский приют, откуда слышен был детский шум — по всему видно, во дворе заведения происходила подвижная игра. Жандарм проводил дрожки скучающим взглядом. Повеяло вонючим дымом от близкой смолокурни.

Глафира надела на руки вязаные митенки, очень уж ветер был холодным.

— Может быть, он сейчас не образцы минеральные собирает, — совладав в волнением, принялся толковать поэт.

— А что же тогда? Золото? Полноте, все уж давно из рудника повыгребли.

— Откуда вы знаете, мадемуазель? — сбился с мысли Тихон.

— Так Акинфий мне и рассказывал, он туда неоднократно ходил и все, почитай, развалы обшарил. Ни одного самородка не сыскал… Так вы о том сообщить мне желали? — рассмеялась девушка.

— Нет же! Слушайте. — Граф Балиор свернул через глубокие колеи к заставе и стегнул лошадей, благо дорога стала поглаже и позволяла ехать довольно плавно. — Вчера на машкераде я был задержан как свидетель и осматривал с комендантом Бужениновым место умыкания Манефы… Балкон то есть.

— Так вы там были? — холодно уточнила Глафира. — Стояли с ней и глядели, как воздухолет уносит вашу Пермесскую нимфу в небеса?

— Да нет же! Что за пустяки вы говорите, Глафира Панкратьевна. Нимфа! Меня там в это время не было, просто я оказался последним, кто ее видел как вас сейчас. А разговаривал с нею через двери уже не я, а Берцов.

— Ничего не понимаю. Какое отношение ваша Манефа имеет к моему брату?

— Я думаю, что это он ее похитил, — решился Тихон.

— Как? — почти вскричала попутчица и схватила его за плечо, чтобы повернуть к себе лицом. — Вы шутите, право!

— Тише, тише, прохожих распугаете. Подумают, что я вас против воли везу. Нисколько не шучу, и вот почему я так подумал. Во-первых, в сарае вашего братца скрывалось что-то странное о трех колесах, я сам видал следы, когда явление марсианцев расследовал. — Глафира хотела что-то спросить, но промолчала и лишь сердито дернула подбородком — дескать, выкладывайте дальше. — А еще помните, как он настойчиво толковал о грядущем похищении жительницы города? Но самое главное не то, а три буквы, что Манефа успела накарябать на перилах.

— Ну? Что за буквы? — скептически поинтересовалась Глафира, когда молчание показалось ей затянувшимся. — «АПМ», может быть? Что непременно означает «Акинфий Панкратьевич Маргаринов».

— Почти так: «Аки».

Девушка внезапно расхохоталась и откинулась на сиденье. Но веселье ее было грустным, и Тихон сразу понял, что она ничуть не поверила в сообщение поэта. Возможно, она сейчас думает, что поддалась уговорам сумасшедшего, который воспользовался надуманным поводом и увлек ее из родительского дома, чтобы…

— Аки дурочка, понеслась я в поля неведомо зачем! И это все ваши веские свидетельства? Помилуйте, мне так марсианцы кажутся куда реальнее.

— Бога ради, Глаша, — в отчаянии воскликнул Тихон. — Какие марсианцы? Скорее уж черти!.. Я полагаю, что ваш талантливый брат смастерил воздухолет и, снедаемый безответной страстью, похитил девушку! Кому еще под силу такое предприятие? Это смелый и увлекающийся человек, знаток механики Невтона и прочих наук, что ему стоило соорудить тайком летучий механизм? Давайте приедем в имение и заглянем в сарай, а потом вы изругаете меня на все корки и проклянете, если я окажусь не прав. Я ведь только об Акинфии пекусь, как бы он беду на себя не навлек!

— Только это вас и прощает. А то бы сразу потребовала меня обратно везти… Да еще неловкость за вас перед родителями, что по недоразумению или глупости меня от скорых занятий отвлекли.

Она покачала головой и отвернулась, а Тихон облегченно вздохнул и с новыми силами погнал дрожки между холмами, в Облучково.

— Об Акинфии, значит, радение ваше, Тихон Иванович? — тихо проговорила Глафира минут черед десять, словно и не спрашивая. — Ревнуете, что Манефа другому досталась… Так что же, марсианцев и нет никаких? И это брат мой на воздухолете летал, так по-вашему?

— Да, у меня такое подозрение. И я прошу вас помочь мне развеять его. А иначе слишком было бы худо для всех, кроме разве самой Манефы. Со стороны такого благородного человека, как ваш брат, ей опасность не угрожает, а вот пришлецам все равно кого препарировать.

— Греки полагали, что престол любви находится в печени, — сообщила как будто про себя Глафира. — Потом он передвинулся в сердце, а уж мы нынче думаем, что он в уме. Может, у женщины и в уме, а у мужчины, по-моему, совсем в другом месте.

На это Тихон, как печально известный певец плотской любви, решил смиренно промолчать.

Скоро показалась деревня Маргариновых, и лошади свернули знакомым маршрутом в сторону имения. За время недолгого путешествия погода успела ухудшиться, и поэт был рад, что приготовился к этому в нужной мере, тем более он с каждой верстой укреплялся в мысли, что ему предстоят скрупулезные поиски друга среди диких Рифейских скал. Только бы найти хоть малый намек о том, где Акинфий мог учинить тайное убежище.

А может, он прилетел прямиком сюда? Поэт буквально вспотел от такого предположения. Что ж, тогда все станет гораздо проще!

— Вдруг он здесь, с Манефою? — высказался он. — Что мы станем делать?

— Вернем ее отцу, и вся недолга.

Как видно, гневные догадки Тихона исподволь подточили сомнения Глафиры, и теперь она излучала откровенную тревогу — как же, родной брат стал преступником! Это ли не удар по родителям и общественным устоям? И все же она, конечно, еще надеялась на марсианский вариант похищения.

— Неужто вы правы, Тихон Иванович? — дрожащим голосом спросила она.

Но поэт не отозвался, поскольку эта часть их пути уже окончилась и разгадка была уже близко. Он остановил дрожки возле крыльца и помог девушке сойти на землю. Глафира взбежала по ступеням и толкнула дверь, тотчас выкрикнув имя служанки, а Тихон тем временем отыскивал внешние признаки того, что Акинфий тут находится или недавно побывал. Увы, ни обуви, ни верхней одежды, в которой тот имел обыкновение отправляться в экспедиции, в прихожей видно не было.

— Молодой барин приезжал? — накинулась на Фетинью Глафира.

Девка стушевалась и в испуге мяла фартук, будто испугалась инспекции. Но приехавших внезапно господ никакой другой вопрос не интересовал.

— Как уехали на той неделе, так и не бывали…

— Может, слышал кто из людей его разговор, или замечал издалека?

Но девушка только в смятении мотала головой, ничего не понимая.

— Поспрашивай, не видал ли кто-нибудь чего подозрительного, — приказал ей Тихон и тронул Глафиру за плечо. — Нам надобно попасть в мастерскую, помнишь? Где ключ? Иначе взломать придется…

Глафира взяла на себя поиски ключа, а Тихон отправился к сараю. На этот раз, вполне гласно и при свете дня, он намеревался провести доскональный внешний осмотр или даже проникнуть внутрь загадочного строения. И сейчас он также обнаружил на пыльной земле подле ворот отчетливые трехколесные следы. Но сколько их было — три или два, а может и четыре, сказать было невозможно.

Попытка заглянуть в оконце ничего не дала. Вообще, в стенах сарая имелось три довольно крупных отверстия, забранных стеклом, и все они были завешены льняными занавесками от посторонних глаз. Так что оставалось только выбить окна. На такой откровенно некультурный поступок поэт не решился. Да и что бы это дало, если протиснуться в оконце смог бы лишь ребенок, но никак не упитанный Тихон или Глафира в широкой юбке? Вот если бы она сняла ее… Поэт отогнал нелепые мысли.

Подергал он и ворота. Но те были основательно укреплены изнутри вертикальной съемной балкой, скинуть которую можно было лишь удалив огромный и крепкий замок. Сарай оказался неприступной научной крепостью, и это вызывало немалое подозрение — что сельский ученый так рьяно оборонял от посторонних?

Тут Тихон услыхал из дома призыв девушки и поспешил на него.

Глафира не справлялась одна в захламленном кабинете брата. Поиски ключа по всему дому пока не привели к успеху, хотя помогали все трое слуг — однако было ясно, что Акинфий или спрятал ключ в лаборатории, или вовсе унес его с собой.

— Он наверняка не стал возвращаться в дом, когда вывел воздухолет из сарая! — вынужден был предположить Тихон. — А значит, уволок отмычку в кармане.

— Но как же быть? — Девушка устало повалилась в любимое кресло брата и стала передвигать на столе разные ученые бумаги, полные неразборчивых формул и чертежей. — Постой-ка! Я помню, как он летом приносил от Прокопа заготовку!

— Что еще за?..

— Для ключа, конечно! Он еще сказал, что хочет сделать запасной, а то вдруг первый потеряется.

— Умно. Жалко ломать такие крепкие запоры, и затруднительно.

— Но где он мог схоронить его?

Тут они с прежним воодушевлением принялись перерывать все ящички и заглядывать в каждое «потайное» место кабинета, на шкапы и в комоды, под цветочные горшки и даже подсвечники. Не остался без внимания и телескоп, и стены за мебелью, где мог притаиться вбитый гвоздь. За книги тоже заглянули.

Наконец последним неизученным местом остался один из двух выдвижных ящиков стола, к несчастью запертый.

— Да что же за секреты такие? — воскликнула Глафира. — Почему всюду запоры?

— Есть что прятать, значит.

Они уставились друг на друга, а потом на ручку запертого ящика.

— И как я потом объясню поломку? — растерянно произнесла девушка. — Что, если мы ошиблись и Акинфий сейчас спокойно собирает минералы в горах? Так неловко! Тихон Иванович, давайте не будем вандальничать.

— Вам решать, Глафира Панкратьевна.

— Я видела, как он носит на шнурке маленький медный ключик, рядом с крестиком на цепочке. Думала, что от шкатулки с любовными и прочими письмами, — грустно улыбнулась она. — А никакой шкатулки не нашли.

Тихон промолчал, и Глафира решительно подхватила с подоконника крупную железную стамеску.

— Извини меня, братец, — прошептала девушка и обеими руками принялась помогать Тихону выворачивать секретное хранилище из стола.

После недолгих усилий хилый замок за лакированной доской хрустнул, и его язычок выскочил из паза. С замиранием сердец взломщики выдвинули ящик. Тот был полон самых разных бумаг, и все они с величайшей аккуратностью тотчас были перенесены в четыре руки на столешницу. На самом дне лежал трактат Пьера Симона Лапласа «Sur la raison de la gravitation universelle et sur les inégalités séculaires des planètes, qui de lui dépendent».^[18]

— Что это за карта? — Тихон извлек трактат и раскрыл его посередине, откуда торчал пожелтелый и обтрепанный бумажный уголок.

— До карт ли нынче?

— Интересно же! Вдруг тут обозначено узилище?

Он всмотрелся в документ и почти сразу опознал карту Епанчина, но не вполне обычную. Многие окраинные строения, что украшали сейчас город, на бумаге не были обозначены — следовательно, документ сей отличался немалой, едва ли не полувековой древностью. Между некоторыми домами были проведены довольно ясные двойные линии, отчего-то заштрихованные. Похоже было на то, что составитель карты соединил здания невидимыми или умозрительными ходами. Один вел от Дворянского Собрания к фабрике Петра Дидимова, минуя сразу два квартала.

— Смотрите-ка, как интересно. А может, это подземный лаз и Акинфий уволок по нему Манефу?

— Что за глупости, какой лаз? — поморщилась Глафира. — Прямо в руки отца ее и вручил, едва умыкнувши? Вы ключ ищите, сударь!

— Слушаюсь.

Но сначала попалась Тихону деревянная фигурка солдата, и в памяти нежданно всплыли военные баталии, что учинял Акинфий в свое комнате, а то и в саду, ежели погода благоприятствовала. Тихону было тогда около пяти лет, и особенно запомнился мальчику один эпизод, когда родители отправили его в сад, к старшему товарищу, чтобы не путался под ногами взрослых. Акинфий тогда приехал на каникулы и с помощью гувернера водил строи — разыгрывал на лужайке среди кустов кампанию князя Голицына под Хотином. А маленький Тиша с открытым ртом простоял битый час на краю поля «битвы», с восторгом внимая «разрывам» игрушечных ядер и звонким приказам военачальников.

Надо ли говорить, что враг был наголову разбит? А теперь в руке поэта один из тех бравых солдат, что атаковал турок…

— Недосуг мечтать, Тихон Иванович.

— Вы правы, сударыня. Вот же он! — воскликнул Тихон, отодвинув ученый труд, и достал из дальнего угла массивный медный предмет, который со всей очевидностью годился для вскрытия таинственного сарая. Карту потайных ходов, или что это было такое, а также деревянного пехотинца он сунул обратно в ящик. — Пойдемте скорее, время не ждет!

— Не спешите, Тихон Иванович, — медленно проговорила девушка. — А поглядите лучше сюда.

Она разложила добытые в ящике документы на столе и указала поэту на некоторые из них. Несколько листов заполняли замысловатые механические схемы с множеством сложных деталей, стрелок и математических формул. Даже самый далекий от механики ум в состоянии был выяснить, что на них изображаются разные части воздухолетного устройства — настолько бросались в глаза колоссальные лопасти, разновеликие передаточные шестерни и педали, с помощью которых вся машина, судя по всему, поднималась в небо.

— Что это? — прошептала как будто в недоумении Глафира. — Что же это? Никаких марсианцев не существует, все это выдумка Акинфия?.. Он… Да как же?..

— А я что говорил! Ваш брат — выдающийся механик и ученый, раз сумел построить летающую машину, какую даже сам Леонардо соорудить не сподобился. А это что за художества? — ревниво вскричал Тихон, когда решил посмотреть на листы с обратной стороны.

На многих бумагах в минуты задумчивости Акинфий вывел пером прелестное личико Манефы Дидимовой, нередко дополнив его весьма фривольной картинкой женского тела. Округлые перси так и цепляли взгляд поэта. Одно тело было и вовсе целиком обнаженным — Манефа, словно греческая нимфа, подняла сплетенные руки и согнула слегка ноги в коленях, будто любуясь собственной наготою.

— Кажется, этот рисунок лучше развернуть, — сообразил Тихон и представил Манефу в лежачем положении. — Что ж, надо признать это изображение чрезвычайно велелепным.

— Стыд-то какой… — Глафира покраснела и поспешно обратила бумаги прежней стороной вверх. — Никак не могу в это поверить. Неужели слепая любовь к вертопрашке может так помутить мужчине рассудок? — в сердцах спросила она и опустилась на стул. — Тихон Иванович, возможно ли такое?

— Вполне, — пожал поэт плечами. — Негодяй, из-под самого носа моего увел! Ну, Акинфий Панкратьевич, я до тебя доберусь!

— Я и забыла, что вас тот же Аполлонов огонь снедает, — с насмешливой грустью в голосе сказала девушка. — Et comment vous maintenant avez l'intention d'entrer?^[19] Отправитесь в жандармскую Управу с ламентами на моего обезумевшего братца?

— Нет, не стану я на него жаловаться… Мы же с ним как Финтий и Дамон, старинные друзья, почитай что братья. Негоже мне доносить на него, Глаша…

— И что же нам делать?

— Давайте тщательно изучим эти документы и сарай, иначе мы не сумеем узнать теперешнее местоположение Акинфия. — Глафира нахмурилась, и Тихон, на его счастье, быстро смекнул, что стало тому причиною. — Впрочем, рассматривать вам такие вольные записки в моем обществе было бы несуразно, также как и доверить их мне для единоличного ознакомления. Среди бумаг могут оказаться интимные послания или дневники! Я отправлюсь обследовать мастерскую Акнифия, а вы просмотрите эти заметки, согласны?

Глафира молча кивнула и без промедления приступила к перебору бумаг — тех было порядочно, и внимательное изучение могло потребовать от нее изрядных усилий. Поэт же, вооруженный медной отмычкою, поторопился во двор имения. На ходу он отдал распоряжение о прекращении всяких поисков, и слуги с облегчением вернулись к привычным занятиям.

Сарай открылся с неохотою, будто не желая доверять свои ужасные тайны постороннему. Чтобы не напороться на острый предмет и получше видеть, Тихон первым делом пробрался между механизмами, составленными у стен, к окнам и распахнул плотные занавеси. Луч солнца с южной стороны, пыльный и узкий, выхватил из полумрака мастерскую ученого-механика.

Прежде всего, становилось вполне очевидно, что всю среднюю часть сарая в иное время занимало некое колесное устройство — земляной пол был густо исчерчен следами. И еще, ничего более в центре сарая не стояло и не валялось, а значит, это место оберегалось для главного и этого весьма крупного механизма, которого в сей момент, понятно, тут не было. «Однако как сюда могли втиснуться гигантские лопасти воздухолета? — недоуменно подумал Тихон, припомнив ясные показания видевших летательную машину. — Разве что он надевал их уже после, как выводил аппарат на волю. Пожалуй, что так».

Он обошел мастерскую по краю и присмотрелся к каждому более-менее крупному предмету в поисках внятных намеков. Возле одной из стен он увидел железную трубу, составленную из нескольких малых труб разного калибра, а также несколько круглых и толстых стекол. Похоже, Акинфий и в самом деле когда-то собирался соорудить огромный телескоп для ночных наблюдений неба, но забросил это увлечение — детали ночезрительной трубы покрывала пыль и даже паутина.

Так же носили следы заброшенности и три ивовых ужища с перекрученными лéсами и ржавыми крючками. Видимо, к рыбной ловле Акинфий пристрастия не питал, да и водоем находился далече.

Из охотничьих предметов неожиданно нашелся французский l’arbalète. К нему в пару прилагался особый поясной чехол, в котором лежали тонкие медные стрелы — пожалуй, слишком легкие для того, чтобы уверенно поражать ими дичь. Судя по всему, самострел был изготовлен Акинфием собственноручно когда-то в прежние годы, во времена увлечения разным необыкновенным оружием, или даже в детстве. Так же как и ужища, l’arbalète изрядно покрылся пылью.

Инструментов было великое изобилие, начиная от простой пилы и заканчивая диковинными, похожими на челюсти сома с ручкою. А уж разнообразных железных, медных и деревянных деталей и обломков и того больше.

— Да уж, трудов тут потрачено! — восхищенно воскликнул поэт. — Не менее, чем я на глупые вирши часов перевел. Однако ж он добился куда более моего…

Граф Балиор даже отчасти позавидовал нечеловеческому упорству товарища, который положил колоссальное количество сил и знаний на алтарь умыкания возлюбленной. А вот у самого Тихона, как он себе с сожалением признался, на подобное самопожертвование не хватило бы ни того, ни другого. Ему лишь бы стишата скабрезные сочинять да гуляк трактирных ими веселить!..

Поэт откинул с верстака кусок холста и воочию убедился в существовании летающего механизма. Тот был в мельчайших подробностях, а не схематично и фрагментарно, показан на обширном листе бумаги, склеенном из малых частей. Каждая шестерня изображалась на плане купно с присущими ей размерами, и все ремни имели длину и толщину. Тот только Тихон увидал, каким способом Акинфий перенес плененную девицу в узилище — в низу конструкции имелось подходящих для человека размеров плетеное лукошко. Сам же воздухолет простирался в длину на две сажени, в толщину и высоту на одну, и лопасти у него достигали трех сажен каждая. Было их четыре, и все, как предположил поэт, действительно съемные.

— Я знаю, где брат, — услышал поэт и обернулся. Глафира с хмурым видом протягивала ему сложенный вчетверо крупный лист. — Там крестик стоит…

Тихон развернул на столе карту ближних городских окрестностей. Она была весьма подробной и точной, насколько можно было судить по известным Тихону весям, оврагам и ручьям окрест его собственной усадьбы.

— Устьянский рудник! — воскликнул он, когда прочитал подпись возле нарисованного чернилами косого крестика. — Он же давно заброшен! Туда двадцать верст скакать… Можно ли нам на этот знак полагаться? Вот если бы заимка или еще какой домишко. И где там устроить узилище, в шахте?

— Эка витийствуете! — фыркнула девушка. — Днесь-то я понимаю, отчего вы охотничьим рединготом запаслись, Тихон Иванович. Небось еще и кинжал вместо шпаги прихватили? Драться с Акинфием станете?

— Не собираюсь я с ним драться, что за глупости.

— Так зачем тогда мчаться надумали?

— Предостеречь, спасти! В острог ведь угодит, недотепа!

— Уж наверно, Акинфий обо всем подумал, когда похищение Манефы замышлял. Какие вы можете привести убедительные доводы, чтобы он отрекся от замысла и послушался вас, Тихон Иванович? Коли уж он решился на такое, так наверное неспроста!

Глафира была, конечно, во всем права. Но оставить все как есть, промолчать и отправиться домой поэт бы ни за что не смог. Помимо того, что ему была невыносима сама мысль, будто Манефа сейчас подвергается соблазнению, так еще и беспокойство за товарища снедало! Он ведь страшно рискует, фактически ставит себя вне закона. Положим, Тихон не кинется рассказывать коменданту о своих открытиях, но не может ведь этот дурак Маргаринов всю жизнь провести в катакомбах заброшенного рудника? На что он неповинную Манефу обрекает?

— Я не могу этого допустить, — проговорил он в отчаянии. — Ведь я люблю их обоих! Он делает плохо не только ей, но и себе самому.

Девушка вдруг шагнула к нему вплотную и подняла внимательные и печальные глаза, а потом и ее тонкие пальцы легли на плечи поэта.

— Поезжай, Тиша, — сказал она. — Умоляю только об одном: убеди его вернуть Манефу отцу, да так, чтобы никто чужой не прознал о виновнике, иначе в остроге сгинет… Ох, как еще эта кокетка себя поведет! Уговори ее как-нибудь смолчать и не выдавать моего глупого братца. Сможешь? Ведь будет она тебе век благодарна, да и замуж пойти не откажется как за спасителя. Что ж, такова, значит, воля Божья.

— О том и я думал, — кивнул Тихон. — Должен суметь, Глаша, иначе какой я друг?

— Только выслушай его сперва. Может, план его так хорош или Манефа сама так довольна, что и делать ничего не след?

— Непременно. Биться на кулачках с твоим братом я не намерен.

— Ну, поезжай… Я уж и провизию распорядилась тебе собрать на неделю, да толстых свечей побольше. И кобылу нашу седлать, Копну.

— Глаша…

Поэт одной рукой обхватил девушку за талию, а второй пригладил простые волосы — парик она и не надевала, когда из родительского дома выходила. Глафира судорожно вздохнула и как-то неловко обмякла, будто чувств лишилась. От нее тонко пахло ванильным мылом. Однако почти сразу она оттолкнула поэта ладошками.

— Поезжайте же наконец, Тихон Иванович, коли не передумали!

Примечания

16

Все лучше, чем ничего не делать или вирши сочинять (фр.)

17

Любопытная трактовка (фр.)

18

«О причине всемирного тяготения и о вековых неравенствах планет, каковые от него зависят» (фр.)

19

И как вы теперь намерены поступить? (фр.)