Мисс Май

Зинаида Гиппиус, 1895

«Как-то, незадолго до Пасхи, лакей Тихон встретил молодого барина, вернувшегося из города, с особенно мрачным видом. Тихон был привезен Андреем из Москвы и до сих пор не мог освоиться ни с малороссами, ни с их волами, ни с их говором, ни с белым снежным затишьем хутора Вишняков зимой. Из Вишняков, впрочем, и сам барин, как ни любил мамашу, Домну Ниловну Шарвенко, все чаще стал уезжать в ближний город. Тихон опасался было, что молодой барин возьмет в свои руки хозяйство и поселится в Вишняках, о чем поговаривали, но барин вышел не из таких…»

I

Как-то, незадолго до Пасхи, лакей Тихон встретил молодого барина, вернувшегося из города, с особенно мрачным видом. Тихон был привезен Андреем из Москвы и до сих пор не мог освоиться ни с малороссами, ни с их волами, ни с их говором, ни с белым снежным затишьем хутора Вишняков зимой. Из Вишняков, впрочем, и сам барин, как ни любил мамашу, Домну Ниловну Шарвенко, все чаще стал уезжать в ближний город. Тихон опасался было, что молодой барин возьмет в свои руки хозяйство и поселится в Вишняках, о чем поговаривали, но барин вышел не из таких.

Андрей давно привык к черствой и унылой физиономии своего слуги, но на этот раз необычайно похоронный вид, мрачный и торжественный, поразил его. Тихон был рыжеват, худощав, без усов и бороды, с длинным и тонким носом, не лишён приятности, хотя казался слишком сосредоточенным, будто решающим всегда арифметическую задачу.

Позднее вечером, ложась спать, Андрей спросил Тихона, который хотя и молчал, как убитый, однако не уходил из спальни:

— Что с тобой случилось? Ты какой-то мертвый.

— Я мертвый?

— Ну да, ты. Что с тобой опять?

— Я, Андрей Николаевич, давно просил меня отпустить, как эти места мне недостаточно нравятся…

— Что же, ты в Москву поедешь?

— Я не к тому сказал, что в Москву еду, я так сказал, что у меня давно было предчувствие эти места покинуть. А к этому предчувствию я отнесся без внимания — и за то теперь принужден и помышление о Москве бросить.

— Да говори толком! Что с тобой?

— Я женюсь, Андрей Николаевич, вот что со мной… Я тоже жениться надумал.

Андрей расхохотался.

— Ну уж это ты, Тихон, из подражания. Я женюсь — так и ты тоже. На ком ты?

— На Василисе, на прачке…

Тихон произнес это гробовым голосом, точно объявлял, что Василиса умерла в страшных мучениях.

— Это певунья, кажется? Белокурая такая, круглолицая, еще рябая немножко? И волосы гладкие?

— Да, она. Поет-то она звонко.

И, вдруг оживясь, Тихон произнес с внезапной злобой:

— И какой это обычай у них пакостный! Только что я ей открылся, порешили там, когда обручение, когда что — сейчас она напялила себе на голову огромаднейшие розаны бумажные, вокруг головы на аршин, ей-богу. Так и ходит рогатая. Говорил — эй, Василиса, сними! Слышать не хочет. У них невесты и по году так ходят.

— Она тебе нравится, что ли? Как ты вздумал? — спросил Андрей.

— Она? Она мне нравится. Мы уж давно валандаемся. Почему ж не жениться? Славная жена будет.

Андрею вспомнилось, что он этими же словами подумал о Кате, когда в первый раз ему пришла ясная мысль, что они могут обвенчаться. Теперь уже все было решено. Осенью Андрею обещали — хорошее для начала — место в городе. Жить в Вишняках и заниматься сельским хозяйством Андрей чувствовал себя пока неспособным. Он только что кончил университет в Москве, где все четыре зимы прожил тихо и скромно. Товарищи считали его не то романтиком, идеалистом, не то просто рохлей, и во всяком случае человеком необщительным. Он никого не чуждался, но ни с кем особенно и не сблизился. Он рад был окончить курс и уехать в провинцию, на хутор, где родился и вырос, заниматься хозяйством или служить, если хозяйство не пойдет. Да и лучше служить: Вишняками занята мать, здоровая, деятельная, еще молодая. Домна Ниловна одна вырастила сына, рано овдовев. На все у нее были определенные взгляды, обо всем свои здравые и точные понятия. В Вишняках она даже управляющего не держала, входя сама и в мелочи хозяйства. Андрей был у нее один, и потому она, в любви к нему, еще проявляла иногда слабость, — но и относительно сына у нее имелись свои планы. И все шло прекрасно. Андрею едва минуло двенадцать лет, когда Домна Ниловна стала засматриваться на пухленькую Катюшу, дочку своей троюродной сестры, думая, какая славная жена выйдет с годами из этой аккуратной девочки для Андрюши. Каждое лето Катенька гостила в Вишняках. Незаметно для себя Андрей привык смотреть на нее как на будущую жену. Когда он кончил университет — все решилось само собою, к общему удовольствию. Прошлое лето они были уже обручены и провели вместе женихом и невестой. Катя, крепкая, черноглазая, свежая и добрая, понимала толк в хозяйстве, как тридцатилетняя, хотя ей минуло восемнадцать, — и вся вообще нравилась Андрею. На правах жениха он часто целовал ее и находил, что у нее удивительно мягкие и приятные для поцелуя губы. Но свадьбу неожиданно отложили по случаю болезни Катиной матери. Катя должна была уехать в Крым, откуда писала Андрею милые, детски серьезные, даже наставительные письма, как пишет очень молоденькая и благоразумная девушка своему жениху. Потом мать Кати умерла. Из именья дяди, ее попечителя, Катя должна была окончательно приехать в Вишняки только весною, а в конце лета назначили свадьбу.

Жизнь Андрея входила в колею мирной, сладостной и удобной тишины. И он отдавался течению и говорил себе, что радуется этим годам спокойствия, которые ему предстоят, и что он всегда этого, в сущности, и желал.

Лакей Тихон со своим мрачным и молчаливым протестом, враг деревенского спокойствия, как-то смущал Андрея. И потому теперь, когда выяснилось, что Тихон женится, приобретает оседлость, поступает так же, как его барин, — Андрей почувствовал немалое удовольствие.

И на другой день утром, придя пить чай в низенькую теплую столовую, он поцеловал мать в щеку и весело сказал: — Знаете, мамаша, а мой Тихон женится!

Домна Ниловна удивленно приподняла брови и не улыбнулась. Ее загорелое, еще не старое лица было всегда озабочено. Одевалась она в просторные кофты из темного ситца и говорила твердо, как хохлушка.

— Ой, да что ты! — произнесла она. — Тихон? Да кто за него, за такого, пойдет?

— Напрасно вы, мама. Он вовсе не дурен. Чем он дурен? А идет за него Василиса-прачка.

— Василиса? Это щербатенькая-то? Вот то дура! Я смотрю вчера — она в цветах. Хотела спросить, за кого идет, да позабыла как-то. За Тихона! Нечего сказать! Этакая дивчина славная! Певунья! Подумаешь — голос какой!

— Мамаша, вы Тихона понапрасну обижаете. Он прекрасный, честный, только серьезный немного, так ведь это же неплохо.

— Неплохо? Какой тебе там, к бесу, серьезный! Не серьезный он, а точно все у него что-то на уме: думает, думает — и уж всегда такое выдумает, что и не приснится никому. Я Тихона твоего, Андрюша, а особенно фантазий этих его — боюсь. Вот, ей-богу же, боюсь. И зло у меня на него, и страх. А, кажется, никогда трусихой не была.

Андрюша улыбнулся.

Привезли почту. Пришло письмо от Кати к Домне Ниловне: Катя извещала, что может приехать не раньше апреля; что с ней приедут тетя Варвара Дмитриевна, и Степанида Дмитриевна, и кузины; что Ваничка с Егором Кузьмичом, может быть, приедут раньше; кланялась Андрюше и просила извинения, что не пишет ему сегодня, — ей некогда.

Андрей нисколько не обиделся, он знал, что Катя человек занятой и не любит тратить времени на пустяки, на письма. Напишет в другой раз. К тому же они так скоро увидятся — до апреля всего несколько недель, они пролетят незаметно…

И они, точно, пролетели незаметно.