Паранормальная лингвистика. Роман о сверхвозможностях, любви и верности

Олег Жданов

Роман об идейном и физическом противостоянии учёного, открывшего сверхвозможности новой науки, со спецслужбами. Новая Библия пишется вами прямо сейчас. Будущее уже здесь.

Другая физика

Чеканкин встрепенулся.

— Так, господа. Теперь ответьте мне на вопрос: чем нам опасен этот самый Оный?

— Он не уважает физику, — попытался пошутить Хамитов.

— Думается мне, все серьезнее и глобальнее. Он побеждает физику, опровергает ее. То есть опровергает устойчивый ход вещей, рушит своим освобождением мироустройство, порядок… Видимо, физика — совершенно другая.

Хамитов перебил Анну:

— Да что это за дела — взял да и полетел! Завтра все полетят? У нас летают только самолеты. Авиационные компании лишатся денег, не станут покупать топливо. Так рухнет нефтяная промышленность — у нас экономика и политика построены вокруг и для нефтяной промышленности… Его надо того…

— Спокойней! Он уже у нас сидит, — торжество внутри Чеканкина грозило перерасти в песню. И вдруг неожиданно для себя самой Анна сказала:

— А вы уверены? Он еще сидит?

И грянула тишина. Вдалеке вскрикнул тепловозный гудок, у Хамитова прозвучал ком в горле, Дзержинский на портрете побледнел. Гулко во дворе сыпались листья.

— Почему вы отвергаете мысль, что человек, способный вознестись над землей, не позволит себе пройти сквозь стену? — грозно и в то же время вдохновенно почти закричала Петрова. И тут они все трое вскочили и, сумасшедшие, бросились вон. Они бежали вниз по лестнице, спотыкаясь и мешая друг другу, почти катились одним клубком — горячим, кричащим, живым и азартным. Кроме боязни, что преступник (раз в камере, значит преступник) скроется, и их всех накажут, а они намеревались схватить куш, в каждом из них было огромное желание, чтобы Оный продолжил их удивлять — как те казавшиеся им великими циркачи из детства — и сейчас за дверью остался бы только его запах, улыбка, смешок, пуговка. Они распахнули дверь, чуть было не рванулись назад: Оный сидел в самом темном углу комнаты, а свет из маленького зарешеченного окошечка камеры падал таким образом, что над головой его отчетливо виделся нимб. «Как Иисус!» — подумала Петрова с какой-то глубинной радостью, словно всю жизнь тайно ждала Иисуса из Назарета.

— Что же вы, господа, совсем забыли обо мне? Сидите, выдумываете себе, а со мной поговорить и не удосужились, — Дмитрий говорил из темного угла и нимб над его головой креп. «Как Иисус!» — во второй раз подумала Анна, а Хамитов испуганно заверещал:

— Вы это… перестаньте! Это мы вас схватили. Мы — главные. И попятился, и наткнулся на попятившегося еще ранее Чеканкина, которому и сказал испуганно и по-детски: «А чего он!» — с непонятной интонацией.

Оный вышел из темного угла в центр, нимб тихо погас. Все вздохнули с облегчением, но в глазах Анны на мгновение поселилось разочарование. Только на мгновение.

— Господа, я готов ответить на все ваши вопросы, и пусть недоразумения между нами скорее забудутся.

Служивый с оружием, прежде охранявший камеру, повел Оного наверх, в кабинет, эти же трое шли несколько сзади. На повороте лестницы Дмитрий повернул голову и так открыто улыбнулся Анне, что та опять почему-то подумала про Иисуса. Улыбка эта сняла напряжение со всех, и в кабинете они сидели без вражды, но с обоюдным интересом. При этом вооруженный человек стоял за дверью наготове.

Долго молчали как-то странно, первым вернулся к норме Хамитов.

— Фамилия, имя, отчество?

— Оный, Дмитрий Андреевич. Но вы же все знаете. Зачем вы так формально? Это не соответствует сложной и прекрасной реальности. Это оскорбляет и снижает реальность, господа!

— Молчите. Мы ведем протокол.

И действительно, Петрова уже печатала вопросы и ответы.

Оный сначала вздохнул, но тут же улыбнулся.

— Хорошо, давайте попробуем. Вдруг что-то выйдет? — и заговорщицки улыбнулся Анне.

Хамитов продолжал идиотизм.

— Год и место рождения?

— Выйдите в Интернет, там это обо мне есть. Мы теряем время!

— А мы не торопимся, товарищ ученый.

— Я тороплюсь. У меня есть исследования, которые требуют массу времени. Никогда не задумывались, что наш язык парадоксален и провокационен? Масса времени…

— Год и место рождения.

— А если я не скажу? Вы меня пытать будете? Господа, я прошу услышать меня: у нас нет времени на условности. Послушайте, вы же давно работаете в КГБ…

— ФСБ. Наша организация с некоторых пор называется ФСБ.

— Что ж, мудрое решение. Но поверьте мне, после переименования предмет или явление не всегда сразу приобретают новые свойства. Потому прошу извинить меня, если я буду употреблять более привычную аббревиатуру. Да и методология, насколько я мог заметить, у вас прежняя.

Заговорил Чеканкин, прежде молчавший, наблюдавший за всем этим со стороны.

— Оный, а чего вы, собственно, добиваетесь? Какие ваши цели?

Митя некоторое время обдумывал слова Чеканкина, улыбнулся:

— Сдается мне, вы деловой человек! Я даже не могу сейчас с уверенностью сказать, с кем из вас мне более неприятно иметь дело — с этим товарищем или с деловым господином, вроде вас.

Чеканкин нахмурился, Хамитов сжал кулаки, но съежился. Зачем Оный с самого начала обозначил свое отношение к ним как негативное? Дмитрий продолжал:

— Какая может быть цель? Пройти некий путь до конца, убедиться в правильности гипотез, то есть пути… Не знаю. В науке настолько хороши и интересны средства, что цель часто условна и обозначается набором традиционных символов.

— Простите, но ученые, как правило, говорят хором, что их цель — помочь людям… — вмешалась Анна. Этот разговор ее волновал каким-то странным образом.

Дмитрий обрадовался реплике Анны.

— Конечно, в этом смысле — да. Не будут же ученые говорить, что их цель — прикрыть собственную наготу (в научном смысле), так бы они попросту стрелялись (и стреляются во множестве). Цель у науки та же, что и у Бога: одолеть темное, возвысить светлое. У науки есть свои ангелы, есть и бесы.

— А вы кто?

— Я — абсолютный ангел. Белее меня только Фантазия. Но если найдется ученый, который заявит о себе такое же, не верьте ему. Он — шарлатан.

Митя улыбался.

Но Чеканкина не интересовала лирика, в отличие от Анны Петровой. Он сформулировал вопрос четко.

— А над какой темой вы работаете? Как объяснить ваши… выкрутасы этой ночью?

— Я пока не могу ответить на этот вопрос. И не потому, что это тайна. Просто это пока нескромно. В научном мире так непринято. Реклама, как оказалось, разрушает науку. Когда я пойму, что есть доказанные знания, общие положения, я выступлю. Теперь еще рано, извините.

— А фокусы? То есть вознесение?

— О, меня более обрадовал факт удачного приземления!

— Подождите, вы нас шокировали. Вы хотите сейчас выйти отсюда?

— Да.

— Мы отпустим вас, наверное. Вы обещаете более не заниматься этим?

— Чем?

— Хм… Не летать. Не разрушать устойчивый миропорядок.

— Не такой уж он устойчивый, — Оный рассмеялся снова.

— Хотя бы не смущайте обывателей, не возноситесь прилюдно…

— Хорошо.

— Вы пока еще посидите там, нам надо посовещаться.

Дмитрий все время улыбался. Господа-товарищи явно не знали, как себя вести в ситуации с ним. Его не за что было держать в подвале, в камере, но он им казался опасным.

— Вы с самого начала выбрали неправильный метод познания. К чему было действовать так нелепо: извлекать объект исследования из среды, наблюдать его в закрытой лаборатории, — Дмитрий смеялся уже дерзко. — Что за манера хватать среди ночи, сажать в камеру… Так и до пыток недалеко, господа. А вам и предъявить мне нечего. Впрочем, мне самому интересно, как выпутываться вы станете. Я подожду.

И конвоир отвел Оного в камеру.

Да, он зачем-то дерзил и «нарывался». «Почему он решил, что мы будем играть по его правилам? У него есть охранные грамоты? Он подстраховался? Надо встретиться с сестрой. Ее информация может иметь ключевое значение теперь», — так рассуждал Чеканкин.