Облом, или Желаемое торжество не состоялось

Олег Васильевич Фролов, 2010

Книга об офисных тайнах и интригах, предательстве и изменах, карьеризме и многом другом…

VIII.

На следующий день она приехала в офис только к обеду. Томка сообщила ей, что Афанасьев несколько раз интересовался, приехала ли она.

— Зачем? — равнодушно поинтересовалась Зинаида Евдокимовна.

— Он не говорил. Сказал, что хотел бы поговорить с Вами.

— Поговорим… — протянула она, — как-нибудь попозже, часа через два.

Ей не чего было делать, но она хотела, во-первых, подготовиться к разговору, а, во-вторых, заставить Афанасьева нервничать, ожидая.

Через два часа, она посмотрела, когда он вошел на, висящие на стене напротив, часы, Афанасьев был у нее.

— Точен, — усмехнулась она. — Ну-ну, давай, говори…

— Зинаида Евдокимовна, — поздоровавшись, начал он, — я хотел бы с Вами обсудить происшедшее вчера…

— А разве что-то произошло? — делая вид, что не понимает, спросила она, — Вроде все нормально…

— Да, если говорить о мероприятии…

— А о чем же еще говорить?

— О том, что Вы вчера при сотрудниках произнесли в мой адрес и как Вы это произнесли, — четко выговаривая каждое слово сказал он.

— Не помню, — соврала она.

— Вы назвали меня барином и накричали на меня.

— А, это, — внутри ее все ликовало: она зацепила, потрясла его; теперь надо дожимать, ломать его немедленно, — это пустяки, забудь.

— Нет, это не пустяки, — возразил он, — прошу Вас впредь так не поступать.

— Что…о? — она начала заводиться, — Я сама решаю как мне поступать. Подумаешь, недотрога, какой выискался!

— Я же просил Вас…

— Нечего меня просить! Все, иди, разговор закончен!

— Нет, Зинаида Евдокимовна, не закончен. Я должен быть уверен, что больше такого не будет.

— Будет — не будет, — она злилась все сильнее, — что я гадалка что-ли, посмотрим… Иди!

— Извините, Зинаида Евдокимовна, я не хотел, но вынужден напомнить, что существуют правила корпоративной этики…

— Что? — злоба была готова вырваться из нее наружу. — Что ты сказал?

— То, что любой сотрудник, не взирая, на занимаемую должность, должен соблюдать правила.

Готовая взорваться, она внезапно испугалась, подумав: а, вдруг, разговор кто-то слушает или сможет прослушать. Она с ужасом представила даже, кто это могли бы быть, и у нее засосало под ложечкой, от страха липкий пот начал покрывать ее тело.

— Только этого мне не хватало, — лихорадочно соображая как быть, подумала она. — И так ко мне полно претензий, а теперь еще и такое…

— Ладно, забудь, погорячилась, сам знаешь, с кем не бывает, — примирительно произнесла она, решив, однако, все же уколоть его. — Сам, небось, такой…

— Не такой, — отрезал он.

— Ну-ну, — она продолжала отступать, — тебе виднее…

— Так я могу быть уверенным, что то, что вчера было, больше не повторится?

— Можешь, — делая над собой усилие, произнесла она, — иди, я занята…

Афанасьев ушел.

— Нет, каков наглец! — оставшись одна, она дала волю накопившейся в ней злобе. — Каков наглец! Пришел требовать от меня, его начальника, извинений!

Такое для нее было в диковинку, ни разу за все ее время работы в организации никто не смел поступать с ней так, как Афанасьев. Она привыкла, что в организации все безропотно воспринимают любые ее слова. Привыкла, что она повелевает сломленными неумехами и лодырями, что она для них, как наушничали ей несколько зависимых от нее сотрудников, — «шефиня». Непривычное слово «шефиня» для нее означало нахождение на пьедестале, возвышало ее в собственных глазах.

И вот теперь, без году работающий в организации «толстокожий» Афанасьев, сбросил ее с пьедестала.

— Ну, погоди, — размышляла она. — Ты у меня хлебнешь по полной. Только надо осторожно, медленно, исподтишка, лучше чужими руками… И так, чтобы не дошло до Хорошилиной, а тем более до Коренева.

В голове у нее зрел план. Крикнув Томке, что ее ни для кого нет, и что она отвечает только на входящие звонки из города, она до вечера обдумывала план.

— Нет, Афанасьев, ты сдашься, сломаешься. Приползешь ко мне просить пощады, а я… — она, сжав тонкие не по возрасту ярко накрашенные губы, и прикрыв бесцветные со склеротическими прожилками глаза, погрузилась в мечтания…