Товарищу Сталину

Олег Анатольевич Беляев

«Нет ничего более справедливого, чем получить в награду то, что ты создал или принял вопреки разуму. И пусть так будет с каждым» Егор Правдин

Глава 4

Выйдя на улицу, Егор достал листовку с завернутым в нее табаком, оторвал часть, смастерил самокрутку, а прикурить было нечем. Побрел по улице, всматриваясь в окружающее пространство, пытался анализировать и прогнозировать свои поступки… Наверняка штаб должен быть как-то обозначен, скорее всего, на нем водружен красный флаг. Он огляделся вокруг, пока ничего подобного не было видно. Пошел прямо по улице, слева из проулка навстречу к нему вышли три мужика. Двое лет под сорок, один достаточно пожилой, далеко за шестьдесят, предположил Правдин.

— Здравствуй Егор, — сказал один из тех, кто моложе и протянул руку.

Егор поздоровался со всеми, стараясь вести себя просто, как в обычной жизни.

— Вы из штаба? — Спросил он наугад, пытаясь получить как можно больше информации.

— Да. Да. — наперебой ответили мужики.

— Ну, и что там?

— А, че там…, — отвечал тот, который первым поздоровался. Его рыжая шевелюра с густыми жесткими волосами и большой мясистый нос, усыпанный конопушками, делали его смешным. Тяжело было удержаться, чтоб не закричать: «Рыжий, рыжий конопатый…»

«Странно», — подумал Егор, — "вокруг такая обстановка, а мне в голову всякая дрянь лезет».

— Нас комиссар в комиссию звал, — продолжал ответ рыжий.

— А вы, че?

— А мы че, нас это не касается. Мы, слава Богу, не кулаки, пошли мы по своим хатам, пусть они там сами разбираются. Кабы нас касалось, то мы гляди чего и думали, а так нам этого не надобно. Как говорится, не нашего ума дело… — Ответил он за всех, а второй молодой лишь молча подтвердил, кивнув головой.

А старик сказал:

— Вот…, — и многозначительно развел руками.

— Ну а я пойду, послушаю, — ответил Егор. Распрощались, снова пожав руки.

«Странно, эти мужики меня тоже знают, а я их нет, в отличие от Сашки. Надеюсь, они ничего странного в моем поведении не заметили. Буду придерживаться такой же тактики, задавать общие вопросы в зависимости от обстановки и отвечать по возможности неопределенно». Пошел он в проулок, откуда вышли мужики, впереди справа, метрах в двухстах, стояли две избы, одна из которых была с красным флагом и часовым у двери. Над входом в штаб на красном полотнище висел лозунг: « Вся власть — Советам!» Егор вспомнил юность и молодость: лозунги подобного содержания висели повсюду, призывая к единению пролетариата всех стран. Прошел мимо часового, тот равнодушно посмотрел в его сторону, даже ничего не спросил.

— Ну и дисциплина у вас! — Заметил Егор, войдя в штаб.

— Вы, о чем, товарищ? — спросил человек в форме.

— Да ваш часовой, он для чего стоит?

— Вашу фамилию могу узнать? — Спросил человек в кожанке.

— Правдин. Егор Правдин.

— Константин Всеволжский, комиссар чрезвычайной комиссии, — протянув руку, ответил человек. — Я вижу военную хватку, — сказал он, почувствовав крепкое рукопожатие Егора. Предложив сесть, Всеволжский продолжил:

— Слышал о вас добрые слова: из беднейших крестьян, честен. Да и ваш поступок с поповским отродьем одобряю, поэтому хочу предложить вам возглавить комиссию по раскулачиванию. Положение в стране тяжелое, в городах рабочих кормить нечем. Нужен хлеб.

Егор слушал Всеволжского и все понимал, кроме одного, как он сюда попал, и что это все значит. Ему казалось, что он чем-то выделяется из всех этих людей, и они все это видят, или скоро заметят. «Что со мной произойдет, если откроется тайна моего появления в этом мире?» Ответ казался очевидным: то же самое, что и с инопланетным существом, попавшим к людям в руки. Будут ставить опыты и эксперименты, мучить, пытать, а потом проведут вскрытие. Волосы противились подобной перспективе, дыбясь по всему телу. «Представляю, как на вопрос о счастливой жизни в Советском Союзе я расскажу, что нет никакого Советского Союза. Он развалился на полтора десятка государств, в которых правит дикий всепожирающий капитализм. Думаю, они не обрадуются и не поверят моим словам, назовут это клеветой и ложью, а меня непременно признают вражеским шпионом…» От таких невеселых мыслей по спине то и дело пробегал неприятный холодок.

— Ну, так что? — Повторил вопрос комиссар.

Егор встал, выдержав небольшую паузу, показывающую о его серьезных раздумьях, сказал:

— Я согласен и хотел бы знать, что нужно делать?

— Вот и хорошо! — Обрадовался такому быстрому ответу Всеволжский. — Я выпишу мандат, возьмешь три подводы, дам пятерых вооруженных рабочих и двинешь в деревни Дубинино и Сухой Лог.

Порывшись в столе, Всеволжский вытащил несколько бумаг.

— Вот список кулаков этих деревень. Зерно подводами отправлять на станцию Багряная. На подводу по одному вооруженному рабочему. Действовать нужно решительно: сначала собери митинг, постарайся беднейшее крестьянство настроить против кулаков, нужно разобщить народ, вбить клин. Понимаешь? Для тебя беднота будет опорой. По наделу уже пошел слух о раскулачивании, поэтому зерно прячут, делают схороны. Твоя задача: найти, отобрать любым способом, доставить зерно на станцию.

— А что с людьми делать?

— С какими людьми? — Недоуменно переспросил комиссар.

— Ну, с кулаками и с их семьями?

— А разве это люди? Это кулаки противники нашей власти. В общем, те кто сами зерно не сдадут, гнать к чертовой бабушке, кто будет оказывать сопротивление, стреляйте, — голос его стал сух и колюч. — И вообще вопросы о всяких там людях никогда не должны возникать: меньше думаешь о мелочах, больше думаешь о деле. Нужен хлеб! Понимаешь? Страна Советов пухнет от голода, а ты о кулаках переживаешь. Приходи завтра, с самого утра отправляться будете.

Егор кивнул и, распрощавшись, пошел домой. Не переставая думать о том, как же все это произошло. Много разных фантастических книжек он читал, где происходили какие — то сдвиги во времени, и люди попадали в параллельные миры, в прошлое и будущее. Неужели и он попал в один из таких параллельных миров? Но почему? И где тот Егор, что был здесь? Может он там, в моем мире? От таких раздумий волосы по всему телу становились дыбом, кожа гусинилась и холодело на душе. Но с другой стороны, кажется жизнь изменилась не так уж и плохо. Он всегда мечтал о каком-нибудь большом деле: в гражданскую с шашкой на лихом коне, или в Великую Отечественную за языком в тыл врага, или политруком, встав во весь рост, крикнуть солдатам, поднимая их в атаку «За мной! За родину! За Сталина!!!!» Так вот, получай, чего ты хотел: строй, защищай свое великое государство с самого начала, честь и хвала тебе до конца жизни обеспечена. В историю государства твое имя будет вписано большими буквами. Многое ты знаешь наперед, а раз так, значит, и козыри у тебя в руках. Здесь можно добиться большего, чем в дурацкой демократии. Это настоящий шанс осуществить свою мечту, быть нужным и полезным в правильном справедливом мире. Но все же где-то там мама и брат и та моя прежняя привычная семья, в душе что-то перевернулось и засосало под ложечкой. Он даже не заметил, как в первый раз во взрослой своей жизни назвал маму мамой. А горьковская мать где-то потерялась, быстро и безболезненно. Капли холодного дождя вернули Егора в действительность, намочив его голову и собравшись в небольшие ручейки, они стекали по лицу, смывая невеселые мысли.

«Может зайти к куму?» — Подумал он. — «Прикинусь дурачком, мол, память подводит, помоги, напомни, расскажи, может, разузнаю обо всем побольше».

Егор постучал в закрытую дверь, женский голос скрипучий, словно столетние немазаные петли, спросил:

— Чего нужно?

— Это я, Егор, — сказал он громче, понимая, что с той стороны пожилая женщина. — Повидать Сашку нужно.

— Так Сашка уехал в Синельниково, — проскрипела женщина, не открывая двери.

— А чего поехал — то?

— Так с комиссией и поехал — то.

— Ну хорошо, пойду я.

Он входил в свой дом нерешительно, боялся выдать себя непривычным жестом или словом. Нина, хлопотавшая по дому, встретила мужа вопрошающим взглядом. Егор молчал, пряча глаза, не знал, куда себя деть, сел у стола, опустив голову.

— Неужто вступил в комиссию? — спросила Нина.

Он кивнул головой, ничего не ответив.

— Горе-то, какое! А что дальше будет?

— А дальше, собери мне съестного, завтра возглавлю комиссию и отбываю в Дубинино.

Глаза Нины наполнились слезами, они еще не текли, а всего лишь большими каплями держались на ресницах, готовые пролиться в любую секунду.

— Егорушка, так что же вы с людьми будете делать?

— С людьми — ничего, а мерзость всякую, вроде Савки Еремина, раскулачивать станем, Советской Власти хлеб нужен. Понимаешь?

— Так пусть власть-то хлебушек и вырастит.

— Темнота ты дремучая, что с тобой говорить. Будет так, как я решу, или забыла, что я твой муж.

Нина молча встала и подошла к иконе, нашептывая молитву и не переставая креститься.

— И еще, — все тем же приказным тоном заявил Егор, — приеду из Дубинино, чтобы этого барахла, — указывая рукой на икону, — в доме не было, или я собственноручно спалю ее в печке!

После этих слов Нина в одно мгновение переменилась, ее кажущаяся покорность, превратилась в скалу, в непреступную крепость.

— Не смей трогать мою веру! Я простила тебя за выходку с отцом Матвеем, но коли тронешь икону, не прощу тебя, ни в жизнь не прощу.

Голос Нины не дал сомнения в ее решительности, Егор даже опешил от такого отпора и, не решаясь продолжать этот острый спор, отступил. Остаток дня он провел в размышлении, обдумывая произошедшее. Еще раз в мельчайших подробностях вспомнил вчерашние сутки. А может все то приснилось, а эта жизнь была настоящей, и я был здесь всегда… От такого предположения он совсем запутался. Опасаясь за свой рассудок, решил на время отложить выяснение, кто он, и где должен находиться, и где находится в настоящее время. Но ничего не думать не получалось, голова то и дело воспроизводила какие-то мысли и воспоминания, он их гнал, пытаясь переключиться на что-то другое, чтоб избавиться от ненужных переживаний. Но ничего не получалось, и он снова и снова пытался понять, что же произошло. И главное, почему?

Ночь прошла в таком же режиме, он засыпал, проваливаясь в сон, просыпался от какого-то жуткого страха. Ему снились кошмары, он ворочался и стонал. Просыпался, засыпал, и каждый раз, проснувшись, внимательно вслушивался и всматривался в темноту, определяя, где он находится. Сориентировавшись, проваливался в новый кошмар. За ночь он устал больше, чем отдохнул, а под утро лежал с открытыми глазами и торопил время. А голову то и дело забивали мысли о прошлом, настоящем, будущем. Неизвестность пугала, брала за горло, ворочалась там горьким, жестким комком, вызывая обиду на собственное бессилие и ничтожность.

За окном еще не рассвело, но Егор решил вставать. Услышав движение мужа, Нина поднялась и зажгла лучину. Свет от нее разбежался по дому, заплясал словно живой, но, осветив часть избы, остановился, не тронув противоположные углы, словно боялся заглянуть в них и высветить что-то страшное. Зато тени ничего не боялись и становились больше, устрашающе нависая над самой границей света и тьмы. «Да, без электричества как-то скучно!" — Подумал Егор, поймав себя на мысли, что электричество для него было делом привычным.

Да и вообще, он помнил все: с самого детства и до последнего дня прошлой жизни, автомобили, телевидение, компьютеры, интернет. Помнил, что государство, в котором он жил, занимало в начале шестую часть суши и могло несколько раз уничтожить все живое на планете, запустив лучшие в мире баллистические ракеты. Помнил, что страна та была передовой в космосе и балете, и еще многое другое. Затем это великое государство развалилось, оставив себе теперь пятую часть суши, а распрощавшись с землицей, оно распрощалось и с былым величием.

Раздумывая обо всем, он сидел за столом, что-то неспешно жевал, не ощущая вкуса, а только все думал и думал. Вспоминал и размышлял. Нина молча сидела в стороне и смотрела на своего родного мужа, который в одну ночь сильно изменился, став каким-то чужим, продолжая отдаляться от нее с каждой минутой все дальше и дальше. О чем она думала, о чем молчала — неизвестно, и лишь ее печальное лицо говорило о том, что мысли эти были невеселые…

— Ну, Удачи вам, — пожав руку, пожелал Всеволжский.

Егор кивнул и, прыгнув на телегу, отправился в дорогу. Густой туман по очереди скрывал одну подводу за другой, словно какой — то страшный неведомый демон пожирал их, и лишь грохот колес, топот копыт да фырканье лошадей говорили о том, что они движутся. Но не только туман поглощал их, еще поглощала неизвестность: она то и вносила в душу тревогу и неприятный холодок.

Уставший от ночных кошмаров, Егор засыпал, и его голова периодически резко обвисала, а он то и дело вскидывал ее, прогоняя дремоту. Думать ни о чем не хотелось, но не думать вовсе, не получалось. В памяти светлячками вспыхивали яркие эпизоды из прожитой жизни. Вот он бежит домой с красным галстуком на шее, и его охватывает такая гордость и счастье, что он не может этого передать словами, а лишь кричит, спеша навстречу маме, с развивающимся на шее галстуком:"Я пионер, пионер, пионер!» А вот идет с подбитым глазом и оторванным рукавом, побив хама, который обозвал его маму калекой, и передразнил ее походку. Ему не больно, он доволен тем, что воздал наглецу по заслугам, своих родных он никогда не даст в обиду. Сейчас с братом идут на рыбалку, и он катит его коляску с таким желанием и любовью, что невозможно выразить словами, не уставая подбадривать Николая, что тот непременно поймает самую большую рыбу. Да, вот еще смешной случай, когда…

— Тпр, — произнес возничий Егоровой подводы, не доехав с полверсты до первого дома в Дубинино.

— Главный, какие дальше указания будут? — Спросил он, отвлекая Егора от его воспоминаний.

— Всеволжский сказал, что штаба в деревни нет, значит нужно ехать к площади, где-то ж они свои деревенские проблемы решают, там и определимся, — ответил Правдин.

Дубининцы уже проснулись в своем крестьянском режиме. Во всех хатах виделся дым из труб, а во дворах во всю шла каждодневная тяжелая работа. Местные жители еще не знали, что новая жизнь уже прибыла на трех подводах. Пора разгружать эту новую жизнь и загружать старую, чтоб затем отвезти ее на станцию, а там в город, где испекут из нее хлеб для голодающих рабочих.

Обоз подъехал к колодцу, находившемуся на северной окраине поселения. Здесь же стоял столб с привязанным к нему куском рельса. Егор стал с силой бить по нему железным прутом, заливая деревню и окрестные поля пронзительным металлическим звуком. От такой музыки на душе становилось особенно тревожно. Из окон домов и из дворов выглядывали люди, кто-то уже двигался к месту сбора, кто-то решил повременить и посмотреть на происходящее издали. Веселая ватага пацанов, организовавшись быстрее взрослых, подбежала к подводам и уставилась на чужаков. А самый старший и, по всей видимости, смелый мальчуган спросил:

— Дядька, а дядька, а ты комиссар?

— Комиссар, комиссар, — добродушно улыбаясь, ответил Егор.

— Дядька, а дядька, а у тебя наган есть?

— Есть! — подтвердил он.

— Дядька, а дядька, а ты пальни разок в небо! — попросил смельчак.

— Ты лучше скажи, у тебя батька есть?

— У меня — то есть, — ответил смельчак, — а вот у Миньки, — показывая на другого пацана чуть поменьше, — батьку белые убили.

— Ничего, — отвечал Егор, — теперь наша Советская Власть вас больше в обиду не даст!

— Дядька, а дядька, — не унимался смельчак, — так вон Витькиного батьку красные убили. Комиссар на постой остановился в Витькиной хате, напился и давай приставать к мамке, батька за мамку в морду комиссару дал, а тот его пострелял…

От выданной мальчуганом информации Егор опешил, прямота и искренность рассказанного не укладывалась ни в какие рамки взрослого лицемерия и ханжества. Не найдя, что ответить, Егор командирским голосом приказал смелому мальчугану позвать отца. Народ за это время уже подтянулся к обозам и обступил их полукольцом небольшими группами. Набралось человек двести с лишком, в основном женщины, пожилые мужики, скорее старики. Они о чем-то между собой перешептывались, с подозрением косясь на чужаков.

Егор встал на центральную подводу развернул красный флаг и, держа его левой рукой, начал пламенную речь.

— Товарищи, крестьяне! Наша Советская власть дала вам свободу, уничтожив помещиков и капиталистов. Но новая опасность в лице кулаков нависла над крестьянством. Кулаки, как и помещики, используя наемный труд, хотят поработить беднейших крестьян, делая из них безвольных, безропотных рабов. Но Советская власть не даст этого сделать. Не для того мы освобождали народ, чтобы отдать его в жадные лапы кулачества. Только беднота является надежной опорой нашей власти. Мы должны каленым железом выжечь кулачество и прочих пособников эксплуатации человека человеком. Будущее Советского Крестьянства светло и прекрасно. Придет время, и ваша темная жизнь исчезнет под напором электрических ламп. В каждой избе будет светло и чисто, как на душе настоящего советского человека. Мы покорим небо и освоим космос, а на полях железные кони, трактора и комбайны будут возделывать землю. Советские ученые, являясь самыми передовыми учеными в мире, изобретут специальные ящики и назовут их телевизорами, по ним вы увидите и услышите всю страну, все прогрессивное человечество. Печи в домах будут топиться газом, в каждом дворе будет автомобиль. Жизнь станет прекрасной. Но это — долгий путь в борьбе за счастье. И сегодняшний день будет первым днем по дороге к нашему светлому будущему!

Слова сами собой складывались в предложения, Егор нисколько не думал и не готовил речь. Впечатление было такое, что он всю свою жизнь хотел сказать именно эти слова. Один из старичков, стоявших в небольшой группе возле самого колодца, робея, поднял руку, очевидно желая что-то спросить. Все собрание повернулось в его сторону и зашушукалось.

— Сынок, ты бы попил водицы из колодца, а то поди, у тебя во рту пересохло. Уж больно хочется еще послушать эту сказку про будущую жизню.

Собрание взорвалось смехом, немного разрядив напряжение.

— А это не сказки, дед, — ответил Егор, — это наше светлое будущее.

— А че, ты может к нам из будущего заявился, аль, может, книжек фанатических начитался? — Не унимался еще больше осмелевший дед.

— Из будущего, дед, из будущего, — говорил чистую правду Егор.

— А чего ж тогда из такой сказки тебя в нашу… так сказать задницу, занесло? Прошу извиненьица…

— Сделать вас счастливыми, — нисколько не смутившись издевательскому вопросу, совершенно искренне ответил Правдин.

— Вото как?! — То ли удивившись, то ли обрадовавшись, ответил дед, поглаживая жидкую бороденку и о чем-то обстоятельно раздумывая.

Другой пожилой мужик из этой же группы взял слово, переводя разговор в серьезное, напряженное русло.

— А меня твоя власть уже сделала счастливым, такой же горлопан, как и ты, моего сына убил, когда тот жену свою защищал.

— Насчет горлопана ты поосторожней, — поправив кобуру, ответил Егор. — А того комиссара, Советская власть наказала. Я в этом уверен.

— Тебе никакой опасности нет, а ты уже наганом грозишь, а того комиссарика, чтоб ты знал, поставили в надел командовать вашими грабительскими обозами. Вот как наказала его ваша власть, нигде нет справедливости…

— Издержки и ошибки бывают везде, а вот действующую власть оскорблять не следует.

— Я зла тебе желать не хочу, плохо, не по-христиански это. Вот только и твои дети могут стать издержками для твоей действующей власти. Ты не думал об этом?

— Речь сейчас не обо мне. Давайте решать вопрос по существу, как нам определиться с кулаками?

— А чего его решать, нет у нас кулаков, и отродясь не было, — ответил обиженный властью мужик.

— Как это, нетуть, — послышался голос из-за спин женщин, стоявших самой большой группой на собрании.

И в ту же секунду показался плюгавенький мужичек в потрепанной и неопрятной одежонке, да и лицо его было изрядно помято многолетним настойчивым пьянством.

— Как это, нетуть? — То ли переспрашивая, то ли повторяясь, сказал плюгавый. — От ты, Варлам, и есть кулак, и твой кум такой же, да и все ваше племя, почитай, кулацкое.

— Ты, Вань, говори, говори да не заговаривайся. Ты от пьянки совсем разум потерял…, — ответил мужик, высказывавший свои претензии Правдину.

— Пусть говорит, — прервал Егор несогласного.

— Ты сам посуди, товарищ красный комиссар, людей на работу нанимает, обманывает их, измывается над ими. Сына моего Яшку побил. Нагайкой по лицу так звезданул, чуть глаза не лишил, шрам на всю жизнью останется.

— Да твой сын, — взревел Варлам, — такой же как и ты, ворюга и бездельник!

— Я может и бездельник, — отвечал плюгавый, — только людским трудом не наживаюсь и нагайкой лица не калечу, — со злостью и даже ненавистью парировал Иван.

Не успел ответить Варлам на Ивановы доводы, как из толпы кто-то прокричал:

— А че, прав Иван! — Словно тем самым дав отмашку, по которой собрание начало кричать, перебивая друг друга, махать руками.

Часть собравшихся кричала в защиту Ивана, другая — в защиту Варлама. Обстановка накалялась, того и гляди кинутся друг на друга, передавят, перегрызутся. Большая часть защищала Ивана. Каждый находил доводы в его поддержку. Не секрет, что большинство не любило Скоробогатова Варлама, да и других таких как он. По большей части оно не любило за их умение зажиточно жить. Впрочем, были и те, кому не нравилось, что нувориши смотрели на односельчан свысока, зачастую не замечая их как людей. Другие — за то, что те сумели прибрать к рукам мельницы, земли и прочую собственность убиенных помещиков, не разграбленных красными и белыми армиями и другими бандами, зачищающими всё пространство страны в смутные времена. Были и такие, кто видел в Иване собственную судьбу: алкоголика, неудачника или просто лентяя по всем правилам, искавшего в этом виноватых и успешно их находившего в помещиках, кулаках, в ленивой жене, в бездарных детях, в непогоде, в неплодородной земле. В общем, находились тысячи причин собственных неудач. Другая, меньшая часть, защищала Скоробогатова и таких как он, видя в большинстве смертельную угрозу.

Егор с удовольствием смотрел на перебранку. Единства сельчан не было, а это значит, добиться своей цели будет легче. Тем временем крестьяне осыпали друг друга все новыми и новыми упреками, вспоминали старые обиды. Бывало, что перепалка вдруг вспыхивала внутри одного из лагерей, но длилась недолго, затухнув, с еще большей силой накидывалась на противника. Женские вопли и плач перемешивались с мужскими угрозами и матом. Казалось, что все мировые проблемы, неразрешенные конфликты, негодование и злость собрались здесь, в деревне Дубинино.

Вдоволь насладившись результатами своей пылкой речи, Егор рявкнул так, что перекричал все людское негодование.

— Молчать. Хватит!

Собрание стало затихать, еще изредка огрызаясь воплями и поддевками, но, глядя на сурового комиссара, замолчало в нервном ожидании.

— В обвинениях друг другу вы здесь можете состариться. А нужного результата как нет, так и не будет. Я, как уполномоченный Советской властью, предлагаю назначить представителем нашей власти в Дубинино Ивана. Как твоя фамилия? — Обратился Егор к плюгавому.

— Неряхин, — закричали из большой толпы, опередив самого Ивана.

— Кто за то, чтобы представителем Советской власти в вашем селе был выбран Иван Неряхин, прошу голосовать.

Большая часть собрания вскинула руки, а несколько мужиков подняли обе руки, то ли в шутку, то ли в знак особого согласия.

— Большинство — «за», — огласил результаты Егор. — Влезай на подводу, — скомандовал он Ивану.

Неряхин неуверенно взобрался на телегу и, сгорбившись шахматным конем, встал рядом с Правдиным.

— Вот наша власть в лице Ивана, к нему обращайтесь со своими вопросами и сомнениями. Все революционные директивы, приказы и разъяснения нашей власти будут доводиться вам через него. Но это будущие дела. А сейчас предлагаю собранию признать следующих граждан кулаками.

Он достал из внутреннего кармана кожанки сложенный вчетверо листок и зачитал девять фамилий.

— Кто «за»?

Большая часть собрания, стоявшая напротив меньшей, подняли руки, все, кроме одного, того, кто за избрание Ивана тянул обе руки.

— Ну вот и хорошо, — подвел черту Егор, — документально оформим решение позже.

— Ну что, Колюша, предали тебя горлопаны? — Обратился Варлам к человеку, стоявшему в противоположном лагере и голосовавшему, как и большинство, за Неряхина. Все тоже большинство и назначило этого человека кулаком.

Толпа от него сразу же отступила, как от прокаженного, оставив бедолагу в одиночестве. А он продолжал стоять, понурив голову, меж двух непримиримых лагерей, будучи, в свою очередь, для тех и других чужим и ненавистным.

— И еще неувязочка у тебя, комиссар, — не унимался непокорный Варлам, — ты сына моего убиенного зачислил в кулаки.

— Значит, отвечать за сына твоего будет его жена, — жестко ответил Егор.

— При чем же здесь она?.. — возмутился Скоробогатов.

— А при том, что является наследницей кулацкого хозяйства.

— Не согласен я…

— Твоего согласия никто не спрашивал и спрашивать не станет. Односельчане признали тебя кулаком, если ты чего не понял, я тебе растолкую. Ты — враг Советской власти, середнякам и беднякам, а также Всемирной Революции, и шлепнуть тебя могу на этом основании тот же час. Я имею такие полномочия. Но я пока этого делать не хочу, мне нужно отправить хлеб на станцию. А если ты или еще кто, — оглядев меньшую часть собрания, — будут мне мешать, то навлекут на себя и свои семьи всю карающую силу нашей справедливой Советской власти.

— Да, если че, мы их спалим к чертовой матери, — встрял в разговор новоявленный начальник.

Большая часть собрания одобрительно зашумела, а Егор, похлопав Неряхина по плечу, добавил:

— Давай, товарищ Неряхин, наводи порядок в своем селе. Советская власть тебе в помощь будет.