Заметенные снегом

Нурлан Токсанов

Студентка четвёртого курса психологического факультета Салима по просьбе тёти Куралай расследует гибель её мужа, Ахмета Омарова, погибшего при странных обстоятельствах во время поездки в Милан. Группа казахстанских туристов в количестве девяти человек ездила на север Италии. Во время восхождения на Дуомский собор происходит, по мнению полиции, самоубийство. Однако супруга погибшего не верит в это.

Глава 5. Как Жанболат стал художником Жаном

Когда я пишу картины, я чувствую себя сумасшедшим. Единственное различие между мною и сумасшедшим в том, что я не сумасшедший.

Сальвадор Дали

Карина ждала удобного момента, чтобы встать и устремиться к своему супругу. Теперь, когда треволнения страшного по напряжению рейса остались позади, можно расслабиться и подумать о весёлом путешествии на лыжах. Тут Салима напряглась и вспомнила, что Алтай употребил какой-то другой термин. Точно, он назвал это фрирайдом, freeride, типа, свободной ездой. Для этого используются особые лыжи. Когда Салима заявила, что у неё нет не то что фрирайдовских лыж, но и простых, то Алтай попросил на этот счёт не заморачиваться. Всё будет окей, ноу проблема, мол.

В багаже, стало быть, имеется один комплект и для неё самой. Щепетильный Алтай по просьбе Куралай создал для неё идеальные условия. Обещал, что та не будет иметь проблем, она и не имела. Даже лыжи её понёс сам.

Салима не ведала о новых веяниях в горнолыжном спорте, имея о нём самое отдалённое представление. На лыжах стоять она умела, даже хорошо бегала классическим способом.

Ну ладно, посмотрим на эти лыжи после.

Ещё пара минут, и все пассажиры вели себя так, как будто ничего не произошло. Разве что более возбуждённые голоса при разговорах по телефонам, да рассказы о том, как несколько раз пилот не мог приземлить свой воздушный корабль. Причём, количество у всех варьировалось: от трёх до семи. Ну, как говорится, у страха глаза велики. Да и преувеличить опасность момента после того, как он уже завершился, — святое дело.

Конечно, с лыжами-то разобраться будет несложно, и скатиться с горы тоже можно попробовать. Но вот что делать с полупризнанием Карины — это вопрос уже не простой. Йогиня может невинно похлопать глазами и сказать, что просто испугалась возможного крушения и наговорила в состояние эксцесса, то есть аффекта, вам, конечно, это виднее, разных глупостей. А кольцо? Что кольцо? Неужели вы верите во всякую мистику? Вот и я не верю. Это просто химия, кожа у меня такая. Какое такое проклятье? Вы меня с кем-то путаете!

Салима задумалась. С серебряными кольцами и их почернением ей доводилось иметь дело. У её однокурсницы Маржан она однажды приметила такое вот колечко. Тогда сказала ещё ей, ведь ты обычно носишь золото. Маржан отвечала: подружка попросила поносить. Оказывается, та гадала у одной старушки, а потом проснулась утром, и что ты думаешь? Та сторона кольца, которая соприкасалась с простыней, осталась светлой, а вот внешняя — почернела. И никак подружка не могла его отчистить. А ты ведь сама знаешь, Салима, что на мне все кольца очищаются, а почему, и сама не знаю, но факт есть факт, и все знакомые об этом хорошо осведомлены, поэтому и несут свои украшения после очередного наложения порчи или проклятия. При этих словах Маржан улыбнулась. Это самое кольцо Салима видела после, — стало светлым, и однокурсница вернула его непутёвой подруге. Тогда ещё зашёл разговор о том, что в Америке больше принято носить белое золото, а к серебру они равнодушны. Тут уже в ход идут разные традиции и каноны. Что же получается, — серебро более подвержено людскому психологическому воздействию? Недолго и самой в мистику скатиться, а это не дело, хватило уже сумасшедших признаний Карины.

В волосах Ричарда явно сегодня прибавилось седины, но всё равно выглядел англичанин эффектно и победительно. Личную жизнь его покрывала завеса тумана. Ещё в начале Салима планировала побеседовать с каждым участником поездки, но в виду сложившихся обстоятельств, возможно, такая надобность отпадёт. Однако Ричард был интересен сам по себе. Наверняка такой импозантный мужчина может рассказать много чего интересного. Одежду его отличал явный демократизм, что свойственно западным людям. Человек, одетый в простую джинсовую пару и видавшие виды кроссовки, зачастую имеет в банке сумму с шестью нулями, а то и больше. Нашим нуворишам к этому ещё идти и идти. Кроме того, такого понятия, как понты, ещё никто не отменял. Салима вздохнула: в сравнении с Ричардом наши богатеи явно проигрывали.

Англичанин поймал взгляд Салимы и широко улыбнулся. Ширину улыбки, несомненно, увеличивал факт чудесного спасения, но и в обычной жизни наверняка он всегда так вот и улыбается, всеми тридцатью двумя зубами, белыми, как тот же снег, только что выпавший на восточно-казахстанскую землю. Он уже доставал с полки свою внушительную сумку со своими заморскими вещами и причиндалами. Интересно было бы взглянуть на её содержимое.

Айым ласково прощалась со всеми. В который раз Салима посочувствовала нелёгкому труду стюардесс. Каждый полёт для них — суровое испытание. Хорошо, когда оно заканчивается удачно, как сегодня. Некоторые участники рейса, наверное, зареклись летать на самолётах.

Ну что ж, за время полёта она уже изучила состав своей группы, а самое главное, неожиданный сюрприз стихии обернулся для неё огромной удачей: у неё появился подозреваемый, точнее подозреваемая. Жаль, что чистосердечное признание оказалось не совсем полным, но ничего, она никуда не торопится. Кроме того, не хотелось бы травмировать психику любимой тёти сырыми, ничем не подкреплёнными обвинениями. Но они должны появиться. В этом девушка нисколько не сомневалась.

Стихия бушевала не только в воздухе, но и на земле. Люди поспешно забегали в терминал прибытия. Алтай, как и все, довольный благополучным приземлением, благодушествовал. Вся одежда на нём выглядела добротной и новенькой. Что интересно, в ней отсутствовал чёрный цвет. Светло-коричневые крепкие ботинки, тёмно-синие джинсы, яркая красная куртка, спортивная шапочка в кремово-жёлтых тонах. Можно не сомневаться, что и под джинсами взгляд какого-нибудь назойливого досмотрщика наткнулся бы на фривольные боксеры небесно-лазурного цвета.

— Хорошеет город, видали, какой терминал отстроили? — радовался Алтай — Само здание аэропорта, построенное в прошлом веке, несколько раз реставрировали. Оно такое небольшое, но уютное. На первом этаже магазинчики разные, туалеты чистенькие с сушкой для ног. Там в одном углу даже автомат с газированной водой стоит, красная такая будка, как будто из советских времён вынули, прикольный.

Вся их группа стояла вместе и смотрела на бессмысленно крутящуюся чёрную транспортерную ленту. Багаж новоприбывших пассажиров ещё выгружался из грузового отсека, за окнами терминала «Б» бушевал настоящий буран. Людям даже страшно было подумать, из какого ада они только что спустились на грешную землю. Но — всё в прошлом.

Наконец на ленте показались разномастные чемоданы, большие и маленькие рюкзаки, разновеликие коробки, перевязанные верёвками и ленточками, а среди прочего и продолговатые свёртки, в которых покоились лыжи и палки для фрирайда.

Карина предоставила возню с багажом мужчинам, а сама отошла к окну и молча вглядывалась в снежную пелену. Никто лучше Салимы не понимал в эту минуту женщину. Её красивое волевое лицо с упрямым подбородком казалось отрешённым. Она словно медитировала на снежинки, хаотически кружащиеся над аэропортом, и не обращала ни малейшего внимания ни на Салиму, ни на других людей.

Кайсар же с Робертой словно сошли с ума. Ещё в салоне зависшего по непредвиденной причине самолёта они обнимались как в последний раз, а теперь, когда всё страшное оказалось позади, они и вовсе не размыкали крепких объятий. Рослый буровик время от времени приподнимал знойную итальянку, и та громко визжала. Не будь инцидента в небесах, люди вокруг укоризненно поглядели бы на излишне пылкое проявление любви, но теперь всё стало иначе. Наоборот, во взглядах пассажиров, сроднившихся во время смертельно опасного рейса, читалось явное одобрение. Не говоря о том, что мужчины бешено завидовали Кайсару, сумевшему подцепить такую горячую девку.

А та и впрямь выглядела красоткой из глянцевого журнала мод. Распущенные волосы золотистого цвета, чуть припухлые чувственные губы, обворожительные светло-карие глаза, красиво подведённые брови, щёчки с приятными ямочками. Она была в тёплой куртке с откинутым капюшоном, через которую виднелась упругая грудь в мягкой шерстяной кофте. Мужчины рядом невидимо и неслышно скрежетали зубами, распаляя себя мыслями о том, какова на ощупь эта дивная плоть, которой владеет высокий грубый мужлан с короткой причёской и длинным шрамом через левую щеку. Тот же горделиво вздымал мужественный подбородок и, как будто издеваясь над окружающими его самцами, что-то всё время жарко нашёптывал на ушко своей итальянской подружке.

Юный Максат теребил шевелюру и молча, как загипнотизированный, смотрел на змейку транспортёра, приготовившись, словно тигр из засады, наброситься на свою добычу и утащить её в укромное место. Часть добычи в виде огромного чемодана уже покоилась возле его правой ноги, но предстояло ещё несколько подобных бросков по извлечению искомых вещей. Бледное лицо сильно контрастировало с чёрными волосами. Салима знала, что парень — чрезвычайно способный. Вид имел флегматичный, но при этом думал быстро и лучше всех в школе решал математические задачи. Вплоть до того, что начал выезжать и на международные олимпиады, борясь за первое место с россиянами, американцами и китайцами.

Впрочем, удивляться не приходилось. Алтай и сам в своё время увлекался точными науками и хорошо знал и физику, и математику. Затем устроил сына в престижную алматинскую школу, которая добавила парню и знаний, и умений. Так что Максат быстрее отца решал заковыристые задачки с изюминкой, что стало вечным поводом для шуток со стороны Карины, подначивавшей мужа.

Кроме того, сам сын удивил асфальтного казаха Алтая тем, что самостоятельно выучил родной язык. У родителей же с этим имелись большие проблемы. Конечно, они умели переброситься парой-тройкой словечек, но не более того. Так что Алтай по-своему уважал даровитого сына.

Художник Жан, так его привыкла называть про себя Салима, снял меховую канадскую куртку и держал её в руках, хотя, не сказать, что в здании Терминала стояла несусветная жара. А может, пребывал в состоянии мистического транса, кто его знает. Ещё пять лет назад он даже не знал, как разводить краски или подойти к мольберту, не слышал ни об одном направлении не только современной, но и классической живописи. И он, и его жена работали простыми бухгалтерами, Жан — на фирме полный рабочий день, а Гульнара закончила экстерном соответствующие курсы, получила сертификаты и брала на дом разные заказы.

Как-то удалось устроиться на постоянную работу в строительную компанию, но шеф оказался пронырливым скупердяем и действовал по хитрой схеме: брал людей на испытательный срок, выжимал из них соки, а затем избавлялся, стараясь при этом не заплатить обещанных денег за выполненную работу. Гульнара плюнула на все эти махинации и брала заказы только от проверенных людей. Денег поменьше, зато и от хлопот подальше. Вклад в беби-бум страны внесли они скромный, заведя лишь одну дочь Динару, учившуюся в Satbayev University, как ни странно, на нефтяника.

Жан и Гульнара по-своему убеждали её лучше подумать о выборе. Разве не видишь, как мы с мамой в 1С работаем? Нынче время айтишников, научись какому-нибудь Питону или С-шарпу и в ус себе не дуй. Какой ещё ус, обижалась Динара, нет у меня никаких усов. Да это я так, фигурально, кипятился Жан, сейчас же время искусственного интеллекта, Илона Маска и прочих технологических прибамбасов! Но дочка в карман за словом не лезла, апеллируя к родительским генам, в которых, как назло, нет ни одного научного или технического, кроме бухгалтерского, и что у неё по этой причине нет ни малейшей тяги к алгоритмам и языкам программирования. Между тем в нефтянке можно неплохо где-нибудь устроиться, желательно в иностранной компании, потому что там отсутствует гендерный шовинизм как класс, и появится возможность безбедно жить.

На этом меркантильном моменте родители теряли аргументы, поскольку возразить дочке не могли. Да, люди вокруг, конечно, не все, но как-то могли устраиваться. К девяносто первому, последнему году существования советской власти выстроилась своя иерархия, а теперь образовалась новая. Жан застал то время совсем молодым человеком, но хорошо помнил, что на верху пищевой цепочки тогда царили партийные бонзы. У них имелись комфортные дачи, четырёхкомнатные квартиры в лучшем районе города, продуктовые заказы с дефицитными товарами и прочие разные льготы. Но и спрос с них тоже был суровый. Чуть что, клади партбилет на стол со всеми вытекающими. Во времена Сталина так и вообще могли расстрелять к такой-то матери. А вот Брежнев относился к людям мягче, расслабленней как-то, ну, соответственно, и застой случился.

В то время потолком являлась зарплата в пятьсот рублей. Конечно, шахтёрам платили побольше, да разные подпольные мафиози тоже зря время не тратили. Писатели, писавшие в духе соцреализма, на жизнь не жаловались, Кто ещё? Певцы разные, музыканты, композиторы, а ещё художники. Простой шофёр при любой власти будет вставать в пять, глотать чёрный чай или кофе, зажёвывать бутерброд и вперёд на смену, но есть и богема, для которой обычный закон не писан.

Жан не думал-не гадал, что попадёт в эти высокие сферы. А получилось и сложно, и просто. Как-то случилось ему захворать: то ли простудился, то ли подхватил какой-нибудь ещё неизвестный науке коронавирус, короче, произошло это ещё до времён великой пандемии. Целый месяц провалялся, голова болела, жар, потом лёгкие чуть не выхаркал. Вроде утром проснётся, всё нормально, — наконец-то выздоровел! Затем встаёт, и вдруг откуда ни возьмись возвращается кашель, поднимается к обеду температура, и всё по новой. Неужели навсегда это со мной, задумался Жан. Тьфу-тьфу, оказалось не навсегда. Во время болезни сны разные начал видеть. И один сон всё не отставал от него. А снилось Жану, что держит он в руке ни много ни мало, а кисточку, и работает при этом не простым маляром, а самым что ни на есть художником, — картины красивые пишет. Да что ты будешь делать! Даже в школе он не отличался особой тягой к выпиливанью по дереву лобзиком да художественной живописи. Но сон не отставал, словно требовал чего-то от несчастного больного.

И тогда Жан наконец решился. Дал дочке денег, вернее, перевёл на телефон и велел купить в магазине краски, кисточку, мольберт. Динара недоумённо взглянула на него, но ничего не сказала, решив, что болезнь слегка повредила умственные способности отца. Тот же только взъерошил лохматую голову. Волосы его росли быстро, а в парикмахерскую он за время болезни, естественно, не наведывался. Кстати, потом он туда вовсе перестал ходить и специально отращивал свою шевелюру. «Там ещё спроси, что понадобится начинающему художнику, скажи, в школе требуют», — добавил он, всё-таки стесняясь своего неожиданного порыва. Как будто обществу есть какое-то дело до его скромных покупок.

Через некоторое время из магазина перезвонила дочка и потребовала дослать ей на карточку денег. Оказалось, что путь к искусству не такой уж дешёвый: понадобились разные разбавители, грунты, маслёнки, холсты, а кроме того, какой-то неведомый и загадочный мастихин. Мастихин? Это что ещё за зверь, переспросил Жан, послушай, дочка, не обманывает ли тебя продавец? Сама знаешь, что в погоне за наживой они готовы сплавить всё, что под руку подвернётся. Нет, папа, отвечала неугомонная дочка, продавец говорит, это такая лопаточка для нанесения грунта и смешивания красок на палитре. И что, без этого мастихина художник не может обойтись? Нет, твердила дочка, ты знаешь, папа, говорят, что она может даже кисть заменить! Короче говоря, обошёлся набор юного художника в кругленькую сумму. Но что делать? Лучше пожертвовать десяткой-другой тысяч тенге, чем каждую ночь мучаться кошмарами. Динара сказала, что это ещё самый минимальный набор, а потом стала с интересом наблюдать за действиями отца.

Жан, в то время, кстати, он не называл себя Жаном, а являлся полновесным Жанболатом, задумчиво начал перебирать вещи, затем собрал мольберт, водрузил на него холст (папочка, это самый дешёвый, а лучшие холсты — во-первых, льняные, а во-вторых, бельгийские. Нет ничего лучше, чем хороший льняной холст!), повертел в руках кисточки и уставился на тюбики с масляными красками как баран на новые ворота. На помощь опять пришла любимая дочурка. Но перед этим завернула неправдоподобно чистенькую палитру пищевой плёнкой, пояснив хлопающему глазами отцу, что так её легче будет потом отмыть. Вот эти кисточки из щетины мне порекомендовал продавец, говорит, хуже впитывают в себя краску, от щетины больше текстурности и пастозности, что бы это не значило. Ещё масло ведь очень густое, а щетина с этим хорошо справляется. Синтетические кисточки тоже нужны, но они быстро портятся. Папа, живопись — это очень дорогое удовольствие, между прочим. Я взяла всё по минимуму, и то дороговастенько получилось!

— Что тебе еще там продавец наплёл? — хмуро спросил Жан, которому затея заняться живописью уже не казалась такой плодотворной и радостной.

— Сказал, что масло прощает ошибки, можно соскрести, перекрасить, вернуться заново.

— Прощает оно, — проворчал Жан, но продолжал внимательно наблюдать за манипуляциями дочки с красками.

— Продавец ещё сказал, что юный художник только со временем поймёт, какая гамма цветов ему больше по душе и выберет себе самого лучшего производителя. Сначала ограничимся наборов из шести цветов. Представляешь, есть такие фирмы, один тюбик которых может стоить несколько десятков тысяч тенге!

«Юный художник», забыв про болезнь, с напряжённым видом выслушивал сентенции дочки, поднабравшейся знаний у всеведущего продавца.

Дочка взяла в руки тюбик с золотистой охрой и выдавила немного краски прямо на палитру. То же самое проделала и с остальными тюбиками. «Во-первых, папочка, — сказала она уверенным голосом, — белила для тёмных и для белых цветов надо располагать в разных концах палитры. А потом уже, как душа подскажет. Представляешь, бывают художники, которые какой-нибудь цвет, например, оранжевый, вообще никогда не используют! На палитре профессионала можно найти такие оттенки, которые и в жизни-то редко встретишь! Главное, запомни, что тень и свет — это разные цвета, остальное — техника… Вот эти маслёнки тебе тоже понадобятся. В них будешь макать кисточку. Две — потому что есть тёмные цвета, а есть светлые, или холодные и тёплые».

И надо же, Динара сама, следуя инструкции, приготовила оба, так сказать, раствора. «Ну вот и всё, — заявила она, — в принципе, можешь приступать».

Жанболат с ошалелым видом взглянул на дочку, вдел большой палец в круглое отверстие палитры, ухватился за неё поудобней и нерешительно взялся за первую попавшуюся кисточку. Затем ткнул её щетиной в приглянувшуюся краску и нанёс первый в своей жизни мазок на закреплённый на мольберте холст. «Папа, — возмутилась дочка, — ты даже эскиз не нанесёшь? Ведь для этого я и взяла карандаши! Но можешь и кисточкой, говорят, это даже лучше! Обмакни её в ультрамариновую краску, она лучше всего подходит для начала».

Но внезапно её отец почувствовал странную тёплую волну в груди и непонятное, не изведанное им ранее вдохновение охватило его. Никогда он не испытывал подобного чувства, для работы в 1С с расчётами по дебету и кредиту ничего этого ему не требовалось, знай, заноси нужные цифры и нажимай на выученные наизусть кнопки, дальше искусственный разум сделает всё сам. Но тут… Его абсолютно не пугал белый холст. За первым мазком последовал второй и третий, он по наитию начал смешивать в центре разные цвета, появлялись совершенно невообразимые оттенки. Жанболат начал входить во вкус. Он отходил от холста, прищуривался, как будто целился в невидимую для других цель, снова подходил и наносил всё новые мазки. Он весь испачкался с непривычки краской, даже умудрился измазать волосы, от чего те приобрели фантастические оттенки.

Динара то выходила из комнаты, то снова входила, изумлённо глядя на отца. Впервые он предстал перед ней в таком облике, — облике творца и созидателя.

Наконец он закончил свою работу, и дочка взглянула на первую в жизни картину своего открывшегося в иной ипостаси отца. Удивлению её не было предела. Точно также поразилась и пришедшая домой Гульнара. Во-первых, это было очень красиво, а во-вторых, абсолютно непонятно. В смешении красок каждый видел что-то своё: кто-то звёздное небо, кто-то поле, утопающее в фиолетовых и голубых цветах, кто-то — чудесный подводный мир с диковинными, неизвестными науке океанскими созданиями.

Однако самое интересное произошло на следующий день. Гульнара, мучающаяся последние годы мигренью, проснулась абсолютно здоровой, что привело её в полнейший восторг и заставило задуматься, от чего же она выздоровела. Таблетки те же, питание то же самое, даже распорядок дня остался рутинным, ни на пунктик не отклоняющийся от обычного. Единственная разгадка, как ни крути, заключалась в таинственном смешении красок её изученного вдоль и поперёк мужа, пребывавшего доселе в летаргии тяжелой болезни.

Через некоторое время Жанболат уже начал сам выбирать холсты и грунтовать, научился разбираться в смешивании красок (узнал, наконец, что такое розовый ультрамарин), разных разбавителях, лаках и прочих «двойниках»-«тройниках», а также в разнообразнейшей номенклатуре кисточек, словом, стал настоящим фанатом живописного дела. Но ту первую картину на грубом холсте, принесённом дочкой, он хранил и поклялся никогда её не продавать.

Критики вознесли его работы до небес, по-разному определяя новаторский стиль. Склонялись к тому, что, скорей всего, это абстрактный импрессионизм, но с каким-то совершенно необычным подходом. Пикантность придавал тот факт, что картины Жанболата, теперь уже Жана, действительно, обладали исцеляющим эффектом.

Так, неожиданно для всех, Жан стал модным художником, что, в дополнение ко всем приятным вещам, приносило теперь их маленькой семье немаленький доход со всеми вытекающими из этого бонусами. На одной из проводимых в южной столице выставок Жан и познакомился с Алтаем, любителем новейших веяний в искусстве и живописи, который приобрёл у художника несколько особенно полюбившихся ему и Карине картин. Затем они подружились, и Жан вошёл в круг близких друзей Алтая и покончившего по официальной версии самоубийством Ахмета Омарова…

Этой же компанией ездили они и в Милан, а теперь вот сюда, в заснеженные леса Оскемена. За исключением одного человека, — погибшего бизнесмена Ахмета Омарова. Судя по всему, одна Карина догадывалась об истинном статусе Салимы. Поэтому и прибежала к ней в салоне самолёта, — тогда женщине показалось, что они погибнут, и причина тому никто иной, как она сама. Да, поведение толстосумов всегда непредсказуемо. Как сказал Скотт Фицджеральд Хемингуэю: «Богатые люди не такие, как мы». На что тот ответил: «Да, они богаче». У богатых на всё есть своя ответка миру. Для одежды — высокопрофессиональные портные, для поездки на автомобиле — отличные водители, для утех тела — экскортницы или экскортники, а для души — психологи. Надо же кому-то поплакаться в жилетку, хотя бы подражая героям голливудских фильмов, где за каждым чихом бегут к такому вот человечку, который сумеет объяснить, как исправить что-нибудь в супружеской жизни или избавиться от лёгких уколов совести за то, что кинул на крупную сумму лучшего друга. На всё есть нужные специалисты, которые отполируют твою загородную виллу и очистят, если надо, заплесневевшую совесть. А картины? Картины тоже годятся, если они ещё обладают и исцеляющими свойствами.

Сейчас Жан и Гульнара тоже не отрывали глаз от багажной карусели, выискивая свои чемоданы и свёртки с лыжами. Вряд ли он захватил с собой мольберт и кисти, подумала про себя Салима, хотя кто его знает, места здесь чрезвычайно живописные. Есть и горы со снежными шапками, и величественные леса. Почему бы не изобразить упитанного медведя, разбуженного докучливыми лыжниками и ринувшегося за ними в погоню по непаханой снежной целине? Ах да, у него стиль не классический. Медведя узнать будет совершенно невозможно, но как там говорил Пикассо: «Я не рисую собаку. Я рисую картину». Но художнику любая поездка идёт только на пользу, мозг его впитывает новые впечатления, пейзажи и людей, которые неожиданным образом выплывут в каких-нибудь сюжетах.