Фельдмаршал в бубенцах

Нина Ягольницер, 2023

Слепой оружейник-подмастерье Пеппо по нелепой случайности становится обладателем старинного колдовского артефакта. И без того несладкая жизнь подростка стремительно катится под откос, ведь за обладателем всесильной вещицы охотятся сразу трое: парализованная герцогиня, жаждущая излечения, инквизитор, стремящийся насадить в мире новую веру, и полковник, ставший жертвой магического артефакта и твердо намеренный его уничтожить. Но Пеппо не спешит расставаться со своим проклятием. Ведь, возможно, это его единственный шанс вернуть давно утраченное зрение.

Глава 4

Невеста на мосту

Алонсо в самом лучезарном настроении шагал по кривому переулку. Дядя отпустил его аж до завтра, с утра перепало несколько монет, Риччо вернулся живой и невредимый — жизнь цвела если не розами, то всяко незабудками, и печалиться было не о чем.

Проходя мимо лавки Барбьери, мальчуган услышал знакомый приветливый голос:

— Алонсо! Ишь, гордый, идет — не здоровается!

Малыш обернулся — на крыльце лавки стояла Росанна.

— Спешишь, милый? Зайди на минутку, погляди, чем угощу!

Его не пришлось уговаривать. Уже через несколько минут он сидел позади прилавка, почти набожно надкусывая пирожок. Росанна с улыбкой потрепала мальчика по взъерошенным волосам:

— Вкусно?

— Объеденье!.. — пробормотал Алонсо с набитым ртом.

Несколько минут лавочница неторопливо возилась у мешков, то и дело не без умиления поглядывая на малыша. Алонсо тем временем дожевал и уже подбирал крошки с одежды.

— Еще хочешь? — ласково спросила девушка. Ребенок застенчиво потупился:

— А тебя батюшка не заругает?

Но Росанна только отмахнулась:

— Будто он считает! Я сама их пеку. — Протянув Алонсо второй пирожок, лавочница задумчиво постучала пальцами по прилавку. — Кстати, как поживает Риччо? Он поранился несколько дней назад и с тех пор не заглядывал.

Алонсо энергично покивал головой:

— О, он здоров! Я только ночью его видел.

— Ночью? А ночью-то тебе чего не спится? — Светло-карие глаза Росанны удивленно округлились, а мальчик смешался:

— Ну да, я же слуга. Бывает, и ночью чего надо. Воды там, ну, огня… Еще чего-нибудь…

Он окончательно смутился, однако девица не стала расспрашивать, лишь сокрушенно сдвинула брови:

— Как о Риччо ни вспомню — так сердце не на месте. Он так одинок. Как это ужасно! Наверное, невыносимо быть совершенно одному на свете.

Алонсо на миг отвлекся от пирожка и возмущенно вскинул глаза:

— Эй, а вот не надо! Вовсе он не один на свете! Я что ж ему, не друг?! Так, соломы охапка? А у Риччо ведь еще один друг есть, военный, у важной госпожи служит. И вообще мужчин жалеть негоже!

Росанна примирительно покачала головой:

— Не сердись. Конечно, ты друг. Просто ты еще мал, куда Риччо с тобой о своих бедах толковать? Да он и с другими, небось, не слишком откровенен. — Девушка вздохнула уже совсем горестно. — Скрытный, как лесная тропка. Где там знать, что у него на душе…

Алонсо запихнул в рот остаток пирожка, встал и, запрокинув голову, сурово воззрился на лавочницу:

— Это я мал? Это Риччо скрытный? Это от вас, девчонок, он скрытный, а у нас с ним мужская дружба, и от меня у него секретов нет! Не веришь? — прищурился он.

А Росанна с сомнением приподняла брови, лукаво прикусывая губу.

* * *

Кухарка Филомена служила герцогине уже почти двадцать лет и четырнадцать из них безраздельно верховодила на кухне. Она неистово гордилась особым положением при особе синьоры и старалась поразить каждого, кто садился за господский стол, а посему закупку провизии не доверяла никому. Кухарку герцогини Фонци знали везде: и в лавках, и на рынке, и в рыбных рядах у порта, куда ежеутренне привозили свежий улов. Она была придирчива и требовательна до зубовного скрежета, но никогда не торговалась и неизменно получала лучшее, что продавали в Венеции.

Этим утром Филомена не взяла с собой лакеев, поскольку рассчитывала пройтись по лавкам, торгующим диковинными приправами с Востока, и тягловая сила ей была без надобности. Тщательно припрятав кошель и надев свежий чепец, она вышла из особняка и чинно зашагала вдоль канала. Настроение было самое приподнятое: покупка приправ казалась Филомене чем-то вроде таинства. Безмерно уважаемый ею доктор Бениньо поведал, что многие заморские ароматические изыски обладают целебными свойствами, и даже снабдил кухарку списком таковых. Следить же, как лавочник бережно отмеряет в сияющей медной чашечке какой-нибудь пряно пахнущий порошок с мудреным названием, да еще и авторитетно вещать о его свойствах было для Филомены сущим упоением.

Она уже дошла до первого моста, когда ее окликнул робкий голос:

— Почтенная донна… Простите за дерзость…

Филомена обернулась: к ней спешила взволнованная девица самого благочинного вида. Она нервно мяла что-то в руке.

— Донна… Вы, часом, не служите в доме ее сиятельства герцогини Фонци? — Девушка вспыхнула, и Филомена заметила, что глаза ее слегка красноваты, словно от слез.

— Я кухарка, — весомо ответила она, но тут же спросила мягче: — У тебя что-то стряслось, детка? Обидел кто?

Герцогиня Фонци слыла благотворительницей, и плачущие люди, обивающие порог черного хода, были Филомене не в новинку.

Девица покусала губы и тихо спросила:

— Вы знаете шотландца Годелота? Он у ее сиятельства в охране служит.

Кухарка начала догадываться, о чем пойдет речь, и слегка нахмурилась:

— Я в доме всех знаю, милая.

Девушка же всхлипнула:

— Донна, он жених мой… Скажите, умоляю, с ним все ладно? Несколько дней, как на встречи не приходит. А солдаты… У них служба превратная, всякое случиться может.

Филомена покачала головой, взяла девицу за локоть и отвела к ограждению канала.

— Вояки… — проворчала она. — Эх, милая, нашла ты по кому всхлипывать! Руки-то не ломай, все с твоим ухажером в порядке. Кабы еще ветер в голове кто унял… У нас тут кой-чего приключилось, видно, командир его не отпускает. Но ты не горюй. Если чего передать надо — ты скажи, я ему ум-то на место вправлю.

Девушка отерла уголки глаз:

— Спасибо вам, донна. Только вы о нем дурно не думайте. Он честный парень, правда!

Морщины на лбу Филомены вдруг разгладились, и она почти материнским жестом провела по плечу девицы жесткой ладонью.

— Да я-то дурного и не думаю, детка, — проговорила кухарка неожиданно теплым тоном, в котором звучала печаль. — Свой-то был, единственный. Восемнадцати лет не сровнялось, как на войне сгинул. Спасибо герцогине, благодетельнице, тело разыскать помогла да погребение оплатила, все как у людей. Хоть есть куда пойти, сердце выплакать. А жених твой у нас промеж всех молодой самый. Больно мне за него. С головой парнишка, а туда ж нелегкая понесла, в военные.

Девушка вдруг умолкла, побледнела, а глаза снова налились слезами, на сей раз вышедшими из берегов и обильно потекшими по гладким щекам.

— Все в руце Божьей… — прошептала она. — Донна, прошу вас, письмецо передайте.

Она разжала влажный кулак и подала кухарке смятый клочок бумаги, запечатанный воском дешевой свечи. Филомена уложила записку в карман и кивнула:

— Передам, милая. Не плачь. Зря я тебя тут застращала, каждому своя судьба. Вон, Клименте — мой ровесник, поди, а жив-здоров, хоть с молодых лет в солдатах. Ступай. Все передам честь по чести, не тревожься.

Девица еще сумбурно и сбивчиво благодарила, а Филомена уже зашагала дальше с видом глубоко занятой особы, которой вовсе не до пустопорожних трелей. В горле вставал тошнотный ком, грозящий вновь выплеснуть задремавшее было горе, а плакать на людях кухарка не позволяла себе ни при каких обстоятельствах.

* * *

До вечернего построения было полно времени, и Годелот знал, что перед караулом нужно несколько часов поспать. Но голова, казалось, шла мелкими трещинами от переполнявших ее мыслей. Вдобавок подступало граничащее с ужасом смятение, затоптавшееся где-то в дебрях последних часов.

Всего-то в полдень он сменился с поста и за это время успел проникнуть в кабинет личного герцогского врача (за что свободно можно было огрести порку до полусмерти), пригрозить ему расправой (и тут о возможной экзекуции проще было вовсе не думать), а также получить ворох сведений, обрушившихся на него, как ледяная вода из вдруг лопнувшего бочонка.

Спустившись на первый этаж и нырнув в спасительную полутьму помещений для гарнизона и прислуги, шотландец стремительно шел к своей каморке, как вдруг услышал строгий оклик:

— Эй, служивый! Поди-ка сюда, разговор есть!

С трудом продравшись сквозь хаос своих размышлений, Годелот обернулся: в конце коридора у малой кладовой высилась дородная фигура кухарки.

— Донна Филомена? — Шотландец с легким недоумением шагнул навстречу женщине. Обычно она почти не замечала новобранца, все так же сухо кивая при встрече, но сейчас надвигалась на него с видом хмурого неодобрения. Чем он не угодил особе, с которой мог не встречаться по нескольку дней?..

А кухарка подошла вплотную и остановилась в неярком кругу висящего на стене фонаря:

— А ну, поди сюда, — сурово повторила она, хотя в том уже не было нужды. — Ты чего себе удумал, а?

Годелот ощутил, как камиза разом взмокла и прилипла к спине. Откуда Филомена… именно Филомена… уже знает о его эскападе?

А женщина подбоченилась:

— Ну, хорошо, все понять можно. Командир у вас, прямо скажем, не сахар, господи прости. Но если он-то, ирод глазастый, спуску не дает — так что ж? Скороход-то герцогский помер, что ли? Али трудно невесте пару строк черкнуть да мальчишке мелкую монету сунуть? Он враз бы сбегал да весточку снес. Так нет же, сидим, с Карлом девок обсуждаем, покуда бедняжка глаз не осушает!

Годелот моргнул. Потом снова. Но ничего не изменилось: Филомена все так же стояла напротив, сверля его осуждающим взглядом и явно ожидая объяснений. Шотландец откашлялся, лихорадочно соображая, какой ответ сойдет за правильный, а кухарка вдруг выпростала из складок фартука клочок бумаги и сунула ему в руку:

— Вот! Постыдился бы! Сама пришла с письмом, бледная, что твой фарфоровый кувшин! А ты глазами на меня не хлопай! Ступай да придумывай, как виниться будешь! Гляди, служивый, девица-то собой справная, до такого товара мигом другой купец сыщется! Ишь!

И с этим уничтожительным возгласом кухарка зашагала прочь, не опускаясь до выслушивания оправданий и оставив совершенно озадаченного Годелота стоять под фонарем.

Секунды две или три шотландец смотрел Филомене вслед, а затем оглядел порядком измятую записку и нахмурился.

Мак-Рорки, и отец, и сын, пользовались успехом у прекрасного пола, но невесты у Годелота никогда не бывало. Вероятно, кухарка попросту ошиблась и письмо адресовано кому-то другому, тем более что никаких имен на нем не значится… Но выяснить это можно лишь одним способом. Заинтригованный шотландец, недолго думая, сорвал печать и развернул послание.

Трудно сказать, чего он ожидал от этой невзрачной бумажки, но отчего-то все равно ощутил холодок разочарования. Письмо явно предназначалось не ему. Оно было написано незнакомым кокетливым почерком, настолько явно девичьим, что не хватало лишь виньетки из незабудок в уголке. Под стать было и содержание. Письмо заключало лишь одну фразу: «Там же, где расстались, в тот же день, в то же время. П.».

Годелот дорого бы дал за то, чтоб это «П» означало имя его друга, но следовало признать: кто-то из его молодых соратников ждал весточки от некой Паулы или Патрисии, а Филомена по непонятной ассоциации передала записку ему, одинокому олуху.

Шотландец досадливо сунул письмо в карман и зашагал к своей двери, твердо решив перед ужином выведать, кому же оно было адресовано.

Однако вскоре решимость дала заметную трещину. Полулежа на жесткой койке и безуспешно пытаясь заснуть, Годелот чувствовал себя, словно запертый в улье человек, которому велели переловить руками всех пчел и рассадить по отдельным корзинкам. Откровения доктора Бениньо переплелись в причудливый узел, где не найти было отдельных нитей, а намерение искать хозяина загадочного письма обрисовало отчетливую перспективу прослыть дураком и сплетником.

Снова вынув записку, Годелот мрачно уставился на изящно выписанные буквы. По словам Филомены, девица принесла послание сама. Но кухарка была вовсе не глупа, пустой болтовни не жаловала, а поэтому едва ли всучила бы письмо первому попавшемуся солдату.

«П». А вдруг это снова одна из вечных уловок его неистощимого на выдумки друга? В конце концов, кто-то же читал для него письмо самого Годелота. Быть может, у Пеппо появилась девушка? В сущности, отчего бы и нет… Парень он видный, хоть нрава и несносного, а в его слепоте есть даже своя особая закавыка из тех, которые на удивление по душе девицам. Это странное племя ведь везде ищет сложностей.

«Там же, где расстались». Вот это совсем легко ложится в строку. Они с Пеппо расстались у моста Санта-Кроче, в среду, после девяти утра. И кстати, среда уже завтра.

Шотландец нахмурился и повертел письмо в пальцах. А если это ловушка? Кто знает, где леший сейчас носит полковника и что его превосходительство в очередной раз замышляет? К примеру, этой ночью Годелот снова назначен в караул, хотя с предыдущего ночного поста его сняли. Видите ли, новобранец. Зато утро у него освободилось. Как вовремя, верно? Да, только зачем Орсо куда-то его заманивать, если он и так всегда под рукой? Как насчет мерзкого монаха?

Окончательно запутавшись и разозлившись, шотландец смял письмо, сунул в карман и решил, что завтра, не мудрствуя лукаво, отправится к мосту Санта-Кроче и будет каждую секунду настороже. Как бы ни был хитер отвратительный брат Ачиль, едва ли он сумеет переодеться девицей. По крайней мере такой, чтобы было на что посмотреть. И на сей раз Годелот не окажется таким доверчивым ослом.

Если же все это одна сплошная ошибка и письмо предназначалось не ему — что ж. Он просто проторчит у моста, и пусть Филомена потом откупается от него пирогами.

…После вечернего построения Годелот отправился к капралу с просьбой об утренней отлучке.

Мрачный капрал, утомленный дневными хлопотами, потер подбородок и воззрился на подчиненного с раздражением:

— Неймется тебе… Куда спешишь-то? Али наследство получил?

— В церковь, мой капрал, — не моргнув глазом, отчеканил Годелот, и Фарро желчно хмыкнул, кривясь, будто от зубной боли:

— Во как оно теперь называется! Будто не знаю, каким местом вы, юнцы, думаете. Едва однополчанина схоронили — а тебя уж, того, гулять тянет. Совесть имел бы… Ладно, охальник, ступай, на свой лад оно на пользу. Чем раньше от бабьего племени лиха хлебнешь, тем быстрей ума наберешься.

В иной раз подростка, пожалуй, взбесил бы тон капрала, но сейчас он отчасти ощущал правоту Фарро, поэтому, молча поклонившись, напряженно дождался, пока тот подпишет отпускной реестр, и ретировался.

* * *

Сутки почти без сна наградили Годелота ощущением, что под веки набиты опилки, но ни тени усталости он не чувствовал.

Переодевшись и поразмыслив, шотландец спрятал за отворотом камзола кинжал. При предыдущей стычке скьявона показала себя бесполезной. Зачем-то снова перечитав записку и предсказуемо не найдя в ней ничего нового, Годелот вышел из особняка. Уже через квартал он с досадой осознал, что то и дело оглядывается в поисках слежки: право, со стороны у него наверняка глупейший вид. Но еще глупее в очередной раз притащить на место встречи полковничьего шпика.

А дорога к Санта-Кроче, меж тем, казалась бесконечной. Чем ближе была развязка нелепой истории с невестой, тем сильнее волнение стискивало горло, и Годелот чувствовал, что предпочтет угодить в западню, чем стать жертвой случайного недоразумения.

Вот блестящий Сан-Марко потускнел, сливаясь с Каннареджо. Величавые колонны и широкие площади сменились теснотой густонаселенного рабочего муравейника, а слева, по ту сторону искрящейся глади Каналаццо, потянулся район Сан-Поло. Словно напоминая о цели пути, башенные часы церкви Сан-Джакометто гулко отбили девять, и Годелот припустил почти бегом.

Потемневшая стена церкви заслонила туманно-желтое пятно солнца, затянутого влажной летней дымкой облаков. Толстые потрескавшиеся деревянные колонны моста замаячили впереди.

Годелот сбавил шаг, приближаясь к ограде канала, огляделся… И вдруг его окликнул звонкий голос:

— Годелот! Милый, я тут!

Что бы ни думала Филомена, в этом городе совершенно некому было назвать рядового Мак-Рорка «милым», и шотландец едва не споткнулся, недоуменно оборачиваясь. Из толпы к нему спешила незнакомая, но прехорошенькая девица. Она подошла к сбитому с толку Годелоту вплотную, сияя светло-карими озорными глазами, и, ничуть не понижая голоса, виновато проворковала:

— Ох, снова хмуришься! Ну, подумаешь, опоздала! Ты же знаешь батюшку — он меня за порог не выпускает.

Юноша все еще молчал, а девушка обиженно поджала губы:

— Хоть бы слово сказал! Сам незнамо где целыми днями ошивается, служба, видишь, у него! А я чуток припозднилась — и уже виновата! А увивался-то! Маргаритки слал! Я тебе что, вдова, целыми днями под окошком сидеть?

Незнакомка отвернулась, красноречиво промокая глаза краешком рукава, но упоминание о маргаритках тут же разбило глупое оцепенение шотландца. Он примирительно шагнул к девушке:

— Да ты погоди плакать! Не сердись, я тут столько вдоль берега бродил — уж всякого себе навыдумывал. Ты же у меня на всю Венецию первая красавица. Ну, прости дурака ревнивого!

Девушка обернулась, и Годелот готов был поклясться, что ее ресницы поблескивают самыми неподдельными слезами, а в уголках губ притаилась улыбка.

— Вечно ты вздора наговоришь, а я уши и развешу. Ну ладно… — Она кокетливо откинула с виска каштановый локон. Шотландец молодцевато поправил шляпу, поклонился и предложил девушке руку. Он все еще не понимал, посреди какой пьесы вышел на сцену, не выучив роли, но не сомневался, что это и есть та самая девица, за чьи слезы ему так строго выговаривала Филомена.

Незнакомка приняла руку и повлекла Годелота за собой в сеть оживленных переулков Каннареджо.

Они не разговаривали по пути. Сначала Годелот ощущал, как от волнения быстро колотится сердце, но теплая девичья рука на сгибе локтя поневоле уводила мысли в другую сторону. Сначала он лишь искоса взглядывал на спутницу, но потом рассудил, что изображать влюбленного кавалера можно и более правдоподобно. Поэтому, уже не скрываясь, посмотрел ей в глаза и улыбнулся, надеясь снова поймать тот же сияющий озорной взгляд. Но девушка в ответ предостерегающе нахмурилась и чуть ускорила шаг.

В иной раз этот молчаливый отпор только раззадорил бы шотландца, но сейчас всколыхнул запоздалую мысль: неужели это и есть девушка его предприимчивого друга? Тогда неудивительно, что она держится недотрогой… И от этого предположения Годелот неожиданно испытал какое-то мерзкое чувство, с досадой понимая, что это обыкновенная зависть.

Полчаса спустя они перешли горбатый мостик через узкий каналец. Девушка выпустила руку шотландца и с поклоном указала ему на опрятную лавочку в квартале впереди, будто провожала заблудившегося прохожего. Она подвела спутника к крыльцу, отперла дверь и с самым респектабельным видом прошествовала внутрь.

Годелот последовал за девицей. А та, бегло оглядев пустую лавку, поманила шотландца за собой к неприметной двери за прилавком. За дверью оказалась полутемная кладовая, пропитанная запахами снеди и приправ. За спиной хлопнула дверь, из полумрака навстречу шотландцу выступила худощавая фигура. Раздался знакомый голос:

— Ну, здравствуй, брат.

* * *

Всего секунду Годелот стоял неподвижно, а потом медленно покачал головой:

— Пеппо… Черт тебя подери, Пеппино, мерзавец!.. — пробормотал он и, шагнув вперед, порывисто сжал друга в объятиях.

Уже в следующий миг он ожидал насмешки над своей неуместной чувствительностью, но тетивщик лишь неловко и сердечно обнял его в ответ.

Отстранившись, шотландец грубовато потряс Пеппо за плечи, ощущая, как его, наперекор всем пережитым бедам, затапливает бесшабашный восторг. На миг даже показалось, что все невзгоды позади и осталось лишь посмеяться над месяцами бестолкового метания по недоброму заколдованному кругу. Пеппо же добродушно и как-то совсем «зряче» подмигнул:

— Карманы бы проверил!

А губы вдруг едва заметно, растерянно-беззащитно, передернулись, неуловимо обнажая под шутливой фразой отзвук каких-то тщательно скрытых чувств.

Годелот было расхохотался, но тут же посерьезнел:

— Ты, дружище, кладезь фортелей, ей-богу. Только я к твоим кляксам привык — уже письмо другим почерком писано. Я вчера полвечера размышлял, мне оно предназначено или по ошибке затесалось. — Еще договаривая, он спохватился, оборачиваясь к двери, у которой все еще стояла девица, глядящая на друзей с самым неподдельным умилением. — Сударыня, простите меня, увальня. Я вас не поблагодарил и даже имени вашего спросить не удосужился.

— Росанна Барбьери, — кивнула лавочница, а Пеппо улыбнулся с безыскусной теплотой:

— Кабы не Росанна, ничего бы не вышло, брат. Это все ее затея.

Девица с укором покачала головой:

— Да будет тебе. Всего-то хлопот — строку черкнуть да в Сан-Марко прогуляться. А уж упирался — словно я его под венец волоком тащу. Гордец, видишь…

Пеппо бегло потер лоб, заметно смутившись, а Годелот ухмыльнулся:

— Мона Росанна, вы на редкость даровитая актриса. Слышали бы вы, какой разнос мне учинила наша кухарка! Боюсь, мне придется в знак прощения выпросить у вас ленту и повязать на дублет. Иначе не видать мне сегодня ужина.

Росанна вдруг нахмурилась:

— Не смейте! Не смейте глумиться над этой женщиной. Мне очень неловко перед ней. Она сама потеряла сына, и я попросту невольно сыграла на ее горе. Охотно дала б вам хоть десять лент, если бы это хоть немного ее утешило.

Годелот осекся и прикусил губу.

— Я и не думал глумиться над Филоменой…

Но Росанна лишь отрезала:

— Я вернусь в лавку. Вам есть о чем поговорить. Отец вернется только к вечеру. Ведите себя тихо, а я буду шуметь.

— Не беспокойся, — сказал Пеппо, и лавочница выпорхнула за дверь.

Годелот задумчиво поглядел девушке вслед.

— Я этой прелестной заговорщице не по душе, — с ноткой обиды отметил.

Падуанец примирительно хлопнул его по плечу:

— Дело не в тебе. Росанна недолюбливает военных. И, признаться, меня это очень выручило в свое время.

Шотландец отвел глаза от двери и долго молча смотрел другу в лицо. Ему казалось, целые годы прошли со дня их последней встречи, так много всего вместили эти полтора месяца. В кладовой было полутемно, только свет одинокого фонаря, стоящего на бочке, рассеивал мрак. Но и в этом скупом свете Годелот видел, как изменился Пеппо. Еще жестче стала складка губ, еще упрямее прорисовались углы нижней челюсти, новый рубец прорезал щеку, из-за пояса виднелась кинжальная рукоять. А ведь прежде он просто хранил басселард среди прочих пожитков.

Пеппо молчал с непривычным спокойствием, хотя по всем традициям уже давно должен был огрызнуться: «Чего глазеешь?»

Годелот вздохнул, нарушая тишину:

— Вот что, брат… Мне до смерти хочется без затей поговорить с тобой о добрых временах, когда мы могли браниться сорок минут кряду, а потом вволю подраться, не оглядываясь через плечо. Но это придется отложить. Давай-ка, рассказывай все сначала. С того самого дня, как расстались. А потом я все выложу. Иначе только запутаемся. Со мной столько всего случилось…

Пеппо усмехнулся:

— Давай на спор, у кого сказка страшнее. Проигравший угощает.

Годелот фыркнул:

— Идет!

* * *

Росанна хлопотала в лавке, невольно прислушиваясь к порой доносящимся из кладовой голосам и приглушенным вспышкам смеха. Она была чрезвычайно довольна собой и успехом своей авантюры. Хотя стоило признать: труднее всего было уговорить на нее Пеппо.

–…Нет! — твердо отрезал оружейник, скрещивая руки на груди. Он явно разозлился. Но Росанну было нелегко сбить с толку.

— Почему нет? — терпеливо спросила она, словно обращаясь к ребенку, отказывающемуся сменить рубашку. Губы Пеппо дрогнули.

— Почему? Изволь, я объясню. Потому что один человек всего лишь угостил меня на ярмарке выпивкой. Он мертв. Другой человек предупредил об опасности. Он… Она заперта в монастыре. Еще один взял меня в попутчики. Теперь он ходит прямо по углям и не знает, что будет завтра. А теперь одна девица хочет по доброте душевной устроить мне встречу с ним прямо у своего родного очага. Я уже не говорю об Алонсо, который, похоже, всерьез убежден, что восьми лет на свете ему вполне достаточно. Продолжать?

Саркастичный вопрос повис в воздухе, будто пороховой дым от выстрела, однако Росанна только вздохнула.

— Сядь! — велела она. — Пошумел — передохни, теперь говорить буду я. Я все понимаю, Пеппо, дурой-то меня не ряди. Только все те, о ком ты мне толкуешь, когда в воду лезли, брода не знали. А теперь все нужно сделать иначе. Так, чтоб даже если кто следить задумает или сплетничать, увидел бы лишь то, что надо. А на Алонсо не серчай. Он не с окаянства обо всем мне рассказал, это я ему голову заморочила.

Пеппо в сердцах ударил ладонью по прилавку:

— На Алонсо я не сержусь. Здесь моя вина, сам язык распустил. Но Росанна, не могу я так! Я зачумленный! Сам над пропастью хожу — не вправе я и тебя на этот канат громоздить!

— Если ты чего и не вправе — так это за меня моей жизнью распоряжаться! — рявкнула Росанна, теряя терпение. — Я сама тебе помощь предлагаю — мне и отвечать!

Пеппо уже снова набрал воздуха для очередного витка спора, но Росанна сжала его запястье:

— Погоди. Просто послушай. Все будет тихо и мирно, поверь. Если где вам встретиться и можно, так только здесь. Место людное, шумное, даже самые завзятые мастера-пустобрехи в жизни не углядят, кто вошел, а кто вышел. А письмо снести могу только я. И кому передать, соображу. Выберу из прислуги тетушку поприветливей, разжалоблю как следует. А полковник этот сроду не догадается, что ты набрался нахальства прямо в замок их барский гонца подослать. Ну, чего снова глазами сверкаешь? — Голос девушки зазвучал примирительно. — Ей-богу, кабы ты упрямством торговать приспособился, к тебе б уже сама герцогиня за милостыней посылала.

Пеппо тяжело вздохнул. Предлагаемый Росанной план был немыслим, недопустим и неприемлем. Но черт… Он был хорош…