Фельдмаршал в бубенцах

Нина Ягольницер, 2023

Слепой оружейник-подмастерье Пеппо по нелепой случайности становится обладателем старинного колдовского артефакта. И без того несладкая жизнь подростка стремительно катится под откос, ведь за обладателем всесильной вещицы охотятся сразу трое: парализованная герцогиня, жаждущая излечения, инквизитор, стремящийся насадить в мире новую веру, и полковник, ставший жертвой магического артефакта и твердо намеренный его уничтожить. Но Пеппо не спешит расставаться со своим проклятием. Ведь, возможно, это его единственный шанс вернуть давно утраченное зрение.

Глава 3

Мелкие услуги дьявола

Доктор стоял в проеме двери, держась за филигранное кольцо, будто не решаясь отпустить его. А Годелот, все так же стискивая в заледеневших руках толстую подшивку бумаг, неотрывно глядел Бениньо в глаза, словно боясь разорвать эту нить, пока еще удерживающую последний миг хрупкого равновесия. Сердце гулко и размеренно било в ребра, будто готовое пробить их насквозь. А доктор все молчал, и шотландец не знал, чего больше боится сейчас: неминуемой расплаты за этот немыслимый проступок или нескончаемого, как задержанный вдох, молчания.

Но врач вдруг вздрогнул, словно очнувшись, и вошел в кабинет, захлопывая за собой дверь. Повернул ключ, отрезая безмолвие кабинета от вечерней суеты особняка, и медленно двинулся к Годелоту. Шотландец ощутил, как сердце пропускает удар, и на какой-то нелепый момент был готов к тому, что врач сейчас выхватит оружие. Сердце опоздало еще на один удар, а все жалкие оправдания и бесполезные объяснения разом забылись, оставив только кристальное осознание: выкручиваться он не будет. Его поймали прямо на месте преступления, и сейчас придется держать ответ. Бениньо же, встав в нескольких шагах от него, вымолвил тоном спокойной констатации:

— Рядовой Мак-Рорк. Умоляю, скажите, что вы вломились в мой кабинет и роетесь в моих архивах в поисках учебника латыни.

Годелот прикусил губу, а сердце забилось мелко и часто.

— Нет, доктор. Я вломился к вам не за этим, — ровно ответил он.

Бениньо усмехнулся, и шотландец ощутил, как эта едкая усмешка лезвием прошлась по нервам.

— Годелот… — Имя прозвучало со странной смесью горечи и удивления, будто изысканное ругательство. — Как же так, друг мой? Я открыл для вас свою библиотеку, пытаясь открыть вам новый мир. Я увидел в вас нечто большее, чем очередного провинциального новобранца. Я, старый дурак, радовался вашим вопросам и вашей жажде знаний, только этим утром я выбрал для вас еще несколько книг. А вы… Черт подери, Годелот, зачем вы так поступаете?

В этом простом вопросе было не столько яда, сколько замешательства и неверия, и все нутро шотландца свела судорога нестерпимого стыда. Но юноша только медленно покачал головой:

— Да, господин доктор, все верно. И я не стану оправдываться. Только я здесь не за тем, чтоб обчистить ваш секретер. Но это неважно. Зовите солдат.

Бениньо еще несколько мгновений смотрел в глаза Годелота, шагнул вплотную к нему, протягивая руку к колокольчику… и вдруг замер, увидев рукопись, по-прежнему раскрытую на отчете полковника. Секунду он стоял с нелепо растопыренными пальцами, глядя на документ как-то растерянно и недоуменно. Потянулся к бумагам, стиснутым во взмокших ладонях Годелота, и вдруг охватил его запястья сильными холодными руками.

— Что ты делаешь, безумное дитя. Куда ты суешься… — проговорил он глухим усталым голосом, совершенно незнакомым Годелоту.

Шотландец выдохнул, осознав, что не дышал минуты две. Пальцы сами сжались, и листы жалобно затрещали в этой судорожной хватке. Бениньо поморщился, вырвал подшивку у Годелота и почти брезгливо швырнул на стол. Отвернулся, и шотландец увидел, как доктор рывками распускает у горла воротник.

А тишина натягивалась тугой струной, даже тиканье часов становилось все более гулким, и Годелоту уже отчаянно хотелось, чтобы Бениньо попросту отхлестал его по щекам, назвал вором и вышвырнул вон. Тогда он нашел бы что сказать, и весь мир мог бы катиться к чертям. Но молчание доктора и неловкие движения, какими он ослаблял на шее душащую петлю тесьмы, уже внушали юноше обыкновенный страх. А Бениньо вдруг снова повернулся к юноше и нахмурил густые седеющие брови.

— Что ж, Годелот, — проговорил он на свой обычный спокойный лад, — полагаю, дело действительно не в секретере. Я погожу с капитаном Ромоло. Но только при условии: вы скажете мне, что искали. Подробности гибели графа Кампано, не так ли?

Он овладел собой, опустив забрало неизменного суховатого хладнокровия, но в ушах Годелота все еще затихал тот глухой и полный смятения голос. Шотландец захлебнулся уже готовыми было словами, но Бениньо только покачал головой:

— Не бледнейте, как девица в погребе. Вы ведь прекрасно знаете: я не только врач, я секретарь ее сиятельства. И от меня в этом доме нет тайн… Увы… Хотя я предпочел бы куда меньшую осведомленность. — Он помолчал и, не дожидаясь ответов на предыдущие вопросы, без нажима спросил: — Как вы узнали, где именно искать?

Годелот откашлялся:

— Однажды, придя к вам на перевязку, я по неловкости рассыпал ваши записи. Укладывая их на место, я наткнулся на эту. Не стану отрицать, я мало успел прочесть в тот раз и вернулся, чтоб продолжить.

Врач приподнял брови:

— Похвальная прямота, Годелот. А вот о вашем благоразумии я был лучшего мнения… как и о ваших моральных принципах.

— Мне жаль, что я ввел вас в заблуждение, господин доктор, — вполне искренне ответил юноша.

Уголок рта Бениньо болезненно дернулся:

— Мне бы попенять вам на дерзость. Но это ваше свойство всегда меня подкупало.

Он отошел к окну, задергивая портьеру, словно пытаясь затянуть паузу, и Годелот уже был готов к тому, что сейчас доктор наконец позовет часового. Но Бениньо неспешно подошел к секретеру, вынул бутылку вина, долго возился с пробкой. А затем залпом осушил бокал, обернулся и отрубил:

— Что вы хотели узнать, Годелот? Спрашивайте сейчас, другого случая у вас не будет.

До этой минуты шотландец все так же молча стоял на месте, будто вмерзнув в пол и едва дыша. Но сейчас он понял: этот миг нельзя упустить, даже если ему предстоит отправиться в карцер на ближайший год.

— Мне не нужно подробностей той бойни, — твердо проговорил он, — их я видел своими глазами. Я хочу знать причину.

Бениньо неспешно отставил бокал и вновь несколько секунд помолчал.

— Что ж, здесь нет никакой жгучей тайны. Это была месть, Годелот. Месть ее сиятельства герцогини вашему синьору. — Юноша резко вдохнул, бледнея, но врач лишь поднял ладонь. — Ваше негодование сейчас пропалит в ковре дыру. Но погодите судить. Герцогиня тринадцать лет томится в плену неподвижного тела. Тринадцать лет в тюрьме своей плоти, Годелот, без права даже смахнуть прядь с собственного лица. Поверьте, друг мой, бывает такая минута, когда любой соглашается продать душу дьяволу.

— Дьяволу? — шотландец не сумел отцедить из голоса ноту сарказма. — Стало быть, во всем, как и всегда, виноват дьявол? Право, как это удобно — иметь под рукой такого безотказного виновника!

— Ошибаетесь, — не принял вызова врач, — дьявол лишь исполняет желания… или приказы, если угодно. Отвечать же за них каждому в свой срок придется самому.

Годелот осекся, уже в который раз чувствуя себя перед этим человеком бестолковым и запальчивым мальчишкой.

— Быть может, — отрывисто произнес он. — Но какая же обида могла повлечь за собой такую страшную месть? Я был там, черт подери. Я все еще слышу во сне голоса ворон.

В чертах врача что-то дрогнуло. Он сдвинул брови, и тень легла на лицо, сразу сделав его старым и измученным.

— Сядьте, Годелот, — негромко проговорил он, — налейте себе вина.

Шотландец машинально повиновался, в замешательстве глядя, как всегда безупречный Бениньо рассеянно ворошит густо посоленные сединой волосы. Тот снова придвинул отставленный бокал, рассеянно глядя, как по тонким стенкам скользят остатки янтарных потеков, и вдруг молниеносным движением швырнул бокал о стену. Хрусталь с ликующим взвизгом брызнул на ковер, а врач оглушительно рявкнул:

— Какого черта вы полезли в эти бумаги, юный идиот?! Вам пока еще дано жить и дышать, так что ж вам не живется?!

Он упал в кресло напротив Годелота и яростно раздавил несколько осколков ногой. Переведя дыхание, Бениньо вперил мрачный взгляд в шотландца, безмолвно съежившегося в полумраке.

— Я не звал вас сюда, Годелот, и именно поэтому расскажу вам о той ночи. Многие знания — многие скорби, и вам стоит усвоить этот урок раз и навсегда. Кроме того, вы на свой лад вправе узнать то, чего хотели. — Доктор сделал паузу. — Я знаю, вы не все поймете. И главные ваши выводы будут неверны. Вы все же безобразно молоды.

— Это пройдет, — отрезал шотландец.

Врач взглянул на него, и в глазах его промелькнула тень прежней сдержанной усмешки. Он сложил ладони, будто осязая в них обложку незримой летописи, и негромко продолжил:

— Вы наверняка слышали, Годелот, о прежнем графе, самоубийце Витторе… Герцогиня Фонци, наша с вами общая синьора, еще в юности знавала обоих братьев Кампано и была весьма… близка со старшим… — Бениньо запнулся и хмуро покусал губы. — Впрочем, стоит назвать вещи своими именами. Ее сиятельство и граф Кампано были любовниками. Ни о каком браке речь не шла, это был союз плоти и души, полный огня, но не нуждавшийся в благословении церкви. Однако не буду сплетничать.

Синьора порой рассказывала мне о Витторе. Это был человек широких и оригинальных взглядов. Он интересовался магией и алхимией, уверенный, что сии материи суть настоящие науки, не имеющие ничего общего с бесовщиной. Именно он привил герцогине жажду познания запретных таинств.

Бениньо потер подбородок, и взгляд его стал слегка отрешенным.

— Герцогиня редко говорит о погибшем Витторе, оберегает память о нем, как открытую рану. Его портрет висит в малой библиотеке, и ее сиятельство болезненно привязана к нему. Я каждый раз вижу: ей отчаянно больно, несмотря на прошедшее время. Сейчас она почти не упоминает о Витторе, но эта потеря так и не утратила для нее своей остроты. Она даже порой разговаривает с ним. М-да…

Оттавио же был человеком другого склада. Сорвиголова и искатель приключений. Витторе очень тревожился о нем, поскольку Оттавио, уехав после смерти отца за границу, много лет не подавал о себе вестей. Он вернулся неожиданно, чем несказанно осчастливил брата. Но оказался вестником беды. Через три дня после его приезда Витторе покончил с собой.

Врач машинально поправил в канделябре свечу и вновь покусал губы, словно подходя к сложной части своего рассказа.

— Герцогиня Фонци был потрясена смертью Витторе. Впрочем, потрясены были все. Но ее сиятельство одолевала не одна лишь скорбь. Она хорошо знала Витторе, и его самоубийство казалось ей совершенно необъяснимым. Граф не выглядел человеком, готовым свести счеты с жизнью. Последние месяцы он кипел энергией и воодушевлением. Он собирался в Германию, засыпал синьору длинными письмами, звал ее с собой, словом, жизнь в нем била ключом. Однако сомнений быть не могло — Витторе бросился с башни сам, чему имелись десятки свидетелей.

Синьора решила разобраться в обстоятельствах этой неожиданной и трагической смерти. И вскоре она нашла то, что искала. Дело в том, что Оттавио приехал не один. Его сопровождал молодой монах. Изнуренный сухой человек с мрачными глазами. Оттавио представил его как своего друга, полкового капеллана. Тот вел себя очень сдержанно, ни с кем не заводил бесед, хотя прочел поразительную проповедь, исполненную невероятной силы и чувства. В последний вечер монах долго беседовал с графом Витторе наедине — а назавтра случилось несчастье.

Годелот подался вперед:

— Я слышал об этом монахе, доктор. В гарнизоне шептались, что проповедь открыла графу глубину его греха и он не перенес испытанного позора.

— Да, — выплюнул Бениньо, — это принятое среди челяди мнение. Но герцогиня думала иначе. Она-то знала, что Витторе вовсе не стыдился своих оккультных изысканий и нимало не считал их грехом. Напротив, он полагал, что религия — это своего рода игрушечная магия для непосвященных и малообразованных. Как бы ни впечатлили его чьи-то слова, он не стал бы ничтоже сумняшеся бросаться головой вниз с кавальера. Все было куда проще… — Врач скривился, будто надкусив гнилое яблоко. — Монах был вовсе не капелланом. Это субъект был не кем иным, как агентом инквизиции, которого Оттавио приволок на родной порог. У ублюдка были долги. Крупные долги. И раздел наследства перестал его устраивать. Не знаю, чем именно монах грозил Витторе. Но одно несомненно — все было очень серьезно. Слишком серьезно, чтобы граф бросился обивать пороги канцелярий и искать защиты. Хотя… быть может, герцогиня знает больше. Мне же известно лишь это.

Годелот встряхнул головой.

— И все? Из-за предательства младшего брата нужно было сжечь мирные деревни? Перебить весь гарнизон замка? Отплатить за смерть графа Витторе гибелью его собственных земель? Не слишком ли добросовестная месть?

Но врач только нетерпеливо постучал пальцами по подлокотнику:

— Не спешите, друг мой. Это лишь начало истории… Герцогиня и сейчас особа весьма энергичная, насколько это возможно в ее состоянии. Прежде же она была деятельна, скора на решения и, полагаю, изрядно вспыльчива. Недолго думая, она ринулась по следу своих подозрений. Задача оказалась не из простых, но за полтора года синьора отыскала всех кредиторов Оттавио, собрала по нитке внушительный список его грехов, а затем устремилась к мерзавцу, дабы разоблачить его предательство и, вероятно, посулить расплату. Новоиспеченный граф Кампано все отрицал, негодовал, но был заметно напуган, что еще более укрепило герцогиню в ее убежденности. Одним словом, случилась громкая ссора.

Только что сжимавший кулаки и пытавшийся перебить врача, юноша замер.

— Вот оно что… — пробормотал он. — Гость, приехавший той ночью, о которой рассказывали слуги… Это была герцогиня Фонци…

Бениньо не обратил внимания на эту реплику, он задумчиво смотрел куда-то в стену мимо собеседника.

— Оттавио всполошился не зря — у герцогини хватило бы влияния разрушить его жизнь под самый корень. Только все было пустыми угрозами, Годелот. Несколько месяцев спустя с герцогиней случился удар. Тот самый, что приковал ее к креслу. Казалось бы, на этом все должно было закончиться. Однако только началось.

Врач сжал двумя пальцами переносицу, как делал порой, стараясь сосредоточиться. А потом встал и мерно зашагал по ковру.

— Видите ли, друг мой. Чем сильнее человек, тем труднее ему мириться с недугом вроде паралича. И тем неистовее он борется.

Когда госпожа наняла меня, я изучил ее болезнь во всех возможных подробностях, перерыл горы литературы, провел десятки консилиумов с коллегами — но все тщетно. Не стану пересказывать вам, каким мучительным процедурам я подвергал мою несчастную пациентку. Герцогиня безропотно сносила что угодно. Однако ее сиятельство — не деревенская молодуха, что станет глядеть на врача словно на чародея. За время наших с ней общих мытарств герцогиня не хуже меня разобралась в природе своей болезни. Она быстро поняла, что я бессилен ей помочь. Ее сиятельство привыкла доверять мне как наперснику и секретарю, а порой и просто другу, она ценит мое умение облегчить ее припадки и случающиеся у нее боли, но исцеления она от меня не ждет…

Бениньо остановился у стола и нервно стряхнул со скатерти невидимый сор. Годелот молчал, будто слившись с креслом. Он видел, что тема эта врачу неприятна, и подспудно опасался несвоевременно напомнить о себе и спугнуть неожиданную откровенность эскулапа. А тот заговорил опять:

— Однако это не значит, что герцогиня смирилась. Она всегда верила, что мир устроен сложнее, чем кажется, поэтому заподозрила, что у ее несчастья совсем другие корни. Пока я искал лекарства для растворения кровяных сгустков, она обращалась к астрологам и хиромантам, надеясь понять, чем прогневила судьбу. Сама составляла нумерологические таблицы и гороскопы. Поверьте, Годелот, в этом доме хранится столько еретических книг, что господина нунция прямо на пороге расшиб бы сердечный удар.

Бениньо тяжело вздохнул и сел в кресло.

— Кто ищет, тот найдет. Слыхали вы такую банальность? Так вот. Двенадцать лет назад среди очередной порции купленных книжных редкостей ее сиятельству попался некий документ. Свиток в чехле. Лет двести назад на таких записывали все подряд, от молитв до рецептов домашнего варенья.

В этом же документе была легенда. Скорее, сказка. Она гласила, что в незапамятные времена существовал некий таинственный Клан, владевший удивительным артефактом, данным ему то ли в награду от древних богов, то ли в качестве подкупа от Сатаны.

Суть его такова, что он дает неограниченную власть над всем, что живет и дышит.

Годелот скептично пожал плечами:

— Направленный в чужую голову мушкет ничуть не хуже дает неограниченную власть без всяких цацек от нечистого.

Бениньо криво усмехнулся:

— Возможно. Но мушкет, направленный на гангренозную конечность, не в силах приказать ей излечиться. Никакой мушкет не сумеет поселить в теле чахотку. Даже лучшим из мушкетов человека не заставить всем сердцем полюбить своего кредитора или возненавидеть мать. И даже тысяча мушкетов не прикажет целой нации бросить свои дома и рвануться в оголтелой ярости загрызать зубами соседей.

Шотландец медленно облизнул губы.

— Этот… артефакт такой могущественный?

Бениньо задумчиво кивнул:

— Если верить преданию — почти всесильный. Веками члены этой загадочной семьи применяли свой тайный дар то во благо, то во страшное зло. Одни исцеляли умирающих, над которыми готовы были сжалиться. Другие разжигали эпидемии в осажденных городах и устраняли неугодных. Согласно легенде, даже чума, бушевавшая в Европе пару столетий назад, — их рук дело. Они посеяли ее по… хм… заказу одного восточного монарха, желавшего очистить окрестные земли от населявших их племен. Кто же мог знать, что все обернется такой катастрофой? Члены Клана быстро одумались и попытались остановить свое ужасное детище, но болезнь распространялась слишком быстро. Задушенная в одной земле, она свирепствовала в другой. Они попросту не успевали за нею. К тому времени, когда Клан все же сумел совладать с эпидемией, от самого рода уже почти ничего не осталось. Болезнь не пощадила и своих собственных создателей.

Врач сделал паузу и потер лоб:

— Жутковатая сказка. Но среди легенд прежних веков полно страшных баек, которые особенно хороши вечером у очага. В этих историях нет ничего дурного. Худо становится тогда, когда находится могущественный человек, который верит в них. А герцогиня Фонци сразу поверила в это предание.

Годелот подавил желание поежиться:

— Доктор… Это действительно чертовски жутко, но мы отвлеклись. Вы рассказывали мне о графе Кампано и его вражде с ее сиятельством.

— Мы ничуть не отвлеклись, друг мой, — покачал головой Бениньо. — После знакомства с этой легендой герцогиня считает, что ее паралич — не случайное несчастье, а злонамеренье графа Оттавио, который каким-то образом завладел тайной этого страшного дара.

Юноша вскочил:

— Что?! Господи, но это же нелепо! Это болезненная фантазия безумца! — Он осекся, вспомнив, что говорит о собственной синьоре в присутствии ее личного врача. Но Бениньо устало потер веки:

— Именно так, Годелот. Для вас это звучит нелепой и болезненной фантазией. И упаси вас бог оказаться в положении, когда вы будете готовы понять герцогиню.

Шотландец осел в кресло, чувствуя, как странные и малообъяснимые события прошедших месяцев, словно куски разбитого витража, готовы сложиться в единую, совершенно невообразимую картину. Он стиснул зубы, силясь удержать рвущиеся с уст вопросы и догадки. Поднял глаза на врача и тихо процедил:

— Доктор… Но почему герцогиня так думает? Какая связь между ее болезнью и… этой историей?

Врач поморщился:

— Произошло одно… совпадение. А уж додумать недолго, было бы желание.

Годелот секунду помолчал и осторожно спросил:

— Господин доктор, а что это за артефакт?

Глаза Бениньо вдруг померкли, будто внутри захлопнулись ставни:

— А вот это не ваше дело. И надеюсь, что после вашей выходки вы воздержитесь от идиотского вопроса, почему я вам не доверяю.

Подросток вздохнул, молча отводя глаза, — врач был прав. Однако через секунду снова вскинул взгляд:

— Хорошо. А какую фамилию носил этот колдовской род?

Бениньо в очередной раз покусал губы и неохотно пояснил:

— В прежние века люди вовсе не носили фамилий, полагаю, вы знаете об этом. Но с тех пор, как роды стали объединяться общими именами, эта легендарная семья звалась кланом Гамальяно.

— Погодите, доктор. Стало быть…

— Да. Герцогиня убеждена, что ваш друг, с которым вы приехали в Венецию, — последний живой представитель этого старинного рода могущественных целителей и хладнокровных убийц. И если с помощью их страшного наследия можно было поразить ее параличом, то с его же помощью проклятие можно и снять.

Шотландец со звоном поставил бокал на стол:

— Доктор, но это смешно! Герцогиня хоть что-то знает о Пеппо? Не странно ли для обладателя такой силы ходить в драной рубашке и считать медяки?

— Герцогиня знает куда больше, чем вы думаете, — отрезал врач. — И она в курсе, что ваш друг — сирота без гроша за душой. Наследие затерялось, и ее сиятельство настойчиво ищет его уже много лет. Однако, если верить преданию, артефакт обладает своей страшной силой только в руках Гамальяно и лишь со смертью последнего из них он подчинится другому хозяину. Как вы считаете, какой самый простой способ избавиться от притязаний последнего из Клана?

— Но…

— Нет! Молчите и слушайте! — рявкнул Бениньо, подаваясь вперед и глядя подростку в глаза. — Я уже предупреждал, что вы все поймете неправильно. Бледны, как осенняя луна, взгляд полыхает, вас уже захватила эта легенда. Но Годелот… Вам нужно думать не о народных побасенках. Все намного серьезнее. Герцогиня Фонци не остановится ни перед чем. Я не верю в сказки и опасаюсь, что мою несчастную госпожу ждет страшное разочарование, однако судьба вашего друга уже предрешена.

Но вы… Вы иное дело. Вы просто случайная жертва обстоятельств. И лично от вас герцогине ничего не нужно. Не лезьте на рожон. Так или иначе, но эта история закончится. Вашего друга затравят и убьют, в этом нет сомнений. Но вы вовсе не обязаны разделить его участь.

Секунду Годелот молчал, и Бениньо видел, как лицо шотландца заливает свинцовая бледность, глаза сужаются, а нижняя челюсть обрисовывается жесткими углами. Он примирительно поднял ладонь:

— Годелот, погодите. Вы излишне буквально меня поняли. Позвольте, я объясню, — произнес он мягче, но юноша медленно встал из кресла, нависая над эскулапом:

— Не стоит, доктор, — вкрадчиво заговорил он подрагивающим от бешенства голосом, — я понял вас. Как же я, деревенский дурень, сразу не раскусил подвоха? Еще тогда, когда нашел в ваших записях портрет моего друга. Вы тоже заодно со всей этой волчьей стаей. У вас даже роль в загоне дичи своя. Чертов доминиканский паук пытал меня, а полковник спас и взял под крыло. Но от меня оказалось мало толку. И за дело принялись вы. Если полковника Орсо я опасался, то перед вами благоговел.

И вот вы успешно ловите меня на горячем. Признайтесь, вы наверняка уже подозревали, что я порылся в ваших бумагах? Вы слишком аккуратны, чтоб не заметить учиненного мной беспорядка. И все же любезно оставили сыр в мышеловке, не удосужившись припрятать его понадежней.

Посмотрев на мое перекошенное от ужаса лицо, вы не вызвали часовых. Вы угостили дурака вином и теперь рвете на груди кольчугу, открывая мне тайны одну занятнее другой. Убедившись же, что я сражен вашей откровенностью, самым отеческим тоном предлагаете мне все то же, что монах вымогал у меня пытками, а полковник хитростями, — вы хотите, чтоб я выдал вам Пеппо. Он ведь все равно обречен, верно? А я так молод, умен и хорош собой, у меня вся жизнь впереди, и грех похабить ее ради слепого ублюдка. — Годелот оскалился и ядовито процедил: — Я так доверял вам… А вы… Зачем вы так поступаете, доктор?

Бениньо молчал, задумчиво и бестрепетно глядя на возвышавшегося над ним солдата. Наконец он тихо проронил:

— Не глупите, Годелот.

Шотландец лишь усмехнулся:

— О, не беспокойтесь! Я знаю, что в этом доме полно охраны. Но, если я сейчас ненароком сломаю вам шею, приход часового лично для вас уже ничего не изменит.

Врач чуть прикрыл глаза:

— Сядьте, мальчишка. У меня уже ломит затылок смотреть на вас снизу. Вы снова ни черта не дослушали и сделали какие-то идиотские… ну, хорошо, вполне логичные, но все же ошибочные выводы. Я и не думал предлагать вам предательство. Я слишком хорошо знаю, что значит держать на руках тело единственного друга.

Годелот сделал шаг назад и оперся о спинку кресла, глядя на Бениньо с той же смесью злобы и подозрения. Доктор вздохнул:

— Я сдуру разбил свой бокал. Погодите… — Он потянулся к буфету, вынул новый бокал и налил себе вина. — Вот что, — спокойно продолжил врач, — ваш друг очень удачлив. Но силы неравны. У вас, Годелот, хороший заработок, в котором у вас нет насущной необходимости. Так пусть Джузеппе попросту затаится еще на некоторое время. Подкопите жалованье, отдайте ему, и пусть уезжает из Венеции ко всем чертям. В этой стране царит неразбериха. Достаточно покинуть Венето — и можно затеряться в соседних областях так, что отыскать следы будет невероятно трудно. Вы же… Что вам мешает продолжать службу?

Несмотря на напряжение, Годелот невольно рассмеялся:

— Взять у меня деньги и сбежать, оставив меня на растерзание?.. Вы совершенно не знаете Пеппо. В нем поразительным образом уживаются рыцарь и идиот. — Он резко оборвал фразу, уколотый неожиданной мыслью: — Постойте! Вы говорили, что герцогиня подозревает в своем увечье графа Оттавио. И что же, тот самый артефакт каким-то образом попал в его руки? А как же…

Юноша запнулся, ощутив, что сейчас наконец приблизился к ответу на те загадки, что пытался загадывать ему доминиканец Руджеро. Но врач молчал.

— Если это правда, — пробормотал шотландец, хмурясь, — то получается, что кто-то из этого Клана был весьма близок с графом Оттавио, раз согласился оказать ему подобную… ужасную услугу.

Бениньо только поморщился:

— Я смотрю, вы окончательно встали на сторону собирателей легенд. Что же до «услуги», полагаю, речь шла о деньгах, а вовсе не о дружеских чувствах.

Но Годелота ничуть не задела ирония, прозвучавшая в голосе врача. Он оттолкнулся от спинки кресла и заметался по комнате. Все это было слишком. Слишком зыбко, слишком маловероятно, слишком отвратительно, слишком цинично. Душа брезгливо сжималась, силясь отстраниться от края зловонной ямы чужих интриг, но разум ей наперекор жадно поглощал услышанное.

Наконец подросток в изнеможении ударил в стену кулаком:

— Черт бы все подрал! Я не знаю уже, чему верить! И есть ли вообще кто-то, кому хоть немного можно доверять! — Он рванулся к доктору и схватился за подлокотники его кресла, глядя Бениньо в лицо: — Хорошо. Допустим, что вся эта несусветная околесица — правда. Но доктор… Вы же самый влиятельный человек в этом доме! Вы ангел-хранитель герцогини, вы облечены безграничным доверием, на вас молятся все и каждый! Почему вы допускаете это? Вы уверены, что герцогиня носится с иллюзией, но невозмутимо следите, как ради этой иллюзии гибнут ничем не провинившиеся люди! Так чем вы лучше своей хозяйки?

Но врач не отвел взгляда:

— Я никогда не утверждал, что я лучше синьоры. И да, я хладнокровно слежу за творимыми ею безумствами. А если я начну отравлять себя сожалениями и терзаниями да еще полезу в герои и начну мешать герцогине, то никого не спасу. Только потеряю остатки контроля за ситуацией, и все станет еще хуже.

— Какие, к дьяволу, «остатки контроля»?! — прошипел Годелот, а Бениньо криво усмехнулся:

— Вы олух, Мак-Рорк. Вы полагаетесь на внешний облик вещей и негодуете, когда они выглядят не так, как вам хотелось бы. Вы что же, и правда уверены, что мое слово в этом доме имеет решающее значение? Да, меня уважают. Да, я близок ее сиятельству, как никто. Но, милый мой друг, не путайте власть и доверие. Бог и король этого дома вовсе не я.

— А кто же? — Шотландец отчаянно боролся с вновь подступающей ледяной яростью.

Вдруг доктор мягко улыбнулся:

— Не притворяйтесь. Вся жизнь этого особняка подчинена лишь одному человеку. Достаточно хладнокровному, чтобы устранять тех, кого он считает помехой. Достаточно храброму, чтоб идти к поставленной цели, невзирая ни на возможное преследование властей, ни на собственное суеверие. Достаточно умному, чтоб найти нити управления каждым, кто ему понадобится.

Годелот медленно выпустил подлокотники и выпрямился.

— Полковник Орсо… — пробормотал он. И вдруг остро ощутил, что подспудно ждал этого имени. Но в ответ на это чувство тут же вспыхнуло раздражение. — С каким, однако, восхищением вы говорите о нем, доктор! Меж тем если россказни об ужасных Гамальяно писаны вилами по воде, то некоторых жертв его превосходительства я могу сию минуту перечислить вам по именам.

Бениньо внимательно поглядел на шотландца.

— Годелот, — все так же мягко проговорил он, — как давно вы знаете, что полковник Орсо возглавлял атаку на Кампано?

Только что преисполненный негодования, юноша слегка недоуменно нахмурился:

— Несколько недель…

— Вот. И тем не менее берете уроки фехтования, кланяетесь полковнику при встрече и то и дело ссылаетесь на него в разговоре. А ведь полковник отчасти виноват в гибели вашего отца, а я достаточно знаю о шотландской неумолимости в вопросах родовой чести. Что же вы ни разу не попытались отомстить Орсо?

Юноша скрипнул зубами: этот простой вопрос вдруг ткнул куда-то под дых, словно жесткий палец.

Бениньо же склонил голову набок, глядя на изменившееся лицо собеседника:

— Похоже, не в бровь, а в глаз. Но я не насмехаюсь, Годелот. Просто задайтесь этим вопросом и будьте честны с собой.

Глубоко вздохнув, шотландец обеими руками отер лицо.

— Вы правы, доктор, — сухо отрубил он, — но тут ответ простой. Отец в жизни не согласился бы на иной конец. Пасть в бою, защищая своего лэрда, в его представлении было лучшим уделом. Не знаю, поймете ли вы, человек невоенный, наши причуды… Однако враг, сразивший вас в бою, — это победитель, а не убийца. И потому я никогда не забуду всего этого, но мстить мне не за что. Свою судьбу отец выбирал сам. Да и… что я могу сделать полковнику? Не яда же ему подсыпать.

Минуту Бениньо молчал, а потом отрезал:

— Чушь! Все не так, Годелот. Представьте себе на месте Орсо неряшливого и пьющего субъекта, который тиранит своих подчиненных, ворует их жалованье и за любой чих назначает унизительные экзекуции. Который называет вас вульгарными словечками и охотно выставляет на посмешище перед однополчанами. Вы все еще готовы произнести вашу пламенную речь? Едва ли. Дело не в вашем воспитании. Дело в самом полковнике. Это незаурядный человек. И вам не гадко даже от мысли, что Орсо сам мог убить вашего отца. Ведь вы наверняка инстинктивно уверены, что никто не посмел пинать его тело сапогами или шарить по его карманам.

На челюстях шотландца дрогнули желваки, скулы вспыхнули. Но Бениньо только повысил голос:

— Злитесь? Зря. Я скажу вам еще кое-что. Вы восхищаетесь полковником. Более того, вы жаждете походить на него, даже если не отдаете себе в этом отчета!

— Прекратите! — рявкнул Годелот, тяжело переводя дыхание. — Хватит разбирать меня по костям, как жареную рыбу! Что вы можете знать обо мне? Хорошо, не спорю, я действительно болтливый простак, которого настолько потрясли ваши знания, ваши щедрость и доброта, что я готов был выложить все что угодно! Но не смейте с этой пренебрежительной уверенностью вешать на меня ярлыки, словно я насекомое на булавке!

— Не кричите, Годелот! — оборвал его Бениньо.

Шотландец замолчал, сжимая кулаки и тщетно пытаясь взять себя в руки, но вдруг увидел, что доктор смотрит на него без тени гнева или сарказма.

— Тише, — повторил тот, — учитесь обуздывать свой нрав. И запомните: громче всего кричится тогда, когда хочется заглушить собственные внутренние голоса. Если вы на миг задумаетесь о моих словах, то поймете мою правоту. Я не претендую на венец пророка. Просто… таков Орсо, друг мой. В нем есть нечто особенное. Не мое дело, что он оставил позади, но я уверен: он был в аду, сумел вырваться и с тех пор носит кусок этого ада при себе, как обрывок паутины.

Он держится в тени — а меж тем он один из самых влиятельных кондотьеров Италии. Перед ним преклоняется насмешник Дюваль, Клименте старше его на добрых десять лет, а считает его своим покровителем. Полковник возглавляет немногочисленное личное войско герцогини, но при нужде за несколько дней соберет трехтысячную орду головорезов, преданных ему, как свора собак. Сам же он предан лишь герцогине, которая в свое время оказала ему огромную услугу. И, как видите, Орсо старается на совесть. Поверьте, немногие сумели бы так виртуозно обставить нападение на графство, чтоб покончить с делом за одну ночь и не оставить никаких достойных доверия следов.

Годелот опустился в кресло и сжал голову руками.

— Я прежде думал, что так убедительны и красноречивы бывают лишь свахи, — произнес он уже без прежней запальчивости. — Не пойму только, зачем вы превозносите полковника передо мной. Деваться мне от его превосходительства все одно некуда даже без особой к нему любви.

Бениньо усмехнулся уже совсем искренне:

— Вы все ищете подвоха… Впрочем, это вполне обоснованно. Но на деле… — он секунду помолчал, а потом проговорил неторопливо и осторожно, будто снимая повязку с едва начавшей рубцеваться раны: — Годелот, меня самого воспитал невольный убийца моего отца. Этот человек сделал меня сиротой, но взамен дал мне крылья. Всем, чего я, нищий сельский мальчик, достиг в этой жизни, я обязан лишь ему.

Шотландец сдвинул брови.

— Полагаю, этот достойный господин не был предводителем отряда, разгромившего ваш дом… — пробормотал он.

— Нет, — ровно ответил Бениньо, — он был государственным изменником, собственный сын выдал его властям, и он был казнен за военные преступления. Я даже не видел его могилы. Его зарыли на тюремном кладбище среди убийц и прочего сброда. Прошло больше двадцати лет. Но для меня он навсегда останется моим благодетелем и вторым отцом, каких бы гнусностей ни приписывала ему молва.

Годелот стиснул зубы:

— Зачем вы рассказываете мне это?! После всего, что я узнал сегодня, меня трудно вновь поразить.

— Я не пытаюсь поразить вас, а поучаю по-стариковски. Я уже говорил: люди должны использовать друг друга, покуда знают меру. Так дерзайте, Годелот, используйте полковника. Далеко не каждому юнцу выпадает такой шанс. Не смейте приносить его в жертву своей юношеской горячности. Учитесь у Орсо. Всему. Достойному и недостойному. Особенно последнему.

— Почему? — нахмурился Годелот.

— Потому что тогда вы будете знать, чего ожидать от людей, перестав мерить их по себе, — спокойно пояснил врач.

Шотландец откинулся на спинку кресла.

— Доктор Бениньо, вы говорите, что я кричу, чтоб заглушить внутренние голоса. Быть может. Но только держу пари, что и вы развели философию больше для того, чтобы уйти от темы, что была вам не по душе. А я все же спрошу. Вы утверждаете, что бессильны помешать герцогским бесчинствам и потому закрываете на них глаза. Но почему вы не покинете этот… военный лагерь и не перестанете участвовать в том, что вам претит?

Глаза эскулапа, только что задумчивые и внимательные, разом заледенели, будто подернутое инеем оконное стекло:

— Все уверены, что я служу герцогине ради отменного жалованья. Чем вас не устраивает эта версия? Между прочим, по договору исцеление герцогини, вне зависимости от его причин, обеспечит меня до конца дней. Ее сиятельство не забывает поддерживать в людях должное… усердие.

Годелот помолчал.

— Вы не бедствовали бы нигде. Вы превосходный врач, а не пикинер на пенсии.

Бениньо крепче сжал ножку бокала, и его ноздри слегка дрогнули.

— Похоже, я перегнул с разглагольствованиями. Вы стали дерзки и любопытны.

— Я был таким всегда, но прежде вы казались мне божеством, а сейчас стали человеком.

— Вот оно что! Я сам подпортил свой ореол. Тем лучше. Слишком тяжкий это труд — быть для кого-то богом. А ведь тут нет ничего сложного, Годелот. Я в курсе всех безумств и преступлений моей госпожи. Я знаю имена всех ее жертв. И причины их смертей. Я знаю, что именно ее сиятельство ищет, зачем и какими способами. Вы действительно полагаете, что меня кто-то отпустит отсюда живым? Я пленник в этом доме, друг мой. И, боюсь, навсегда. — Слегка побледневший юноша собирался что-то сказать, но Бениньо жестко отрубил: — Молчите! И вот еще что, Мак-Рорк. Надеюсь, вам пригодятся мои сегодняшние… россказни. Но не рассчитывайте на мою помощь. Разве что я сам ее предложу. И то не спешите соглашаться. Она может вам дорого обойтись. А сейчас — вон отсюда. Я потратил на вас уйму времени.

Годелот встал и щелкнул каблуками:

— Виноват, господин доктор! Разрешите откланяться.

— Катитесь! — рявкнул врач и добавил чуть тише: — И, ради бога, будьте осторожны.