Орден Крона. Банда изгоев

Нина Малкина, 2021

ВТОРАЯ КНИГА ЦИКЛА «Красные луны Квертинда»«Будь свободен – устанавливай правила!» – гласит лозунг Ордена Крона.Я готова стать свободной и выбрать ту роль в обществе, которая мне по душе. Превратиться из пустышки в настоящую и пугающую легенду академии. Из невинной овечки – в дикого зверя.Убеждениями или силой я заслужу то, чего достойна: верну уважение друзей, восстановлю репутацию и спасу Квертинд.Меня зовут Юна Горст. И я больше не признаю ни правил, ни авторитетов. Пришло время самой стать лидером!

Глава 2. Мраморный фасад Квертинда

Динь-динь — бархатные бубенцы занавески, покачиваясь, бились друг о друга. Хотели рассказать мне короткую историю горячей страсти, что некогда вспыхнула здесь, и я улыбнулась. Служебный дилижанс Претория слабо накренился, взбираясь на очередной мост.

За окном заплескалась серебристая Лангсордье и разбилась в своём неистовстве низеньким водопадом.

Ласковая осень в этом году рано позолотила белоснежный наряд столицы, затанцевала тёплым ветром у высоких витрин и на площадях. Свет с неба, едва тёплый, охристый, разлился по мрамору Лангсорда медовой патокой, словно солнце теперь сияло через кусок янтаря. И квертиндцы бродили вдоль улиц и переулков неспешно, наслаждаясь началом нового года и красотой столицы.

— Жизнь Везулии Иверийской была очень короткой и печальной, увы, — Камлен Видящий, что сидел напротив, протянул руку и потрогал тёмную гладь вышивки, растянутой в пяльцах. — Она не знала ни доброты своего воинственного отца Галиофа, ни теплоты слишком рано почившей матери, ни любви мужа — властолюбивого иноземца Парта. Но больше всего молодая королева тяготилась своим даром предсказания.

Мне уже доводилось смотреть глазами Везулии — первой истинной Иверийской королевы Квертинда, дочери Галиофа Завоевателя. Замкнутая, несчастная и болезненная женщина почти не выходила из Иверийского замка, окружённая охраной. Прорицания истощали её, мучили, губили, тянули из неё свет и радость. Она вышивала свои видения, вкладывала в каждую лоснящуюся нить капельку магии Нарцины и щедро орошала слезами горя.

Вот и сейчас я держала в руках её последнюю работу — незаконченную. В угрюмых, серых цветах нитей двое кружились в вальсе. Мужчина в дорогих одеждах уверенно вёл в своих объятиях девушку, глаза которой рассмотреть было невозможно: их закрывала лента. Странный танец, преисполненный какой-то болезненной, жестокой, преступной нежности. Пара красовалась на невесомом, почти прозрачном полотне, отчего казалось, что двое парят в округлой раме.

Везулия жила в своих грёзах и даже в самых тёмных видениях пыталась увидеть толику теплоты. Я понимала её — это были отчаянные попытки полюбить жизнь. Жаль, что это ей так и не удалось.

— Мне всегда больно видеть её, Великий Консул, — я слышала, как прошлое королевы зовёт меня, накрывает своей вышитой печалью пеленой. — И в то же время радостно за собственную судьбу. Ведь я, как и она, могла бы обезуметь и лишить себя жизни, если бы мне не повезло узнать вас. Мне так стыдно.

— Не винись, — старик повёл пустыми белками глаз. — Не всем под силу выдержать дар. И ты выдерживаешь благодаря не только везению, но и своей собственной силе, Ванда.

Горжетка колола мою шею иголками пушистого меха. Такая же нелепая, как и я, — лиса, видевшая собственную смерть, но всё ещё способная рассказывать истории. Моя ладонь пригладила мех, пропуская его сквозь пальцы. Нэнке рядом завозилась, закряхтела в своей дремоте, и я отвернулась к окну.

Лангсорд проносился мраморными шпилями, высокими белыми зданиями, фигурными перилами мостов и балконов, ажурными витринами в несколько этажей — сжатый, как пружина, и в то же время громадный, бесконечный, от своего двуглавого шпиля с часами до заповедных рощ за окраинами. Город государственных тайн, великих правителей, гордость и сердце Квертинда. Монументальное творение Тибра Иверийского. Город трагической красоты. Его архитектурная торжественность — словно сцена для главных событий, что разворачиваются в королевстве вот уже двести лет, унося жизни и давая новое существование творцам квертиндской истории.

До Претория оставалось ещё несколько проездов, и я откинулась на мягком сидении, утонула в прохладном бархате обивки, позволяя магии завладеть мною.

Голос, что звал меня с расшитого полотна, стал осязаем, прыгнул на кончики пальцев, поднялся по косточкам. Я охотно подалась ему навстречу, принимая видение, и увидела Лангсорд другим — только растущим стройками на окраинах, поблёскивающим новым мрамором.

Я стою на балконе Иверийского замка и смотрю, как трепещут флажки между шпилями, как развеваются стяги над башнями. Десять лет назад в столице объявили траур. После смерти Галиофа Иверийского траурные флажки успели поистрепаться и выгореть, но их не снимали до сих пор. Галиоф Иверийский был мне отцом, великим завоевателем, присоединившим к нашему королевству новые северные земли. Но я его почти не помню. И чувствую себя лишней на этих затянувшихся проводах усопшего, чужой в этой жизни, как будто я не принцесса вовсе, а траурный флажок, корона на стяге, которую демонстрируют простолюдинам. Всхлипываю от того, как сильно боль врезается в сердце, в кожу. И невыносимо хочется плакать. И уснуть.

— Ваше Высочество! — Я вздрагиваю от голоса фрейлины. — Вам не холодно на балконе?

Оборачиваюсь. За спиной девушка. Пытаюсь вспомнить её имя… и не могу. Платье её прекрасно гармонирует с грузным бордовым бархатом интерьера покоев. Стрельчатые окна увиты массивной золотой лепниной, увенчаны символами власти моей династии. Люстры разбрасывают рассеянный свет своими хрустальными каплями, блестит паркет. А мне хочется шагнуть через перила и лететь, лететь над бездной, между небом и землёй, светом и тьмой…

— Король просил вас подойти в Тронный зал, — вкрадчиво приседает в реверансе девушка. — Позвольте помочь вам с туалетом.

Она стоит посреди комнаты, не решаясь подойти ко мне, словно боится спугнуть, как пташку. Такая понятная, такая простая девушка, что находится на своём месте.

— Мне не холодно, — запоздало отвечаю я на вопрос. — Сегодня чудесный день.

Фрейлина дёргается, как от пощёчины, и я не вовремя вспоминаю, что день сегодня вовсе не чудесный. Мой дед Тибр Иверийский объявит о новом преемнике в честь десятилетия смерти Галиофа. Даже покои украсили соответственно случаю — принесли дюжину дурманящих букетов из белокрыльников Девейны и колючего алоэ. Величие, траур и горечь — вот что знаменуют эти цветы. Колючие толстые листья и острые пики цветков смерти торчат из напольных ваз, словно хотят побольнее уколоть обитателей замка. Корсет сильно давит на рёбра, меня попеременно кидает то в жар, то в холод. Так же, как кидает из прошлого в будущее — между настоящей реальностью. Кидает нас обеих: меня и мою проводницу — Иверийскую наследницу Везулию.

— Ваш супруг и сын ожидают у выхода, — оповещает девушка, осторожно приближаясь. — Сегодня должны объявить, кто следующим займёт трон.

Я согласно киваю, озираясь. Чужой муж, чужой ребёнок, чужая жизнь. Обхватываю тело руками и дрожу, удерживая саму себя в этой реальности. Кто я такая? Пошатываюсь, но меня подхватывает фрейлина — такая же прекрасная, как цветы в вазах и убранство королевского дворца. Она тащит меня на кровать, но я отказываюсь и тихонько сажусь у туалетного столика. Зеркало в резной золочёной раме отражает уставшую женщину, почти прозрачную, с бледной кожей и светлыми волосами., и меня ужасает сходство меня самой и Везулии. Только мои глаза неяркие, светлые, а у неё вместо глаз — лиловые провалы без дна, а в них — страх и усталость. Зачерпни ладошкой — напьёшься слабости и отчаяния. И жалости. Позорной, убивающей жалости к самой себе.

Мои на удивление широкие пальцы перебирают часики — маленькие, большие, мужские и женские. Они тоже говорят со мной, но не рассказывают истории, а пульсируют магией, мощно, упрямо. Есть и пустые, молчаливые, ещё лишённые всякой силы. Я выбираю одни, на тонкой цепочке, и надеваю на запястье.

Фрейлина причёсывает мои волосы, больно тянет пряди, крепит тяжёлые заколки. Хлопают двери, и покои заполняются служанками. Тело моё натирают благовониями, мнут, щекочут кистями щёки. Словно лепят и рисуют Иверийскую принцессу — истинную наследницу и правительницу Квертинда. Словно хотят закрасить моё непреходящее уныние. Но для меня нет спасения — ни в прошлом, ни в будущем, а хуже всего то, что нет его и в настоящем. Вся жизнь — только мука среди перекрёстков чужих судеб. Я всхлипываю, едва удерживая слёзы в горле. И всё же встаю, ведомая долгом.

Почти не осознаю, как иду гулкими коридорами замка, как поднимаюсь по ступеням в сопровождении высокого темноволосого мужчины и серьёзного мальчика с такими же тёмно-фиолетовыми глазами и светлыми волосами, как у меня. Нога моя подворачивается, и боль отрезвляет. Ненадолго, на пару секунд, лишь позволяя мне вспомнить, что это мой муж и сын. Парт и Дормунд Иверийские.

Коридоры приводят нас в тронный зал, где восседает постаревший Тибр. Всё ещё статный, с переливчатой волной светлых волос, с сединой в длинной бороде. И с такими же фиолетовыми чернилами, разлитыми вдоль радужки. Первый истинный Ивериец. Мне хочется замереть перед его величием, но Везулия лишь поникает плечами и отмечает, как устало лежат руки её деда на подлокотниках трона. Торжественный зал полон людьми — советниками, консулами, придворными служителями, фрейлинами, камергерами. Гул затихает, когда мы втроём останавливаемся перед рассеянным взором первого правителя Квертинда.

— Ваше Величество, — склоняется в поклоне Парт, и мы с Дормундом следуем его примеру. — Вы просили нас к себе.

— Да, — Тибр выныривает из тяжёлых дум, и взгляд его становится осознанным. — Сначала почтим память Галиофа Иверийского. Для военного мага естественно не вернуться с войны. Он умер, как и жил: стремительно, решительно, на остром лезвии таххарийского клинка. Дикая страна варваров оказалась не по силам моему сыну. Но, даже знай он свою смерть наперёд, всё равно отправился бы в поход на Таххарию-хан.

— Да примет его Девейна в свои сады, — отзывается Дормунд, и Парт шикает на него.

Я догадываюсь, почему. Убийцам, даже самым бравым воинам, дорога в сады Девейны закрыта. И Галиоф сейчас стонет в пекле Толмунда, расплачиваясь за то, за что его славят и почитают здесь, под красными лунами Квертинда. Дормунд краснеет и переминается с ноги на ногу, понимая свою глупость.

— Подойди, — приказывает Тибр, обращаясь к своему пристыженному правнуку.

Светловолосый мальчик приближается, становится на одно колено, целует старческую ладонь, исчерченную чёрными венами кровавой магии и украшенную перстнями. Я чувствую, как рядом напрягается Парт. По толпе придворных проходит гул, но быстро смолкает. Тибр смотрит на испуганного юного правнука долго, словно набираясь решимости. Но потом всё-таки нарушает тишину.

— Дормунд Иверийский, — величественно произносит он. — Ты — истинный Ивериец, хранитель магии времени, благословлённый Кроном. Я признаю твоё право на престол и объявляю тебя преемником. После коронации ты станешь правителем Квертинда и сменишь меня на троне. Коронацию назначаю на восьмой день Красной Луны шестьдесят четвертого года. Ровно через пять дней.

Слова звучат отрывисто, падают, как камни в гулкую тишину зала, отлетают от лепнины, отражаются в овальных зеркалах. Мальчик нервно оборачивается и испуганно смотрит на своего отца.

— Ваше Величество, — Парт делает шаг вперёд, — Дормунд совсем ребёнок. Ему едва минуло двенадцать…

— У него предостаточно родственников, — резко обрывает Тибр. — Вы с Везулией поможете ему править королевством. К тому же, отрекаясь от престола, я не собираюсь умирать. Трон может занять только прямой наследник по крови, это моё слово. А Везулия… Везулия нездорова. Она станет королевой-матерью.

Собственное имя раскалывает мою голову надвое, как топор палача. Кажется, я не осознаю, что стану королевой-матерью. Даже по отдельности эти слова ничего не значат для меня. Неужели я — королева? Неужели я — мать? Окружение становится мутным, расплывается, но я стою ровно, как и подобает правительнице. Как учили меня всю жизнь, ни жестом, ни вздохом не выказываю своего состояния.

— Вы знаете, я не честолюбив, — задирает подбородок мой муж. — И никогда не стремился к власти. Но Дормунд нуждается в защите… и воспитании. Он ещё слишком юн и порывист. Позвольте мне провести исследования его гена, чтобы постичь природу вашей уникальной магии. Возможно, я найду причину, по которой истинные Иверийцы не могут иметь больше одного ребёнка. Найду и устраню. Возможно, мы с принцессой Везулией подарим Квертинду ещё наследников…

Парт берёт меня за руку, обнимает. Глаза его горят от предвкушения и восторга, и я не понимаю, что так влияет на него — близость моего тела или рассуждения об исследованиях.

— Не позволю, — заявляет Тибр. — Вы больше не в Веллапольском княжестве, Парт, где простительны эксперименты над природой и сущностью. Квертинд не терпит вмешательства в предназначение, и он много раз доказывал это своей историей.

— Но ваша магия должна принадлежать народу Квертинда! — неуместно настаивает Парт.

— Наша магия дана нам создателем для поддержания мира в королевстве, — Тибр тяжело поднимается, опираясь на копьё. — И если создатель решил, что только Иверийский род будет нести это бремя, то так тому и быть. Мы должны чтить волю Крона и благодарить его за милость. А вы пытаетесь обыграть бога, Парт. Это всегда заканчивается плохо. Кто знает, какое страшное зло вы способны породить своими опытами.

Мой муж отстраняется и углубляется в размышления. Я остаюсь одна, прозрачная и невидимая, словно меня и нет в этом переполненном помещении. Люди смотрят сквозь мой стан, я просто разновидность света, невесомый луч. Один из тех, что пронзает тронный зал своим золотом, по которому катятся из открытых окон гомон толпы у подножия замка и шум людной площади.

Высокие арочные окна до самого пола впускают лишь часть солнечного света, и тени от длинных флажков извиваются на мраморном полу, подобно ядовитым змеям. Я слышу, как кто-то ещё говорит Тибру об Иверийской магии, о Квертинде и его границах. О новом владении в северных горах, туманных и угрюмых, которые решено назвать Галиофскими Утёсами. Придворные юлят и лебезят уже не только перед Тибром, но и перед Дормундом Иверийским, ожидаемо ставшим центром собрания. А я всё смотрю и смотрю на скорбный танец флажков, уже выцветших до серых тряпок, который пытается мне напомнить о смерти.

— Флажки! — вскрикиваю я и неожиданно вздрагиваю от собственного голоса.

Секундная молчаливая заминка в зале сразу же сменяется шепотками и тихими смешками. Но я не сдаюсь. Хоть и понимаю, как жалко выглядит попытка умалишённой принцессы принести пользу королевству и поучаствовать в обсуждениях.

— Пора снимать флажки, — говорю уже чуть тише, обращаясь к Тибру. — Мой отец и ваш сын Галиоф погиб десять лет назад. Нужно отменить траур.

Испуганно озираюсь. Взгляды окружающих колют меня насмешками, высокомерием и изредка — снисходительностью. Особенно ранит последняя. В надежде найти защиту у мужа, я бросаюсь к нему, беру за руку, но он отшатывается, оставляя меня наедине с моей глупостью. Наверняка — глупостью. Хоть я и не понимаю, что такого сказала, отчего заслужила неприятную реакцию.

— Мы снимем их, когда придёт время, — хмурится король.

Между бровей его залегла тяжёлая складка, знаменующая сожаление. Сейчас он особенно напоминает мне юного Дормунда. Такой же наклон головы, такая же напряжённая поза и лиловый взгляд, который он старательно отводит. Тибр стыдится своей ненормальной внучки Везулии. Он стыдится меня… Помоги мне, Крон! Помоги выдержать презрение и собственное безумие. Или дай сил прекратить это…

— Простите, Ваше Величество, — между мной и Тибром в реверансе тяжело склоняется моя престарелая кормилица. — Везулии с самого утра нездоровится.

— Милда Торн, — удовлетворённо кивает Тибр в ответ на поклон женщины. — Отведите мою внучку в её покои. И вернитесь для назначения. Хочу отправить вас с супругом в новые земли, давно пора навести там порядок. Прибрежным городам нужна крепкая рука и верные Квертинду люди для укрепления наших позиций. Вы отправитесь в Нуотолинис — это крупный порт на границе северной территории. Сейчас там бушует серая хворь, и целительский дар вашей многочисленной семьи будет кстати.

— Разумно ли лечить бывших веллапольцев? — вклинивается один из советников со знаком трёхглавой змеи на одежде. — Может, стоит подождать, пока болезнь сама выкосит часть местного населения? Они могут поднять мятеж, оправившись.

— Мы завоеватели, а не палачи, — строго отвечает Тибр. — И отныне эти люди — квертиндцы. Мы дадим им всё, что имеем сами: порядок, довольство и магию.

— Они обязаны присягнуть на верность королю! — взвизгивает Дормунд. — Верноподданство — первейшая обязанность каждого жителя, нового или старого!

Выходит неубедительно, но никто даже и не думает высмеивать будущего короля Квертинда. В ярком свете тронного зала глаза его под пушистыми светлыми ресницами кажутся пурпурными. И они беспрестанно бегают — от отца к прадеду на троне. Потом останавливаются на мне. Престарелая кормилица, спохватившись, больно дёргает меня за локоть и тащит прочь. Я едва успеваю перебирать ногами в узких туфельках. Каблуки почти не стучат, и двор быстро теряет ко мне интерес, переключившись на моего сына. Тот кидает последний стыдливый взгляд мне вслед и пытается приосаниться: высоко задирает подбородок, кладёт ладонь на эфес клинка и приподнимает уголки губ, изображая доброжелательное лицо. Всё верно, сынок. Тебя очень хорошо научили. Нас всех этому учат. Всех принцев и принцесс.

— Пришла пора расставаться, Ваше Высочество, — вздыхает поседевшая Милда Торн, утаскивая меня из величественного зала. — Столько лет я вас берегла, а теперь правитель отсылает меня за верную службу. Воистину говорят: королевская благодарность обрекает на большее служение.

Коридоры Иверийского замка проносятся мимо меня расписными картинами магов Нарцины. Некоторые ещё свежие — пахнут краской и маслом. И зовут меня в свои истории…

— Кто теперь будет моей кормилицей, Милда? — обречённо спрашиваю я, покорно перебирая ногами.

Мне горько от расставания со строгой и мудрой женщиной, которая с рождения наставляла меня, но я знаю, что не смогу этому противостоять. Мне остаётся только принять своё новое окружение, которое я давно уже не способна запомнить. И эти голоса, которые слышу только я. От них болит голова и мутится сознание. Они снова и снова зовут меня в чужие истории.

— Вы уже давно не дитя, — скрипит зубами Милда Торн. — Вам самим впору нянчить. Дормунда, к примеру. Ох, нелегко ему теперь придётся! Квертинду нужна королева, а мальчику нужна мать. Он строптив, избалован и самовлюблён. Но хуже всего то, что он несчастен и оттого податлив своим страстям. Подумайте о сыне, Везулия Иверийская. Вспомните своё истинное предназначение — править королевством, служить Квертинду, беречь его своей магией! А то «Флажки снять»… Ох, сдались вам эти тряпки!

— Ты права, Милда, — привычно соглашаюсь я, больше для вида.

И ещё — чтобы прекратить разговор. Чтобы хотя бы Милда замолчала.

Створка двери скрипит, и кормилица вталкивает меня в мои покои, слишком душные и роскошные.

— Вышивайте пока, — женщина кивает на пяльцы у окна.

Немного подумав, берёт ключ со стола, выходит и замыкает меня в золочёной бархатной тюрьме. Слёзы катятся по щекам беззвучно, глухо, будто капли никогда не принадлежали моим глазам. Траурные флажки за спиной заговорили голосом моего отца — величайшего Галиофа Завоевателя.

— Отец! — отозвалась я и, подбежав к балкону, потянулась к скорбному ряду. — Отец, ты любишь меня? Должен же быть кто-то, кто любит меня!

И рассмеялась довольным солёным от слёз смехом. Комната знакомо заголосила — пожалуй, только я одна могла понять эти голоса, звучащие из каждого предмета. Я — Ванда Ностра, что была сейчас в теле Везулии и не ощущала ни сожаления, ни сочувствия. Только безумное, сводящее скулы ликование.

— Я иду к тебе, отец, — ноги сами собой забегали по комнате, остановились у вышивки. — Только сейчас… Сейчас. Нужно ещё кое-что сделать для Дормунда. Я ведь мать. Да, я его мать!

Ровные гладкие стежки ложатся на удивление споро, повинуясь широким белоснежным пальцам. Я раскачиваюсь и напеваю мелодию, которую Квертинду ещё только предстоит услышать. Мелодию из своих видений, что засела у меня в голове. «Как сладок сна конец…» — снова и снова завожу я надоедливые строки, собирающиеся в мантру, заклинание, беспрерывный вой. И игла выводит ту самую вышивку — картину танцующей пары.

— Его высочество Дормунд Иверийский, наследник престола Квертинда и его владений, истинный Иверийский хранитель магии, — раздаётся за спиной голос фрейлины.

Я и не заметила, как она вошла. Кажется, пока вышивала, я не замечала вообще ничего. И это было великолепно. Щёки уже высохли, и нежную кожу стянуло от соли.

— Так скоро? — поднимаю голову и встревоженно окидываю взглядом свою работу. — Уже пора?

— Ваш сын желает посетить вас, — медленно уточняет фрейлина.

— Конечно, — я обрезаю нить вышивки тонким лезвием. — Я готова. Жаль, не успела до конца… Но этого достаточно.

В ответ девушка лишь неуверенно кивает и открывает дверь, впуская юного наследника в сопровождении свиты из трёх человек. Мой сын — чернильноокий Дормунд, весь в ангельских кудрях, с ещё круглым безбородым лицом — важно проходит вдоль покоев и останавливается у прикроватного столика.

— Благословите меня, матушка, — мальчик не склоняет головы, смотрит серьёзно, исподлобья, но взгляд всё равно детский.

Трое сопровождающих мнутся у порога, не решаясь пройти в покои. Но мне до них нет никакого дела.

— Смотри, Дормунд, — я подбегаю к сыну, показываю вышивку и вкладываю в его руки: — Это твой брат, видишь?

Будущий король открывает рот от удивления, отступает на шаг и становится совсем ребёнком. Пару секунд он верит, рассматривая гладь ткани, но потом его взгляд наполняется понимающим снисхождением. Увы.

— У меня не может быть братьев, матушка, — горько вздыхает Дормунд, как будто это он говорит с ребёнком. — Истинные Иверийцы не могут иметь больше одного наследника. Это особенность магии, что мы несём в себе. Вы несёте, матушка. Вы и я.

— Слушайся его, Дормунд, — наставляю я строго. — Своего единственного брата. Обязательно слушайся! Он поможет тебе. Он будет великим человеком. И очень могущественным.

— Вы не можете больше иметь детей, — шёпотом сообщает Дормунд великую тайну, которая и без него мне давно известна.

Он смотрит в мои глаза, словно надеясь внушить мне свою правоту. Но потом не выдерживает и отворачивается к наставникам.

— Посмотри, — я пытаюсь привлечь внимание и подношу пяльцы к его лицу. — Ему ведомо милосердие, честь и душа. Ты должен сберечь их, и из тьмы за ним никогда не придут. Всё может быть по-другому. Всё должно быть по-другому, Дормунд!

— Хватит! — мальчик с криком кидает вышивку на пол. — Матушка, вы безумны! Вы просто свихнулись! У меня не может быть никаких братьев!

В его крике ещё слышны визгливые нотки, хоть голос уже ломается. Сзади на Дормунда одновременно шикают камердинер и ментор, указывая на неподобающее поведение. Он немедленно выправляется, принимая горделивую позу. Улыбается — не слишком широко, но понятливо и благосклонно.

— Простите, Ваше Высочество, — ровно извиняется сын. — Вы нездоровы. Вам лучше прилечь. Я зайду в другой раз.

— Нет! — я кидаюсь к его ногам и подбираю своё рукоделие. — Поверь мне, Дормунд, я видела его, твоего брата. Видела, как тебя сейчас. С этой девушкой… Не знаю, кто она. Но точно знаю, кто он. Твой брат может стать величайшим правителем или мудрым советником. Только позволь ему, слышишь? Не толкай его во тьму. Слышишь, Дормунд?

— Тибр Иверийский назначил меня королём, — обиженно отмахивается белокурый принц. — Ты сама слышала — только истинный Ивериец может взойти на престол Квертинда! Если ты вообще способна что-то слышать, кроме своих иллюзий.

Мне горько и больно от его слов, но я не знаю, как ещё убедить Дормунда. Как завоевать расположение собственного сына? Я не способна на это. Я ничтожная принцесса. И стану ещё более ничтожной королевой-матерью. Мне хочется сказать ещё что-то, но голоса звенят невыносимо громко… заполняют мою голову гулом. И я вою — балладу про конец сна, тот самый мотив, просто чтобы скрыть отчаяние за песней. Укачиваю саму себя.

— Я позову Милду Торн, — Дормунд морщит нос и с отвращением кривит губы. — Она зайдёт к вам после аудиенции у короля.

— Слушайся его, Дормунд, — успеваю я прошептать вслед уходящей процессии, прежде чем за ними закрывается дверь. — И всё будет по-другому.

Я вновь остаюсь одна в своих покоях — маленькая, ненужная, безумная принцесса. Я способна останавливать время и создавать артефакты, меняющие его ход. Я — истинная Иверийская наследница. Но что толку от величайшей из магий, если я не способна повлиять даже на своего сына?

— Отец! — снова зову я, обращаясь к флажкам. — Ты был сильным. А я — слабая. У меня ничего не получается.

Жалость заполняет меня всю, до кончиков ресниц. Я поднимаюсь и на дрожащих ногах иду к балкону. В жизни нет радости. В жизни нет любви. Это иллюзия, обман для простолюдинов, чтобы отвлекать их от политических решений и несостоятельности власти. Именно так учила меня Милда Торн, мудрейшая из женщин.

Королям и королевам не позволено любить и быть любимыми. Но, может… может, в пекле Толмунда я встречу того, кто почти не замечал меня при жизни? Своего отца. В пекло ведь попадают все, кто лишает жизни — других людей или себя.

Я иду к тебе, отец… Поднимаюсь на широкие перила балкона и смотрю вниз без страха и сожаления. Наверное, кто-то другой смог бы оценить красоту Лангсорда — кто-то, кто не видел его с самого рождения. Но шум его каналов я уже не слышу так же, как биение своего сердца в ушах.

У подножия замка раскинулся королевский сад с каскадом водопадов, заполненный людьми от белоснежных стен до самой площади. Отсюда виден новенький Преторий — первое консульство Квертинда. Я видела его в разные времена и знаю, что он простоит ещё долго. Кто-то сильный непременно сохранит его и защитит. Кто-то, но не Везулия Иверийская. И самое главное…

— Кто-то должен снять эти проклятые флажки, — шепчу я и делаю шаг в прекрасную пустоту.

Я лечу над Квертиндом, сердце бешено колотится, подскакивая к горлу. И дышу… всё ещё дышу…

Я резко вдохнула, пытаясь унять сердцебиение. Моё лицо намокло от слёз и холодного пота — как всегда бывает после видения. Воздух с шумом или, скорее, со стоном ворвался в мои лёгкие, плечи задрожали. Мех горжетки прилип к щекам. Я развалилась на диванчике и подняла глаза к потолку, обитому алой тканью с россыпью мелких корон.

— Да что же это опять, ваша милость! — запричитала Нэнке, обмахивая меня веером. — Вам бы в постель теперь, отдохнуть.

— Нет, — выдохнула я в ответ. — Сейчас пройдёт. Перестань, Нэнке.

Я некрасиво хлюпнула носом и сразу же приняла из рук обиженной сиделицы вышитый платок. Инициалы напомнили мне, что я не Везулия, а Ванда Ностра. И я непременно должна научиться жить.

«Везулия Иверийская была нездорова и от своей болезни покончила жизнь самоубийством в 64 году от коронации Тибра Иверийского, не выдержав новости о престолонаследии своего сына» — так написано в учебниках Квертинда. Каково было первой истинной Иверийской наследнице на самом деле, теперь знаю только я. И, возможно, Великий Консул Камлен, что молча держал меня за руку, пока я пыталась прийти в себя. Мы с ним храним столько тайн, которые не имеем права раскрывать и обсуждать даже друг с другом.

Я слабо сглотнула, успокаиваясь.

Дилижанс уже выехал на площадь, оставив позади Иверийский замок и тот самый балкон, с которого упала моя недавняя проводница.

Сейчас тут тоже было людно, но вместо траурных флажков висели праздничные, разноцветные, переплетённые с рябиновыми бусами. Большой фонтан переливался семью разными цветами, перекидывал струи воды и играл бликами огромной короны, покрытой пластинами сусального золота. Ему вторил плеск водопадов с каскада у подножия Иверийского замка, который был едва слышен за шумом площади.

Лангсордцы праздновали начало нового года и встречали осень. Люди веселились, пели, смотрели выступления уличных артистов, ели сладости. Некоторые сидели прямо на зелёных островках травы, обрамляющих площадь, наслаждаясь мягкими лучами и потягивая вязкие напитки. Ленивое солнце разлило густую прозрачную медь вдоль лоснящейся мостовой, почти осязаемую, тягучую, как масло райского дерева.

— Остановите, — попросила я хрипло. — Хочу прогуляться.

— Мы почти приехали, Ванда, — Камлен нарочно выделил моё имя, чтобы напомнить мне о том, кто я есть. — В Претории ты сможешь принять лауданум, прилечь и восстановить силы.

— Я не хочу лежать! — взмолилась я. — И не хочу лауданум. Я хочу попробовать жизнь!

Мимо пронеслась карета, запряжённая резвой тройкой. Этот вид транспорта почти вытеснили дилижансы, общественные и личные, но многие квертиндцы по-прежнему предпочитали силу живых коней энергии пара. До меня донеслись звуки струн и раскатистый нестройный хор пассажиров.

— Тут нельзя, Ваше сиятельство, — снова затараторила Нэнке. — Знаете ведь, какая вы ценная персона для Квертинда. А вокруг простолюдины и попрошайки. Воришки, пройдохи и просто твердолобые остолопы. Они пьют вязкий бузовник и закусывают горячими сайками, почти не пережёвывая! Нечего вам с ними прогуливаться. Вот вернёмся домой — я вам сготовлю мармелад из свежих ягод: Лерна-лентяйка уже и бруснику процедила, и смородину, настоящий вкус жизни попробуете!

Я обернулась на Иверийский замок. Два золочёных шпиля тянулись вдоль всей высоты белоснежного здания, как две воздетые к небу длани. Зажатые в небесах часы мерно тикали, отсчитывая мгновения между прошлым и будущим. А за ними белели шпили помельче, выгибались арками высокие окна, пробегались каскадами ступени, соединяя многочисленные балконы…

— Остановите! — громко потребовала я в порыве неизвестно откуда взявшейся решимости.

Или известно. Мне нужно было доказать всем и, в первую очередь, самой себе, что я не Везулия, которая покоряется воле каждого, кто пробует ею помыкать. Которую сломил Квертинд, как и многих. Принцесса была заперта в клетке чужой воли и королевского замка так же, как я в этом дилижансе. Я задышала ещё чаще, промакивая платочком лоб.

— Да остановите же! — неделикатно прикрикнула я.

Камлен Видящий молча постучал по стенке, и дилижанс пыхнул, заскрипел и остановился. Я потянулась к дверце, но она сама распахнулась, являя нам сосредоточенного стязателя.

— Что случилось? — он спешно оглядел каждого из нас троих. — Позвать целителя?

— Я хочу прогуляться, — ровно сообщила я, не теряя напора.

Сопровождающий стязатель с подозрением покосился на Великого Консула, но тот промолчал. С некоторых пор Камлен прилюдно не оспаривал мои решения, даже если был с ними не согласен. За это я была бесконечно благодарна слепому старику, хотя из благоразумия почти никогда не пользовалась его расположением и предпочитала все свои мысли обсуждать заранее. Но сейчас мне была просто необходима эта спонтанность, неожиданная взбалмошность, которая присуща юным леди. Да, именно сейчас, после гнетущего видения принцессы, которая так и не нашла своего места в жизни, мне хотелось быть той, кем я являлась. Нет, не только ценнейшей прорицательницей Квертинда, которую прочили на место Великого консула, но ещё и молодой девушкой, которая может чувствовать и радоваться простым праздникам.

— Мне необходимо вас сопровождать до Претория, — не то согласился, не то возразил стязатель.

За спиной его отрывисто фыркал чёрный конь, разряженный в помпоны для процессии. Одинокие ездоки всё ещё предпочитали породистых лошадей, поскольку те были быстрее и манёвреннее любого механизма. Я уже немного растеряла свою решимость и стушевалась под любопытными взглядами зевак, которые пытались заглянуть в открытую дверцу королевского дилижанса. Мои ледяные пальчики поглаживали нити Везулии.

О мостовую застучали копыта — подъехал ещё один всадник, отгоняя людей. Конечно, мы всегда путешествовали по городу в сопровождении многочисленной охраны.

— Я сам, — раздалось сверху, и всадник спрыгнул. — Здравствуйте, госпожа Ностра. Ваша милость Великий Консул.

Стязатель поклонился Камлену, как того требовал этикет, и старик благосклонно кивнул, хотя не мог видеть приветствия.

— Грэхам! — заулыбался Великий Консул и даже протянул руку.

— Экзарх Арган? — удивилась я. — Вы уже вернулись в столицу?

Верховный стязатель много времени проводил в командировках и всё чаще пропускал советы, лишь изредка появляясь в Претории. Весь последний год, насколько я знала, он был обеспокоен политической обстановкой в Квертинде. Расследования заговоров и преступлений изматывали экзарха и всю ложу стязателей, а Орден Крона только креп и набирал силу.

Обычно я избегала кровавого мага, выслушивая его послания через рудвика-секретаря. Не только из-за его магического могущества и высокой должности, но и из-за пристальных, слишком мужских взглядов в мою сторону.

— Ненадолго, — он быстро кивнул стязателю, и тот отошёл, отгоняя не в меру любопытных горожан. — Мы почти у Претория, но всё же стоит подъехать ближе. На площади сегодня слишком людно, народ отмечает начало нового краснолунного года. Чем вызвана остановка?

От моего эмоционального порыва не осталось и следа, и я стыдливо опустила глаза на вышивку. Холод поднимался по голубеющим венкам, ледяными ручейками растекался по моей коже.

— Мне заплохело от тряски, Ваша милость, — после короткой заминки подалась вперёд Нэнке. — Но уже всё прошло, слава милостивой Девейне! Поедемте уже, а?

Сиделица заметно нервничала от близости служителя Толмунда, поддаваясь религиозным предрассудкам. Я не могла её осуждать. Он пугал меня так же, как и всех. От Грэхама Аргана веяло неизбежностью чужой смерти и его собственной тревогой. И мне казалось, что и то и другое заразительно.

— Ванда хотела прогуляться, — неожиданно громко известил Камлен. — Ты не мог бы сопроводить её, Грэхам?

Я подняла на Великого консула уставшие глаза. Он улыбался мне мягко, почти по-отечески. Я знала эту улыбку — она знаменовала все тайны, которые мы хранили, но не могли высказать. Только в этот раз тайна была крошечная и моя личная, которую Камлен беззастенчиво выдал экзарху.

— Это не обязательно, — мне не хотелось доставлять неудобства одному из членов Верховного Совета, да и целой процессии. Но Грэхам Арган неуверенно подал мне руку. Он явно сомневался в том, что я приму её. Должно быть, экзарх стязателей больше других страдал от недоверия и страха, которым в нашем королевстве наделяли всех кровавых магов в бордовых перчатках. Это было испытанием для нас обоих. И именно поэтому я оперлась на мужскую ладонь.

Моя бледная рука утонула в мягкой замше с символичным оттиском, отчего сердце вдруг забилось часто, но радостно. Слабость от потери магической памяти всё ещё донимала меня, и я почти рухнула в мужские объятия. Наши взгляды встретились, но лишь на миг. Грэхам Арган отвёл глаза первым, не позволяя себе лишнего.

— Вы уверены, что готовы к прогулке? — спросил экзарх, осматривая площадь.

Внимательный взгляд мужчины с огромными почерневшими радужками собранно оценивал окружение, но обе руки крепко держали мой локоть.

— Мне хочется этого, — призналась я, опираясь на своего спутника. — Я благодарю вас за эту возможность.

Волнение ускорило меня и придало сил, оно горячило мою кровь и разгоняло слабость. Экзарх отдал распоряжения, организуя охрану кареты и нашей маленькой прогулки.

Нэнке, охая, попыталась спуститься со ступенек дилижанса, но Камлен не позволил ей выйти, и недовольная сиделица вернулась обратно. Двое вооружённых мужчин сразу же двинулись впереди нас, расчищая дорогу и загораживая обзор. Но даже так мне была прекрасно видна почти вся заполненная людьми площадь Тибра, раскинувшаяся перед Преторием.

Простолюдины открывали рты, показывали на нас пальцами, но охотно расступались перед процессией. Толпа застывала, а потом вскипала бурным потоком. Более знатные горожане приседали в неглубоких поклонах, выражая приветствие и почтение.

Браслеты на запястьях звенели в такт моим шагам и музыке, под которую хороводом шли молодые леди. В их косах подпрыгивали яркие монетки и алые ленты, лёгкие платья разлетались полами в танце, щёки горели. Должно быть, как и мои собственные. Я почти побежала вслед за весёлым хороводом, но стязатели легко задержали меня, не позволяя вырваться из оцепления.

Потревоженные воробьи взмыли в воздух, едва не опалив крылья о летящие факелы. Жонглёры собрали вокруг себя широкий круг публики, заслуживая восхищённые выкрики. От непрерывного движения закружилась голова, но как-то особенно — дурманяще и счастливо. Захотелось сменить шнуровку корсета на простые холщовые нити и затеряться в толпе горожан, взмыть над площадью пташкой, чтобы беззаботно предаться празднованию.

Вся мостовая вокруг огромного фонтана кружилась яркой пятнистой красотой, больше похожей на живопись, чем на реальность.

На моих глазах у одного из увлечённых горожан представительный господин срезал тонким стилетом расшитый кисет. Меня это возмутило, но Грэхам Арган лишь усмехнулся и даже не отправил стязателей предупредить городовых. Блюстители уличного порядка предавались увеселениям не меньше, чем не состоящие на охранной службе горожане и, казалось, игнорировали свои обязанности. Ложа стязателей и вовсе не имела никакого отношения к мелким кражам и уличным беззакониям.

— Во время празднеств власти снисходительно смотрят на человеческие грешки, — объяснил экзарх. — В земных радостях люди забываются и становятся лёгкой добычей.

Я видела, как он украдкой кидал на меня взгляды. Шаг мой был лёгким, почти невесомым, но отдавался в утомлённом разуме гулом. Лёгкий взмах кудрей рассыпал аромат мяты, но пара прядей прилипли ко лбу и не желали вовлекаться в кокетливую игру. От усталости я задышала чаще.

— Может, всё-таки вернёмся в Преторий? — учтиво предложил экзарх.

— Расскажите мне о них, — я кивнула на восторженную публику, столпившуюся возле уличного театра.

Верховный стязатель не стал настаивать и уличать меня в пренебрежении его заботой, только подался за мной ближе к импровизированным подмосткам. Над собравшимися возвышались двое актёров на высоких ходулях. Их речи было трудно расслышать отсюда, но толпа иногда сотрясалась смехом и даже присвистывала.

— О простых квертиндцах? — удивлённо уточнил Грэхам Арган и тут же продолжил: — Удивительно жизнелюбивый и стойкий народ. Почти бессмертный и постоянный в своих незатейливых желаниях. Толпа всегда хочет хлеба, зрелищ и любви.

— О, само собой, — мы подошли почти вплотную к комичному представлению. — У народа всегда есть время для глупостей. Смертны лишь короли.

— Чёрный Консул! — раздалось сверху. — Прочь с моей дороги к престолу!

Один из актёров на ходулях, совсем ещё юнец с приклеенной бородкой, угрожал бутафорским оружием своему оппоненту. Очевидно, он изображал консула-наместника Галиофских Утёсов. Орлеан Рутзский с началом этого года отправился в испытание изгнанием, и его кресло в Верховном Совете пустовало так же, как и кресло консула лин де Блайта. Об этом говорил весь город, и это был ещё один повод для торжества.

— Вы возжелали мою единственную любовь, Консул Рутзский! — забасил выкрашенный сажей актёр. — Мой возлюбленный Квертинд! За это я выпью вашу кровь!

Актёр откинул голову и наигранно зловеще рассмеялся.

Юнец зарычал и кинулся в атаку с таким душевным рвением, что кудри его растрепались и он чуть не потерял ленту со своих волос. Представление прервалось на миг, пока незадачливый лицедей поправлял причёску. Народ улюлюкал и потешался над неправдоподобным промедлением. Я ласково улыбнулась экзарху, лицемерно убеждая его в своём превосходном самочувствии.

— По правилам дуэлей вы не можете применять магию! — наконец вернулся в игру юный Консул Рутзский. — Умрите достойно!

Он снова кинулся в бой, едва не задев ходулями толпу. Своим лёгким мечом он орудовал неожиданно умело, как будто брал уроки сражений. Консул лин де Блайт отбивался одной рукой, а в другой держал яблоко, которое грыз, не забывая при этом корчить гримасы с каждой новой атакой своего политического конкурента. В какой-то момент юный лицедей слишком увлёкся боем — должно быть, чуть больше, чем актёрской игрой, и мне показалось, что дуэль может перерасти во вполне реальную. Тот из актёров, что изображал Консула лин де Блайта, посерьёзнел и покрылся потом. Вдоль измазанных сажей рук пошли светлые дорожки от стекающих капель.

— Победитель очевиден, — прокомментировал Грэхам, до этого молча наблюдавший за представлением. — В своём яростном неистовстве господин с лентой упускает главное: внимание к деталям и контроль над ситуацией. Такими темпами он быстро окажется не у дел.

Экзарх Арган говорил не об актёрах, а об их реальных прототипах. В отличие от него, я ни в чём не могла быть уверена — слишком близко была знакома с историей Квертинда. Что же касается представления… молодой театрал был проворнее и активнее. Но, словно в подтверждение слов стязателя, клинок уже не слишком чёрного Консула достал бок юнца, и тот ошарашенно отступил, не веря в своё поражение. Актёр быстро нашёлся и принялся изображать ранение, громко взывая к богам и протяжно требуя к себе целителей.

— Как вы могли знать? — воскликнула я. — Мне итог казался совершенно непредсказуемым!

Окружившие актеров люди одарили меня новой волной внимания. Я прижала ладонь к груди и кивнула простолюдинам, отчего получила не меньшие аплодисменты и возгласы, чем актёры. Стязатели вокруг напряглись, готовые к защите. Увы, с моей приметливостью в Квертинде невозможно было спрятать свою личность или хотя бы вызвать сомнения. Я не выслужила ещё такой славы, но слухи и пересуды о бледной прорицательнице были раздуты до гигантских масштабов.

— У меня был хороший учитель, — Грэхам подозвал девушку с большой корзиной пёстрых цветов, и охранники неохотно пропустили её к нам. — Который, надеюсь, вскоре станет хорошим правителем.

Конечно, я знала, кто был наставником Грэхама Аргана. Человек, чьё имя произносили почти с таким же благоговением, как и имена величайших королей Иверийской династии, и который был в изгнании вот уже целый год. Мы все ждали его возвращения или хотя бы весточки о его благополучии. Для меня это было особенно важно, поскольку консул-наместник полуострова Змеи являлся надеждой на успешное разрешение конфликтов, наседавших на Квертинд со всех сторон. Внешние и внутренние угрозы тревожили меня не меньше, чем Грэхама Аргана, поскольку я не имела представления о ведении войны. Да и где мне было научиться, девочке, едва научившейся контролировать саму себя?

— Надеюсь, он научил вас правилам победы? — попыталась пошутить я.

Получал ли экзарх Арган распоряжения от своего покровителя? Этого я спросить не могла.

Цветочница предложила алый плотный бутон с хрустальными подрагивающими капельками свежей росы, но стязатель сам безошибочно выбрал орхидею, что выделялась бледным мазком среди буйной яркости корзины.

— Чтобы победить, нужно быть достойным победы. Правило первое, — он насмешливо протянул мне нежную ветку с гроздью белоснежных соцветий. — И второе, — Грэхам Арган помедлил, на этот раз откровенно рассматривая меня, — нужно быть хищником, а не добычей.

Разве мы всё ещё говорили о политике, как преданные подданные королевства?

— Будьте осторожны, экзарх Арган, — я приняла подарок, ощущая, как трепещет и замирает в томлении моё беспокойное сердце. — В лабиринте историй Квертинда за каждым поворотом таится неизвестность. А это самый опасный враг даже для хищников. Ваш наставник только намеревается стать правителем, а мой уже правит им последние пятнадцать лет.

— Значит, у вас тоже есть свои правила, — голос у Грэхама был хрипловатый, как скрежет застарелого механизма шкатулки.

— И они меня полностью устраивают, хоть установила их не я сама, — вместе с ароматом орхидеи я глубоко втянула воздух праздничной площади, вязкий от запахов карамели, сдобы и некоего благостного народного единства. — Знаете, мне здесь очень нравится. Я очарована праздничными гуляниями. Впервые вижу их так близко, что, пожалуй, даже сама участвую.

— Этот город приносит удачу, — Грэхам покосился на недовольного стязателя, что прокладывал нам путь сквозь поток людей. — Лангсорд — мечта романтичных леди и честолюбцев. Мраморный фасад Квертинда. Город неутешной скорби и грандиозного торжества.

Мужчины в чёрных масках кидали хмурые взгляды на своего экзарха. Вооружённые мечами и десятками кинжалов, снабжённые боевыми артефактами и впитавшие чужую смерть кровавые маги тяготились прогулкой. Они привыкли к другому окружению, и бездействие угнетало служителей ложи. Но моё слово было для них не менее важно, чем слово Грэхама Аргана. И сейчас я требовала подчинения, пусть даже собственной прихоти. После видений голоса почти не донимали меня, и я наслаждалась окружением, звуками жизни и веселья. Но всё же мне захотелось напомнить присутствующим, кем я являюсь в первую очередь.

— Экзарх Арган, я прекрасно понимаю, что Квертинд — это не только прогулки, нарядные горожане и белый мрамор столицы. Я молюсь за здоровье Великого Консула и за успешное окончание изгнания вашего наставника, но пути Квертинда неисповедимы. Йоллу сообщает в отчётах, что Орден Крона со своей утопической идеологией привлекает всё больше сторонников. Ваша ложа сдерживает их вероломство, но вскоре чаша весов может качнуться в их сторону, — у белокаменной аркады я кивнула удивлённой чете Молливер в окружении не менее удивлённых слуг, и продолжила: — Но и это ещё не всё. Веллапольское княжество требует незамедлительного политического брака и вряд ли станет ждать несколько лет. Мне страшно представить, что случится, если консул лин де Блайт не сможет успешно завершить последнее испытание.

— Вы ведь не имели чести быть представленной ему? — уточнил Грэхам Арган. — Поверьте, если бы вы знали консула лин де Блайта, ваша уверенность в нём была бы сильнее. Прошло уже больше половины срока его изгнания, и вскоре он вернётся новым королём. Нет повода для беспокойства, но я убеждён, что ему были бы приятны ваши молитвы.

В синем небе, проколотом шпилями башен, замелькали пташки. Где-то вдали колокола возрадовались торжественным звоном: собор Семерых начал служение. Над толпой разнеслось величественное «Во имя Квертинда!»

— Во имя Квертинда! — негромко выкрикнула я, поддерживая народное восславление, и более тихо обратилась к своему спутнику: — Мне бы хотелось, чтобы властители судеб дрались между собой, а мне оставалось только молиться за благополучное разрешение, — от быстрого шага вновь закружилась голова, и я помедлила, поправляя платье. — Но я должна быть готова однажды возглавить Верховный Совет, а с ним и целое королевство.

— Вы ищете союзников, — понятливо кивнул стязатель. — Та ещё эпоха досталась нам с вами, госпожа Ностра. Должен сказать, что вы можете рассчитывать на мою помощь, поскольку я бесконечно предан ложе и королевству. Это на самом деле так. Но ещё я уважаю Великого Консула Камлена и верю, что не только ваш дар повлиял на его решение назвать вас преемницей. Теперь и я симпатизирую вам. Могу я попросить вас называть меня по имени, Ванда? Ванда?!

Недавняя потеря магической памяти ослабила моё тело, и ноги подкосились. Грэхам помог мне удержаться. Преторий был совсем близко, но мне не хотелось возвращаться в его душные высокие кабинеты, где меня уже ждал Йоллу с отчётом. Компания экзарха была куда более приятной.

— Всё в порядке, — я поймала шаткое равновесие. — Это от жёсткого корсета. Я вполне сносно себя чувствую.

Экзарх Арган с сомнением посмотрел на моё платье под тёплой накидкой, но я нарочно отвернулась. Моё внимание привлекла группа людей, за спинами которых слышалась музыка.

— Ваша милость, — не выдержал один из стязателей, — нам нужно торопиться. Жорхе Вилейн прибыл по вашему вызову из Астрайта и ожидает в Претории.

— Ванда…

— Госпожа Ностра, — быстро поправила я Грэхама, чтобы не терять авторитета в глазах его подчинённых. — Что ж, не хочу вас задерживать. Но мне здесь так понравилось! Надеюсь, вы достаточно доверяете своим людям, чтобы позволить мне ещё немного насладиться праздником?

Не дожидаясь ответа, я оставила задумчивого Грэхама принимать решение, а сама двинулась на звук чарующей мелодии. Чудесная рапсодия заворожила меня, поманила своими переливами. Из-за опустошения магического предела россыпь ледяных кристаллов колола грудь, просачивалась холодными каплями на висках, но осанка моя была идеальной, а поступь — твёрдой. Я запрещала себе страдать. Если вся жизнь — это мука и преодоление, то когда же быть счастливой?

Экзарх Арган за мной не последовал, и к холодным осколкам усталости добавилось ядовитое разочарование. Не стоило ожидать, что Верховный стязатель предпочтёт мою компанию неотложным делам ложи. И это правильно. С моей стороны было неуместно и наивно надеяться на его дальнейшее сопровождение, хоть я и желала этого всем сердцем.

Неожиданно мир вздрогнул, и я пошатнулась, уже жалея о том, что отказалась возвращаться в Преторий. Снова вернула себе достойный вид и почти слилась с людьми, увлечёнными магией создания баллады.

Что это за музыка?… Удивительно знакомая и близкая. В центре толпы мелькнул жёлтый кафтан и пёстрая лютня, которая была источником мелодии. На миг я даже забыла о дурном самочувствии, заслушавшись. Тем более что к мелодии добавилось пение:

— Сияла ты звездой, слепила ярким светом,

Душа была чиста, и так лазурен взор.

Ты следовала сердцу и чтила все запреты,

Но вынесла в итоге кровавый приговор.

Под каплями дождя тяжёлый выбор сделан,

И в чёрный пепел бури выжжена душа.

Пусть горькою ценой, но ты теперь прозрела —

Труднее всех тому, кто вынужден решать.

Пусть страшно сделать шаг во тьме новорождённой,

Обратного пути уже не отыскать.

Коварное наследство гнетёт, как мост сожжённый,

Который подожгла предательница-мать.

Желаешь управлять судьбой своею лично,

Но ходишь по чужому лезвию ножа —

Того, кто может вмиг приказом единичным

Укоротить тот срок, что будешь ты дышать.

Воздух дрожал вместе со струнами от каждой ноты, секунды покорно складывались в узор мелодии, ведомые магией Нарцины неизвестного менестреля.

— О лин де шер, прелестное создание! — бард увидел меня в толпе, и музыка прервалась. — Вы словно голубка среди вороньей стаи! Ваша чувственность и нежность делают меня совершенно влюблённым!

Поэт направился прямиком ко мне, пробираясь сквозь расступающуюся толпу. Моя охрана преградила ему путь, но я сама протянула руку, чтобы этот талантливый почитатель Нарцины мог приложиться к ней губами. Мотив вернул меня в видение, и я вспомнила Везулию, которая напевала его. Должно быть, она смотрела сквозь вечность на этого же барда. Возможно, даже видела меня прямо сейчас, как я видела её…

— Бард, — я проследила, как невысокая фигура в пёстром, шитом разноцветной вязью камзоле склоняется над моей ладонью, — твоя баллада кажется мне знакомой. О чём она?

— О Квертинде, конечно, моя госпожа! — с жаром воскликнул маг склонности Нарцины. — И о любви. О том, как она, подобно цветку, произрастает под тяжёлым гнётом войны, лишений и безумств. Но прямо сейчас я растерял всё своё вдохновение, совершенно околдованный вашим сиятельством. Мне хочется творить только о вас и для вас, о белоснежная муза величия и чистоты!

— Полагаете, я достойна музыкальной строфы? — голос мой сел, упал до шёпота от болезненной слабости и переживаний. Очень некстати, потому что сочинитель расценил это, как кокетливое заигрывание, и осыпал мою ладонь поцелуями.

— Вы достойны не просто строфы, а отдельной поэмы, — интимно и горячо прошептал менестрель, обжигая мою кожу дыханием. — Позвольте угостить вас…

Окончание фразы утонуло в изменённой реальности, погрязло в наступающей дурноте. Взор затуманился, и площадь поплыла перед глазами, превратилась в абстрактные куски размытой мозаики. Рука уличного музыканта оставалась опорой, связью с миром живых, которую мне не хотелось терять.

— Ты стоишь перед будущим Великим Консулом, бард, — один из стязателей легко оттолкнул его, лишая меня поддержки.

— Ээээ… Пожалуй, мне всё же стоит закончить уже начатую балладу, — спешно поклонился бард, едва не уронив свой берет, и попятился, переводя боязливый взгляд мне за спину. — Исключительно по этой причине спешу откланяться… Прошу простить, лин де шер… Ваше сиятельство будущий Великий Консул.

— О ком… — слова давались мне с трудом, буйство красок слилось в единую картину. — О ком эти строки?

Бард не ответил, развернулся и затерялся в толпе, нервно оглядываясь. Я попыталась его окликнуть, потому что сквозь нарастающую дурноту всё же пробивалось ощущение, что напуганный поэт уносил с собой важные, недостающие ответы. Я начала оседать от слабости и вскрикнула, потому что ноги мои взмыли в воздух. В один миг я оказалась на руках у Грэхама Аргана под дружное аханье толпы.

— Надеюсь, теперь вы не станете возражать, если я отнесу вас в Преторий? — уточнил он.

Я только слабо кивнула, прижимаясь к твёрдой груди и прячась за веткой орхидеи. Теперь я плыла сквозь площадь, словно лебедь через беспокойное море. Не только тело моё обрело опору, но и дух: в тёплых объятиях экзарха я балансировала на тонкой грани беспокойства и желания, и эта сладкая истома была самой живой эмоцией из всех, что мне доводилось испытывать. И я снова улыбалась.

***

Один из сопровождающих стязателей открыл перед нами дверь. Я крепко, до боли в костяшках вцепилась в алые лацканы плаща и из-под опущенных ресниц рассматривала экзарха. Грэхам Арган высокий, сильный и крепкий. Божественный скульптор, что поработал над его внешностью, использовал только грубые инструменты, оттого черты лица получились резкие, заострённые. Во власти этого выносливого мужчины изменять человеческие тела, превращать живые создания в восковые манекены. Его природа — уничтожать и ломать, но сейчас он спасал меня. Я прикрыла глаза, чтобы усилить ощущения объятия.

Если бы во мне была хоть капля гордости или самодовольства, я бы непременно возмутилась неподобающим поведением Верховного стязателя. Но мне слишком хотелось насладиться жизнью, самой волнующей и пикантной её частью.

— Ты такая хрупкая, — едва слышно прошептал у моего виска Грэхам Арган, бережно опуская меня в потёртое кожаное кресло. — Госпожа Ностра.

— Мне уже лучше, — я поблагодарила его сдержанной улыбкой. — Благодарю вас за заботу, экзарх Арган. Квертинд не забудет ваших заслуг.

— Квертинд… — он ухмыльнулся. — Впервые мои обязанности были такими приятными. Сегодня я вас украл у Квертинда.

— Вы флиртуете со мной, экзарх? — я попыталась выпрямиться в кресле.

И только сейчас заметила, что Грэхам принёс меня в свой кабинет — кабинет экзарха. Передо мной стоял массивный стол, обитый зелёным сукном и заваленный донесениями на служебных пергаментах. По одной из стен тянулись шкафы с книгами о военном искусстве, блестели тупыми остриями наградные клинки и шпаги. За спиной расположился целый букет штандартов и стягов — бордовых Иверийских и прочих, в цвет знамён знатных родов Квертинда. У высокой двустворчатой двери, положив руку на эфес клинка, стоял стязатель из моей недавней охраны. Он нарочно старался не смотреть в мою сторону, но я знала, что смущаю кровавого мага. Сам же хозяин кабинета отошёл к дальней стене, на которой висела картина с изображением страшного суда Толмунда.

— Ну, что вы, ваше сиятельство, — он рывком раздвинул плотные шторы, открыл окно, и в комнату ворвался солнечный луч, высвечивая пылинки. — Я просто выполняю свои прямые обязанности. Изначально ложа стязателей была создана не для расследования заговоров, а для охраны величайших королей прошлого. Иверийская династия мертва, но благополучие первых лиц Квертинда — приоритетная задача экзарха. Так что ничего личного, госпожа Ностра.

Грэхам подал мне стакан воды и впился жёстким, требовательным взглядом.

— Конечно, — подтвердила я. — Ничего личного.

Эти бессмысленные слова сушили горло, как пригоршни пепла, и только глаза кровавого мага, в каждом из которых давно состоялось крохотное затмение, говорили правду. В них был интерес и сокровенное желание. В них как будто зависло грозовое облако посреди лета, и я почувствовала запах свежей травы перед дождём… но этого, конечно же, не могло быть. Потому что каждый из нас жил в ледяном замке, где травы не было.

— Рондин, — обратился Грэхам к подчинённому, не отрываясь от меня. — Позови ко мне Жорхе Вилейна. Я приму его прямо сейчас.

— Мне проводить госпожу Ностру в кабинет к Великому Консулу? — спросил Рондин, переминаясь с ноги на ногу.

— Нет, госпожа Ностра будет присутствовать, — Грэхам даже не взглянул в сторону стязателя. — И ещё, Рондин. Тебе нужно принять назначение в Астрайт вместо Жорхе Вилейна. Завтра отправляешься на полуостров Змеи, в штаб по борьбе с Орденом Крона. Военный лагерь расположился под Каткитом, там необходимо руководство преданного стязателя.

Грэхам Арган отвернулся, и встрепенувшийся в груди восторг отскочил буйным вихрем от стен и закружил перед глазами пыльным ураганом. Я глотнула ещё воды, прогоняя наваждение.

Экзарх уверенно выбрал заверенный печатью свёрток и вручил стязателю. Тот принял приказ с коротким кивком, но помедлил, кидая на меня недоверчивые взгляды.

— Иди, Рондин, — указал на дверь Грэхам. — Пока это всё.

Стязатель постоял ещё немного, словно надеясь, что экзарх переменит своё решение, но потом поднял сплошной чёрный воротник и спрятал за ним лицо.

— Достойной дороги Толмунда, экзарх Арган, — попрощался Рондин, открывая дверь.

— Достойной, стязатель, — отозвался Грэхам.

Я скинула душную накидку и осталась в платье из тонких тканей. Гром браслетов сделался резким, сломал почти осязаемую напряженную тишину. Игра зарождающейся страсти влекла меня, хотелось отпить ещё — нет, не воды, а этого томительного волнения. Тем более сейчас, когда мы остались наедине. Но Грэхам подобрался, поправил перчатки, одёрнул алые лацканы.

— Жорхе Вилейн должен был стать экзархом вместо меня, — бесцветно сообщил мужчина, вглядываясь в узкую щель между приоткрытыми ставнями. — Но он отказался от этой должности. Не существует более преданного и деятельного человека в ложе. Он всегда был и остаётся примером для всех нас.

— Зачем вы оставили меня здесь? — немного обиженно, но быстро включилась я в разговоры о делах. — Я же вижу, как сильно досаждаю служителям ложи. Мне не нужно прибегать к своему дару, чтобы предсказать недовольство Жорхе Вилейна.

— У него будет более весомый повод для недовольства, — пояснил Грэхам. — А вам я хочу доказать свою преданность. Вверить секреты королевства, которыми вы могли бы погубить Квертинд… и меня лично. Хотите вы быть властительницей судеб или нет, должность Великого Консула потребует от вас изматывающей вовлечённости, невзирая на вашу мягкость и болезненность. Позвольте мне сопровождать вас на этом, как вы выразились, неисповедимом пути Квертинда, как я сопровождал вас сегодня на прогулке. Госпожа Ностра…

Медленно и напряжённо, как барс перед прыжком, Грэхам стянул свои перчатки и небрежно кинул их на стол, прямо поверх свёртков и служебных бумаг. А потом протянул мне руку с пугающими мутациями, дроблённую частыми молниями. Смертоносное магическое оружие главного палача Квертинда — ладонь, впитывавшая эфир прерванных жизней.

Я видела, что экзарх Арган сомневается. В том ли, что мне стоит открывать тайны, или в том, захочу ли я их узнать. Или… просто боится моей брезгливости.

— Грэхам, — я нарочно медлила, наслаждаясь его замешательством, — и кто же из нас теперь ищет союзников? Решили удивить меня губительным секретом? В таком случае вы имеете весьма смутное представление о прорицателях. Порой тайны даже ценнее крови. И если бы от чужих тайн моё тело мутировало так же, как ваше — от чужой крови, то на мне уже давно не осталось бы бледных просветов. Вы ведь не думаете, что будете отдавать приказы за моей спиной, а я буду лишь топать ножкой в такт?

— Я не пытаюсь вас удивить, Ванда, — оправдался Грэхам. — И не пытаюсь использовать. Только хочу доказать свою преданность и завоевать доверие. Возможно, у меня не очень хорошо получается, но вы ещё и препятствуете!

Он почти выплюнул последние слова, отдёрнул руку и нервно заметался по кабинету, рассерженный моим непониманием. Но у Квертинда был бы плохой экзарх, если бы он имел привычку быстро сдаваться. Грэхам в один миг оказался рядом и рывком развернул кресло.

— Послушайте, — мужчина опёрся ладонями о подлокотники, угрожающе нависнув надо мной. — Госпожа Ностра… Ванда. Я, как и все в Верховном Совете, понимаю ваше положение. Если завтра вы останетесь без покровителя, Квертинд уничтожит вас. А я предлагаю свою помощь, потому что… Толмунд! Да, потому что вы мне небезразличны!

Ресницы Грэхама дрогнули, и он всё же не выдержал — опустил взгляд на мои губы. Протянул ладонь, чтобы погладить меня по лицу, и замер в нерешительности.

— Всё-таки личное, — прошептала я и подалась вперёд, прильнув щекой к его пальцам.

От тёплого прикосновения мужской ладони я задрожала, как осенний лист на ветру. Грэхам облегчённо выдохнул, прижался лбом к моему и заглянул в глаза.

— Я хочу беречь тебя, Ванда, — прошептал он мне в губы. — От всех бед или хотя бы от отчаяния, если беды всё же не минуют.

Я накрыла его ладонь своей, соглашаясь с желанием Грэхама и подчиняясь собственному. Чувственность звенела во мне алой струной арфы — низко, утробно, протяжно. Мне хотелось продолжения. Хотелось его ласк, поцелуев и обещаний. Но стук в дверь прервал наше томительное единение и я смущённо отстранилась.

Грэхам горько зажмурился, как от острой боли. Потом взял мою ладонь и коротко прижался губами к пальцам.

— Не принимайте мой короткий порыв нежности к вам за полное доверие, — я насмешливо подала ему перчатки. — Лучше займитесь грязными секретами Квертинда, что скрываются за его мраморным фасадом. Дела не терпят отлагательств, экзарх Арган.

Мужчина усмехнулся и коротко крикнул «Войдите», пряча почерневшие ладони за блеском иверийских корон на бордовой замше.

Дверь слабо скрипнула, являя усталого стязателя в походной пыли и с густой порослью на щеках. Волосы его ещё хранили золото весеннего луча, но борода уже покрылась серебром человеческой зимы. Седина спускалась по пушистым бакенбардам и выбеливала бороду.

Жорхе Вилейн поприветствовал экзарха, почтительно поклонился мне — не низко и не высоко, тем самым не выражая ни почтения, ни презрения. Поверх его классической формы ложи висел тиаль Ревда, который я сочла лишним. Обычно стязатели не носили магических тиалей, пользуясь только глиняными колбами для свежесобранной жертвенной крови. Традиционный магический накопитель всегда служил для магов знаком отличия, эксклюзивным и почётным украшением, часто выполненным по индивидуальному заказу. Поэтому его демонстрация стязателем была неуместна, учитывая необходимость конфиденциальности по роду его службы.

— Вы вызывали меня, экзарх, — констатировал Жорхе Вилейн, со сдержанным почтением глядя на Грэхама.

— Жорхе, я вынужден отозвать тебя с полуострова Змеи, — без вступительных речей начал Грэхам. — Прямо сейчас и надолго.

— Мы едва наладили контроль над удалёнными провинциями полуострова и установили комендантский час, — сухо отчитался статный мужчина. — Стязатели из моей группы почти не спят, сотрудничая с военными офицерами и возглавляя вылазки на лагеря повстанцев. На полуострове Змеи установилось хрупкое спокойствие. Мы предотвратили восстание в Пеулсе, это к западу от Астрайта. Заговорщики из Ордена Крона отправлены в Зандагат, но сейчас, в отсутствие наместника, даже тюрьма не сдержит нарастающее напряжение. Боюсь, смена руководства может отрицательно сказаться на успехах.

— Я видел последние отчёты и внимательно их изучил, — Грэхам Арган обвёл перчаткой заваленный бумагами стол. — Поверьте, мне самому не нравится оставлять полуостров без вашего надзора. Но вы лучший из стязателей в Квертинде, и дело не только в вашем высоком порядке магии Толмунда. Такой аналитический ум, осторожность и внимательность вряд ли способен проявить кто-то ещё. Но главное — мы не сомневаемся в вашей однозначной преданности Квертинду. С учётом последних событий, это становится чуть ли не самым важным.

— Да, я слышал о предательстве господина Брина, — стязатель Вилейн прочистил горло. — Служил под моим началом в прошлом году. Совсем ещё юнец, но способный и беспринципный. Он был одним из лучших выпускников в Пенте Толмунда. Тогда я и помыслить не мог, что он способен на такое. Предать Квертинд, напасть на беззащитную девушку…

— Именно поэтому я вас и вызвал, — прервал его рассуждения Грэхам.

— Готов понести наказание за недосмотр, — склонился Жорхе Вилейн.

— Стязатель Вилейн, — экзарх подошёл к нему, — Квертинд не собирается вас наказывать. По крайней мере, не преследует такой цели. Однако новое задание действительно может оскорбить вашу ценность.

— Если это воля Квертинда, ничто не сможет меня оскорбить, — отозвался Жорхе.

— Это лишнее доказательство вашей верности, — удовлетворённо кивнул экзарх. — Если бы ложа состояла из таких, как вы, Ордена Крона уже не существовало бы.

— Так в чём моя задача, экзарх? — между густых поседевших бровей мужчины образовалась глубокая складка.

Грэхам Арган потёр переносицу, как будто оттягивая время. Потом тяжело вздохнул и заговорил тихо, словно кто-то мог подслушать его прямо в Претории.

— Сегодня ночью вы отправляетесь на Галиофские Утёсы, — Грэхам кинул на меня осторожный взгляд и отошёл к окну, задвинул шторы. — В Кроуниц.

— Насколько мне известно, столица северных земель пока не попала под огонь восстаний, — от участившегося дыхания седые усы Жорхе Вилейна зашевелились. — Там нет сражений.

На сосредоточенном лице кровавого мага читалось возмущённое недоумение, которое только возросло со следующим заявлением главы его ложи.

— Вы не будете сражаться, стязатель, — Грэхам не повернулся, словно ему было стыдно смотреть в глаза своего подчинённого.

— Нет? — уже откровенно удивился Жорхе. — Зачем же меня туда направляют?

— Вы будете следить за одной подданной, — пояснил экзарх. — Тайно. Ни она, ни кто-либо из её окружения не должен заподозрить слежки. А окружение у неё очень внимательное, уж поверьте. Поэтому назначены именно вы.

— Мне нужно её убить? — ровно поинтересовался стязатель.

— Только после особого указания, — Грэхам с рассеянным интересом осматривал праздничную площадь, находясь мыслями где-то далеко. — До тех пор вам необходимо всюду следовать за ней. Её имя Юна Горст, она студентка второго курса Кроуницкой Королевской академии факультета склонности Ревда. Отныне вам нужно стать её тенью. Имейте всегда достаточно сил для милости Толмунда. Думаю, не стоит напоминать, что это требует регулярных ритуалов.

Юна Горст… Я вспомнила эту студентку — одна прядь у неё была такой же белой, как мои волосы. Когда мы виделись в последний раз, она была импульсивным и несмышлёным ребёнком, без малейшего намёка на сознательность. Смеялась в лицо опасности. Я пыталась вспомнить видения, которые были с ней связаны, но они затерялись в памяти среди сотен других жизней. Что-то такое, связанное с ментором и, кажется, с Орденом Крона. Неужели она была настолько важна, чтобы стать грязным секретом Квертинда? Могла ли простодушная девчонка представлять такую угрозу, ради которой из средоточия военных действий отзывали лучшего стязателя? Возможно…

Всё возможно. Великий Консул часто повторял, что важность сохранности пророчеств в тайне связана также с неверными толкованиями. Мы видели лишь обрывки судеб и могли заполнять пробелы в меру фантазии и по субъективной справедливости. Но порой прорицатели упускали важнейшие детали за грандиозными историческими событиями и оказывались неправы. Отдельные маленькие люди были способны влиять на пути королевства не меньше, чем их правители.

— Позволите спросить, чем же эта леди опасна для Квертинда? — Жорхе надул щёки, и жёсткие серебристые бакенбарды распушились.

Я вся обратилась в слух, потому что тоже была заинтересована в ответе. Как будто Юна Горст была моим личным упущением, которое я не смогла вовремя предотвратить… Хоть в те времена моё сознание ещё не было способно фокусироваться на реальности, но я могла что-то заметить. Какую-то деталь, подсказку, лежащую на самом видном месте.

— Не позволю, — развернулся Грэхам и смягчился при виде багрового стязателя. — Не сердитесь, Жорхе, это приказ. Ответа на ваш вопрос я и сам не знаю. Мы с вами должны исполнять приказы, а не обсуждать их.

— Приказ Великого Консула? — Жорхе Вилейн покосился на меня с неприязнью, как будто заподозрил в причастности к этому унизительному для его чести заданию.

Но я была ни при чём и сейчас удивлялась не меньше, чем сам стязатель Вилейн.

— Нет, — Грэхам посмотрел ему прямо в глаза. — Это прямой приказ Кирмоса лин де Блайта.