Кровавая заутреня

Нина Левина

О жестокой резне русского гарнизона, вошедшей в историю как Варшавская заутреня, вам не рассказывали на уроках в советской школе.Юная Кати Кайсарова и бравый капрал Алексей Громов находятся весной 1794 года в Варшаве и влюбляются друг в друга, но на пути их любви встают грозные кровавые события. Ранним утром Страстного четверга под звон колоколов начинается безжалостная бойня. Волею провидения влюблённые разлучены, а жизни их друзей и близких оказываются в руках обезумевшей мятежной толпы.

Часть вторая. Восстание

Глава 1. В разлуке

В пятницу известие о провозглашении восстания в Кракове достигло Варшавы. Король Станислав был вынужден отменить увеселительный ужин, а вместо него созвать совет, на который спешно прибыли командующие королевской гвардией и генерал-аншеф Игельстром. Новости из Кракова, безусловно, оказались неприятными, но не вызывающими тревогу. Королевская гвардия надёжно охраняла короля, командующий гарантировал её верность. Но с краковскими бунтовщиками нужно было поскорее разобраться. В том, что Тадеуш Костюшко — опытный боевой генерал, пользующийся влиянием и авторитетом, сомневаться не приходилось. Король Станислав сожалел, что ему так и не удалось привлечь его на свою сторону после окончания русско-польской войны. Под руководством Костюшко у восставших из разрозненных полков будет сформирована действующая армия, а вот это уже никак нельзя допустить. Игельстрому предстояло решить, какими силами в ближайшее время подавить восстание, а пока он поспешил срочно известить обо всём императрицу Екатерину II. И Станислав, и генерал Игельстром прекрасно понимали, что весть о мятеже в кратчайшие сроки дойдёт до ушей Екатерины. Да хоть от того же прусского Фридриха, вдоль границ которого прошёлся с войском Мадалинский. Поэтому оба, прежде всего, отправили нарочных с письмами в Санкт-Петербург, где, сообщая о событиях, уверяли императрицу о незначительности произошедшего в Кракове, советовали не придавать этому особого значения и утверждали, что всё держат под контролем.

Совсем иначе восприняли эту новость сторонники восстания в Варшаве. В тот же самый вечер, когда проходил совет у Станислава, в доме Яна Килинского то и дело открывались двери, впуская и выпуская посетителей.

— Ещё не время для радости, — не уставал повторять всем сапожник. — Краков далеко, и пока это только разговоры. Нам нельзя выдать себя раньше времени. Крепитесь и готовьтесь. Пресекайте любые попытки ликования, чтобы не вызвать подозрений у русских. Они должны видеть в нас друзей и доверять нам.

Все соглашались, но шляхта начинала точить ножи и сабли. Ксёндзы готовили воззвания к пастве, а владельцы печатных станков закупали бумагу для манифестов. Всё проходило в строжайшей тайне, как и велел Килинский.

А тем временем среди приближённых короля никто не сомневался, что мятеж в Кракове будет подавлен в самом зародыше. Присутствие русской армии вселяло уверенность в том, что об этой неприятности можно будет вскоре забыть. После недолгих раздумий генерал-аншеф Игельстром приказал разобраться с повстанцами армейскому корпусу генерал-майора Александра Тормасова, находившемуся неподалёку от Радома. Получив приказ из Варшавы, войско выступило по направлению к Кракову.

В субботу вечером изнывающий от тоски и тревоги за Кати Алексей встретил братьев Авиновых, стоявших на карауле у входа в казармы недалеко от Саксонского сада. Алексея всегда поражало внешнее сходство братьев. Разница в возрасте у них была в год, но с первого взгляда их принимали за близнецов. Всё у них было большое, богатырское. Оба широкоплечие, оба сероглазые, с пухлыми, словно немного обиженными губами и широкими носами. Отличались братья только цветом вьющихся крупными кудрями волос. У Александра — тёмно-русые, а у Сергея — светло-русые. Но когда волосы убирались под парики и треуголки, то различать братьев могли только близкие друзья. Остальные же, чтобы не ошибиться, обращались к ним по фамилии. Авиновы славились весёлым характером, балагурили всегда без меры, поэтому их мрачный вид удивил Алексея.

— Здоров, Алёшка, — буркнул старший, Александр.

Младший, Сергей, только кивнул и продолжил хмуриться, глядя в сторону.

— А у вас что случилось? — удивился Алексей.

— Да вот, стоим тут, как статуи. Будто поважнее дел нет, — ответил Александр. — А в это время другие в поход выступили доблесть показывать.

— Ты о чём вообще? — не понял капрал.

— Не слышал, что ли? Тормасов на Краков пошёл, а мы тут… Тьфу, — Авинов сплюнул, поправил ружьё и демонстративно выпятил грудь.

— Да от батюшки новое письмо пришло, — пояснил Сергей. — Спрашивает, дескать, как проявляете доблесть в служении Отечеству? Какие подвиги совершаете на поле брани, сыны мои дорогие? А нам что писать? Жрём, пьём, панянок молодых щупаем? Иногда в карауле стоим, скучаем.

— Ах, вот оно что! — улыбнулся Алексей. — Не всем же с Тормасовым в поход идти. Караул — тоже дело важное. Напишите батюшке, что отбили несколько попыток проникнуть в казармы дерзких лазутчиков, переодетых барышнями.

— Тебе бы всё шутки шутить, — нахмурился Александр, — а у нас батюшка знаешь какой. Ух, кремень! — Он сжал огромный кулак и потряс им в воздухе.

О батюшке Авиновых Алексей был наслышан. Его всегда удивлял тот трепет, с которым оба брата-богатыря говорили о своём родителе. Совершенно бесстрашные удальцы Александр и Сергей, с которыми опасались связываться даже командиры, становились похожими но овечек, лишь заходил разговор об отце. Тот считал, что главное предназначение мужчины — подвиги во славу Отечества, и отправляя сыновей на военную службу, строго-настрого велел им не срамить честь фамилии и без доблестных дел домой не возвращаться. А какие же тут дела, если русско-польская война закончилась раньше, чем им удалось вступить в бой, а сидение в Варшавском гарнизоне вообще не сулило участия в сражениях. Каков же должен быть отец этих двух молодцов, если вызывал такое уважение у сыновей? Алексей представлял его здоровенным крепким мужчиной под стать Авиновым, со свирепым выражением лица и огромными кулачищами. Силищи у него должно быть немеряно, а один взгляд наверняка приводит в трепет домочадцев. Своего отца Алексей почти не помнил. В памяти мелькал высокий мужчина, от которого пахло табаком и псиной, когда он изредка брал Алёшку на руки. Матушка говорила, что заядлым был охотником. Раз попал глубокой осенью под сильный ливень и промок до нитки. А тут ударил морозец. В общем, застудил отец грудь и помер дома в горячке и в бреду. Остался на память только плохонький портрет с потускневшими красками. Да ещё большой крест нательный серебряный старинной работы. Матушка надела его на Алексея с благословением, провожая сына на военную службу. Так и не снимал его капрал никогда, кроме походов в баню.

На какое-то время воспоминания и Авиновы отвлекли Алексея от мрачных мыслей о Кати, но тут Сергей спросил:

— А ты чего нос повесил? Опять беда на любовном фронте?

Алексей кивнул:

— Крупный конфуз у меня с подполковником в четверг вышел. Чуть не побились с ним. Не хочет меня даже слушать старый чёрт. К Катеньке и приблизиться не могу.

— А пробовал?

— Ездил к ним домой вчера вечером, думал, подостыл подполковник. Надеялся, что супруга его образумила.

— И что?

— С порога выпустили на меня денщика Елизара с ружьём. «Убирайся, — кричал, — охальник, пока грех на душу не взял!»

— Во как? — Александр приподнял бровь. — Э-э, брат, так это они цену набивают. Видать, хотят девицу свою под венец поскорее, а не просто так… Жениться тебе придётся, чтобы к Катеньке приближаться, — хмыкнул он.

— В том-то и дело, что я просил руку и сердце Кати, а отец словно белены объелся! Орёт, слюной брызжет, чтоб я и думать забыл.

— Так может, у неё жених есть? — поинтересовался Сергей.

— Нет никого, она сама сказала, — вздохнул Алексей. — Мы любим друг друга, а тут… Жить без неё не могу!

— Слушай, ты только не раскисай, — старший Авинов неожиданно посмотрел на Алексея с сочувствием. — Погоди немного, не лезь на рожон, пусть всё утрясётся. Вам с твоей Катенькой, может, препятствия только на пользу пойдут. Заодно чувства проверите. Скоро Страстная седмица, в строгий пост страсти поутихнут, подполковник подобреет. А после Воскресения Христова на праздничной неделе в самый раз бухнуться ему в ноги и просить руки дочери. Кто ж в такой светлый праздник откажет?

— Сашка, дай я тебя расцелую за хорошие мысли! — Алексей с благодарностью посмотрел на друга.

— Но-но! С караульными не балуй! — Тот снова выпятил грудь и подмигнул Алексею. — С тебя завтра по кружке пива нам с Серёжкой.

Алексей не преувеличивал, когда говорил, что накануне вечером у дома Кайсаровых его встретил вооружённый Елизар. Разгневанный Панкрат Васильевич строго-настрого приказал денщику не пускать капрала Громова даже на порог и пригрозить оружием, если тот будет настаивать.

— Неужто прям стрелять в него? — выпучив от страха глаза, спрашивал старик. — Что ж он за злодей такой?

— В него не надо, — подполковник спохватился, что в желании уберечь дочь от кавалера, может зайти слишком далеко. — Так, пальнёшь в случае чего в воздух для острастки.

Кати в это время находилась в своей комнате и, к счастью, не слышала этот разговор, иначе у неё бы точно остановилось сердце от страха за любимого. На вчерашнем семейном совете, где Кати присутствовала в качестве обвиняемой без права оправдания, было решено, что до самого отъезда в Тополиное она больше не ступит ни шагу из дома одна. Только в сопровождении матушки или в крайнем случае Феоктисты. Дышать воздухом в одиночестве девушке разрешалось только в саду пани Рапацкой, да и то потому, что он хорошо просматривался из окон. Поначалу Панкрат Васильевич требовал, чтобы супруга с дочерью покинули Варшаву как можно скорее. Но Ульяна Назаровна быстро остудила пыл мужа, заявив, что не собирается увязнуть где-то на раскисшей дороге.

Конец ознакомительного фрагмента.