Мёртвая рука капитана Санчес

Нина Запольская, 2018

На основе реальных фактов, взятых из дневниковых записей английских путешественников ХVIII века. Посвящается всем влюблённым в море, готовым идти под парусами на поиски сокровищ инков.Спасаясь от пиратов, капитан Линч уводит шхуну «Архистар» на Кубу, а далее – на побережье Нью-Йорка. Здесь его настигает роковая страсть, он встречает новых друзей и приобретает смертельных врагов. По возвращении в Англию прежние чувства воскресают в нём и становятся судьбой. И потом – новая экспедиция в таинственный Магриб. А ещё: интриги, убийства, охота за пиастрами, боксёрские поединки, индейцы, погони, новогодний бал, танцы и поцелуи, признания в любви, верблюжий караван в песках Сахары, эмир Адрара, коварные проводники, дворцовые заговоры и туземные племена. Содержит нецензурную брань.

Глава 3. Любовь нельзя понять

Капитан очнулся на крошеве снега, красном от своей крови, чувствуя запёкшиеся её сгустки во рту и горле, и посмотрел кругом — вокруг был снег, один только снег.

Он попробовал ползти, и это ему удалось, хотя дышать было нечем, темнело в глазах, и что-то внутри у него рвалось при движении, но он полз, сплёвывая на снег кровавые ошмётки, потому что твёрдо знал, что дальше ему обязательно встретится трава. И когда он дополз до травы, ещё свежей, зелёной, но уже источающей сладостный запах осенних яблок, горькой мокрой коры, багряных листьев, то лёг на неё щекой, закрыл глаза и заплакал…

Капитан проснулся, сел и огляделся в каюте, отдуваясь, моргая и вытирая обеими руками слёзы на лице. Ему было душно, нечисто и сумрачно настолько, что даже сердце щемило, а может, это просто ныла душа его, размозжённая… Через силу он встал и пошёл проверить вахтенных.

На утро капитан рассказывал штурману, как всё прошло вчера. В конце, криво ухмыльнувшись, он добавил:

— Теперь вы понимаете, мистер Пендайс… Руку капитана Санчес, как вы просили, спасти не удалось… Её пришлось отдать пиратам.

Штурман сдавленно застонал и по-бабьи всплеснул мощными ручищами.

— Ах, сэр, — пробормотал он огорчённо, зажмурившись, как кот, у которого улизнула из-под носа мышь. — Эта Рука нам бы самим так пригодилась. Когда нам ещё удастся раздобыть такую Руку.

Капитан посмотрел на штурмана и, ничего не ответив, опустил глаза. Штурман постоял ещё мгновение, моргая и расстроенно глядя на капитана, и отошёл.

— Ах, какая была Рука, Амиго, — говорил он потом боцману Билли Джонсу, удручённо качая большой головой. — Чудо была, а не Рука… Её осталось только провялить на солнышке — и всех делов-то.

И боцман, который слушал штурмана, уставившись от внимания в пустоту и вытянув свои полные красные губы в беззвучном свисте, согласился с ним и горестно завздыхал:

— Да, шлюпки-на-волнах!.. Рука была, что надо, Джон.

А капитан в конце дня всё-таки заставил себя найти момент, который он так оттягивал и которого всеми силами своей души хотел избежать, и достал письмо капитана Авила. Стиснув зубы, он взял нож и стал вспарывать им нитки, стягивающие клеёнку. Раскрутив клеёнку, капитан взял письмо, разгладил его и стал читать… И не поверил своим глазам: в письме капитана Авила к своим родным ясно указывались координаты места, где тот зарыл все свои деньги, добытые разбойным промыслом за пять лет. А в конце были имена и адрес его родителей — старинный испанский город Авила недалеко от Мадрида.

— И какие координаты клада? Какого места? — спросил Трелони, когда капитан рассказал ему про письмо.

— Гавана… Недалеко от Гаваны на северо-западном побережье Кубы, — ответил капитан, вздохнув.

— Это по нашему курсу?

— В общем-то — да. Мы отклонимся совсем немного.

— Но прямо в лапы к испанцам.

— Место не в самой Гаванской бухте, а поблизости… Мы быстро — только туда и обратно, — сказал капитан и добавил, помолчав: — Мне кажется, я просто обязан это сделать для него.

Трелони глянул на капитана, отвёл глаза и согласился:

— Ну что же, я думаю, надо выполнить волю покойного, тем более, что отклонимся мы совсем на немного.

****

Город Гавана, дорогой читатель, находится на северо-западе острова Куба, на берегу Мексиканского залива, в живописном месте вблизи бухты Гавана и Сан-Лисаро.

Когда Христофор Колумб открыл эти земли, перед его глазами расстилались слегка всхолмлённые, покрытые девственными лесами равнины, высились вершины карстовых гор, поросшие тропической зеленью, над головой носились диковинные птицы, а вокруг благоухали цветы. И мореплаватель со всем основанием назвал открытую сушу земным раем.

Испанские поселенцы основали Гавану в 1515 году в устье реки Альмендарес, потом город был немного перенесён по побережью. В конце ХVI века Гавана уже стала административным центром испанской колонии острова Куба, получившему к тому времени статус генерал-капитанства. Через этот город в Испанию было переправлено золота, серебра и драгоценных камней на общую сумму в 200 миллионов дукатов. И город рос, несмотря на рейды всевозможных морских разбойников, бороздивших воды Карибского моря в поисках испанских галеонов.

Чтобы противостоять пиратскому террору и обезопасить порт от нападения, в городе был введён комендантский час, после наступления которого судам запрещалось покидать порт. Также были оснащены сторожевые корабли, мужчин обязывали носить оружие в любое время суток, и полным ходом шло строительство фортификационных сооружений.

Так что город к середине ХVIII века превратился в мощный бастион: замок и две крепости охраняли вход в порт, и любой вражеский корабль оказывался под перекрёстным огнём крепостных пушек. Между двумя крепостями по дну пролива проходила тяжёлая цепь, которая на ночь натягивалась, а выстрел из пушки в 21 час означал, что городские ворота закрыты.

Помощь жителей города пиратам каралась смертью.

****

Вместе с мистером Трелони капитан ещё раз перечитал письмо капитана Авила к своим родным.

Клад был спрятан в пещере, путь к ней был хорошо описан, бухточку по описанию капитан тоже рассчитывал найти без труда — совсем простое дело. И капитан сказал, что в пещеру он намерен идти один, взяв с собой только Платона.

— Я — быстро, — объяснил он своё решение. — А осложнений никаких не предвидится. Мне гораздо важнее, чтобы все оставались на корабле и были готовы в минуту опасности сразу уйти отсюда.

Все стояли уже на палубе, когда штурман Пендайс попытался остановить капитана.

— Сэр… Что-то мне не нравится сегодняшняя погода, — начал, было, говорить он.

— Я — быстро, мистер Пендайс, — перебил его капитан.

Он нетерпеливо посматривал на берег и старался не встречаться ни с кем глазами, словно какая-то стыдная мысль терзала его. Всегда чуткий Трелони понял, что капитан мучается после смерти капитана Авила, и у него заныло сердце от того, что он ничем не может капитану помочь.

— Дэниэл, возьмите хотя бы свой испанский плащ. В пещере может быть холодно, — с мягкой настойчивостью произнёс сквайр.

Капитан скривился. С некоторых пор ему перестала нравиться испанская одежда, но посмотрев в беспокойные глаза сквайра, он согласно кивнул. Платон сбегал за плащом, который капитан бросил на дно шлюпки.

На вёслах они с Платоном добрались до берега, пологого и низкого, выбрались на него без происшествий, затащили шлюпку дальше от воды и, перевернув, спрятали в кустах. Пещеру они нашли тоже без труда, как и было описано в письме — сразу над сухим руслом подземного стока, вытекающего из-под скалы во время обильных тропических дождей.

Перед входом в пещеру Платон достал из-за пояса огниво, и капитан через минуту зажёг небольшой факел. Нагнувшись, они один за другим протиснулись в лаз, пролезли в постепенно расширяющийся ход и обомлели — перед их глазами открылся вход в зал, уставленный причудливыми известковыми колоннами. Они свисали сверху, как длинные тонкие сосульки, и вырастали снизу, как острые зубы огромного чудовища, некоторые срастались в середине, колонн было много, и дальние терялись в темноте.

Подняв высоко факел, капитан осмотрелся, потом посветил себе под ноги и, взяв Платона за руку, повёл его, вспоминая неровные строчки в письме капитана Авила. Он обходил колонны, светя вверх и вниз, поворачивал в какие-то ходы — он знал из письма, что идти им недалеко. Потом Платон вскрикнул, капитан обернулся — и ахнул тоже.

Позади них, там, где они только что проходили, все колонны светились, и ясно был виден купол пещеры. Светилось всё вокруг — и своды, и стены, и верхние сосульки, и нижние — всё было окутано сверкающим зеленовато-серебристым неярким светом. Сияло всё, но только одно мгновение, и тут же сияние расплывалось, таяло и гасло на глазах.

Капитан пошёл дальше и вошёл в ещё один высокий зал. Он был с красными стенами, и эти стены были самой природой украшены причудливой окаменевшей растительной резьбой, то грубой и неуклюжей, то изящной и тонкой, а справа темнела пропасть, впереди виднелась гора каких-то сверкающих кристаллов, и где-то шумела вода. Только рундука капитана Авила не было видно. Факел в руках капитана стал прогорать. Повозившись с огнивом, они зажгли новый факел.

И тогда капитан сказал:

— Кажется, мы заблудились.

Он бросился назад, уже не глядя по сторонам. Платон двинулся за ним. Скоро капитан остановился и оглянулся на Платона в оторопи.

— Когда мы вошли, то первый раз свернули направо, — пробормотал он, вспоминая.

— Нет, мы свернули налево, — поправил его Платон.

— Направо, — настаивая, сказал капитан. — Нам надо было свернуть направо. Я не мог ошибиться.

Он бросился дальше.

— Мы свернули налево, — сказал Платон ему в спину. — А направо мы свернули потом.

— А потом? — спросил капитан. — Куда мы потом свернули?

Он остановился, опустил факел, и посмотрел на Платона. Тот молча, с недоумением глядел на него: казалось, Платон что-то не понимал сейчас. Было тихо, где-то шумела вода, потрескивал факел, который тоже начинал прогорать.

— Я не знаю, куда идти, — вдруг бессильно выговорил капитан. — Я не знаю, где выход.

— Выход там, — ответил Платон удивлённо.

Он взял факел из рук капитана и быстро пошёл в том направлении, которое сейчас показал. Скоро они пришли в зал со светящимися колоннами. Подведя капитана к отверстию наружу, — у капитана всё опустилось внутри от облегчения, — Платон сказал:

— Выход — здесь.

Капитан стал холодными пальцами зажигать новый факел.

Теперь впереди шёл Платон, капитан пробирался за ним, говоря ему строчки из письма капитана Авила. Идти, и правда, было не далеко. Рундук стоял совсем рядом со входом — небольшой, обитый медными листами, основательный матросский рундук. Капитан открыл его — рундук был не заперт — и присвистнул. Внутри лежали перемешанные монеты самых разных размеров, чеканок и государств: дублоны, луидоры, гинеи и пиастры и ещё какие-то монеты, принадлежность и стоимость которых капитан не мог сейчас определить. В основном — серебро, золота было меньше.

Капитан захлопнул крышку рундука и сказал:

— А теперь — пойдём скорее. Не останусь я в этой пещере больше ни на минуту.

Они подняли рундук за ручки и понесли к выходу. Потом Платон понёс рундук один — среди колонн так было удобнее.

Когда капитан вылез из пещеры, в лицо ему с силой ударил режущий ветер.

— Да тут буря! — крикнул он вылезающему с рундуком Платону. — Мы слишком долго блуждали по пещере! Затаскивай рундук назад.

Платон опять скрылся в дыре. Капитан огляделся: море, ещё недавно тихое и спокойное, теперь катило валами, взмётывая целые горы воды и кидая их на берег ревущими стремнинами. Самое странное во всём этом было то, что в небе не было той мрачности, которой обычно сопровождается буря: шапки немыслимо белой, сверкающей пены летели над водой в солнечном блеске, и над этим мятущимся морем и трепещущей листьями сушей с невероятным напором и гулом нёсся и нёсся ветер. И нигде не было видно «Архистар», сколько капитан не вглядывался в горизонт.

«Вот и бери женщин на борт в следующий раз», — мрачно подумал он и опять полез в пещеру. Там он сел на рундук и, поглядывая на светлый лаз наружу, стал думать. Думал он недолго, скоро ухмыльнулся и сказал возмущённо:

— Сидим голодные на рундуке с деньгами!

И помолчав, добавил:

— Надеюсь, что Пендайс благополучно увёл шхуну от бури и скоро за нами вернётся. Что же? Надо идти в город. Поедим чего-нибудь… И посмотрим заодно.

— К испанцам? — спросил Платон.

— Ну, а мы сейчас сами с тобой испанцами сделаемся, — ответил ему капитан и поправился. — То есть, я — испанцем, а ты — со мной.

Он встал, зачерпнул из рундука горсть денег, выбрал из них испанские, бросив назад остальные, заложил деньги в пояс, золотые отдельно от серебра, и поманил Платона за собой.

Снаружи буря вроде даже усилилась: с высоких королевских пальм на берегу рвало, дёргало и тянуло листву ещё яростнее. Пригибаясь под ветром, капитан и Платон стали разыскивать свою шлюпку среди беснующихся кустов. Найдя её и перевернув, капитан взял свой чёрный испанский плащ, постоял, задумчиво глядя на шлюпку, потом пошарил в ней и вытащил свёрток. Развернув его, он обрадованно сказал:

— Ага, отлично! Платок нашего боцмана… То есть, теперь уже пиратский флаг с линями¹⁰. Боцман, наверняка, тут спрятал его с глаз долой. Лучше бы он еды положил.

Затем капитан в относительно спокойном месте за камнями обрезал ножом лини, туго, по самые белёсые брови, повязал платок боцмана, тщательно спрятал под него светлые волосы, натянул плотнее на голову шляпу Платона и накинул на себя плащ, придерживая его на рвущемся ветру.

— Вот теперь я в шляпе, в платке, а под плащом не видно пистолетов… Такой смуглый моряк с седой щетиной.

Он улыбнулся. Платон, который всё это время внимательно смотрел на капитана, вдруг сказал коротко:

— Глаза.

Капитан даже крякнул от огорчения, скривился и задумался.

— А я буду испанцем с голубыми глазами! — нашёлся он тут же. — Бывают же голубоглазые и светлые испанцы? Ну, там из Наварры, например.

Платон молча смотрел на капитана.

— Да, ты прав, — тут же согласился тот, помрачнев. — Тогда мне всем придётся объяснять, как в Пуэрто-Плата, что я наваррец.

Он задумался и опять воскликнул:

— А я буду слепым испанцем!

Капитан, явно обрадованный этой идеей, несколько раз закрыл и открыл глаза, по-разному надевая шляпу, натягивая платок и откидывая голову с закрытыми глазами назад.

— Если вот так откидывать голову и чуть приоткрывать веки, то можно что-нибудь увидеть, — сказал он. — Теперь мне надо выломать палку.

Когда палка была выломана, капитан несколько раз взмахнул ею, примериваясь.

— Ну вот. Слепой испанец с поводырём-рабом пришёл в город, — сказал капитан.

Тут он замолчал, с сомнением уставился на Платона и сказал озабоченно:

— Только вот ты у меня.

— А что — я? — отозвался Платон и улыбнулся.

— А то, что ты у меня уж слишком великолепен. И высок, и силён, да ещё и лицо умное. Такой раб любому нужен. Как бы мне из-за тебя не пришлось драться.

Капитан, задумчиво склонив голову набок, оглядел Платона внимательно и, наконец, спросил:

— Ты не мог бы ссутулиться и сделать лицо поглупее?

— Что? — удивлённо переспросил тот.

— Вот-вот, именно так. Как будто ты чего-то не понимаешь всё время, — подтвердил капитан и добавил: — И не смей улыбаться, не на прогулку идём. Ох, чую, будут у меня из-за тебя неприятности.

Потом капитан сорвал с рвущихся на ветру веток пучок листьев и написал на скамейке шлюпки большое зелёное слово «ждите». Перевернув с Платоном шлюпку опять вверх дном и затолкав её в кусты, он сказал со вздохом:

— Пошли, Платон, буря не скоро кончится. Главное, чтобы нас не приняли за лазутчиков-пиратов, а то вздёрнут на месте. Видишь ли, почему-то пиратами становятся, как нарочно, в основном одни англичане.

Капитан встал рядом с Платоном и взялся за его правый локоть, и они пошли, пригибаясь под ревущим ветром, стараясь приноровиться к шагу друг друга, и скоро это у них получилось, и они наткнулись на дорогу в город, и всё время, пока они шли, капитан учил Платона испанским словам, которые Платон повторял и повторял за ним, грустно вспоминая недавние уроки английского языка доктора Легга.

****

Скоро на дороге им стали попадаться другие путники, верховые и повозки, которые тоже стремились в город в поисках заработка, наживы или по другим каким делам.

На дороге стало шумно и людно, и это было хорошо, потому что капитан и Платон быстро затерялись в толпе таких же моряков, крестьян и бродяг, увечных и нищих, спешащих укрыться от ветра за стенами города.

Въезд и вход в Гавану со стороны суши охранялся не так тщательно, как с моря. В скором времени капитан и Платон прошли через заставу, и звучное многоголосие большого города, его говора, пения, смеха, особо непривычное после палубного однообразия, охватило их, впитало в себя и поглотило без остатка.

Пройдя немного, Платон, как было с ним договорено, остановился перед кем-то из местных жителей, и капитан произнёс страдальческим голосом свою давно уже заготовленную фразу:

— Друзья, скажите несчастному испанскому матросу, потерявшему свои иллюминаторы в битве с эскадрой проклятого англичанина контр-адмирала Дэвида Митчела… Где он может потратить свою последнюю монету, чтобы поесть?

— Это женщины, — шепнул Платон, нагнувшись к самому его уху.

Капитан неловко поклонился, поводил головой из стороны в сторону и, постучав палкой по земле, сказал:

— О, простите сеньоры, а может быть, сеньориты! Где мы можем найти таверну?

Женщины наперебой стали объяснять Платону, куда надо идти: все показывали разные направления. Они заспорили между собой, размахивая руками, потом стали отталкивать друг друга в плечи и опять показывать в разные стороны. Платон, потянув за собой капитана, медленно пошёл прочь, оглядываясь по сторонам. Через пару шагов он обернулся на женщин, которые продолжали что-то яростно кричать друг другу, и прошептал:

— Одна сеньорита идёт за нами.

«Чёрт, что ей надо?» — подумал капитан и застучал палкой быстрее, прибавив шаг, у него даже пальцы руки, держащейся за локоть Платона, свело судорогой. Но девушка всё же обогнала их и вдруг сунула монету в правую руку капитана между его пальцами, державшими палку.

— Возьмите вот. Прошу вас, — сказала она.

От неожиданности выронив палку, капитан сжал монету и быстро стал стаскивать шляпу. Прижав шляпу к груди, он сковано поклонился и сказал тихо и медленно, чтобы не сбиться ненароком на английский:

— О, сеньорита, вы очень добры.

И тут же сам понял, что получилось слишком уж жалко, словно он совсем умирает от голода.

Девушка произнесла дрожащим голосом:

— Я покажу вам, где ближайшая таверна, сеньор. Там вы со своим рабом сможете недорого поесть.

Платон поднял палку, отдал капитану и повёл его за девушкой.

Таверна оказалась действительно недалеко. Капитан, который время от времени откидывал назад голову, чтобы посмотреть кругом, прочитал вывеску. Таверна называлась «Добрый Франциск», и перед её входом была ступенька. Капитан опять опустил глаза, нащупал палкой ступеньку и приготовился, было, взойти за Платоном, как девушка подскочила к нему и, взяв двумя руками под локоть, бережно ввела его в таверну. Платон, несколько оторопев, пошёл сзади.

В этой таверне, как и во всякой другой таверне любой точки мира в это время суток, было полно мужчин, которые сидели за столами, шумно разговаривали между собой под стук игральных костей, пили, курили и ели. На Платона и капитана пахнуло густым запахом мужских тел, сладкого рома и, конечно же, гаванского табака. Курили многие, если не все — откусывали кончик своей «табакос» зубами, сплёвывали его на пол и раскуривали сигару на свече, стоявшей на каждом столе.

Платон поискал глазами самый неприметный уголок зала, но девушка быстро повела капитана через зал. Пройдя патио¹¹, где по случаю бури никого не было, и где ветер продолжал рвать верхушки пальм, она привела их в комнату, похожую на сарай. А, впрочем, тут стоял стол и две лавки, и были окна, сейчас закрытые ставнями.

— Это — задняя комната, — сказала девушка. — Здесь вы можете спокойно поесть, и вашего раба не прогонят. Хозяин таверны — мой дядя. Сейчас я вам принесу лучшую его еду.

Капитан снял шляпу, оставив плащ на себе, и осмотрелся, как мог, через полуприкрытые веки. Их окружали стены, сложенные из известняковых блоков, в углу он заметил гору сваленного лука, да тут и пахло луком, и какие-то смутные воспоминания, расплывчатые образы стали тут же возникать, тесниться в его голове.

Девушка принесла им воды для умывания, ветчины, варёного петуха с рисом и обилием красного перца, потом гаспачо — салат из перца и, конечно же, хлеба. Капитан и Платон стали есть: Платон подкладывал капитану в руку лучшие куски и наливал ему вина. Все кушанья были очень острые, и, если бы не бурдюк с монтильским вином, которое оказалось превосходным, капитану с непривычки пришлось бы худо.

— У вас очень вкусный хлеб, сеньорита, — сказал капитан, когда девушка опять приблизилась к столу. — Очень ароматный.

— Это наш касаве — деревенский хлеб. Он выпекается с добавлением юкки, который напоминает по вкусу картофель, — ответила девушка охотно и опять отошла.

Спустя какое-то время капитан сказал, склонившись к столу:

— Мы здесь как в ловушке… Мы не успеем прочесть «pater» и «ave»¹², как нас сцапают.

— Что делать? — спросил Платон, почти не двигая губами.

— Удирать. Где она?

— Сидит возле входа.

— Что делает?

— Смотрит на вас во все глаза, — ответил Платон.

При этих словах капитан выронил кружку с вином. От неловкости он заулыбался, отдёрнул руку и опустил её под стол.

— А теперь она смотрит на вас и плачет, — сказал Платон.

— Чёрт! Чёрт! — зашипел капитан одними губами.

— Тихо, она идёт сюда, — остановил его Платон.

Девушка подошла и стала тряпкой вытирать вино на столе, поглядывая на капитана. Тот сидел, не смея шевельнуться, и улыбался тихой, кроткой улыбкой. Потом сказал:

— О, сеньорита, не отведёте ли вы меня в лавку?

— Охотно, сеньор, — ответила девушка и заулыбалась. — А что вам надо купить, сеньор?

— Мне надо купить подарок моей невесте, — сказал он и опустил голову.

Какое-то время девушка молчала, потом спросила сдавленно, уже без улыбки:

— Что вы хотите ей купить?

— Серебряный образок и… Может быть, мантилью? — ответил капитан и попросил: — Помогите мне выбрать.

— Самые лучшие кружевные мантильи продаются у лавочника Эскудеро, — сказала девушка безжизненным голосом, потом она снова стала вытирать вино, хотя стол был давно чист.

Капитан, с напряжением подглядывая за её рукой, готов был сквозь землю провалиться, но он поднялся и стал шарить по лавке в поисках своей шляпы. Платон подал ему её. Девушка вышла из комнаты. Капитан надел шляпу, достал из-за пояса немного серебра и положил на стол. Чувство бесконечного отвращения к себе уже начинало давить и мучить его, он не знал, куда деваться от стыда и готов был сбежать немедленно, но ощущение опасности удерживало его.

На улице темнело, но лавки ещё были не заперты, и скоро они пришли в лавочку Эскудеро. Девушка, поговорив с хозяином, выбрала для капитана образок с девой Марией, а ещё мантилью из чёрных кружев и черепаховый гребень. Завернув всё это в простое полотно, она подала узел Платону. На капитана она не глядела. Капитан расплатился с лавочником, достал ещё монету и протянул её перед собой со словами:

— А это вам, милая сеньорита. Вы мне очень помогли.

Девушка, не глядя на монету в своей руке, быстро ушла, простившись.

Спустя минуту, из дверей вышли и капитан с Платоном. Капитан узнал у хозяина лавки, где находится недорогая приличная вента¹³, и они пошли искать её. Из какого-то подвала на их пути, видимо из таверны, потому что снизу доносились звуки дудки, барабана и маракасов, выходили двое пьяных, они, ругаясь друг на друга и держась в обнимку, стали выбираться по лестнице на улицу. Капитан и Платон подождали, когда пьяные уйдут с дороги. На улице скоро совсем стемнело, прохожих было мало, и капитан открыл глаза, не забывая держаться за руку Платона и стучать палкой.

Только через десяток шагов он перестал стучать и начал прислушиваться: ему показалось, что за ними кто-то идёт. Капитан предупреждающе сжал руку Платона и остановился. Платон тоже замер на месте.

«Ну, конечно, идут, двое», — подумал капитан и рванул с места, быстро потянув за собой Платона, а когда увидел переулок, он впихнул туда Платона и прижался вместе с ним к стене.

Скоро мимо них в темноте узкой улочки пробежали два человека. Платон с капитаном быстро пошли дальше по вонючему и скользкому переулку, намереваясь скрыться от преследователей на соседней улице, но переулок только сужался и темнел, путаясь и кривляясь, а выхода из него всё не было. Наконец, переулок, словно в насмешку, сделал поворот, и капитан с Платоном чуть ли не носом уткнулись в стену — ровную стену из больших каменных блоков.

— Да чтоб тебя!.. Надо выбираться отсюда, — зло зашипел капитан и повернул назад.

Они опять дошли до выхода на узкую улочку, и капитан осторожно высунул голову за угол. Он увидел в свете неясной луны две тёмные фигуры, которые, возвращаясь, быстро приближались к ним. Бежать было поздно. Капитан положил свою палку на землю, достал нож, раскрыл его и посмотрел на Платона — Платон уже стоял с ножом в руке. Капитан сделал шаг из темноты узкого переулка. Идущий первым мужчина сказал ему:

— А… Слепец. Так это ты морочишь головы глупеньким девушкам?

— Я здесь… Иди ко мне, — сказал капитан и попятился по улице, выманивая своего противника на себя, чтобы оставить место для манёвра Платону.

Когда противник капитана бросился к нему, из переулка вышел Платон и преградил дорогу второму нападающему. И тут капитан весь сосредоточился на своём противнике.

Противник его, рослый гибкий испанец, согнулся пополам, как хищник, готовый броситься на свою добычу. В левой руке он держал шляпу, чтобы отражать удары, в правой руке был зажат нож, выставленный вперёд андалузским приёмом. Капитан встал лицом к нему: левая рука кверху, левая нога вперёд, нож у правого бедра. Сердце его, заколотившееся сначала, теперь замерло, успокоилось. Он почувствовал себя сильнее самого могучего великана. Нападающий бросился на него.

Капитан повернулся на левой ноге и резко шагнул в сторону, и испанец наткнулся на пустоту и на нож капитана, который вошёл ему в подбородок. Капитан повернул нож и, выдернув его, отпрыгнул. Из раны испанца бурно хлынула кровь свистящим, чёрным потоком. Он рухнул и больше уже не двигался. С ним было кончено. Капитан обернулся.

Платон в это время уклонялся от быстрых ударов, но его противник, увидев, что против него теперь двое, отпрыгнул назад и метнулся бежать. Капитан и Платон его не преследовали. Наоборот, они побежали в противоположный конец улицы, не забыв спрятать ножи и взять с земли палку. Добежав до давешней таверны с дудками и маракасами, они, переждав немного, чтобы утихло сбитое дыхание, вошли туда, и спросили у хозяина дорогу к ближайшей недорогой венте. В ней они и заночевали, обессиленные и оглушённые, на каких-то шкурах, сваленных на каменном полу, мучимые тревожными мыслями и клопами…

Под утро капитану приснился сон: он, одетый в красный жилет поверх кирасы, тяжело бежал к открытым воротам алжирской крепости в первых рядах таких же воинов в чёрных плащах с белым крестом на левом плече. Ливень бил его, ослепляя, холодными струями по лицу, злой северный ветер сыпал градом и мешал бежать, путая его мокрый, липкий плащ в усталых ногах. Мушкет свой с промокшим в нём порохом он давно уже бросил в палатке, которую тут же смело ураганом, и сейчас в его руках был меч, простой и надёжный.

Он бежал из последних сил почему-то уже один, спотыкался, падал, вставал, задыхаясь: бежать было трудно, ноги скользили в страшном месиве грязи. У него не было слёз — их смыл ливень, и не было мыслей — все мысли исчезли, осталось только отчаяние, а мощные створки ворот уже стали сходиться медленно, неотвратимо, и он понимал, видел, чувствовал всем сердцем, всей душою, что в город ему не попасть. Он яростно вскрикнул, рванулся вперёд и всадил в уже запертые ворота наваху, зажатую в правой руке. Потом застонал, сполз по воротам в бессилии и проснулся…

На следующее утро уже ничего, казалось, не напоминало им о ночном бое. Буря стихала и к вечеру могла совсем успокоиться. Вставало солнце, и они осмотрели одежду друг друга — пятен крови не было видно. Осталось купить съестного, побродить по городу и идти быстрее в обратный путь, хотя и смущала мысль о вчерашнем нападающем, который сумел удрать.

Капитан надел свою шляпу, приготовил палку и взялся за локоть Платона. Они выбрались на крыльцо, и тут Платон, застыв на месте, прошептал ему:

— Нас поджидает вчерашняя мисс.

****

— Вы ошиблись, — сказала девушка жалобно. — Вы мне дали вчера золотой в два пиастра. Это очень много.

— Как вы нашли нас? — спросил капитан, мысленно проклиная себя за опасную чувствительность.

— Я спросила у дяди, — ответила девушка. — Дядя Пепе знает всё, что происходит в Гаване.

Капитан про себя чертыхнулся… «Бежать, бежать, — подумал он. — В пещере спокойнее!»

— Да, милая сеньорита, я ошибся, — сказал он тихо. — Но пусть этот золотой останется у вас, на память.

— Куда вы сейчас пойдёте? — спросила она, в её голосе слышалось страдание.

— В любую съестную лавку, купить что-нибудь в дорогу, — ответил капитан и стал нащупывать палкой ступеньку внизу.

— Вы не выберетесь из города, — сказала она вдруг.

Капитан замер, как вкопанный.

Вчерашняя буря почти улеглась. На улице уже начиналось движение: крестьяне везли на рыночную площадь съестные припасы на тележках, тут и там раздавались взрывы их громкого говора, смеха, в доме напротив со стуком распахивались ставни одни за другими, слышались голоса — это соседи из своих окон здоровались друг с другом. Всё это капитан осознал в одну секунду. Столько же понадобилось ему на то, чтобы спросить:

— Почему?

— Потому что дон Гарсия, отец убитого этой ночью Антонио, караулит убийцу своего сына на старой заставе у городских ворот. Алехандро, который вчера убежал, говорит, что убийц было двое, и он сумеет их опознать, — быстро проговорила девушка.

Капитан молчал, глаза его были закрыты, несмотря на тот холод и трепет, которым пронзило всё тело. Тут откуда-то резко запахло апельсинами. Через мгновение он услышал стук колёс… «Апельсины повезли на рынок», — почему-то с горечью подумал капитан и сделал шаг вниз со ступеньки. Руки девушки подхватили его под локоть.

— Я помогу вам бежать, сеньор, — горячо зашептала она и тут же добавила. — Клянусь Пресвятой Девой!..

И поцеловала свой палец, а любой испанец знает, как это увеличивает силу клятвы. Только капитан этого не увидел. Он опустил голову в мучительном раздумье.

— Они первые напали на нас, — выговорил он, наконец. — Мы только защищались.

— Я знаю. Алехандро рассказал про это, — ответила девушка, и капитану показалось, что то, кто на кого напал первым, ей было совершенно безразлично.

Она бережно потянула его за собой. Платон пошёл следом.

****

Перед порогом, прежде чем войти, она сбросила туфли и ввела капитана за собой. Платон шагнул в комнату следом за ними.

— Посидите здесь, — сказала она. — Дядя Пепе вот-вот приедет с рынка. А я пока соберу вам поесть в дорогу, а ещё…

И она заметалась по комнате в поисках чего-то важного, так необходимого ей в эту минуту. Охнула, словно вспомнив, всплеснула руками и выбежала. Звуки её босых ног раздались по каменным плитам пола в галерее и стихли. Капитан и Платон сидели и прислушивались, не глядя друг на друга. Скоро девушка вернулась с узелком в руках и приблизилась к капитану. Он встал.

Тут к ним вошёл мужчина.

— Что, дядя? — спросила она, оборачиваясь к двери.

— Сейчас мы отправимся. Пока через заставу проходит много народа, нам легче затеряться! — обнадёжил он капитана, с напряжением глянул на девушку и вышел.

Она опять повернулась к капитану. Он чувствовал её волнение, оно передалось его беспокойной, страдающей душе. Где-то в доме хлопали двери, звучали голоса. Начинался день, и в таверну пришли повара и слуги, они разговаривали, окликали друг друга, здороваясь и вознося хвалу Всевышнему за новый день.

«Возвращаться — плохая примета», — почему-то с горечью подумал капитан, и неясные воспоминания стали опять всплывать в его сознании. Какие-то перезрелые, почти коричневые вишни качались под ветром среди зелени листьев, и в их беспокойном качании казалось что-то невыносимо обречённое, словно он ясно понимал, что вишням неизбежно суждено осыпаться, и в этой невыносимой утрате стыла безнадёжность тёмного речного омута. Воспоминания захлёстывали его, они путались в голове, как любопытное домашнее животное под ногами, которое мешается не ко времени и на которое страшно наступить ненароком, и он, тряхнув головой, отогнал их, как совсем ненужные сейчас.

— Я тебя никогда не забуду, — вдруг выговорила она.

— Вы меня никогда больше не увидите, сеньорита! — напомнил он, хотел улыбнуться, но улыбка скомкалась на его губах.

— Детка, выходите! Нам надо торопиться! — Раздалось со двора через открытое окно.

— Мы уже идём, дядя! — крикнула она в ответ и бросилась к туфлям: в её голосе капитану послышались слёзы.

Туфли оказались раскиданы по полу. Она схватила ближний, стала лихорадочно надевать его, морщась от нетерпения и поглядывая в окно. На босую ногу туфель надевался плохо.

— Детка, становится опасно! — опять позвали со двора.

— Мы идём! — крикнула она, отшвырнула ногой бесполезный туфель, подхватила узелок и выговорила капитану с отчаянием: — Пойдёмте!

Она первая пошла по галерее, не оборачиваясь, и босая вышла на замусоренный задний двор. Здесь уже вовсю работали рабы и слуги, чернокожие женщины, стоя под лохматой пальмой, толкли что-то высокими и тяжёлыми пестами. Многие заинтересованно оглядывались на них. Девушка протянула узелок Платону и покосилась на повозку с возницей. Возница не глядел в их сторону, но вожжи были у него в руках, он нетерпеливо перебирал ими, готовый отъехать. И тогда она бросилась к капитану. Платон шагнул к ним и отвернулся, загородив этих двоих от всего мира своей широкой спиной.

Девушка положила ладони капитану на грудь. Тот снял шляпу и откинул голову, по-прежнему всматриваясь в её лицо сквозь густые ресницы.

— Я тебя никогда не забуду, — повторила она опять, как заклинание.

— Я буду вас помнить, сеньорита, — отозвался он.

Она встала на носки и потянулась к нему губами для поцелуя. И капитан нагнулся, обнял её, одной рукой прижимая к себе, и поцеловал. Где-то на улице нетерпеливо заржала лошадь. Молодой мужской голос стал успокаивать её.

Когда капитан и Платон разместились в повозке и отъехали, босая и плачущая девушка какое-то время шла рядом.

Отстала она только после того, как возница тихо сказал ей, что она привлекает к ним внимание всей улицы.

****

Дядя Пепе, хозяин таверны «Добрый Франциск», вывез капитана и Платона из Гаваны на своей повозке.

Остановившись на дороге в безлюдном месте, он выпустил своих «пассажиров» из тайника и угостил капитана сигарой, а в Испании, как в Старом Свете, так и в Новом, угощение сигарой устанавливает между людьми особые отношения товарищества и гостеприимства, подобно предложению хлеба и соли на Востоке.

Когда дядя Пепе стал отъезжать, капитан крикнул ему, сняв шляпу и чуть приоткрыв веки, чтобы видеть:

— Как зовут вашу племянницу!

— Аврора, — бросил тот через плечо.

Капитан улыбнулся. Потом улыбка его медленно погасла. Он вскинулся, придушенно вскрикнул, открыл удивительно встревоженные глаза и бросился догонять повозку. Дядя Пепе остановил волов и вопросительно посмотрел на капитана. Казалось, что он нисколько не удивлён превращением слепого моряка в зрячего. Несколько секунд капитан молчал, словно собираясь с мыслями, потом спросил:

— А скажите, сеньор, вы ничего не слышали про «золотой груз», который должен был прийти в Гавану? Груз с приисков Сан-Доминго?

Дядя Пепе ответил не сразу, потом сдвинул на затылок свою шляпу и медленно проговорил:

— Да, три корабля коммодора Гранта. Груз с приисков Сан-Доминго, где управляющим — дон Франсиско Барреро. Груз должен был прийти в Гавану несколько дней назад… Но не пришёл.

— А вы не знаете названия кораблей? — спросил капитан и затаил дыхание, ожидая ответа.

— «Принцесса», «Гордый» и «Архистар», — сказал дядя Пепе и шевельнул вожжами.

Повозка опять тронулась, и он бросил через плечо:

— И я не советовал бы этим кораблям появляться в испанских владениях.

Капитан долго стоял и смотрел вслед повозке, собираясь с мыслями.

Он думал о том, что любовь, особенно любовь с первого взгляда, нельзя понять и измерить, ещё ему вспоминалось, как больно было смотреть из повозки на необутые ноги сеньориты Авроры, торопливо идущей за ними по уличной грязи. Ещё он думал, что «Архистар» надо скорее уводить из испанских вод. Но ему даже во сне представиться не могло, что из-за этого контрабандного золота они все попадут в такую переделку, что избежать смерти им поможет только чудо, посланное с небес на землю.

Потом он и Платон, который нёс небольшую поклажу с едой, заботливо собранную сеньоритой Авророй в дорогу, добрели до пещеры и спрятались в ней. Ждали они до вечера, а вечером, когда буря совсем улеглась, капитан, который беспрестанно, томимый нетерпением, выходил на берег, увидел в море «Архистар». В шлюпке, в которой стоял теперь рундук с деньгами капитана Авила, они добрались до шхуны.

Доктор Легг и мистер Трелони встречали капитана и Платона на палубе. Капитан был хмур и чем-то расстроен, и его голубые глаза превратились в серые, неприметные. Платон молчал и совсем не улыбался, что было на него не похоже. Когда на борт поставили рундук капитана Авила, перевязанный линями, капитан приказал отнести его в свою каюту и попросил сквайра самого доставить деньги в Испанию родным капитана Авила. Мистер Трелони согласился. Потом капитан взял у Платона из поклажи полотняный узелок и протянул его, не глядя, доктору Леггу.

— Передайте от меня Дэниз, — сказал капитан и пошёл вдоль борта.

Доктор взял узелок и спросил:

— Что это?

— Серебряный образок, мантилья… Какой-то там гребень, — голос капитана был невнятен.

— Мантилья? Откуда? — спросил удивлённый доктор и обернулся на Трелони, который тоже ничего не понимал и делал круглые глаза, двигаясь следом за доктором.

— Из лавки в Гаване, — замедляя шаг, ответил капитан, чувствовалось, что ему сейчас не хочется разговаривать.

— В Гаване? — доктор был поражён, он остановился и спросил от неожиданности первое, что пришло ему в голову: — Вы были в Гаване? Ну, и как вам город?

— Я его не видел, — коротко бросил капитан через плечо и скрылся за дверью своей каюты.

****

Утром капитан приказал штурману Пендайсу составить новый маршрут — сразу до Южной Каролины, в английский порт Чарльстон, минуя полуостров Флорида, который в ХVIII веке принадлежал Испании.

И опять у экипажа «Архистар» потекла череда буден, наполненных тяжёлой, изнуряющей работой. Шхуна вышла из Флоридского пролива и понеслась через Атлантический океан мимо Флориды. Дни были похожи один на другой и отличались только направлением и силой ветра, либо его полным отсутствием.

Потом пожаловали две акулы. Стоило коку Пиррету выплеснуть из ведра помои за борт, как акулы уж были тут как тут, возле «Архистар».

— Жрут, проклятые! — плюнул кок с досады в очередной раз и пошёл на квартердек к капитану жаловаться на акул. — И ведь никак не отстанут, чтоб им пусто было!

Капитан, сощурившись, посмотрел на акульи плавники, прикинул скорость шхуны, понимая, что она для ловли на крючок великовата, и покачал головой. Кок снова чертыхнулся и пошёл к себе, раздосадованный до невозможности.

На следующий день повторялось всё в точности. Матросы смотрели на кока, на капитана, на акул и вздыхали. Но утром третьего дня, когда ход «Архистар» был самый малый, капитан приказал принести большой акулий крюк на недлинной цепи и кусок солонины из камбуза. На палубу, как по команде, высыпали матросы, вылезли даже те, кто отдыхал от вахты. Капитан стоял на квартердеке в ожидании.

— Будем ловить акулу, капитан? — спросил у него заинтересованный сквайр и оглянулся на доктора Легга.

Тот стоял за его спиной и снисходительно ухмылялся. Капитан улыбнулся и молча кивнул, потом сказал подошедшему к ним штурману:

— Пендайс, несите мушкеты. Вы же любите пострелять.

— Да, сэр, сейчас принесу два, — сказал штурман обрадованно и скрылся.

Через некоторое время он появился на палубе и протянул мистеру Трелони один из мушкетов со словами:

— Не желаете ли поохотиться, сэр?

— С большим удовольствием, мистер Пендайс. Что надо делать? — живо откликнулся сквайр, принимая мушкет.

— Стрелять по моей команде, — рявкнул штурман и приказал матросам кинуть с правого борта линь с крюком и приманкой.

Возбуждённые матросы быстро исполнили приказание. Ими руководил не менее взволнованный боцман Джонс — он беспрестанно поглядывал в море, сосредоточенно хмурился и вытягивал губы в беззвучном свисте. Штурман, сквайр и доктор Легг встали рядом. Капитан прошёл вдоль борта и встал так, чтобы никому не мешать, сзади него остановился Платон.

Едва наживка упала в воду, как оба серых плавника взяли курс прямо на неё. С палубы хорошо было видно: когда одна акула, обогнав соперницу, приблизилась к крюку, обе её рыбы-лоцман сделали вокруг приманки петлю и вернулись на своё место к хозяйке.

— Сейчас они говорят нашей акуле, какое аппетитное мясо находится у неё перед носом, — сказал доктор.

— Доктор Легг, вы мешаете, — неодобрительно проворчал штурман Пендайс, он не спускал глаз с происходящего в море, сжимая в руках мушкет.

Все увидели, как акула медленно поплыла к наживке, но тут её решительно и дерзко обогнала вторая. Бросок — и прочный канат натянулся, как струна, а вода возле шхуны вскипела от ударов хвоста чудовищной рыбы, вцепившейся в крюк.

— Тяни — крепи! Тяни — крепи! Держись, ребята! — заорал боцман Джонс матросам что есть мочи.

Всякий раз, когда акула двигалась к шхуне, и канат получал слабину, четверо матросов быстро его выбирали. Они упирались ногами, их мотало, дёргало — четвёрка здоровых парней не могла справиться с одной морской рыбой. И всё же им удалось вытянуть из воды её голову.

Штурман Пендайс замер, прицеливаясь, и выстрелил. Море окрасилось кровью, по светлой воде пошла багровая полоса, и Трелони показалось, что подстреленная акула вдруг глянула на него безумным и невозможно злым глазом. Она снова заметалась, но только слабее, а потом замерла, её спинной плавник упал на бок. И тут к ней бросилась другая акула. Все увидели её страшную пасть, когда она вонзала зубы в тело той, что угодила на крюк.

— Кровь почуяла, зараза! — заорал штурман. — Сэр, стреляйте!

Мистер Трелони выстрелил. Его выстрел оказался точным — вторая акула дёрнулась и завалилась на бок. На шхуне все завопили от восторга.

— Отличный выстрел, сэр! — закричал сквайру штурман Пендайс, его глаза сияли. — Отличный выстрел!

Он потрясал мушкетом. Капитан и Платон улыбались, переглядываясь. Ликующий доктор хлопал по плечу зардевшегося от удовольствия мистера Трелони и поздравлял его от души. Матросы кричали «ура».

Скоро пойманную акулу подняли на палубу — даже мёртвая она внушала ужас. Серое чудовище длиной больше пятнадцати футов всё ещё вздрагивало всем телом в конвульсиях, с неё стекала кровь и вода. На палубе акуле отрубили хвостовой плавник плотницким топором, а потом вырубили из пасти крюк с приманкой.

Над акулой склонился кок Пиррет и сказал зловеще:

— Попалась, разбойница, на отбивные…

Матросы торжествовали, предвкушая добрый ужин. Они, а с ними и Платон, занялись разделкой акулы. Доктор Легг и Трелони стояли поодаль и посматривали в их сторону время от времени.

— Не хотите ли рассмотреть поближе, что у акулы в брюхе? — спросил доктор у мистера Трелони. — Занятное, скажу я вам, зрелище. И чего там только не попадается.

— Фу… Ну что там может быть занятного? — ответил сквайр, брезгливо передёрнув плечами.

— Да говорят, иногда даже бутылки находят с записками потерпевших кораблекрушение капитанов, — сказал доктор.

— Да глупости всё это, доктор, — отмахнулся сквайр. — Какие бутылки с записками? И вы в это верите?

Но бутылки в желудке акулы всё-таки были, вот только бутылки пустые, а ещё там нашли пару собак, кошку, коровье копыто, оленьи рога, разные вонючие тряпки, покорёженные ботинки, мешок угля, жестянки из-под сигар, картофель, кожаный кошель и многие другие уже почти переваренные вещи. И оба джентльмена, насмотревшись на все эти прелести, поспешили уйти к себе.

Потом была стоянка в английском порту Чарльстон, куда так стремилась попасть Дэниз.

Мистер Трелони и доктор Легг взялись проводить Дэниз: они уже навели справки и знали, где живёт её сестра. Когда девушка покидала корабль, капитан низко поклонился ей, сняв шляпу, и пожелал от всей души всего самого доброго.

Дэниз простилась с капитаном — слёзы текли по её лицу, она их не вытирала, а лицо у неё было такое, что от его вида протрезвел бы даже самый распьяный моряк.

****

Примечания

10

Линь — тонкий трос, выделанный, как правило, из особо качественной пеньки.

11

Патио (исп.) — внутренний двор здания и Испании и в других испаноговорящих странах.

12

«Pater» и «Ave» — католические молитвы «Отче наш» и «Богородица».

13

Вента — постоялый двор, гостиница.