На службе двух государств. Записки офицера-пограничника

Николай Штаченко

Автор дает подробное описание учебного процесса, бытовых и культурных условий подготовки курсантов Алма-Атинского высшего пограничного командного училища КГБ СССР им. Дзержинского в конце прошлого столетия и формирования учебного процесса академии пограничной службы Украины в начале XXI века. Книга может рассматриваться как документ прошедшей эпохи.

Мои родители

Я, Штаченко Николай Николаевич, родился 12 января 1947 года в п. г. т. Лиховка, Лиховского района, Днепропетровской области.

Наш поселок до 1957 года был районным центром, в котором проживало до 10 тыс. чел.

Что он из себя представлял?

В самом центре поселка находился районный комитет КПСС (райком партии) и райисполком, районный отдел милиции, было 10 магазинов, больница, поликлиника, автобусная станция. В трехэтажном здании работал молоко-сыр завод; имелись в поселке колбасный цех, пекарня, межколхозная инкубаторная станция и другие мелкие предприятия, а также, — свой рынок, работавший по воскресеньям.

В нашем поселке работали одна средняя, две восьмилетние и две начальные школы, и Лиховская музыкальная школа. Имелся дом культуры и две сельские библиотеки.

На юго-западной окраине поселка располагалась МТС (машинно-тракторная станция), где находились трактора и комбайны, которые использовались на полях колхозов и совхозов района. Поселок обеспечивался электричеством от работающего на МТС двигателя. Электричеством, в основном, обеспечивались школы, больница, магазины, здания районной администрации и еще какие-то предприятия. Улицы в ночное время не освещались, и жилье местных жителей было не электрифицировано.

Полная электрификация всех улиц нашего поселка была завершена к началу 1963 года. К концу 40-х годов XX столетия в нашем колхозе им. Суворова было только три-четыре автомашины: одна «полуторка», один ЗИС-5 и ЗИС-150.

Наша улица Степная — последняя улица на северной окраине поселка. Ее еще называли Мишуринским клином. За ней шли сплошные колхозные и совхозные поля и посадки.

Ближайшие села нашего района: западнее Лиховки, в 6 км — Липовое; северо-западнее, в 5 км — Верх-Камянистая, правее ее и далее 1 км — Грабовый лес; правее леса и в 8 км от нашей улицы — Билевщина; прямо на север, в 18 км — Мишурин Рог; северо-восточнее, в 6 км — Ганевка; западнее, в 3 км — Бузовая; ближайшие города: прямо на юг, в 30 км — г. Вольногорск; юго-западнее, в 50 км — г. Пятихатки; прямо на восток, в 55 км — г. Верхнеднепровск; на восток, в 70 км — . г. Днепродзержинск (ныне Каменское); 120 км на восток — г. Днепропетровск (ныне г. Днепр)

Мои родители: отец — Штаченко Николай Ефимович 1909 г.р., мать — Штаченко (Похил) Домна Ивановна 1912 г. р. Отец был родом с Кировоградской области, мать — с п. г. т. Лиховка. Когда я родился, отец работал в совхозе им. Кутузова на разных работах: летом — на сенокосилке, упряженной быками, косил траву, занимался прополкой полевых культур (свекла, кукуруза, подсолнечник) на закрепленных участках, зимой — сторожил на полевом току. Мать работала на сезонных работах в летний период в колхозе им. Суворова, занималась домашним хозяйством и нянчила детей, которых до моего рождения было уже четверо. Мои старшие братья и старшая сестра родились в пригороде г. Днепропетровска, в Диевке, до Великой Отечественной войны: Виктор — 20 сентября 1935 г., Владимир — 7 декабря 1937 г., Люда — 5 сентября 1939 г., Анатолий — 25 января 1942 г.

Своих бабушек и дедушек я не знаю. По рассказам родителей, за исключением бабушки, — мамы моего отца — они умерли в 1933 году в период голода на Украине. Часто мама нам в детстве много рассказывала о своих родителях. Отец редко находился дома, рассказы о его родителях были скупые, поэтому я мало что помню о них.

Родители мамы родились и проживали в поселке Лиховка. Дед Иван был участником Первой мировой войны (1914—1918 годов). Ушел мой дед на войну, когда маме не было еще и двух годиков, а вернулся в 1918г. Мама говорила: «Мне было 6 лет, сижу на печке не слезаю, а какой-то мужчина, одетый в военную форму, все ходит по хате взад-вперед. Моя мама мне говорила: „Слезай, не бойся — это твой папа“. А я все из-за угла выглядывала, все боялась слезать. Только через три дня осмелела и, наконец, подошла к отцу».

Мама рассказывала, что в школу она ходила три года; в школе учиться ей хотелось, но ее мама ей говорила: «Школа кушать не даст, садись за прядку и пряди нитки для дорожек». Так что после окончания трех классов больше в школу не ходила.

Знаю я еще, что у моей мамы были: старший брат Иван и младший — Алексей.

Мой отец выходец из большой семьи. У него три сестры — Галина, Ефросинья, Нина, и три брата — Родион, Иван и Григорий. Отец в школу вообще не ходил. Его читать и писать научил старший брат Иван.

После окончания Гражданской войны (1920 г.), помещичью землю поделили между крестьянами, в зависимости от количества едоков, — по 1 десятине на едока. Семья моего деда Ивана получила надел в 5 десятин, что примерно равно 5 га.

Работал дед в летний период каждый день от зари до зари: выращивал и убирал зерновые культуры, овощи, занимался заготовкой сена для худобы и другими работами. На проданные излишки продовольствия, к 1928 г., приобрел пару лошадей, пару тягловых волов, плуг, бороны, сеялку, веялку, две подводы и другой сельскохозяйственный инвентарь. Было две коровы, телка, пара бычков, четыре-пять свиней и десятка три курей. За это время построили новую хату, клуню, накупили и хранили в сундуках много новой хорошей одежды. Но по соседству, то справа — то слева, проживали и такие хозяева, которые ленились заниматься хозяйством, больше пролеживали и пьянствовали, их наделы зарастали бурьянами. Мама рассказывала, что дед ходил к этим лодырям и предлагал: «Послушай сосед, твое поле гуляет, заросло бурьяном, давай я вспашу его и засею, буду обрабатывать, а урожай поделим пополам. Ну, как, — согласен?»

И они, конечно, соглашались на такие условия. Моему деду и старшему брату моей мамы было тяжело одним справляться, поэтому для обработки и уборки урожая дед нанимал на сезон работников.

С 1928 года в стране был принят курс на коллективизацию сельского хозяйства. Начали проводиться сельские сходки крестьян, на которых советскими и партийными работниками, а также сельскими активистами проводилась агитационная работа по вовлечению крестьян в колхозы (коллективные хозяйства). Создавались сельские комбеды (комитеты бедноты) при сельсоветах. Кто же входил в эти комитеты бедноты? Как говорила мама, в комитеты бедноты вступали, в основном, крестьяне, которые ленились работать и обрабатывать свою землю. Они и оказались самыми бедными, зато были активными сторонниками колхозов — там ведь можно за чужими спинами увиливать от работы и лодырничать. Их, вполне, колхозы и устраивали. Трудолюбивые крестьяне, которые стали зажиточными (их называли кулаками и середняками), выступали против создания колхозов. В числе их оказался и мой дед, который часто выступал на сходках против создания колхозов.

А что значило вступить в колхоз?

А это значило, что крестьянин должен сдать в колхоз бесплатно: рабочий скот (волы, лошади), домашнюю худобу (коровы, свиньи, телки, бычки), весь сельскохозяйственный инвентарь, так называемые, излишки зерна и овощей для посева и посадки. Добровольная коллективизация не получалась, поэтому перешли с 1930 года к насильственной коллективизации.

Мама рассказывала: «Мои родители, видя такую заварушку на селе, сказали: „Дочка, тут тебе жизни не будет, уезжай в город“ и я, в 17 лет, уехала в г. Днепропетровск. Устроилась в городе у одних учителей домработницей. Глава семейства был директором школы, его жена работала учителем. У них было двое детей дошкольного возраста и я присматривала за ними».

Таким образом, моя мама была домработницей в учителей три года, до тех пор, пока не познакомилась и не вышла замуж за моего отца, в 1932 году.

Вышла замуж и, конечно, возник вопрос с устройством на работу. И тут возникли трудности. Дело в том, что в сельсовете, в Лиховке, маме выдали документ, вместо паспорта (тогда в селах паспортов не выдавали), — справку с места жительства, в которой было указано «Дочь кулацкого прихвостня». И куда бы она ни являлась, в какую бы организацию ни пыталась устроиться на работу, — ей везде отказывали.

Отец работал на заводе им. Петровского, был рабочим. Вот так и жили на одну небольшую зарплату.

А что же было с родителями моей мамы в начале 1933 года?

Ее отца, моего деда, признали кулаком (кулацким прихвостнем), и, как в то время делали совдепы, отобрали лошадей, всю худобу, рабочий скот (волов), сельскохозяйственный инвентарь, собранный урожай, пожитки и выгнали из дому. Хату продали с молотка.

Лишенные средств существования, ее родители, бездомные и голодные, находились возле клуни несколько недель, пока и не померли с голоду. Где они захоронены? Так никто не знает до сих пор.

Мои родители, после женитьбы, прожили вместе полгода, наступил голодный 1933 год. Где-то в мае месяце отцу пришла повестка на прохождение службы в армии. В то время служба в армии представляла — прохождение обучения на 3-х месячных военных сборах, в лагерях, — один раз в год. Направили отца на сборы в военные лагеря под г. Павлоград.

А как же мама?

Накануне отец ходил к директору завода и просил, чтобы маму, на период его отсутствия, приняли на работу в заводскую столовую. Директор пообещал принять и сказал: «Пусть в понедельник выходит».

Отец рано утром, в мае месяце, в назначенный понедельник, уезжает в военные лагеря для прохождения службы, а мама выходит на работу в столовую, предупредив заведующую о решении директора, и приступает к работе: помогает поварам, возится с горячими кастрюлями у плиты, моет посуду. Где-то к обеду, в тот же день, зашел в столовую директор завода и, увидев маму, сказал:

— А вы, что здесь делаете?

— Вы же сказали моему мужу, чтобы я выходила на работу, — ответила мама. Директор сказал:

— Я вашему мужу этого не говорил и не обещал, так что больше не выходите на работу.

Мама нам, малым детям, говорила: «Я держала в руках кастрюлю с горячим борщом, и как услышала эти слова директора, так выронила из рук эту кастрюлю и в беспамятстве свалилась с ног, хорошо, что не обожглась».

— Сижу дома на квартире во времянке, — говорила мама, — доедаю последние продукты. Прошло несколько дней, сижу голодаю, опухла, еле двигаюсь. Думаю, что же мне делать? — ведь помру же с голоду. И решилась, будь что будет, — пойду к старшему брату мужа, Ивану. Как-то меня примут?

Брат моего отца, Иван, по рассказам отца, в то время в г. Днепропетровске занимал важную должность — начальника боевой подготовки областного управления НКВД. Он был грамотным человеком, — до армии закончил 7 классов и работал начальником почты. Потом его призвали в армию, закончил офицерскую школу, служил в одной из воинских частей, а оттуда — перевели заниматься боевой подготовкой в НКВД.

Вот и пошла мама к ним спасаться от голодной смерти.

— Нашла их дом, квартиру, стучу в двери, открывает двери Иван, говорю: «Николай уехал в лагеря на 3 месяца для прохождения военной службы, меня на работу не принимают, не знаю, что мне делать, пришла искать спасения у вас, если вы не откажете?». Пропустил он меня в квартиру, а там полно его родни: жена Оля, двое маленьких сыновей, младшая его сестра — Нина, его мама — моя свекровь. Накормили меня немного отварной картошкой с селедкой. Иван сказал, что не жалко еды, но после длительного голодания, опасно сразу наедаться.

Благодаря им мама выжила и дождалась прибытия моего отца со службы.

После прибытия отца со службы в армии, мои родители стали жить в отдельной старенькой хате — времянке. После они купили себе хату, не дорого, там же в Диевке — пригород г. Днепропетровска. Отец продолжал работать на заводе им. Петровского, а маму, наконец-то, в начале 1934 г. приняли на работу в стройуправление на стройку — разнорабочим. Вот она и участвовала в строительстве ДИИТА (Днепропетровского института инженеров железнодорожного транспорта). Разнорабочие колотили раствор, «козлами» на спине носили кирпич, подавали его каменщикам, чистили территорию, копали траншеи и другие работы. Работали, в основном, за еду, — а давали в то время одну похлебку.

Однажды летом, в одно из воскресений вечером, в1934 г. к родителям приехал в гости старший брат отца — Родион.

Посидели вечером все вместе допоздна. Родион сказал, что у него в городе дела и что он, во вторник, уедет. В понедельник, вечером, отец ушел на работу в ночную смену, а мама осталась с Родионом дома.

— Подошел вечер, укладываемся отдыхать, — говорит мама. — Родиону я предложила отдыхать на высоком деревянном диване, сама пошла, в другую комнату, — на кровать. Смотрю: Родион, не снимая покрывала, не раздеваясь, и, не снимая обуви, — улегся на диван. Я спросила: Родион, а чего ты обувь даже ни снимаешь?

— А мне надо рано вставать, и чтобы не стучать да тебя не разбудить, — ответил он, — я поэтому не раздеваюсь.

— Лежу, не сплю, мне страшно, впервые он к нам приехал, раньше я его видела с женой один только раз у Ивана — брата Николая, — говорила мама.

Под деревянным диваном, на который лег спать Родион, стоял сундук с мамиными новыми одеждами — там было несколько больших платков, платья, пальто, новые туфли и другие одежды.

— И вот лежу, не сплю, слышу что-то скрипнуло, — говорила мама.

— Через некоторое время я встала, зажгла лампу, пошла с ней в коридор, а с коридора мне показалось, что мой сундучок как будто немного выдвинут из-под дивана. Пошла в комнату, легла, лежу не сплю, слышу опять что-то скрипнуло. Где-то через пару часов опять я пошла в коридор, смотрю, а мой сундучок еще больше выдвинут, и сама не пойму: как будто он был дальше под диваном. Под утро я уснула, проснулась, — уже на улице светло; встала, оделась, вышла с комнаты, смотрю — Родиона нет, глядь под диван — сундучка с вещами моего тоже нет, — поведала нам мама.

А через полгода, осенью, мама увиделась с женой Родиона.

— Смотрю на нее и брови у меня поднялись: она покрыта была моим цветастым шерстяным платком. Ой, говорю, так на тебе мой платок?

— Нет, этот платок мой муж купил на толкучке в прошлом году, — ответила она.

В 1935 г., в Диевке, у моих родителей родился сын Виктор. К этому времени хату родители подремонтировали: укрепили стены, потолок, покрыли рубероидом крышу, внутри сделали побелку. В тот же год у моего дяди Ивана родилась дочь Женя.

У моего дяди Ивана многочисленным родственникам стало жить тесновато. Поэтому, в начале 1936 г., к моим родителям перебрались жить: мама моего отца и его младшая сестра — Нина, которая также работала на заводе им. Петровского.

— Пожили мы все вместе с полгода и тут пошли у нас раздоры и ссоры со свекровью и золовкой, — говорила мама. — Доходило до таких раздоров, что однажды сцепились с золовкой и возились по хате, дергая друг друга за волосы.

А мы, малые дети, во время рассказа мамы, спросили:

— А что же отец делал в это время?

— Отец лежал себе на диване, да спокойно говорил: «перестаньте дуры», — отвечала мама.

— Так мы со скандалами, с взаимной неприязнью и жили, — говорила мама.

В декабре 1937 года в семье родился второй ребенок — мой брат Владимир

Когда Володе было полгода, это в 1938 году, к моим родителям с г. Благовещенска приезжал в отпуск старший брат моего отца — Григорий (на 2 года старше моего отца). Он закончил танковую школу и служил офицером в танковой части; был не женат.

— Сидим, однажды, за столом, обедаем, а маленький Володя сильно расплакался, — говорила мама, — никак не успокаивается, все кричит и кричит.

— Та дайте же ему хоть кусочек хлеба, чтоб не кричал, — сказал Гриша.

— И этим он так всех сильно рассмешил, — говорила мама.

Не успел мой дядя Гриша побыть в гостях у моих родителей даже и недели, как случилось несчастье. Оказывается, в городе Днепропетровске, он вышел с трамвая и стал переходить трамвайные колеи сзади трамвая, и встречный трамвай сбил его. Подошел наряд милиции, он поднялся, назвал фамилию, адрес, они все записали. После этого он упал на землю и скончался. Вот так его подстерегла нелепая смерть.

В начале 1938 года жена дяди Ивана (старшего брата моего отца), Оля, заболела и умерла, оставив ему троих детей. Потом он женился на другой женщине и у них, в 1939 году, родился сын Николай, — уже четвертый ребенок в семье.

В 1939 году в Лиховке проживали два брата мамы: Иван и Алексей. У Ивана была семья — жена и трое сыновей: старший — Анатолий (1933 г. р.), Виктор (1935 г.р.) и только родившийся Иван (1939 г. р.). С ними проживал младший брат мамы — Алексей. Ему было в 1939 году 14 лет.

Мамин брат Иван в начале 1939 г. стал плохо видеть; с каждым месяцем зрение у него ухудшалось все больше и больше. К началу уборочной в колхозе, он вообще стал плохо видеть. Люди — работники колхоза — не верили ему, думали, что симулирует. Мама рассказывала, что во время работ на колхозном дворе, для того чтобы проверить, как он видит, доходило до того, что на дорожку, по которой он шел, — поперек клали грабли. Однажды он шел, зацепился за грабли, упал, больно ударился и, от обиды, сильно расплакался. Вот только тогда люди поверили, что он плохо видит.

После уборочной, на току зерно просушивали, провеивали и готовили к отправке на элеватор. Провеивали зерно ручными веялками — постоянно надо было крутить рукой за рукоятку, чтобы вертелся маховик. И вот, где-то в конце августа 1939 г., мамин брат Иван, будучи голодным, целый день, почти без отдыха, как покрутил рукояткой веялку, то к концу дня получился заворот кишок и вскорости он умер.

Что было делать малолетнему брату Алексею? Он приехал в Диевку к сестре, к моей маме. Свекровь и сестра отца, Нина, надулись, недовольные, стали без конца бурчать: «Нас здесь и так много, с едой туго, а тут еще и твой братец добавился».

5 сентября 1939 г. у моих родителей родилась дочь — моя сестра, Люда.

— В 1940 году маминому брату Алексею исполнилось 15 лет, он пошел в колхоз работать прицепщиком на сеялку к трактористу, за трудодни начал получать зерно и другие продукты, все доставлял к нам домой, — говорила мама. — Вот тогда это всем нашим понравилось.

Мирную жизнь прервала война, которая началась 22 июня 1941 года. А через полтора месяца после ее начала, немцы уже были в городе. Партийные и советские работники, производственно-технический персонал и оборудование предприятий и заводов были эвакуированы в глубокий тыл. Заводы, фабрики и другие предприятия прекратили работу. Мой отец в 1-ю волну мобилизации не попал, так как была большая семья, а вторую и последующие мобилизации, — власти провести в городе не успели: нагрянули немцы.

Когда подходили немцы к городу, шли сильные бои. Родители в то время проживали в Диевке. Был у них огород, возле хаты была оборудована печка под навесом для приготовления пищи летом. Перед началом атаки на советские оборонительные позиции немцы всегда проводили обстрелы артиллерией и проводили налеты авиацией.

Мама рассказывала, что на огороде они отрыли щели для укрытия от бомбежек.

— И как только начинался обстрел артиллерии и проводился налет немецкой авиации, так мы от своей печки — на которой варили на улице еду — бежали прятаться в укрытие в огороде, — рассказывала мама.

— Наши войска все отступали и отступали, и передовая наших войск начала проходить по нашим огородам, были отрыты окопы, их заняли красноармейцы, а мы никуда не ушли, так и находились в своей хате, — говорима мама.

— И вот однажды был сильный обстрел артиллерии и налет немецкой авиации, снаряды и бомбы рвались то справа, то слева. Куда деваться, что делать, в укрытия бежать мне с отцом было уже поздно (а дети находились в укрытии); на позициях были слышны вопли и стоны раненых наших солдат. Я увидела, как за нашу хату побежал майор; я подумала, что он военный и знает, как спасаться от бомбежки, — и я бегом за ним; он побежал вокруг хаты, — я за ним бегу вокруг хаты с криками; тут рядом раздается взрыв и он кричит — «Ложись!», я падаю; после он поднялся и побежал — я опять за ним. И так продолжалось минут 30 пока не улетели самолеты, кружившие над позициями наших солдат; утихла и артиллерия. Солдаты, с позиций на нашем огороде, начали выносить во двор к хате тяжелораненых. Санитары их осматривали, оказывали первую помощь, делали перевязки, готовя к отправке в полевой госпиталь. Тех раненых, которые могли двигаться, — после оказания им помощи — санитары их направляли в госпиталь своим ходом. Поднесли к хате тяжелораненого в живот солдата — ему снарядом разворотило весь живот. Увидев меня, он несколько раз повторил: «Мамка, хочу сильно кушать!» Я налила в кружку козлиного молока (была своя коза), отрезала кусок хлеба и начала его кормить, отламывая по кусочку и кладя ему в рот и давая запивать молоком. Он с аппетитом все скушал. Минут через десять-пятнадцать этот солдат скончался, — вот что рассказала нам, малым детям, мама.

— После бомбежки начали осматриваться — все ли живы, — говорил отец. Он во время налета авиации стоял за сараем и пережидал, когда все затихнет, а когда все затихло, то увидел в 2-х метрах от себя застрявшую в земле, неразорвавшуюся бомбу, — видать не сработал взрыватель. Оказывается, жизнь его висела на волоске.

Когда немцы заняли город, жить стало тяжело, в городе процветала спекуляция; люди перебивались, чем могли.

А в 1942 году, 25 января, в это трудное время, у моих родителей родился сын — Анатолий.

Наступило лето 1942 года, нашей семье стало жить крайне тяжело, как и другим людям. Мои родители решили переехать в село, надеясь на лучшие условия. Никакой транспорт не ходил. И вот мои родители, собрав необходимые пожитки, посадив детей на возок, в пешем порядке отправились в Лиховку, к родственникам. За три дня добрались к месту назначения. По пути следования сгруппировались с попутчиками (три семьи) и так потихоньку двигались, расспрашивая дорогу. Ночевали в полях, возле скирд соломы. Как говорила мама: «почти ничего не ели, так как не было еды». Шли второй день и под вечер, надо было где-то заночевать. Мама рассказывала: «Подошли к одной скирде соломы, смотрим, — внутри скирды выдергана солома, как будто пещера, и там уже было много людей. Они тоже остановились на отдых. Некоторые люди что-то жевали. Наши дети были голодные. Одна женщина отломала одну треть кочана кукурузы и подала маленькой Люде. Таков для Люды был ужин — сухие семечки кукурузы. Там, в скирде, мы прилегли и поспали до утра, а как чуть поднялось солнышко, — мы двинулись в путь».

Пришли мои родители в Лиховку к двоюродной тетке моей мамы — Лене, там у нее и поселились — она жила одна в своей хате. В селе хозяйничали немцы. Колхоз в селе существовал, работали фермы. Отец пошел работать на одну из ферм, а лошадей не умел запрягать в подводу, хорошо хоть один мужчина научил этому делу. Так и проработал отец в колхозе до самого ухода немцев.

В 1943 году, после Курской битвы, немцев погнали, и они начали постоянно отступать. В октябре 1943 года немцы ушли и с Лиховки, а зашли советские войска. Заработали военкоматы и отца тоже призвали в действующую армию, на фронт. Мама осталась одна с четверыми детьми.

Весной 1944 года в нашей семье появился еще один ребенок — его назвали Колей; в начале 1945 года, когда ему было 10 месяцев, он заболел и умер.

В мае 1945 года закончилась война, отец дошел до самого Берлина.

Стал вопрос, где же дальше жить?

Мама поехала осенью 1945-го в г. Днепропетровск. Узнала все новости. Старший брат моего отца — Иван, был расстрелян немцами. Когда немцы заняли город Днепропетровск, он со своей семьей переехал на родину жены, в с. Орловщину, Донецкой области. Там кто-то из местных жителей выдал его немцам.

Пошла мама к своей хате в Диевке; оказалось, что там живут уже другие люди. Вот и уехала с этой вестью домой. Так и осталась вся моя родня жить в Лиховке.

Мамин брат, Алексей, после окончания войны, продолжал служить в Германии; он прислал маме несколько посылок с разными вещами и, продавши их, мама, на вырученные деньги, смогла купить на улице Степной старенькую хату.

Через три месяца после окончания войны мой отец вернулся домой целый и невредимый. Отец привез с Германии музыкальный инструмент — скрипку «Страдивари». Он хорошо на ней играл, но продовольственные трудности заставили отца свою скрипку отоварить, — он обменял ее на ведро кукурузы.

12 января 1947 года в семье Штаченко Николая Ефимовича рождается ребенок — сын, которого назвали Николаем. Значит это — я.

В 1947 году мои родители получили посылочку с Германии, точнее, небольшую шкатулку, в которой находились фотографии моего дяди Алексея и письмо его друга. В письме друг дяди Алексея писал, что они долго лежали в госпитале на излечении и там дядя Алексей умер.