Гроза над озером

Николай Фёдорович Шахмагонов, 2021

Остросюжетная повесть, в которой читатели встретятся с героем другой книги автора "Месть рогоносца". В центре повествования офицер юстиции Алексей Посохов, который после увольнения в запас уже успел поработать частным детективом. С отходом от дел и погружением в творческое уединение на берегу живописного озера его не покидают приключения любовные, прокладывающие дорогу к приключениям, связанным с бывшей профессией, ибо одна из таинственных пассий героя оказывается совсем не той, за кого себя выдаёт при встрече с ним. Деятельность возлюбленной главного героя, переплетаясь с его прежней деятельностью, приводит пленников Амура на рубеж борьбы с опасной шайкой. Случайная встреча с преступником, ушедшим от наказания в прошлом, но знающим о профессии Посохова, заставляет шайку попытаться избавиться от него и его пассии. В книге немало откровенных любовных сцен, выписанных изящно и делающих повествование более ярким и привлекательным.

Ночные гостьи

Всё прошло, как сон. Дурной о посещении города детства, и чудный об отъезде из него. Дорога до Москвы показалось сказкой. Сказочными были и наши отношения с Наташей, которую я увёз из энска. И ничто не предвещало никаких драм. Любовь, что долго хранимая нами где-то в самых дальних уголках души, вспыхнула с новой силой, с той юношеской силой, которая связывала нас в те далёкие и счастливые годы.

Но словно злой рок преследовал меня.

После того происшествия, о котором рассказал в предыдущей книге «Месть рогоносца», я уже решил оставить свою работу, но нужно было закончить какие-то дела, съездить в какие-то важные командировки. Но однажды, вернувшись домой после долго поездки, я нашёл дома не Наташу, а странную и, увы, категоричную записку от неё. Я долго время так и не смог вникнуть в смысл написанного. Понятно было лишь одно — она уехала и уехала навсегда. Не скоро я узнал причину, но, об этом позже. А пока всё же не о любви, пока о том деле, которому я продолжал служить, хотя драму, пусть ещё и не состоявшейся, но готовой вот-вот состояться семьи, не поторопила меня с решением уйти в глубокий творческий затвор в глуши, причём в глуши необыкновенно живописной, неповторимой, в краю озёр Валдая, которую заслуженно называли вратами рая.

Несколько весьма удачных завершающих мою работу в детективном агентстве дел, позволили приобрести приличный домик на берегу озера, уединившись в котором я и решил окончательно отойти от своей профессии, кстати выбранной мной, правда, давным-давно, ещё в годы офицерской молодости, неподалёку от этих мест. Но разве от таковой профессии можно уйти, разве можно от неё скрыться? То, что случилось со мной, здесь, на берегу живописного озера, показали, что нет — это невозможно.

А ведь неповторимая природа Валдая располагала только к творчеству и ему одному. Впрочем, о творчестве, которое тоже сыграло свою роль в упомянутых событиях, ровно, как и о драмах, несколько позже, а пока о том, с чего всё начиналось, ну и о природе, конечно.

Я полюбил этот край, великолепный в любое время года, а особенно летом, особенно в летние вечера, когда закатный огонь разливается над озером, и кажется, что вода пламенеет, а огненный луч солнца разрезает её гладь, хорошо посидеть с удочкой на берегу, послушать тишину. Любопытно в этот час понаблюдать за тем, как уточки со стайками утят устраиваются на ночлег в прибрежных камышовых зарослях, как, то там, то здесь расходятся круги от всплеска запоздалой рыбы.

Я любил встречать рассвет на озере, любил любоваться закатным пожаром. Но что бы встретить закат, приходил на берег заранее, лишь спадёт жара, и первые дуновения лёгкого ласкового ветерка освежат прокалённый за день воздух.

Вот и в тот памятный для меня вечер занял я одно из своих излюбленных мест. Поближе к дачному посёлку устроился — не хотелось забираться далеко, потому что с полудня уже погромыхивало за горизонтом, и пока ещё не удары, а негромкие далёкие трели, постепенно приближались к озеру.

Неожиданно предгрозовую тишину разорвал гул моторной лодки. Издалека она шла — лодка эта — пожалуй, что с противоположного берега. Тот берег был менее обжит, пообезлюдели старые деревеньки, поразрушились. Правда, в последние годы наметился какой-то пока ещё малозаметный перелом.

Поехали люди в края эти живописные, хотя и не везде ещё были условия для жизни, но поехали. К примеру, не в каждом подобии деревенек восстановились магазины, даже самые элементарные, типа старых, знаменитых Сельпо.

«Верно, кто-то опять в поселковый магазин спешит», — решил я, услышав гул мотора, и не ошибся.

Моторка причалила у мостков, и две молодые женщины в спортивных костюмах, помогая друг другу, выбрались на берег и, оглядевшись, направились ко мне.

Я был на таком удалении от мостков поселкового причала, которое позволяло ловить рыбу без помех, а потому они, ещё издали, не тратя время на то, чтобы подойти ближе, крикнули:

— Простите, пожалуйста, вы не скажете, магазин ваш поселковый сегодня открыт?

— С утра был открыт, а там, кто ж его знает? — ответил я.

— Тогда гляньте за лодкой нашей, если, конечно, не затруднит? Мы добежим до него…

— Пригляжу…

А вдали громыхало всё громче, и небо потемнело над озером, и озеро потемнело под свинцовым небом, приняв тёмно-зелёный цвет.

Вот ведь интересно: при разных грозах и цвет у озера разный. Удивительно, почему так? Грозы, кажется, всегда почти одинаковые? Нет, это не верно. Грозовые тучи весьма и весьма отличаются одна от другой, а другая от третьей.

Вот уже на самом горизонте располосовали небо ослепительные стрелы, вонзаясь в водную гладь. Куда конкретно, отсюда не видно. Далеко. Но гром по-над водой долетал, как казалось, быстрее, громче и раскатистее.

А приезжие незнакомки задерживались. Что можно было предположить? Да самое обыкновенное. Надпись на дверях магазина. «Ушла…» Да только не на базу, как в городе принято. Здесь базы нет. Ещё посторонних дурить можно, а как со своими — местными — быть? И что вы думаете? Ну, конечно же нет-нет да появлялась надпись, ныне модная в городе — «технический перерыв 15 минут». И весь фокус в том, что, когда бы ни пришёл покупатель, он вовсе не знает, в котором часу начался этот самый «технический перерыв», и когда он окончится, то есть откуда отсчёт вести пятнадцати минутам.

Если незнакомки, оставившие мне под охрану лодку, попали на «пятнадцатиминутный» перерыв в местном магазинчике, то и ждать их назад было ещё рано, хоть и прошло уже около получаса.

Меня обеспокоило другое — как пересекут они озеро в грозу на моторке своей? Скажете, какое, мол, мне дело? Ведь увидел я их впервые, и вряд ли когда-то увижу ещё. Но, с другой стороны, мы же все люди! Как не волноваться о ближнем? Слабые существа, женщины, прекрасные создания — а это, как я заметил, даже издали, были без преувеличения существа прекрасные — и одни на старенькой лодке бросятся в бушующий океан воды и огня! Молнии над озером чего только не выделывают в сильную грозу. Завораживают их смертельные номера!

«А ведь блондинка, пожалуй, просто неотразима! — подумал я. — Хотя и брюнетка симпатична!»

И всё-таки, особенно приглянулась именно блондиночка! Но как познакомишься? Сейчас умчатся на своей моторке.

Когда тучи закрыли полгоризонта, мои незнакомки, наконец, появились. Они бежали к берегу, словно кто-то гнался за ними. Понятно кто, вернее, что — гроза гналась! Она заявляла о себе уже достаточно шумно и грозно. И давно уже пляж опустел. Небольшой, поселковый. Все, кто любил долго греться на берегу, разбежались по домам. Да и я бы ушёл, наверное, если бы… Если бы не столь неординарные обстоятельства — как никак охранять лодку мне доверили.

— Ой, задержали мы вас, извините, — крикнула издали подруга приглянувшейся мне блондинки.

Она была несколько более разговорчива.

Я ответил:

— Да что уж там. Мне до дому два шага. Добегу. А вы как? Гроза не беспокоит? Не боитесь в такую-то погоду? Смотрите, как раз со стороны озера надвигается, — предостерёг я на всякий случай.

Признаться, мне уже порядком надоело сидение на берегу в ожидании, когда грянет. Гроза-то ведь долго может запрягать, да быстро ехать. Как бы не наехала со всею своею силой.

— А что делать? Бог не выдаст — свинья не съест, — ответила подруга блондинки, чем признаться, не очень мне понравилась.

Как-то не звучат в женских устах грубые слова. Хочется, чтобы уста женские источали изящные фразы. Но, увы, в наш век это большая редкость. Хотелось мне услышать, какова речь у блондинки. Конечно, блондинок иногда укоряют в отсутствии интеллекта. Но это, пожалуй, не совсем или далеко не для всех справедливо. Мне вот лично блондинки очень даже нравятся, особенно с глазами голубыми, да ножками, как говорится от ушей растущими.

Я уже давно начал собирать снасти, и теперь закончил эту важную работу. Любил принести и поставить на место всё в полном порядке и готовности к следующему выходу.

Подошёл к красавицам-незнакомкам, чтобы помочь, если потребуется. Сделали покупок они немного, всего один рюкзачок. Правда набит он был прилично, и, судя по тому с каким трудом пыталась положить его в лодку брюнетка, чем-то тяжёлым.

Я хотел помочь погрузить эту поклажу, но девушка как-то очень поспешно отстранилась и не позволила даже притронуться к нему, на что я в тот момент особого внимание не обратил. Мало ли, может, приняла за попытку ухаживаний.

Незнакомки заняли места. Брюнетка сразу взялась за руль моторки — моторка была хоть и видавшей виды, но всё же с зачатками некоторого комфорта — не нужно было сидеть на корме, покручивая ручку управления вместе с навесным мотором. И заводилась уже ключом, почти как автомобиль.

Вот этот самый ключ зажигания она и вставила, в панель, чтобы завести мотор, ну а я, видя, что они решились плыть, уж уйти собрался, потому что раскат грома прогремел почти над головой. Что ж коли хотят отправиться в путь в этакую непогоду — дело хозяйское, да и как их остановить и что им предложить?

Сделал несколько шагов и услышал чуть ни вопль отчаяния брюнетки, колотившей руками по рулю и восклицавшей:

— Ну что такое?! Опять не заводится.

Я остановился, наблюдая за тем, как она открыла мотор, повозилась с ним и затем снова попыталась завести его, но не тут-то было. бесполезное жужжание не завершилось желанным рокотом.

А гроза совсем не собиралась ждать, когда незнакомки мои справятся с движком. Стихия не дремлет, стихия не ждёт. И нынче она нависала над озером и уже готова была нависнуть над посёлком, грозя и предупреждая о своём неотвратимом наступлении.

Предгрозовой порыв ветра согнул прибрежный камыш, полетели былинки, стебельки, быстрее побежали волны к берегу, накатываясь на песок. Рассыпались чудесные волосы прекрасной блондинки. Волнистые, они заиграли на ветру.

И я решил:

— Ну, вот что, прекрасные дамы, собирайтесь, и ко мне домой. Переждать надо… Никак нельзя в озеро выходить, да с таким мотором. Бросьте, бросьте…

И, видя, что брюнетка, метнув на меня недовольный взгляд, продолжила попытки завести лодку, припугнул:

— Ну и заведёте, а дальше что? Заглохнет посреди озера. Тогда как добираться будете?

Упрямая брюнетка вытерла лоб тыльной стороной ладони и посмотрела на руку, почувствовав видно первые крупные капли дождя.

Дождь оставил отметины и на песке. И вот уже поднялись близ берега на успокоившейся вдруг поверхности озера крохотные фонтанчики.

Я крикнул, потому что раскаты грома уже не давали возможности говорить спокойным голосом:

— Ну, быстрее же. Сейчас ливанёт…

Помог обеим выбраться из лодки, схватил рюкзачок, который действительно оказался неожиданно очень тяжёлым для скромных своих размеров, и мы побежали к посёлку… Брюнетка снова попыталась завладеть ношей, но я предложил ей побыстрее бежать к моему дому.

И тут грянуло! Да как грянуло! Над головой, словно колесница промчалась от одного края горизонта, до другого. Да не просто по дороге ровной, по булыжной мостовой пронеслась, гремя всеми колесами. Где-то неподалёку с шипением врезалась в воду огненная струя. Незнакомки мои аж вскрикнули с испугу. Да и мне, признаться, было не так что б весело, и я чувствовал себя не совсем беззаботно.

Вот и мои ворота. Открыл калитку, встроенную в них, пропустил вперёд своих спутниц. Мой пёс Тишка только голову из будки показал в своём вольере, в который лупил косой ливень, и тут же, увидев, что незваные для него гости, явились вместе со мной, предпочёл убраться в своё добротное жилище.

Мы вбежали на веранду и перевели дух.

— А как же лодка? — вспомнила брюнетка.

По именам я их всё ещё не знал до сих пор.

— Никто здесь вашу лодку не тронет, — успокоил я. — Прикрепили надёжно? Не унесёт?

— Вроде бы надёжно.

— Ну и не волнуйтесь. Завтра будет день, будет пища. Разберусь с вашим мотором. А нет, так попрошу кого-то из здешних Кулибиных.

Мы все были мокрыми до нитки.

— М-да, — промычал я. — Плохо дело. Не заболели бы.

Дождь-то лил как из ведра, а с дождём и прохлада подкралась. Я пригласил нежданных гостей в дом. Сказал:

— Самовар бы сейчас, да куда там под дождём. Обойдёмся чайником. И камин затоплю.

Они стояли посреди большой комнаты первого этажа, служившей гостиной, и боялись даже присесть, поскольку с них текло и капало так сильно, что на полу образовались маленькие лужицы.

— Ну что ж, сейчас принесу то, что есть… Пару халатов найдётся точно, да и ещё что-то… Чаем согреетесь, а потом, если утихнет, баньку затоплю, как профилактику против простуды.

— Мы даже не познакомились. Как называть вас, драгоценный наш избавитель? — очень приятным языком, мелодичным голоском спросила блондинка.

— Как меня называть? Да так и зовите… избавителем. Шучу… Алексеем меня зовут, Алексеем… Впрочем, давайте без отчества обойдёмся. Идёт? А вас?

— Светлана! — сказала блондинка, чем меня очень обрадовала, поскольку, что греха таить, люблю имя.

— Надежда, — назвалась брюнетка.

Она была несколько погрубее Светланы — волевая барышня, решительная. Да и взгляд дерзкий, цепкий. Посмотрела, и как душу вывернула. Ещё раз — и в глубину проникла.

— Ну, вот что, девочки, айда за мной, — весело сказал я, — Переоденетесь наверху.

Они безропотно подчинились, и вскоре получили по халату, ну и по спортивным трико. Вполне понятно, что другого я им предложить ничего не мог. Это вам не кладовая роты армии США, где хранят как зеницу ока дамские предметы туалета, то ли для себя, то ли для возможных партнёров, именно партнёров, а не партнёрш. Я же холостяковал, и выбор в моём гардеробе на прекрасных представительниц прекрасного пола рассчитан не был.

Главное, одеть Светочку и Надежду во всё сухое. Не хватало, что б ещё заболели. Их присутствие меня не только не тяготило, а напротив, начинало вдохновлять и радовать.

Отправил я их ванную комнату, чтоб могли и промокшую одежду как-то по-своему привести в порядок, да хоть посушить повесить, что утром надеть можно было.

Когда переоделись и вернулись в гостиную, я более внимательно рассмотрел Светочку. Стройна, мила, лицо чистое, до невероятия привлекательное. Скажете, штамп? Так ведь, если б некрасива была, то и не писал бы о том, что случилось со мною в тот вечер, да и в ночь, за ним последовавшую.

Надежда тоже ничего так, но именно ничего — то есть ничего особенного. Далеко не дурнушка, но её красота — причём, красота, определение не натянутое — казалась холодной, как до сих пор ливший за окном хоть и летний, но совсем не тёплый дождь.

И при всём при том, если Светочка держалась очень скромно, то Надежда вела себя более чем раскованно, и взгляды её в мою сторону иногда озадачивали.

Чайник давно вскипел, но мне показалось, что маловато горячего чая, и я поставил на стол бутылочку водки. Мог и шампанское выставить, и вино хорошее, но… Пожалуй, сейчас более к месту была водка, не как средство для опьянения, а как для оздоровления. Кто-то скажет, мол, всё чепуха, да вот практика показывает, что, порою, и не совсем чепуха. Так-то я, в жизни обычной, не любитель, а здесь — случай особый.

Ну и закуску поставил соответствующую этому в данной ситуации вполне оздоровительному продукту…

Света и Надежда переглянулись. Поймав их взгляды, я, конечно же, упомянул о наличии у меня в холодильнике и других видов алкогольных напитков, но все единодушно пришли к выводу — мой выбор более рационален.

А за окном всё гремело и бушевало. Обычно гроза проходит быстро, но в тот вечер она то наступала и, казалось, зависала над посёлком, то удалялась в лесные массивы. Затем новые тучи являлись над озером, и начинался новый штурм с громовыми раскатами, подобными огневой подготовке, затем прорыв, затем овладение новыми и новыми рубежами, и опять-таки отход на пополнение сил, и на краткую передышку.

— Ну что ж, — начал я. — Самый оригинальный тост скажу, причём весьма редкий: за знакомство!

— Ну а нам остаётся выпить за избавителя нашего от грозы! — ответила Светлана.

— И от путешествия под молниями по озеру, — прибавила Надежда, снова взглянув на меня весьма откровенно.

Обратил внимание на то, что Надежда сходу рубанула не слишком маленький бокальчик. Не слишком малый потому, что мензурками в общем-то не лечатся. А может, и лечатся, да я не знаком с таковой методикой. Светлана отпила чуть-чуть и поставила бокал.

Я постарался придумать какое-то себе дело, ну хотя бы принести что-то к чаю, чтоб дать своим гостьям поесть без стеснения. Вернувшись, снова наполнил бокалы — свой и Надежды до краёв, а в Светином лишь пополнил лекарственный уровень.

Потребовал, чтобы подкрепились. Всё же водка, а значит надо серьёзно закусывать.

Напомнил о закуске, потому что Надежда выпивала резво, и видно было, что пьянеет. А потом стала клевать носом. Путь сюда, наверное, был не близким, да и здесь понервничать пришлось.

Указал Надежде её комнату на первом этаже. Куда уж ей было на второй-то этаж. Пошёл провожать, при этом не мог не обратить внимание, что она ухватила свой рюкзачок, хотя, казалось, что же ему могло сделаться, если бы и остался там, где его положили, зайдя в дом. Неужели бы я позарился на их продукты?! Впрочем, её дело. Пробормотала, что в карманчиках какие-то принадлежности для неё важные.

Когда пропускал вперёд в открытую дверь, она вошла и, то ли действительно споткнувшись, то ли, сделав вид, повисла на мне. Я с трудом оторвал её от себя, усадил на приготовленную постель и поспешно вышел из комнаты.

— Ну а вас размещу на втором этаже, если не возражаете, — сказал я Светлане. — Наверное, утомились?

— Да, конечно, но не так, чтобы очень, — сказала, помявшись и тут же несколько озадачила: — Если можно вас попросить…

— Слушаю. Конечно можно…

И попросила:

— Там, наверху, в вашем кабинете книги. Я случайно заметила их в приоткрытую дверь. Можно взглянуть? Просто обожаю рассматривать библиотеки.

— С большим удовольствием покажу, — сказал я и, не поверите, приятное тепло разлилось по всему телу. Не от водки — нет. Оттого, что предстояло общение с этой прекрасной Светочкой.

Но, но… Не подумайте чего-нибудь этакого, скажем, дурного или мятежного — вовсе никаких планов. Да и не было у меня опыта такого вот странного, скороспелого общения.

Поднялись мы на второй этаж. Из кабинета открылся вид на озеро. Дождь прекратился, и в разрывы облаков вырвалось солнце. Его закатные лучи прочертили кинжальный след от горизонта до нашего берега. Правда, сам берег, сам урез воды был скрыт от глаз шапками деревьев, в эти минуты поблескивающих то здесь, то там капельками воды, что собралась на отяжелевших листьях.

У Светланы был необыкновенно смешной вид. Трико из-под халата, в который ей можно было обернуть два раза. А под халатом, под моим халатом, который она тщательно запахивала… Что было там? Да ничего… Ничего не нашлось в моём гардеробе, кроме трикотажных брючек.

От мыслей о том, что находится там, под халатом, у меня, признаться, дух перехватило.

Она заметила замешательство, видно, догадалась, что мысли мои весьма и весьма мятежны, и поспешила заговорить о книгах, что были перед ней на полках.

Я отчего-то разволновался, причём очень разволновался! А вдали, словно незримо связанный со мною, полыхал необыкновенный закат. И тучи отступили, и пурпурное солнце, перед тем как нырнуть окончательно в водную гладь, посылало своё последнее прости взбудораженной грозой природе.

Но если закат догорал, во мне возгорался рассвет, будоражащий всего меня — рассвет чего-то необыкновенного и отчасти позабытого.

— Кто же вы и откуда, моя прекрасная дама? — спросил я и выдал хрипотцой в голосе своё волнение.

— Я? — удивлённо спросила Светочка. — Вы хотите это знать? Вам это интересно?

Отвечать ей не стал, а просто очень выразительно посмотрел на неё. Так выразительно, что она несколько смутилась и даже покраснела. Румянец на щёчках сделал её ещё прекраснее. У меня даже сердце забилось. Вот она, рядом — только руку протяни. И ведь не спешит удалиться спать, книги рассматривает, будто действительно они ей интересны. А может? Но нет, это уже слишком. Нет, нет — вряд ли интересен ей я. Очень вряд ли. Сколько ей лет? Нет, не могу определить точно. Вероятно, за тридцать или чуть меньше тридцати? А я-то, я — военный пенсионер. Правда, молодой военный пенсионер, покинувший службу ради Его Величества Творчества. Ну и тем более… Что во мне её привлечь может? Мимолётный флирт. А отчего бы и нет — ныне молодежь шустрая.

Мы снова обратились к книгам. Стояли рядом, совсем рядом. Я ощущал эту её близость, близость от слова близко. Я чувствовал аромат её прекрасных, волнистых волос. Так и просились сравнения: волнистых как под ветром рожь. И складывалась фраза — «чтобы кудри были светло-русы и волнисты как под ветром рожь». Так я писал в стихах, мечтая о такой. И вот теперь, казалось, мечты сбываются.

А Светлана, то внезапно замолкала, переводя с книжных полок на меня свой быстрый, обжигающий взгляд, а то снова пыталась что-то говорить, но тоже, как и я, не умела скрыть волнения. Она могла отойти. Просто под благовидным предлогом сделать шаг в сторону, но не делала этого шага и оставалась всё так же рядом, совсем рядом со мной.

— Так вы расскажете о себе, хотя бы немного, хоть чуть-чуть, — снова спросил я. — Откуда вы?

И она ответила:

— Из Москвы. Просто приехала в гости к Надежде. Мы с ней познакомились недавно, на отдыхе. Она здешняя. В посёлке живёт, что за озером. Ну а на озеро к бабушке в небольшую деревушку приезжает. Славная такая деревушка. Домов-то, — она прикинула, вспоминая: — и двух десятков не наберётся. Магазина путного нет. А тут ягоды поспели, вот Надежда и сказала, что бабушке сахар потребовался, чтоб варенье варить. А в палатке его вроде как разобрали. Вот, взяли у соседей лодку, да так неудачно… Хорошо мобильники теперь в деревне есть. Надежда сообщила, пока мы тут у вас переодевались, что вернёмся завтра. А вы? Кто вы, наш чудесный избавитель?

Я коротко поведал о себе. Рассказал, где учился, где служил. Почему оказался в этих краях.

— А жена вас часто здесь навещает? Гляжу женской руки не очень-то заметно.

— Нет, мы расстались. Так вот случилось, — сообщил я. — Ну да это не интересная история.

— А всё же? Что случилось, почему расстались? — стала расспрашивать Светлана, проявив удививший меня интерес.

— Тогда сначала я спрошу. Как вас муж в такую глушь отпустил? — тоже ведь вопрос дал не просто так — решил таким образом выяснить её семейное положение.

— Теперь уж нет мужа, — она улыбнулась и прибавила, — И тоже вспоминать не хочется, по крайней мере, сейчас.

— Знаете, — предложил я. — Давайте этой темы и вообще никогда не касаться. Всё… Что было, то прошло. Что будет, то будет — то уже наше, наше и только наше.

— А почему вы решили, что будет что-то? — слегка покраснев, спросила Светлана. — Мы знакомы-то с вами всего, — она прикинула, — не более двух-трёх часов.

— Хочется, чтобы было. Очень хочется, — проникновенно и искренне сказал я и осторожно коснулся её руки.

— Странно, — проговорила она, высвободив руку и сделав полшага в сторону. — Очень странно. Так быстро не бывает, — и поправилась, — Не может быть так быстро.

Я сделал те же полшага к ней и снова взял её мягкую руку.

Она опять отодвинулась от меня и воскликнула, указывая на то, что открывалось за окном:

— Ой! Смотрите, как красиво, как замечательно красиво!

— Любуюсь этой красотою днями напролёт, — ответил я, продолжая приближаться к ней, слегка отступающей к окну, прибавил: — Один любуюсь!

— Давайте выйдем, прогуляемся до озера. Полюбуемся вдвоём. Заодно и лодку посмотрим, — поспешно предложила Света, видимо, желая прекратить мои робкие приближения.

Пришлось повиноваться.

Мы вышли во двор. Дождь закончился, но было сыро кругом. Лужицы поблескивали в свете фонарика на крылечке. Вдали погромыхивало — гроза уходила медленно, ворчливо урча.

Тишка выбрался из конуры, и отчаянно размахивая хвостом стал требовать, чтобы его выпустили из вольера.

— Подожди, Тишка, — сказал я. — Кругом грязь непролазная, только вымажешься весь и нас лапами вымажешь. А мы чуточку пройдёмся. До озера. Посмотрим, не унесло ли моторку?

Тишка обиженно взвизгнул и скрылся в конуре.

— Какой умница, — сказала Светлана. — Словно всё понял, что вы ему сказали. Взяли бы с собой?

— Не даст погулять, — сказал я весело. — Понравились вы ему, вот и будет всю дорогу в любви объясняться, запачкает лапами.

Спустились к озеру и долго стояли на берегу, очарованные озёрной гладью, которую постепенно окутывал призрачный полумрак короткой и светлой в этих краях летней ночи. Тучи ушли. Вызвездило небо, а небо вызвездило озеро. Мглистый млечный путь сделал мглистой зеркальную поверхность, освещённую выглянувшей луной.

— Вы сказали там, в кабинете, — робко начала Света. — Вы сказали, что-то о будущем. Вы действительно считаете, что вот такая, случайная встреча может оставить в сердце след?

— Как знать? — задумчиво проговорил я. — Ведь знакомство может продолжаться месяцы, даже годы, ну там два или три года, но, если приведёт к соединению судеб, не даст счастья. А можно увидеть раз, вспыхнуть и окунуться в волшебство любви.

Я снова взял её изящную маленькую ручку в свою руку. Единственно, что пока решался позволить себе. Она не убрала её на этот раз. Повернулась ко мне, пристально, даже пронзительно взглянула в глаза и молвила тихо, почти беззвучно:

— Хорошо, если бы могло быть так. Каждому человеку, наверное, особенно женщине, хочется чего-то настоящего, надёжного. И ведь иной раз ищет человек всю жизнь и… И не находит. Ведь бывает и так?

Вместо ответа, я сказал:

— Недавно прочитал о Пришвине, о его необыкновенной любви, пришедшей к нему уже в весьма зрелом возрасте.

— О Пришвине? Об этом добром, стареньком певце нашей природы? — с удивлением спросила она.

— Да, да, представьте, о том тщедушном старичке, который не всегда был старичком, каким мы привыкли видеть его на портретах в школьных библиотеках, — подтвердил я. — У него несчастливо складывалась личная жизнь. Частью из-за того, что в какой-то мере попал в юности под влияние идей Владимира Соловьёва. Их, кстати, проповедовали и Александр Блок, и Андрей Белый.

— Любовь к Прекрасной Даме? — спросила она. — Знаю, знаю. Соловьёвские «страдания вдвоём» при отрицании близости? Как в рассказе «На заре туманной юности»?

— Да, но сам-то он любил, — напомнил я. — Он ведь был влюблён в дочку супруги Алексея Константиновича Толстого. И сразу позабыл отрицания… Даже предложение сделал, причём получив отказ, снова просил руки, когда возлюбленная, побывав замужем, овдовела. А вот Пришвин сам разрушил свою первую любовь. Потом одумался, долго переживал, но… было поздно. Он женился просто так, чтобы жениться. А уже возрасте, когда ему исполнилось шестьдесят семь лет, встретил женщину. Ей было сорок. Двадцать семь лет разница. Ту барышню выделили ему в помощь разобрать архивы. Союз писателей выделил. Вокруг было много женщин, очень много. Но он не видел их, не воспринимал. А здесь. О, какая же была любовь!

— Вы представляете, а я как-то пропустила этот вот момент. Творчество? Да, да, знаю, но вот это ново, — сказала с интересом Света. — И что же? Чем всё кончилось?

— Они поженились и прожили счастливо много лет, — ответил я. — Пришвин любил повторять, что для прочного брака необходимо вечное движение любящих в мир, где оба ещё не бывали и отчего они сами открываются друг другу новыми сторонами…

— Удивительные слова. Неужели такое бывает? Неужели такое может быть? И что же всё-таки такое — любовь? — снова спросила Света.

— Отвечу опять же словами Пришвина: истинная любовь — есть нравственное творчество. Ну и, конечно, истинная любовь — это поэзия.

— Как хочется поэзии, — тихо и проникновенно проговорила Света и посмотрела на меня своими ясными, чуточку повлажневшими глазами. — А вот Надежда не понимает. У неё всё проще. Проще сходится с людьми, даже на связь идёт просто. Понравился и… готова на всё. Даже иногда сама проявляет волю. Может, потому что не сложилась жизнь. Впрочем, не будем о ней. Я, как она, не могу. Мне надо время, чтобы проникнуться чем-то таким, что позволит сделать такой шаг. Может в этом мире меня не все поймут…

— Что вы, что вы, — возразил я, догадываясь, что эта фраза косвенно обращена ко мне, поскольку попытки завладеть её рукой, пока только рукой, продолжались с моей стороны.

И если ещё недавно где-то в глубине души таилась надежда на постепенное приближение к тому рубежу, к которому вольно и невольно стремится большинство мужчин в отношениях с женщинами, то теперь я понял — с удивительной, во многом неповторимой Светочкой, что вовсе не этот рубеж может быть самым главным. Не случайно же я заговорил о Пришвине, о его необыкновенном семейном счастье при разнице в возрасте — подумать только — в двадцать семь лет. У нас-то разница была гораздо меньше. А всё же была и слегка тревожила меня.

«Да что же это со мною происходит? Неужели, неужели же я влюблён? Не может быть, ведь прошло всего несколько часов?»

Но ответ был один. «Да, влюблён». И мои чувства росли и росли в геометрической прогрессии.

Мы проверили лодку. Она была на месте. Буря не сорвала крепления, правда, воды набралось много! Утром предстояло откачивать.

Медленно направились к дому. Остановились на веранде. Она позволила подержать свои ручки в моих сильных, крепких ладонях. Я осторожно пожимал её изящные пальчики, не решаясь сделать даже малейший очередной шаг.

Наши глаза встретились. Что она читала в моих глазах? Что читал я в её глазах? Мы читали такое, во что трудно верили сами.

Она молча повернулась и вошла в дом. Комнату я ей уже указал. Была она на втором этаже, рядом с моей. Мы поднялись по лестнице, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Надежду.

Остановились на пороге её комнаты. Я снова взял её ручки, и она улыбнулась, проговорив:

— Они вам так нравятся, мои руки? Может быть, вы их хотите забрать совсем?

— Конечно, — сказал я. — Конечно. Я попрошу одну руку — вашу руку, а заберу, если позволите, и обе милые ваши ручки, и ваше сердце, такое необыкновенное, чудное сердце.

Она отпрянула. Посмотрела на меня тем же, поразившим меня пронзительным взглядом, но ничего не сказала.

Не знаю уж как она, но я с большим трудом заставил себя завершить это наше странное общение. И тут, случилось невероятное, она быстро обняла меня, поцеловала в губы, прямо в губы, и тут же скрылась в своей комнате, плотно закрыв дверь.

Я некоторое время стоял в замешательстве. Сердце моё готово было выпрыгнуть из груди.

В какую-то минуту я даже подумал, а не войти ли к ней… Но остановил себя: «Нет, это был порыв, замечательный порыв, но никак не приглашение к действию».

Стоит войти — и можно всё испортить.

Потом часто размышлял, а прав ли, что понял это именно так, а прав ли, что не решился сделать шаг, который так хотелось сделать.

Я вышел на улицу и очутился под шатром звёздного неба. Посёлок засыпал. Только где-то в районе магазина, как в старые добрые времена, веселилась молодежь. Да и не молодежь, наверное, вовсе, а скорее мальчишки и девчонки, уже вырывающиеся из детского возраста, но ещё не превратившиеся в юношей и девушек.

Так было когда-то в пору моего детства, когда приезжал отдыхать к дальним своим родственникам в деревню. Собирались обычно либо возле школы, либо «на брёвнах», что были для чего-то свалены возле кустарника в полусотне шагов от шеренги домов. Ну а когда начиналась уборочная, сходились, как называлось это, «на улицу», на колхозном току. Там было шумно от работающих молотилок, что устанавливались на время уборочной страды перед большими деревянными амбарами, там сновали колхозники. Работа кипела. И почему-то нас тянуло именно туда.

Играли в какие-то игры, очень простые, названия которых уже позабылись. То становились парами, брались за руки, и проходили по этому шатру из сомкнутых рук по одному, поочерёдно. Выбирали кого-то из пар, причём, конечно, мальчишки выбирали девчонок, а девчонки — мальчишек. Всё это было, вероятно, для того, чтобы таким образом выказать свою симпатию, поскольку иным способом делать это не отваживались.

И мальчишки, выбрав втайне желанную, стояли, с трепетом держа в своей руке, её руку.

А потом вдруг эта игра надоедала, и начиналась новая. Все садились в рядок, а кто-то один проходил вдоль ряда и касался рук каждого сидящего, но только двоим, по своему выбору, незаметно вкладывал в руку камешки, игравшие роль колечек. Конечно же, не вкладывали камешки в руки двум мальчикам или двум девочкам. Чай не европия — гейропия.

И вот тот, наконец, кто раздавал камешки, становился перед всеми и произносил:

— Кольцо, кольцо, выйди на крыльцо!

Выходили те, кто получил камешки, и предъявляли их. После этого водила — уж не помню, как точно назывался он — спрашивал, или спрашивала, если водила девочка:

— Что сделать этой паре?

Кто-то отвечал:

— Этой паре дойти до околицы и принести подсолнух с поля.

Ну, или там колосок ржи, смотря потому, что росло за околицей.

Несуразных и сложных заданий, наподобие того, что сорвать яблоки в чьём-то саду, не давали. Тут важно было другое — отправить прогуляться по деревне вдвоём тех, кто симпатизировали друг другу. Обычно ошибок не бывало. Определяли точно. И парочке такой приходилось несколько раз за короткую летнюю ночь прогуляться, то до моста через речку, то до школы, то до колхозного сада.

Я даже вспомнил, с кем прогуливался в один год, с кем в другой. Симпатии в те годы зачастую были непродолжительными, да ведь и так случалось, что приезжала какая-то девчонка отдыхать в один год, а в другой и не приезжала. Да и сам мог отправиться в какое-то путешествие с родителями.

Ходили обычно на пионерском расстоянии, даже за руки не решались взяться. Это в той, предыдущей игре, брались за руки… Ведь то делали при всех, а потому и не зазорно. А тут ведь вдвоём. Ни объятий, ни поцелуев… А сколько радости, необыкновенных ощущений чего-то неясного, запретного, а потому несбыточного!

Воспоминания настроили на особый, лирический лад.

Я прошёл по участку, постоял под яблонькой, шагнул к забору, возле которого росли берёзки. Говорят, каждый день желательно подходить к этому божественному дереву — берёзе — чтобы подержаться за ствол правой рукой. Необыкновенную энергию дарит это волшебное дерево.

Листья ещё, словно ковшики, были водой наполнены. Тронешь ветку, и тут же получишь порцию воды, и мокрым будешь как от дождя. И всё тише, тише вокруг. И отчётливее слышен мягкий шумок от падающих то здесь, то там капель.

В окнах второго этажа темно. Но мне показалось, что не спит Света.

«А вдруг да действительно не спит, а смотрит сейчас на меня из тёмного окошка. Её не видно, а она видит меня».

Подошёл под окна, посмотрел вверх, подумал:

«Нет, ничего не видно. Спать, что ль лечь? А то и рассвет так встречу. Вот бы с нею встретить рассвет, ведь рассвет — это Божественный свет до восхода солнца».

Я вошёл в дом. Прислушался. Тишина. Надежда, видно, спала без задних ног. Надо же, столько выпила!

Тихонько поднялся на второй этаж, вошёл в свою комнату, снял куртку, рубашку, брюки. И завалился спать. Но сон не шёл. Я долго лежал, глядя в потолок и перебирая снова и снова минувший день.

Мысли начинали путаться, но я снова возвращал их в нужное мне русло.

Совсем рядом, за стеной была Света.

Наверное, я всё-таки уснул, и тут же меня разбудили ласковые, нежные прикосновения, кто-то устраивался рядом со мной на кровать. И вот уже я ощутил горячие губы своими губами…

«Света»! — пронеслось в сознании, и я проснулся.

Может быть я даже произнёс, ещё не полностью отойдя ото сна, это имя.

Но окончательно разбудил меня яркий свет. Кто-то включил его…

Света? Да, Света, но она стояла в дверях. Я не сразу со сна понял, что произошло — она со мной, она рядом, но она и в дверях. В мгновение пришло понимание. Да, в дверях действительно стояла Светлана. А на моей кровати, обнимая меня, лежала Надежда.

Как она оказалась здесь, зачем пришла? Собственно, на эти вопросы было ответить не так уж и сложно, да только зачем отвечать.

Светлана бросилась прочь, а у меня мелькнула жуткая мысль: «Боже, это всё, как Бунинском рассказе «Натали». Но там-то, там-то сам герой был повинен. Он сам упивался близостью с кузиной, а любил её подругу, точнее, как бы любил! А здесь…».

Я освободился от объятий Надежды. Что я мог ей сказать? Да, она пришла ко мне, не спросив хочу ли этого, но вряд ли могла подумать, что не захочу. Наверное, такого, чтоб кто-то не захотел, у неё не бывало. К тому же она не знала, ничего не знала о том, что произошло, пока спала. Да ведь для такой, как она, происшедшее между нами со Светой не понятно. Скажи ей, пожмёт плечами и удивится. Скорее Надежде вполне ясно и понятно, что могло случиться между ней и мной.

Я быстро надел брюки, набросил куртку. Надежда продолжала лежать, что-то бормоча и улыбаясь.

«Какая-то странная!? — мелькнула у меня мысль, — Пьяная — не пьяная? Совсем странная. Словно не в себе. Впрочем, выпила действительно много, вот и не протрезвела», — объяснил я её, показавшееся мне не совсем адекватным состояние.

Не сказав ни слова, я побежал вслед за Светой. В доме её не было. Выскочив на улицу в мутную предрассветную мглу, я не нашёл её во дворике своего дома.

«Где же? Где она? — думал я, лихорадочно перебирая все возможные варианты. — Наверное, на причале. Где же ещё быть? В лодке».

Поспешил туда, ещё не ведая, как себя вести, что говорить и как объяснять случившееся, в котором нисколько не был виноват.

«Ой, как же всё нелепо, как нелепо!»

Нет, я не был аскетом, совсем не был. И попадись мне Надежда в иное время и иной обстановке, был бы рад близости с ней. Любви бы вряд ли получилось, даже увлечения долгого быть не могло. Но, она ведь хороша собой, и мы могли доставить другу-другу удовольствие, называемое плотским. Ну и что? Бывает у кого-то и такое, а бывает и лишь только такое. Кто-то и вовсе не ведает, что есть любовь. Да и можно ли обойтись без всего этого, пусть даже плотского? Сколько научных работ опубликовано, сколько исследований проведено, даже статистика выставлена на многих медицинских сайтах Интернета. Доказано, что аскетизм — путь к инсультам и инфарктам и прочим болячкам. Я же, как уже говорил, аскетом не был. И у меня — да, грешен, грешен — были в разное время разные пассии, которые навещали меня или которых навещал я.

И вполне могла быть такой вот непостоянной пассией на непродолжительное время та же Надежда. Могла, потому что не было в сердце любви. Ни к кому не было любви. Что это, грех? А может, наказание за что-то в прошлом? Я не задумывался об этом, потому что пора задуматься не пришла.

…Свету я увидел возле лодки. Она переодевалась в свою одежду, подсохшую за ночь. Видно, успела прихватить с собой. Но в доме переодеваться не стала. Спешила.

Возможно, уже краем глаза заметила меня, но никак не реагировала. Напротив, перебралась в лодку и стала лихорадочно вычерпывать из неё дождевую воду.

Я подошёл и тихо сказал:

— Светочка, простудишься.

Она отвернулась, ничего не ответила, лишь энергичнее стала работать небольшим ковшиком.

— Светочка… Ты не так всё поняла.

Глупее фразы придумать трудно. Но что, что я мог сказать умнее в те минуты?

Она по-прежнему вела себя так, словно и не было меня рядом. На мои слова никак не реагировала.

— Светочка, милая, выслушай меня. Я сам ничего не понял. Проснулся, когда ты открыла дверь и включила свет. Она, Надежда, видно, только вошла. Я не звал её. Она сама…

В это время подошла Надежда. Была она по-прежнему немного странной. Но, судя по всему, после того, что произошло в моей спальне, хмель выветрился, хотя она покачивалась и говорила не очень связно. Посмотрела сначала на меня, потом на Свету. Кажется, начала что-то понимать, но, разумеется, понять всё так глубоко, как понимали мы, она была не в состоянии.

— Светка, ты что рванула? — спросила довольно грубо. — Рано ж ещё плыть то. Да и прохладно после грозы.

— Едем сейчас же. Принеси свой драгоценный рюкзак, — и тут же, окинув меня презрительным взглядом, прибавила. — Будьте уж так любезны напоследок, помогите Надежде.

— Нет-нет! — воскликнула Надежда, как мне показалось, даже немного испуганно: — Я сама, сама управлюсь. Не надо, не ходите.

И я решил, что она поняла: нас надо оставить наедине, и снова как-то проскользнуло мимо это её странное опасение за рюкзак.

Между тем, отойдя на несколько шагов, Надежда повернулась и проговорила каким-то удивлённо виноватым и несколько более мягким тоном:

— Я ж не знала. Откуда могла знать-то?

Зачем сказала. Это только усугубило положение.

— Уйдите, видеть вас не хочу, — выкрикнула Света и разрыдалась, уронив ковшик и закрыв лицо руками.

Я хотел перебраться в лодку, даже ногу занёс, но тут же услышал угрожающее:

— Не приближайтесь ко мне.

Н-да, ситуация получилась не очень… Уже светало. Вот-вот пойдут на озеро рыбаки, а здесь такие разборки! Век-то какой!? Век, когда и иные мужики стали охочими до сплетен, а от сплетен и до клеветы недалеко — понесут сороки на хвосте. А здесь то уж общество нормальных русских мужиков уже дачниками разбавлено. А средь городских то всякой твари по паре. Особое удовольствие недомужчинкам, каковые и строя воинского не знали, и казарменной жизни не изведали, и погон не носили — то есть мужское качество своё не доказали, прицепляться к какому-то мало-мальски известному человеку — не просто к обывателю, никого не волнующему, а, скажем, художнику, артисту, писателю или поэту. Вот тогда они, говоря языком нынешних уничтожителей изящной словесности, и ловят особый кайф.

Мне бы, конечно, не очень хотелось в этаком вот положении, как говорится на нынешнем жаргоне, «быть застуканным» каким-то «народным мстителем», и я отошёл от лодки.

Наконец, Надежда вернулась в более адекватном состоянии и тихо сказала мне:

— Действительно лучше её сейчас не трогать. Попробую успокоить.

Я надеялся, что Надежда объяснит случившееся. Хватит совести. Но не тут — то было. Света села за руль моторки, а Надежда попытался заняться движком.

Я понял, что она плохо соображает, что делает и решил сам разобраться с поломкой. Надежда не возражала. Перебралась в лодку и устроилась на карме, положив рядом рюкзак и опершись на него, словно опасаясь, что его кто-то отнимет.

Я поправил то, что посчитал нужным поправить, и сказал Свете, подчёркнуто назвав её на «вы», хотя мы как-то незаметно перешли уже с ней на «ты»:

— Заводите!

Движок затарахтел, и Света так резко рванула с места лодку, что меня обдало брызгами и я едва удержался на ногах. Поднялся бурун воды от винта, разбежались косячки волн от носа, и моторка стала быстро удаляться от берега, так быстро, что волосы Светланы стали именно волнистыми как под ветром ложь.

— Девчонки, где вас искать? В какой деревеньке? — крикнул я, спохватившись.

Но мне никто не ответил.

Я стоял на причале, пока моторка не скрылась из глаз. Потом медленно пошёл к дому. Светлело, именно уже светлело, а не светало, довольно быстро. Вот уже первые лучи солнца скользнули по зеркальной глади озера. Оно было спокойно, словно и не врезались в него всего несколько часов назад огненные кинжалы, словно не пенили воду мощные струи дождя, словно не раскалывалось небо от грозовых разрядов.

Я поднялся на второй этаж, вошёл в комнату, ещё помнившую присутствие Светы. Упал на её кровать и зарыл глаза, вдыхая ещё не выветрившийся аромат, показавшийся мне волшебным. Вдруг, почувствовал, как что-то укололо бок. Это была красивая заколка, так здорово гармонировавшая с её прекрасными волосами. Была эта заколка яркой, замысловатой, но наверняка бутафорской. Не стала бы Света брать с собой что-то действительно дорогостоящее в путь через озеро.

И всё же я оживился. Вот причина отыскать Светочку. Много ли небольших деревенек на том берегу, да таких, тем более таких, где даже магазина нет. Ну и наверняка моторка у берега укажет на ту, которая мне нужна.

Было желание мчаться за Светой немедленно, сейчас же.

«Эх, только бы Надежда сказала ей всю правду, не придумала бы глупость какую. Женщины — народ загадочный. Вдруг да не захочет счастья своей подруге, вдруг да взревнует к этому счастью. Подумает, почему Света, а не она… Ведь я ей тоже, наверное, приглянулся».

Я не знал ответа на эти вопросы и не знал, стоит ли прямо немедленно, сейчас же мчаться за ней?

В минувшую ночь я спал всего-то около часу, да, наверное, и не более.

Ведь мы, после того, как Надежда в комнату удалилась, и за столом сидели, и библиотеку мою изучали, а потом ещё и гулять отправились.

Время в обществе прекрасной барышни незаметно пробежало. А потом началось то, что началось. Ещё утренняя туманная пелена, висевшая над озером и посёлком после дождая, не истаяла полностью, а мои гостьи уже умчались куда-то в неведомую для меня даль.

С сожаление покинул комнату, ещё сохранившую неповторимый аромат присутствия прекрасной барышни. Заглянул в кабинет, подошёл к книжному стеллажу, выбрал томик Бунина с рассказом «Солнечный удар», открыл, но читать не стал. Переживания героя, похожие на мои, сейчас казались непереносимыми. У него хоть всё было сразу предопределено раз и навсегда — волшебная встреча с волшебной незнакомкой, волшебная ночь и всё… И ни малейшей возможности что-то переменить. А здесь! Что здесь, у меня!? Ночь, ночь не такая, но ночь по-своему волшебная, не только не исключавшая чего-то невероятного, радостного, но обещавшая волшебные отношения впереди. И вдруг… Такой чудовищные, такой обидный итог, такая несправедливая развязка.

Я подошел к мольберту, не задумываясь снял холст, над которым работал накануне, поставил новый, чистый. Снова взглянул в окно на уже залитую солнцем водную гладь, вспомнил её у окна, но тут же возник другой образ — она в моторке, рывок и встречный ветер разметал её волосы, которые заволновались именно как золотистые стебли, скорее, всё-таки не ржи, а пшеницы.

Взял кисть, но что-то мешало начать работать. Что?

С озера донёсся шум лодочного мотора. Он приближался именно с того направления, в котором умчались мои гостьи. Звук над водой распространялся быстро и становился всё яснее и отчётливее.

Сердце забилось отчаянно.

«Неужели? Неужели Надежда оказалась настоящей. Неужели рассказала всю правду, и они возвращаются».

Через пару минут я уже был у лодочного причала. Моторка шла быстро, и вскоре уже можно было рассмотреть тех, кто находился в ней.

Увы… Снова разочарование. Это возвращались деревенские рыбаки, видно, застигнутые где-то на островах стихией и вынужденные переждать её в каком-то укромном месте.

Я вернулся в дом. И тут охватило беспокойство: «Надо ехать, точнее плыть, нет это не по-военному, надо идти на лодке туда, в неведомую даль, на противоположную сторону озера. Надо взять у соседа моторку и мчаться, мчаться, чтобы вернуть своё призрачное, но всё же озарившее меня минувшей ночью счастье».

Я схватил заколку, сбежал вниз по лестнице, набросил на себя брезентовую штормовку и посмешил в соседний дом, обычный, крестьянский, с палисадником перед входом и буйным цветением клумб.

Сосед, Митрич, как его все звали, человек, неопределённого, трудно угадываемого возраста, оказался дома. Моторку взять разрешил и даже предложил:

— Может сходить с тобой? Не заплутаешь? Озеро-то оно, знаешь, тоже с норовом.

— Нет, нет… Я справлюсь. Скоро и своё плавсредства приобрету. Уже выбрал и заказал, — зачем-то сообщил я.

— Ну, бери ключи… Да, гляди, осторожнее, — повторил он. — Озеро то, оно с норовом.

Предупреждения я уже не слушал, потому что готов был на крыльях лететь к причалу и мчаться оттуда на рассекающей водную гладь моторке, полный надежд на удачу.

И вдруг подумал, что ежели Надежда так уверенно привезла подругу в магазин, значит, давно знала о его существовании. А в таком захолустье зачастую не только покупателям знакомы магазины, но и продавцам знакомы постоянные покупатели. Магазин, вероятно, бывший «Сельмаг», это ведь как своеобразный культурный центр в глуши. В нём и купить можно товары, самые разнообразные, и поговорить, новости узнать — там уже новости то все налицо.

Поспешил в магазин — этакое небольшое кирпичное строение на пригорке с крылечком, на которое вели выщербленными дощатые ступеньки. Само крылечко — просто навес на деревянных стойках и нечто вроде перил, на которых любят сидеть деревенские мальчишки.

Очень боялся, что будет объявление о «техническом перерыве», но мне повезло — продавщица оказалась на месте. Это, знаете ли, такая раздобревшая особа тоже, как и Митрич, неопределённого возраста, краснощёкая, вероятно, не от ветров полевых, а периодического вливания в себя некоторых жидкостей, которыми полны прилавки — иногда, конечно, оздоровительных, но чаще, наоборот. Не будем уточнять, чтоб не обижать умеренных любителей этого завезённого в Россию царём-плотником зелья.

Краснощёкая особа скучала за прилавком и встрепенулась, когда я влетел в магазин даже не придержав дверь, которая закрылась за мной с грохотом, особенно слышным в тишине прохладного и даже несколько сыроватого, видимо, после дождливой ночи помещения.

— Анна Юрьевна, — начал я с порога без всяких предисловий. — Вопрос у меня к вам… Вы же своих покупателей знаете…

— Как облупленных, — проскрежетал её голос, наполовину мужицкий, наполовину бабий — дамской-то одну из интонаций, прозвучавших в голосе, назвать трудно даже с натяжкой.

— Вот и хочу спросить, — я понимал всю нелепость своего интереса, п потому крутил вокруг да около: — Вчера под вечер приходили к вам две барышни, одна этакая симпатичная блондинка, стройная, с голубыми глазами, а вторая — коренастая брюнетка.

Продавщица встрепенулась, почему-то посмотрела на меня встревоженно и тут же поспешно заявила скороговоркой:

— Не было вчерась никого. Точно не было. Особливо никаких девиц. Вчерась вообще пустой день был. Едва со скуки до закрытия досидела. Поперву жара — все на озере, а потом такое началось, сам знаешь. Вся до нитки вымокла, пока до дому-то добежала.

— Ну как же не было, — удивился я. — Они попросили покараулить моторку ихнюю. А потом…, — тут я решил, что посвящать в ночные тайны эту первейшую на деревне сплетнице не стоит, и упростил всё: — Потом прибежали и, когда садились в лодку, обронили вот эту заколку. Я заметил не сразу, а когда умчались так, что не докричаться, да и грохотало всё. вот, хотел бы вернуть, да не знаю, в какой деревеньке искать, что по ту сторону озера.

— По ту сторону? — пожала плечами особа за прилавком и тут же спросила. — Откель же они? Из какой деревни?

— Да не спросил откель, — машинально, в тон ей, ответил я, — Вот и хотел у вас узнать хотел, из каких деревенек с того берега к вам наведываются за продуктами?

— А от разных, — с некоторой гордостью сказал она. — Тамо таких, что у меня, сельпо, — назвала она по старинке, — нет. Если и есть какая халупа, то так, ничто, против моего…

Она сделала широкий жест, словно приглашая взглянуть на богатый выбор товаров на полках.

— Откуда ж они могли…, — начал я и тут как молния: «Куда, куда приезжали и зачем, если не в магазин?»

О том и спросил.

Продавщица пожала плечами и высказала предложение:

— Мож, в гости к кому?

— Нет… Точно сказали в магазин. Зачем им выдумывать, — возразил я. — Да и целый рюкзачок с покупками принесли… Тяжеленный такой…

— А что в нём? — настороженно спросила продавщица.

— Не знаю… Вроде как за сахаром приезжали. Ягоды пошли. Варенье варить пора.

Продавщица зачем-то подошла к окну, глянула на крылечко, которое было видно из-за прилавка.

— А тебе зачем знать, к кому приезжали?

— Говорю ж, найти надо, чтоб вот это отдать? — я показал забытое Светланой укрощения.

— А-а, — махнула рукой продавщица, — Это безделица. Выкинь и забудь. Не забивай голову. И другим не морочь.

Но вся эта странная история настолько заинтриговала меня, что попытался расспросить подробнее, куда ещё могли приезжать Светлана с Надеждой, если не в магазин.

— А может у кого что купить…

Сказала, но сама поняла, что сказала глупость. Можно, конечно, из города приехать за чем-то деревенским. Но из города, а не из такой же деревни. А из деревни одной ехать в другую за товаром деревенским просто смысла нет.

Почувствовал, что знает что-то эта особа за прилавком. Такие многое знают, что другим и неведомо. Почувствовал и то, что не хочет говорить, или не может не сказать, по какой-то причине.

— Может кто-то здесь чем-то этаким торгует, чего в магазинах не бывает? — спросил я, как бы намекая на самого, будто и не брал в руки рюкзака, в котором явно не было никакой жидкости.

Она тут же подхватила эту идею, чем очень озадачила меня:

— А что, могёт быть. Знаю, варят самогон-то, точно варят, вот только кто не ведаю.

Ну уж и не ведала бы, если кто этаким делом промышлял.

Конечно, приезжали они вовсе не за самогоном. Это понятно. Но зачем и к кому? Если просто к знакомым, к чему это скрывать? Сплошные загадки. Что-то тяжёлое. Светлана сказала, что сахар. Вполне возможно. В десяток пачек в рюкзак войдёт, вот тебе и десять килограмм. Так, пожалуй, и весил рюкзак.

Тут вошли в магазин первые посетители. Видимо муж с женой, потому что стали рассматривать товары для дома, что-то громко обсуждая.

Ну что ж, я кивнул на прощанье, и вышел на крылечко. Внимание привлёк рокот мотора и шум винтов. Со стороны озера шёл на посёлок вертолёт. Обычный. Таких много был в центре подготовки пилотов деловой авиации. Шёл низко и я, по старой детской привычки решил: вот сейчас, гляну на номер и попробую поделить его на три. Поделится, значит, непременно отыщу Светлану.

Вертолёт летел уже над головой, продолжая снижение. Я рассмотрел номер и поделил на три. Номер легко поделился. Я порадовался сначала, но вдруг… Это показалось странным. Я напряг память. Такой номер я уже однажды делил… Да, да, это был вертолёт, с которого я едва не сбросил в озеро Голикова.

«Да нет, не может быть. Мало ли цифр, что на три делятся», — попытался успокоить себя, но что-то подсказывало: номер тот самый, а значит тот самый и вертолёт. То есть принадлежал он центру подготовки пилотов деловой авиации из Энска, который, если по прямой, если по воздуху, располагался не так уж далеко отсюда.

«Вот это номер с номером! Куда же это он? Что у нас тут, поблизости?» — попытался сообразить я.

А ведь и прежде не раз видел вертолёты, но особого внимание на них не обращал. Решил поинтересоваться у продавщицы и вернулся в магазин.

— Анна Юрьевна, случайно не знаете, где тут рядом аэродром какой? Гляжу сейчас, вертолёт на посадку пошёл, — спросил я, видимо, слишком громко, потому что привлёк внимание покупателей, всё ещё перебирающих товары.

— Нет здесь никакого аэродром, — резко ответила продавщица. — Мало ли, они часто низко летают.

Но тут мужчина, оторвавшись от прилавка, сказал:

— Аэродрома то нет, но они лётают, — с ударением на первом слоге, — В энтот вот особняк. Там, сказывают, даже площадка на участке… Участок то в три, а то четыре поля картофельных, каковы раньше у колхозников были.

— Да побольше, чем три, — поправила его жена. — Они, почитая до самого лесу всё огородили. Новорусские…

Действительно, я уже давно заметил на отшибе деревеньки целые хоромы за высоким забором и воротами, даже с будкой возле них для охранников. Особо не интересовался, но слышал, что какой-то новый русский, точнее, как я таковых называю, псевдорусский, поселился. Что за фрукт? Откуда? До сих пор меня это не интересовало. Но вот теперь заставило задуматься. А если девицы мои красные не в магазин приезжали, а в этот дворец? Чушь какая-то? Что они там забыли и кому они там нужны? Загадка, которая разгадки, по всяком случае, сиюминутной не имела.

— А что это за новорусские? — поинтересовался я и обратил внимание, что продавщица как-то занервничала.

— Меньше будешь знать, — хохотнула она. — Люди, сказывают, сурьёзные. Интересов к себе не любят.

— Откуда они? Чем занимаются? — продолжал я спрашивать, заинтересованный странной тревогой продавщицы.

— Чем, чем, а тебе зачем? Мало што говорят. Да только мне то сказывать о том аж боязно. Тем паче не знаю я, што там…

Ничего не сказала, ни к единому слову не придраться, ни даже намёка не сделала, да вот только я-то сразу вспомнил то, кем был до уединения в этой глуши. Следователю, порой, и не надо подробностей.

«Неужели? — мелькнула мысль. — Неужели наркота? Да ну, нет же, нет. Не может же так открыто. Приехали барышни, и рюкзачок целый набили? Нет. Нет, Света…, — сразу мысли о Свете. — Нет, Света не может этим заниматься. Да и причём здесь особняк».

И тут вспомнилось непонятное состоянии Надежды. Про такое состояние говорят на жаргоне демократии, мол «под кайфом». Да, вот теперь, и объяснение появилось тому, что видел. Вспомнилось и то, что Надежда никак не хотела выпускать из рук этот рюкзачок, и даже, отправляясь спать, уже в некотором опьянении, унесла его с собой.

Я хотел ещё кое-что расспросить, но решил, что это очень не нравится продавщице, которая почему-то особенно яростно заявляет, будто никто у неё вчера не был и сахар не покупал.

Между тем покупатели прибывали. Кто-то уже знал меня и здоровался, кто-то с любопытством рассматривал украдкой, поскольку слушал, что живёт художник из Москвы, а близко не лицезрел.

Мне же надо было спешить на ту сторону озера, чтоб успеть и найти деревеньку, из которой красны девицы явились, и назад вернуться до вечера.

Да и продавщица взглядом дала понять, что разговор окончен.

Завёл моторку своего соседа, отчалил от берега и подумал: «Но где же, где же та небольшая деревенька?»

До противоположной стороны озера мчался, мыслями своими лодку обгоняя. Издали заметил домишки на берегу на опушке соснового бора, спускающегося чуть ли не к самой воде. Пока пересекал озеро, пока рассматривал деревеньку, примостившуюся на берегу, мысли о Светлане оттеснили все остальные — вот ведь придумал. Какие наркотики так открыто. Чушь. Ну а вид Надежды? Её поведение? Что тут особенного? Выпивка то на всех по-разному действует. А она не очень-то от полных рюмочек отказывалась.

Конец ознакомительного фрагмента.