Три дня Коленьки Данцевича

Николай Михайлович Долматович, 2010

Повесть о тяжелом деревенском детстве белорусского мальчика 1950-60гг.

Не подражая, а в знак глубокого уважения к творчеству

А. И. Солженицына, светлой памяти моих родителей, посвящается.

Январь 2010г.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ.

В пять часов утра, как всегда, послышалась обычная возня возле печки. Громыхнув ведрами, Мать вышла на улицу, оставив за собой раскрытыми настежь двери хаты и сеней. Утренняя прохлада свежего летнего воздуха приятно начала заполнять небольшое пространство хаты. Было раннее летнее утро, начало июля. Десятилетний Коленька лежал за печкой на полатях. Мальчик, проснувшись от стука, под мерное тиканье висящих на стене ходиков, начал тереть свои заспанные глазки кулачками. Восходящие лучи утреннего солнца, пробиваясь в небольшие окна хаты, всё больше наполняли её пространство ярким светом.

Поправив под собой сбившуюся на досках полатей в ком телогрейку, Коленька, повернувшись на второй бок, увидел свернутого в калачик лежащего рядом Витьку, раскрытым. Широкие полати, не смотря на раннее утро, были уже на половину пустыми. Двоих старших братьев, Мишки и Ваньки, должных находиться по бокам младших, уже не было.

Не полных пяти лет братик, ежась от холода, плотнее сжимался в комок, подтягивая покрытые мурашками ножки под домотканое полотно задравшейся ночной рубашечки. Заботливо укрыв младшенького краем домотканого покрывала, служившего братьям одеялом, Коленька опять закрыл глазки и погрузился в негу утреннего сна. Продрогший Витька непроизвольно потянулся к теплу. Распрямляясь, он плотнее прижался к телу Коленьки. Нежно приобняв сонного братика, Коленька опять начал засыпать сладким сном.

Внезапно, сквозь сон, Коленька почувствовал сверху на правом боку укус блохи. Он был уже готов к этому, так как незадолго почувствовал в этом месте щекочущую возню. Осторожно запустив руку под рубаху, быстро ладошкой накрыл это место. Под одним из пальцев почувствовал знакомое шевелящееся, пытающееся вырваться из капкана вредное насекомое. Помня советы старших братьев, привычным движением, прижав посильнее ладошку к телу, начал тереть ею о бок.

–Длинные прыгучие ноги блохи при этом поломаются, а, если посильней прижать, то и совсем поотрываются и она тогда не упрыгнет от тебя. Попалась, которая кусалась, — учили они.

–Бери её тогда, ложи на один ноготок, а вторым сверху щёлк, — и готово, — не раз показывали они.

Но чтобы сделать это, надо было вставать, садиться и расправляться с блохой. Находясь в сонной неге, делать этого Коленьке не хотелось.

–Потом, — про себя решил он, зажимая шевелящуюся блоху между мочками двух пальцев правой руки.

Через некоторое время, сквозь сон, мальчик услышал раздающиеся во дворе звенящие звуки отбиваемой отцом косы. Вначале неясные в сонном сознании ребенка, словно в тихий такт ходиков, звуки ударов молотка, всё больше прояснялись в сознании. В хату вошла Мать. Раздался звук поставленного на лаву у окна подойника, звенящий стук упавшей на его корпус проволочной дужки-ручки. Еле уловимый приятный запах парного молока, усиливаясь, всё отчетливее начал распространяться по хате. После непродолжительной возни, послышался тихий шум процеживаемого сквозь марлю молока, в отстойник для сбора сливок. Стекая в отстойник, оно окончательно заполнило атмосферу хаты вкусным запахом. Проглотив излишки появившейся слюны, Коленька опять приоткрыл глазки, но вставать не стал, заопасался. Вспомнилась вина вчерашнего…. Зачесались, казалось уже за ночь прошедшие, зажившие места порки, заданной Отцом провинившемуся сыну вчера вечером.

В памяти начали всплывать события вчерашнего дня.

Отец с Матерью и двумя старшими братьями, уходя на покос грести сено, оставили третьего сына дома с заданиями. Присматривая за маленьким Витькой, с утра дежурить возле деревенского магазина и если привезут хлеб, то купить как можно больше, сколько будут давать в этот раз на семью булок хлеба, покормить днем свиней и кур, а вечером, встретив с пастбища корову, загнать её во двор и напоить водой. Предупредив, что с покоса они придут как всегда поздно вечером, родители, загрузившись водой, едой и инструментом, ушли на покос. Вот уже неделю стояло вёдро, самая пора для заготовки сена.

Коленька уже знал, что сена нужно было заготовить на зиму для своей коровы-кормилицы, как любовно, всегда поглаживая, называла её Мать, два хороших стога. Но в колхозе покос выделялся с условием на пятую часть. То есть, для обеспечения своей ковы сеном в два стога, нужно было заготовить их десять, тогда получишь свои два стога. Остальные восемь стогов шли на корм колхозному стаду. Средний стог сена, в два зимних воза, косцом косился от зари до зари в два дня. Через неделю сушки всей семьей за день металось два стога. Ручной труд по заготовке сена на палящем солнце от зари до зори, был адским. Коленька уже не раз привлекался к этому, и всякий раз радовался в душе, когда родители, в очередной раз, уходя со старшими братьями грести сено, оставляли его дома. Он с особой благодарностью смотрел на младшего братика, являвшегося основной в этом причиной, да и за домашней скотиной, тоже необходим был присмотр. Уже не впервой для Коленьки было справляться с такими заданиями. С недавнего времени для него это стало делом обычным, но вчера день не удался.

После ухода родителей с братьями на покос, Коленька, почувствовав себя полноправным хозяином в доме, обошёл с осмотром двор, оглядывая, хорошо ли заперты свиньи в загородке, налил по указанию уходящей матери в миску воды бесцеремонно разгуливающим по двору курам и вышел из двора за калитку на улицу. Маленький Витька после завтрака играл в тени дома на завалинке. По улице цугом одна за другой, семьями, торопились люди на покос. Нагруженным инструментом, едой и водой людям предстоял четырех-километровый путь в сторону болота.

Из двора, напротив, с граблями и вилами на плечах, гуськом, начали выходить соседские дети. Ребят у соседей было пятеро. Трое старших: девушка и двое парней, выйдя на улицу, тоже потянулись в сторону болота. Следом, с платком завязанным по привычному, через плечи за спину в виде рюкзака, наполненном едой и с маленькой канистрой воды в руке, вышла их бабушка.

Сгорбленная, но крепкая ещё старушка, в лаптях, засеменила вслед за внуками. Отец с матерью, нагруженные ещё больше, последовали за детьми. Мать на ходу давала указания младшему сыну, оставленному присматривать за ещё меньшей сестричкой и домом.

Соседский мальчишка — Мишка, был на год моложе Коленьки, а его младшая сестричка была ровесницей Витьки. Соседка, тетя Нина, спросив у Коленьки, пойдет ли тот ожидать хлеб к магазину, и, получив от мальчика утвердительный ответ, начала наказывать своему сыну, делать это вместе. Покончив с указаниями, она бросилась вдогонку удалявшимся: мужу со старшими детьми. Деревня пустела. Все взрослые с детьми постарше сегодня уходили в основном на покос, дома оставались лишь малолетние дети да немощные старики.

В округе деревня была самой большой, за что дополнительно и прозывалась «Китаем». Состояла из пяти больших улиц с магазином и клубом в её центре. Школа находилась на одной из улиц невдалеке от них. Располагалась деревня на линии раздела двух природных урочищ. С одной её стороны начиналось тянущееся на сотни километров урочище Пинских болот, а с другой, — массивы хвойных и смешанных лесов.

Со своим ровесником Мишкой, Коленька дружил, они никогда не ссорились, потому, что ладили. Обходя коровьи лепешки, мальчишки, шлепая босиком по уже разогретой уличной пыли, сошлись на середине улицы.

–Это наш столб, — пропищала тоненьким голосом маленькая Надька, верхом сидящая на лежащем у своего забора бревне.

–У нас тоже есть столб, — возразил ей приближающийся к брату Витька. Уединенная игра на завалинке видимо наскучила мальчику, и он решил присоединиться ко всем. И словно в солидарную отместку соседской девчонке, тут же отбежал к своему забору и точно также верхом уселся на лежащее там на дровяных подкладках зашкуренное сосновое бревно. По деревне давно уже ходил слух, что скоро будут проводить в хаты электричество, а затем и радио, и каждый из хозяев для этого должен запастись опорой для проводов. Прошедшей зимой это и было в основном всеми сделано. Дожидаясь своего часа, притянутые из леса сосновые бревна лежали уже почти у каждого двора.

К магазину идти было ещё рано. Идти туда нужно было не раньше, чем туда поедет на велосипеде дядя Миша. Заведующий деревенским магазином, он же и продавец — дядя Миша, жил невдалеке, на этой улице, и мальчишкам оставалось лишь не просмотреть когда кооператор или магазинщик, как прозвали его на деревне взрослые, выйдя с велосипедом из своего двора направиться в сторону магазина. Кооператором или магазинщиком, взрослые начали называть дядю Мишу, недавно, с той поры, как в деревне открылся магазин, и он стал там работать. Закрепившиеся за ним эти названия, в устах людей чередовались, но кооператор — как более значимое и важное, особенно в устах взрослых, ревниво, даже с оттенком зависти звучало чаще. Все быстро к этому привыкли и приняли как данность. Вскоре и четверо его детей: две дочери и два сына всеми деревенскими прозывались не иначе как кооператорскими. А тетя Алеся — его жена, помогавшая мужу торговать в магазине, тем более, по двум основаниям, получила кличку кооператорши.

Почему эту семью называли магазинщиками, Коленьке было понятно, а почему кооператорами — не до конца. Начало догадки в сознании ребенка вносило слово, находящееся на вывеске недавно отстроенного из сосновых брёвен небольшого здания деревянного магазина.

С боку, рядом с надписью большими красными буквами на фанерном щите: «Магазин», сверху вниз читалось слово «кооп».

Кооператорской семейке в деревне все завидовали. По разговорам взрослых следовало, что «работа у них была легкая и не пыльная, а главное…» Выражения взрослых «легкая и непыльная» Коленька понимал, а вот загадочное недосказанное окончание «а главное», в разговорах взрослых не пояснявшееся, оставалось для него загадкой. Постичь эту загадку он и не пытался, так как ему это было неинтересно. И потом, занятый игрой и своими мыслями рядом с беседующими взрослыми, он не особо вникал в их разговоры. Дальше мальчику слышалось, что за три года работы в магазине двор и дом кооператора по сравнению с остальными в деревне начал внешне изменяться в лучшую сторону.

–Через год, как в магазине работать стал, велосипед купил, — завистливо звучало в устах взрослых. Мечтательные разговоры о дощатом полу в хате родителями велись часто. Коленьке они были приятны и ободряли душу мальчика. Он видел уже этот пол в школе, магазине и деревенском клубе. Ровный и чистый, пол приятно ощущался под ногами и был теплее глинобитного. Но дальше разговоров дело не двигалось, так как денег на покупку досок у родителей не было.

–Откуда всё это берется? — загадочно при обсуждении звучало в устах взрослых мужиков. И тут же, словно ответом, тоже, непонятное Коленьке. Да, у нас трудом праведным не наживёшь палат каменных.

–В магазине легче, чем в поле или на покосе, — слышалось в женском кругу взрослых при обсуждении кооператорши.

–Да и детки их не парятся так, как наши от зори до зори на палящем солнце в трудах вместе с нами, — летело вдогонку очередное язвительное дополнение.

Коленька ничего ещё этого до конца не понимал и разговорам взрослых особого значения не придавал, но и взаправду видел, что кооператорские дети всё лето были свободны от дел, купались весь день в пруду, гуляли в лесу. В этом он им тоже завидовал.

— Не надо самому ни сено делать на корову, ни дрова заготавливать, всё колхоз даст. Как же, он теперь тоже интеллигенция! Работай на него, а он тебя ещё и обсчитает в магазине, — не унимались в нападках на магазинщика взрослые.

–А уж как лебезят да угождают председателю, или секретарю, если те зайдут в магазин, — слышалось дальше.

–То-то! Есть от чего…, звучало непонятное для Коленьки.

Играя однажды с кооператорскими детьми, он оказался в их доме, где было значительно красивее и богаче. На стене висел красивый ковер, пол был досчатым и даже выкрашен краской.

Тетя Алеся начала кормить своих детей обедом. Неведомый ранее вкусный запах еды распространился по всему дому. Находясь в стороне от стола, Коленька, принюхиваясь, попытался рассмотреть впервые увиденные им макароны. Вдруг тетя Алеся, положив в мисочку несколько ложек макарон, угостила ими Коленьку. Мальчику они показались значительно вкуснее наскучившей дома однообразной картошки и капусты, которые выращивались на домашнем огороде.

А ещё помнится Коленьке, как сын кооператора однажды угостил его привезенным из города кусочком арбуза. Дал один раз куснуть. Сладкую розовую, сочную мякоть ягоды, виденной на картинке в букваре, тогда он тоже попробовал впервые.

–Жесть купил, скоро ею крышу перекроет. У одного его на всей деревне будет на доме жестяная крыша, — слышалось в разговорах взрослых дальше. Все деревенские дома были крыты в основном гонтом, а некоторые даже ещё и победнее, — камышом или соломой.

–Магазин, клуб и школа и то шифером крыты, а этот на жесть замахнулся, — укоряли смелость кооператора люди.

Оживления возле кооператорского двора не наблюдалось, и друзья решили до отправки к магазину заняться ещё одним делом. Им они почти каждый день по возможности, то ли вместе, то ли поодиночке занимались с той поры как ушли на летние каникулы.

Указание детям классных учителей было подкреплено большим, не мыслимым для деревенских мальчишек и девчонок денежным стимулом в пять рублей. Пять рублей для них было суммой немыслимой, запредельной.

–Давай сегодня у вас поищем, — предложил Мишка.

–Прошлый раз у нас искали и не нашли…, — аргументировал свое предложение сосед-дружок. Друзья направились во двор Коленьки. Сразу за няньками, словно хвостики, повыскакивав с бревен, обнятых нежными пухлыми ножками, потянулись и малыши. Во дворе дома, открыв рядом с находившимся колодцем калитку, друзья вошли в огород. Но заранее зная, что малыши, барахтаясь в высоких для их роста огородных зарослях, лишь сильно повредят растения, младших в огород не пустили, заперев за собой калитку перед их носом на засов. Немного похныкав над несправедливостью у калитки, Витька с Надькой привычно направились к завалинке, где они уже не раз в играх вместе проводили время.

Сразу за калиткой у забора, отделявшего двор от огорода, размещались небольшие грядки с овощами. Дальше вся площадь огорода была засажена к этому времени уже отцветавшей картошкой. Среди ровных ухоженных рядов картошки островками выделялись места посадок молодых фруктовых деревьев. Ещё невысокие, года два-три назад посаженные Отцом, маленькие деревца набирали силу. Размещенные в шахматном порядке деревца были окружены тремя-четырьмя растениями конопли. Мощные, выше деревьев, сочные стволы конопли, ярусно обрамленные пышными ветками с множеством продолговатых листьев, словно стражники, видимо, своим запахом, защищали молодые побеги фруктовых деревьев от тли, так жадно их пожиравшей. Коленька уже знал, что выполнив летнее свое назначение, осенью, конопля отцом будет выдернута из земли, высушена и обмолочена, зерна скормлены курам, а из обтрепанных стволов извлечены волокна из которых длинными зимними вечерами будут изготовлены большой прочности, так необходимые в хозяйстве бечевки.

Картошка была основным продуктом питания всех деревенских семей. Её остатки скармливались прожорливым домашним животным, которых также необходимо было чем-то кормить, и особенно этот вопрос озадачивал зимой. Поэтому к ней относились с благоговением, и каждая семья старалась её посадить и вырастить с учетом возможного неурожая как можно больше. Неурожайный год для людей оборачивался настоящим горем, от него обязательно по возможности, каждая семья, таким образом, и страховалась.

Поэтому вся оставшаяся площадь огорода и засевалась картошкой. Огорода, как правило, было недостаточно и работникам колхоза, на каждую семью, в зависимости от её количества, при условии выработки минимума трудодней в году в поле выделялся ещё участок. Если хотя бы один из родителей в колхозе не работал, то участок уменьшался вдвое, а если оба, то участок не выделялся, а власти могли уменьшить и огород. Закладка в огороде сада грозила в будущем сокращением посевов второго хлеба. И, покуда деревца были маленькими, то рядом с ними могла ещё расти картошка. Но в будущем, разросшиеся корни деревьев не смирятся с частой глубокой рядом с ними перекопкой. И землю под деревьями придется залужить. А покуда, площадь огорода по максимуму использовалась под посадку картошки.

Мальчишки знали, что ходить между рядами картошки нужно аккуратно и бережно, чтобы их вторжение в посевы не было замечено родителями. Иначе за причинение вреда растениям от взрослых неминуемо последует взбучка. И хотя взрослые с усмешкой отнеслись к «очередным выдумкам учителей» и ругали своих детей, запрещая им понапрасну топтать картошку, дети всё-таки не теряли надежды и верили в удачу. А для Коленьки это было вдвойне необходимым.

–И когда этот жук появится у нас, — внимательно осматривая листву картошки, озабоченно произнес невдалеке идущий Мишка. Множество виденных ранее знакомых жучков и букашек беззаботно ползало по картофельным листьям, а заветного жучка, виденного на картинке, которую показывала всему классу учительница так и не встречалось. По словам Елены Ильиничны, этот небольшой жучок, размером с ноготок, с черными и желтоватыми полосками на спине, как он и выглядел на картинке, добрался к нам из Америки и его надо поймать, чтобы он не размножался, а то он может поесть всю картошку. А тому, кто его найдет и поймает, надо отнести жучка в аптеку. Там и дадут за него пять рублей. Что-то учительница говорила ещё про его личинки, красненькие, их на картинке рядом с жучком было много, но за них в аптеке дадут лишь по несколько копеек за штуку. Елена Ильинична говорила и как называется этот жучок, как-то непривычно, по-американски, но мальчики его название уже забыли.

О значении картошки в хозяйстве семьи Коленька уже ясно понимал. Понимал, почему её нужно сажать как можно больше и бережно ухаживая, вырастить её при этом тоже как можно больше. То, что жук, появившись, уничтожит картошку, поставив семью на грань голода, пугало мальчика. Но жук ему сейчас был очень необходим. — Главное было его вовремя поймать, чтобы он не размножился и не уничтожил всю картошку, и сдать в аптеку, — думал Коленька.

-Ребята, не топчите картошку, идите играйте на улицу, — вдруг раздалось из соседского двора. Коленька с Мишкой, от неожиданности немного даже испугавшись, повернули головы на голос. Там из-за забора виднелась большая голова соседки — бабушки Аньди. Старушка строго посматривала, на, как ей казалось, бесцельно вытаптывающих картофельные ряды мальчишек. Бабушка Аньдя была старенькой и больной и всегда находилась дома. У неё постоянно болела голова, и чтобы уменьшить боль, она заматывала её множеством платков, даже в летнюю жару. Отчего голова была большой как у совы, а маленькая старушка от этого казалась смешной. Бабушкой она была доброй, но сейчас Коленьке она показалась вредной. Она мешала их важному делу.

–А то я маме всё расскажу, — начала угрожать бабушка, видя, что на мальчишек ее первоначальное замечание особого воздействия не возымело.

–У, старая…, — раздалось недовольное из уст рядом стоящего в растерянности Мишки. Не обращая внимания дальше на слова, неопасной, находившийся за заборами бабушки, мальчишки продолжали поиски.

— Вот бы найти жучка, — крутилась заветная мысль в голове у бродивших по картофельным рядам друзей, которую они не раз вслух друг другу и высказывали. Коленька уже не раз слышал от Мишки несколько вариантов, как тот распорядится полученными за жучка деньгами.

И каждый раз они были новыми. Но сам он точно знал, на что потратит полученные деньги. Он отдаст их Маме, чтобы она купила ему всё необходимое для поездки в Артек, главным из которого являлись ботинки. Блестящие кожаные ботинки, которые он видел на ногах городских детей, приезжающих в гости в деревню. Только в них, по словам Елены Ильиничны, можно ехать в Артек, а не босиком или в сапогах.

Эта необычная для него история началась еще весной 22 апреля, на школьном торжественном собрании, посвященном 96-ой годовщине рождения Владимира Ильича Ленина.

Не чувствуя под собой ног от спешки, Коленька бежал со школы домой. Бросив на лаву в хате сумку с учебниками, снял школьную форму и быстро переодевшись в домашнее, он выскочил во двор.

–Не хочу, — бросил он на ходу в ответ на обычное мамино: «Садись, ешь!», — Коленька выбежал из двора на улицу и бегом направился в сторону деревенского выгона.

–Только бы эти гусеницы были на месте, — билось тревожное в сознании мальчика.

–И только бы об этом не догадался ещё кто-нибудь другой, — переживал Коленька.

Уличное стадо коров люди пасли по очереди, на выгонах по краям деревни за своей улицей. Ещё прошлым летом в одну из очередей Коленька с Отцом пас уличное стадо. Подальше от деревни, где выгон начинал переходить в болото, на возвышенности, раньше долго, сколько помнит Коленька, постоянно лежали бетонные и металлические конструкции. Их на то место откуда-то привозили и сгружали. Проводилась мелиорация, больших, поросших кустарниками и зарослями заболоченных неудобий возле деревни. От них толку было никакого, как говорил Отец.

–Хотя кто знает, почему так Бог устроил, — звучало сомнительное в конце его слов.

Огромные просторы земли пустовали, не принося пользы, даже сена там нормального не было, а лишь в огромном количестве развелось и жило зверьё и птицы, да росло много грибов и ягод. А в мокрое даже летнее время там и ходить было опасно.

В наиболее низких местах, редко пересыхающих и постоянно заполненных водой, водилось много рыбы и раков. А бобров со старшими братьями Коленька частенько сам ходил гонять. Хотя поймать их было невозможно, но деревенским мальчишкам забава эта очень нравилась. Их было столько много, что для Коленьки было непонятно, почему бобров запрещалось стрелять охотникам в отличие от лис, волков и зайцев. Уж эти звери виделись им реже, хотя домашнюю скотину и птицу сберегать от них, и особенно зимой, необходимо было бдительно. А грибы в кустах на возвышенностях косили косой и брали только мясистые: белые, подосиновики и подберезовики, да ещё если только лисички. Остальные принимались за волчьи, и пренебрежительно разбивались ногой.

Землю к этому времени уже всю расчистили и осушили, прокопав системой канав, сведенных в большой коллектор. Были построены дороги, мосты со шлюзами. Неудобья превратились в большие черноземные плодородные поля, дававшие необычайно большие урожаи моркови, свеклы, картофеля и любых других овощных культур.

Все конструкции к этому времени были пущены в дело, площадка, где раньше так любили играть деревенские мальчишки, опустела и потеряла для них свою привлекательность. Но вот с некоторых пор из уст Отца в адрес «ведомства Мураховского», как называл мелиорацию Отец, начали звучать нотки недовольства. Коленька уже знал, кто такой Мураховский. По словам Отца, это большой начальник, который сидит в Москве и портит здесь своей мелиорацией нашу землю. Звери ушли, рыбы и раков не стало, ягоды и грибы на этих местах исчезли и идти за ними надо было уже в другие места, на другой край деревни в лес, где их и раньше было намного меньше. Взрослые говорили, что изменилась даже и погода, но Коленька этого не замечал. А вот возникающие сухим летом пожары торфяников, дымивших до зимы, досаждали всем.

–Только бы эти гусеницы были на месте, волнуясь, бежал Коленька к площадке, огибая ещё не просохшие от весенней распутицы места деревенского выгона.

Ему опять вспомнилось как тогда, прошлым летом тракторист из мелиорации менял на своем тракторе гусеницы. Коленька смотрел, как ловко тот «переобувал» свой трактор. Отец даже помогал ему в этом. Разъединив гусеницы и стащив их с катков трактора назад, он, соединил конец старых с новыми, раскатанными в две дорожки перед трактором и наехал на них. Потом отсоединив старые истертые гусеницы от новых, новые соединил в непрерывную цепь на катках трактора. Всё оказалось так просто и понятно, что Коленька потом ещё долго восхищался как тракторист просто справлялся с такой казалось бы непосильной для человека работой.

Мелиорация, выполнив свою работу, ушла из деревенской округи. На пустой площадке, где размещалась техника и конструкции, брошенными оказались лишь вдавленные, глубоко поросшие травой старые гусеницы, да ещё несколько больших и мелких железок. Деревенских ребят играть туда уже не тянуло. На заросшие травой, почти уже незаметные брошенные гусеницы и железки Коленька не раз ещё натыкался при очередной паске коров или проходя там по каким-нибудь другим делам. Наверняка эти тяжелые железки видели и другие мальчишки. Это и беспокоило Коленьку.

Его мысли переключились к недавнему, прошедшему в конце уроков торжественному построению школы.

Деревенская школа была большой, по одному классу каждого года обучения. В сентябре равномерно, год от года, восьмилетка пополнялась первоклассниками в среднем в двадцать пять — тридцать малышей. Столько же восьмиклассников каждый год из школы и выпускалось. Коленька учился на хорошо и отлично и в классе по учебе уверенно занимал третье место. Лучше его в классе учился Якунин Ванька, его мама работала в колхозе бухгалтершей, а папа в строительной бригаде. Зато у Ваньки не ладилось чистописание, а Коленька писал красивее его. Второй в классе по учебе шла Танька, её мама работала в конторе, а отец учетчик. Таньке по чистописанию Елена Ильинична всегда ставила пятерку. Буковки у нее были ровные, красивые, как на прописях. Коленька хоть и старался, но у него они такими не получались. А у Таньки всегда получались без помарок, да и понятно, ведь она девочка. Потом в классе по успеваемости шёл Коленька. Ну, а потом кто…, неизвестно…, может Нэлька. Это потому что у неё мама библиотекарша, а отец в колхозе секретарь, и оценки ей Елена Ильинична поэтому завышает. Об этом в классе все знают. И хоть у Нэльки в классе самый красивый городской портфель, а на ногах красивые городские ботиночки с белыми носочками и она часто посматривает на Коленьку и подлизывается, Коленьке она не нравится, а нравится Светка. Светка живет на той улице, где школа, и учебники она тоже носит в торбе.

Старшая пионервожатая школы, Тамара Ивановна объявила в конце торжественного собрания, что в школе организуется сбор металлолома. Была установлена норма. Каждому пионерскому отряду или классу нужно было собрать тонну. В сборе металлолома должны были принять участие и октябрята. Им на класс норма устанавливалась в два раза меньше чем пионерам. Дальше выступил директор школы Валентин Адамович и объявил, что на школу впервые дали одну путевку в пионерский лагерь Артек. И долго и интересно рассказывал про этот лагерь. И какой класс займет в сборе металлолома первое место, то этому классу путевка и достанется. А в классе сами ребята и решат, кому эту путевку дать. Ученик при этом должен был хорошо учиться, не иметь замечаний по дисциплине и собрать больше всех металлолома. Коленьке очень захотелось попасть в этот сказочный лагерь, о котором поведал директор школы. Очень хотелось увидеть море и горы, о которых он и раньше слышал, но никогда ещё не видел. За учебу он особо не волновался. Со сбором металлолома тоже складывалось всё хорошо. А вот дисциплина волновала.

Особенно вспоминались два случая, могущих помешать ему получить путевку. Прошлогодний, когда они втроем курили в кустах по дороге в школу. Пашка стащил у отца папиросы и предложил друзьям попробовать покурить, как это делают взрослые. Папиросы оказались горькие, и все от дыма до слез раскашлялись. Девочки увидели это и рассказали всё Елене Ильиничне. Учительница отругала троицу октябрят-курильщиков перед всем классом и на один урок поставила всех в классные углы на колени на горох.

А Коленька, помнит, тому был и рад, так как этот урок он не выучил и мог схлопотать двойку. А за двойку можно было от родителей, и особенно от Отца, получить ремня. Горох, он догадался, из-под коленок незаметно повыгребал, так что было совсем не больно, а к концу урока от скуки начал его даже по горошинке клевать.

Но это было в прошлом году.

–Может Елена Ильинична уже всё забыла? — грела мысль надеждой мальчика.

А вот второй случай произошедший недавно, зимой, волновал его больше.

В классе с Коленькой учился Федька. Особо близкой дружбы у Коленьки с ним не было, так как жил он на другой улице, но часть пути со школы до дома у них была совместной. Фамилия у Федьки была не то, чтобы смешная, но интересная — Кот. Ею Федьку в классе все иногда и дразнили. Часто дразнил и Коленька. Дразнить было весело и хотелось, потому, что Федька дразнился. А тогда он додумался подразнить Федьку ещё поинтересней. Шёл урок, который Коленька хорошо знал. Он тянул руку, но Елена Ильинична почему-то его не вызывала, а вызывала других учеников и Коленьке дальше стало неинтересно. Он взглянул на тянущего руку впереди сидящего через проход справа Федьку. Учительница Федьку вызвала, он правильно ответил, сияя, обернулся назад, встретился глазами с Коленькой и, довольный, снова тянул руку. Коленьке вдруг захотелось досадить Федьке. Он вспомнил, как вчера дома его научил старший брат мяукать. Набрав в рот побольше воздуха он начал его, выдавливая, пропускать через щербинку верхних передних зубов. В классе среди общего шума разговоров периодически начало раздаваться тихое мяуканье котенка. Скоро жалобные звуки тихого писка начали всё больше привлекать внимание учеников. Позабыв про урок всё большее их количество начало осматриваясь, искать по углам и под партами вдруг появившегося в классе котенка. Федька сразу разгадал подвох. Он, обернувшись, зло сверкнул глазами на Коленьку. Коленька на время прекратил издавать мяукания и урок опять вошёл в свою колею. Во втором раунде его шалость была разгадана отдельными учениками. После слов ничего ещё не подозревающей Елены Ильиничны: «Где это котенок пищит?» — полкласса учеников взорвалась дружным хохотом, оборачиваясь, посматривая с Федьки на Коленьку. Федька при этом вскипел ещё больше. Всё поняв, Елена Ильинична подошла к Коленьке и оттаскала его за ухо. Но на этом всё не закончилось. После урока, на перемене, между друзьями опять возникла перепалка. Коленька мяукнул, а Федька за это плюнул ему в лицо. Собрав слюну во рту, в отместку, плюнул в лицо Федьки и Коленька. Начали драться. В этот момент в класс вошла Елена Ильинична. Растащив драчунов за уши, она отвела их в кабинет директора.

Валентин Адамович сидел за столом и что-то писал. Директора школы Коленька уважал и любил. Он всегда выступал перед учениками, много и интересно рассказывал. Одет он всегда был чисто и красиво, был строгим, но добрым. А ещё все знали, что Валентин Адамович вовремя войны был партизанским командиром и был ранен. На праздники он всегда был с медалями и орденом и рассказывал про войну. Но сейчас сидящий за столом директор Коленьке показался очень строгим. Испуганным рядом стоял и Федька.

С «галганами», — с теми мальчиками, с которыми не справляются учительницы и ведут в кабинет директора, директор обходился строго. Без ремня тут обычно дело не заканчивалось. Все дети в школе это знали. Знал это и Коленька. Почему всех нарушителей дисциплины директор называл «галганами», никто не знал.

–Наверное, это было какое-нибудь любимое слово директора, — думал Коленька, стоя в кабинете.

–Ну, галганы, что натворили, рассказывайте, — прекратив писать, осматривая друзей, строго спросил Валентин Адамович.

Коленька не знал, что ответить, потупя голову, молчал. Первым не выдержал Федька.

–А он меня постоянно дразнит, — взглянув на директора, с чувством своей правоты, громко пожаловался он.

–Как он тебя дразнит? — задал вопрос Федьке директор.

–Котом, — после небольшой задержки, видно, додумав, — быстро ответил тот.

–Ну, и что в этом плохого? Это же твоя фамилия! А кот — хорошее домашнее животное, — как бы успокаивая, разнервничавшегося Федьку, спокойным голосом произнес Валентин Адамович.

Коленька, услышав, что аргументы Федьки директор серьезными не признал, решил ещё больше улучшить свое положение.

–А он мне плюнул в лицо, — указывая кивком головы на стоящего рядом Федьку, пожаловался он.

–И он мне тоже плюнул, — тут же раздалось и из уст Федьки.

–А он первый плюнул, — опять указывая на Федьку, не сдавался Коленька.

В кабинете директора стало тихо. Валентин Адамович встал и вышел из-за стола.

–О, так вы, я смотрю, верблюды, плеваться друг на друга начали, — произнес он, подходя к друзьям.

–Плеваться нехорошо. Некультурно. Вы же октябрята. Что, забыли, что это за ребята, и какими вы должны быть? Как вы должны учиться, относиться друг к другу, к старшим, — напомнил директор.

–Посмотрите, что за значки у вас на груди, — продолжил он.

Коленька посмотрел на пятиконечную звездочку, приколотую на груди с алыми концами, в центре которой был барельеф маленького мальчика со светлыми кудрями.

–А он мне плюнул «хреквинами», — произнес Федька, пытаясь увеличить тяжесть содеянного противоположной стороной.

–Какая разница, кто как плюнул. Плеваться нехорошо, — повторяясь, опять строго произнес директор.

–Что же мне с вами делать? — после недолгого молчания заговорил он.

–Вот что, друзья, давайте-ка мне слово, что больше ссориться и драться не будете. Миритесь. Обнимите друг друга и идите на урок, — посоветовал он.

Драчуны молча стояли рядом друг с другом, не думая мириться. Такое их поведение директору не понравилось.

–Миритесь! Я вам что сказал! — уже громко вспылил директор.

Хоть и испуганно, но с гордыми взглядами неприязни, посмотрев друг на друга, драчуны по-прежнему стояли на месте.

–Ну, тогда я вас помирю, — произнес Валентин Адамович, вытаскивая из брюк ремень.

Не успел Коленька опомниться, как сильная рука директора схватила его за шкирку, перегнула через коленку, и три хлестких удара ремня прошлись по его отставленной попе.

После чего настала очередь Федьки.

–Хорошо, что мама сегодня заставила поддеть вторые штанишки, так как похолодало, — всего и успел подумать Коленька, как экзекуция Федьки тоже была закончена.

Притворно изобразив, после повторного требования директора примирение, драчуны вышли из кабинета директора и направились в свой класс.

–Расскажите об этом дома родителям, — прозвучало им вслед грозное директорское указание.

–Ага. Сейчас расскажу. Чтоб отец добавил, рука у него потяжелей твоей будет, — потирая зад, с обидой на директора подумал Коленька.

-Не надо было Федьку дразнить, тогда бы и он не начал плеваться, тогда бы и не было бы всего этого, — вспоминая случай, сожалея о прошедшем, винил себя Коленька.

Коленька облегчено вздохнул. Радость сиянием озарила его лицо. Гусеницы лежали на месте. А вдали от соседней улицы через выгон к нему приближался одноклассник Пашка. С Пашкой Коленька был в дружеских отношениях, несмотря на то, что он и жил на другой улице. Наверное потому, что фамилия у Пашки была такая же, как и у Коленьки. В деревне ещё у некоторых семей, исключая даже родственников, были такие фамилии. Когда учительница сегодня объявила, что после школы пойдем всем классом собирать по деревне металлолом, Коленька, не до конца всё объясняя Пашке, попросил его придти на это место выгона. Об этом они договорились идя со школы домой. Коленька чувствовал, что ему понадобится помощь товарища. Вдвоем мальчишки начали выворачивать из дерна край одной гусеницы, закручивая тяжелую металлическую полосу в рулон. Завернув в рулон метра три полосы, сильно уставшие, мальчишки, вытирая со лба пот, присели на получившийся большой грязный от мокрой апрельской земли металлический рулон.

Отдохнув, начали выдирать из травы и скатывать эту же гусеницу с другой её стороны. В конец обессилев от тяжелой работы, опять присели на рулон, задумчиво посматривая на вторую, ещё не выдранную, вросшую в землю гусеницу.

–А как их будет погрузить на телегу, чтобы потом отвезти на школьный двор, — отдыхая, думали мальчишки. Что завтра будет телега с лошадью, и завхоз будет свозить собранный классом металлолом, ребятам сообщила учительница. Посовещавшись, ребята решили приготовиться к этому, разъединив гусеницы на части. Для этого нужен был инструмент. Решили, что Коленька сбегает домой за инструментом, а Пашка останется металлолом караулить.

–Да, если появятся другие ребята, говори, что это металлолом третьего класса. Мы его первые нашли, в волнении, отправляясь домой за инструментом, подсказал Пашке Коленька.

–Нужно взять молоток, пассатижи и какой-нибудь штырь, чтобы выбивать пальцы из траков, — бежал и думал Коленька, какой необходимо взять инструмент.

Отцовский инструмент лежал в сенях в ящике. К нему он относился бережно и когда сыновья без него им распоряжались — то не любил. И если в такие минуты старшим братьям редко задавал вопросы: «Куда и зачем берешь инструмент, то Коленьке мог это и запретить.

Отца в это время дома не было.

–Хорошо, — подумал Коленька.

Войдя в сени и копаясь в темноте в ящике, на ощупь Коленька отыскал нужный инструмент, распихал его по телу под одежду.

Выбежав из сеней, встретился с идущей в дом Мамой, относившей свиньям корм. С пустыми ведрами, она шла по двору, приближаясь к сеням.

–Где ты бегаешь? — увидев сына, укором за напрасную трату времени, произнесла она.

–Пока светло, делай уроки, а то вечером опять будешь долго лампу жечь, — укорила она сына.

–Успею! — ответил, убегая, Коленька.

Выбежав из двора, увидел невдалеке, у соседского двора, Елену Ильиничну с ребятами. Ребята, собирая металлолом по дворам, складывали его в очередную кучу возле забора. Улов их был небольшим и по весу совсем незначимым, так как на ржавые консервные банки да пришедшие в непригодность дырявые ведра, выносимые из дворов, было много желающих и из других классов.

Коленька подбежал к учительнице и под восторженные взгляды ребят всё ей рассказал о найденном в большом количестве очень тяжелом металлоломе. Всей гурьбой повалили на выгон.

Назавтра, после уроков, свезли весь металлолом на школьный двор. Помогал муж Елены Ильиничны Иван Федотович. Он работал в школе трудовиком и физруком. И завхоз школы с подводой.

На построении школы, перед уходом на летние каникулы было подведение итогов по сбору металлолома. Первое место занял третий класс школы, перевыполнив свою норму в три раза. Валентин Адамович постыдив пионеров — старшеклассников, объявил, что путевка в Артек по праву достается третьеклассникам. И особенно отличился в сборе металлолома Коленька. Коленька директором был вызван из строя. Валентин Адамович пожал ему руку и сказал, поглаживая головку, что ему, видно, и достанется путевка в Артек.

–Может, Валентин Адамович про тот случай с Федькой тоже забыл, подумал тогда Коленька.

Всё стало точно известным в конце мая. Учебный год заканчивался, и впереди были летние каникулы. Дня за три до ухода детей на каникулы в классе Елена Ильинична проводила собрание, на котором всем классом и решили: отдать летнюю путевку в Артек Коленьке. Елена Ильинична отпустив всех учеников, Коленьке сказала остаться. С бушующей в душе радостью Коленька, собравшись для ухода домой, подбежал к столу учительницы. Когда дверь класса за последним учеником закрылась, Елена Ильинична внимательно посмотрела на Коленьку. По её взгляду Коленька понял, что учительница осматривает его одежду. Школьная форма к концу учебного года была уже порядком поизношена. Её взгляд в конце задержался на обуви мальчика.

Зимой Коленька каждое утро с удовольствием обувался в снятые с печки просушенные, теплые валенки, дополнительно накручивая на ноги ещё и онучи. Сшитые Мамой из старых шерстяных лоскутов с ватой, валенки хорошо грели, были легкими и мягкими. А натянутые на них самодельные резиновые калоши, склеенные из камер автомобильных колес, продававшими их по осени всех размеров откуда-то появлявшимися в деревне коробейниками, хорошо скользили по укатанным зимним дорогам и горкам. Так обувались почти все остальные ученики в школе. В купленных в городском магазине дорогих валенках ходило немного ребят. И хотя городские валенки с калошами и были красивее, но Коленьке они не нравились, так как были твердыми и не гнулись. А неглубокие калоши слетали от резких движений, и в такие моменты их необходимо было к ногам привязывать.

В осеннюю грязь и весеннюю распутицу наступала очередь кирзовым сапожкам. Опять же с онучами. Сапожки родители покупали в магазине, а Коленьке они, как и много всего другого из одежды, чаще всего доставались после старших братьев.

Всё лето, как и остальные ребята, Коленька бегал босиком и лишь в школу, покуда было тепло и сухо, в кедах. Давно купленные родителями, не имевшие сноса китайские кеды, ранее ношенные по очереди старшими братьями, вот уже второй год носил и Коленька. На них и остановила свой взор Елена Ильинична в конце осмотра.

Опустил свой взгляд за ней вниз и Коленька. Зашнурованные конопляными бечевками вместо давно порванных шнурков, на босую ногу, они хоть и были ещё целыми, но вид имели неприглядный. Большим пятаком светилась заплатка на правой коленке брюк, так как была из немножко другого, не совсем подходящего по цвету материала.

А на левой стороне брюк выше коленки, на бедре зияло застиранное Мамой пятно от чернил. Это Мишка Никонович виноват. Коленьке вспомнилось это, как давно, ещё в начале зимы, когда дежурный по классу в начале уроков принес из учительской ящичек с чернильницами и все старались себе на парту, на двоих, ухватить красивые фарфоровые, всегда бежали к ящику. Потому, что фарфоровых беленьких с красивыми цветочками на боках было в ящичке всего шесть, а остальные восемь — стеклянные и от чернил внутри их синие и не красивые. А все хотели, чтобы у них на партах стояли фарфоровые, беленькие, красивые с голубыми цветочками на боках. Всегда такую у дежурного старался ухватить и Коленька. И вот однажды, когда Мишка не удержал ящик, Коленька и получил на штанину это пятно и не один он тогда. И ещё пол тогда в классе вымазали, а одна стеклянная чернильница даже разбилась.

Пальцы ног Коленьки при этом невольно начали поджиматься, словно желая развернуть заношенные носки кедов назад и спрятать их от взора учительницы. Бушующая в душе мальчика радость уже поутихшая, совсем исчезла, сменяясь смущением. Коленьке почему-то вспомнилось, ясно вспомнилась ещё и заплатка на левом локотке, которую учительница сейчас не видела. И это слабой искрой радости отозвалось в его душе.

–Для поездки в Артек нужны «городские» ботиночки, ясно понял Коленька. Такие, как у Нэльки. И не на босую ногу, а с беленькими носочками.

–А, может, Мама успеет к поездке купить ещё и новый школьный костюм, — пронеслась мысль в его голове. Она как-то раньше, зимой, когда латала, вздыхая говорила, что на следующий год надо покупать новый костюм, — вдруг вспомнилось Коленьке.

Эта мысль обрадовала Коленьку, он поднял свой взор и посмотрел на Елену Ильиничну.

— А ты хочешь поехать в Артек? — вдруг спросила его учительница.

Поехать в Артек Коленьке очень хотелось. С того самого времени, как Валентин Адамович рассказал о чудесном лагере на берегу моря, в воображении десятилетнего мальчика рисовались картины не виданных ранее гор рядом с бескрайним по своим размерам морем, с плавающими в нем большими кораблями и выныривающими дельфинами. Коленька уже представлял себя купающимся в его почему-то соленой, теплой и лучше держащей человека на поверхности, по словам директора, воде.

–Если попаду в Артек, обязательно сам хлебну воды и попробую, правда ли она в море соленая, — уже несколько раз думалось Коленьке.

–Ну а лучше ли в морской воде держаться на поверхности и теплее ли она, я быстро пойму, — думал он.

Много купаясь летом вместе с гусями и утками в деревенских прудах, водоемах и канавах, Коленька уже научился хорошо плавать и нырять.

Он вспомнил, как однажды, во время купания с ребятами в водоеме, поднырнул под плавающее в стороне утиное стадо, много проплыл под водой до него и, выныривая, поймал одну утку за ногу. И вот теперь очень хотелось, ещё и в море покупаться.

–Да, хочу, — быстро произнес он, радостно махая головой.

–К поездке надо подготовиться, — после небольшой задержки, отводя свой взор в сторону на окно класса, как-то для Коленьки непонятно и загадочно, тихо, задумчиво со вздохом, не торопясь, произнесла Елена Ильинична.

–Надо быть чисто и аккуратно одетым, иметь необходимые для этого вещи, — продолжила она уже громче и веселей, отрываясь от окна, и опять переводя свой взор на Коленьку.

Её взгляд остановился на висевшей через плечо Коленьки холщовой торбе, в которой находились его учебники и тетради. Настоящие, как их называли ученики — «городские» портфели и сумки были у меньшей части учеников класса.

–Для вещей должен быть чемоданчик, — вставая со стула, произнесла Елена Ильинична и тут же добавила: «В Артеке ты будешь представлять лицо школы, и школу там надо не опозорить.»

–Ну ладно, скажи Маме, чтоб встретилась со мной, мы с ней об этом поговорим, — в конце сказала учительница и отпустила Коленьку.

Домой из школы этим ясным весенним днем Коленька впервые шёл задумчивым и невеселым. Его не радовали как раньше ни яркое на чистом небе весеннее солнце, ни зазеленевшие красивые ветки кустов и деревьев с порхающими на них птичками. Он думал о тех вещах, которые должны быть для поездки в чемоданчике, которого тоже пока ещё не было.

–Наверное, нужно мыло и полотенце, — роясь в своем сознании, пришёл к выводу Коленька.

–Ну, полотенце Мама даст. Красивое, вышитое, даже из тех особых, праздничных, которые не на каждый день. Оно, правда, не «городское», а самодельное, льняное.

Поздней осенью, когда уборочные работы заканчивались, отец с матерью начинали трепать приварованный в колхозе лён. Потом его чесали на пряжу. Мать, засиживаясь с соседками длинными вечерами на посиделках допоздна за прялкой, скручивала эту пряжу на веретёна в нитки. Зимой в хате устанавливались отцом кросна, и мать по вечерам допоздна ткала холсты, из которых всё для дома нужное потом шилось и делалось.

–Может, и с таким в «Артек» пустят, — надеждой осенилась мысль мальчика.

–А мыло дома всегда есть. Его мама в магазине покупает. Правда, лишь хозяйственное, так как кусок побольше, а стоит поменьше, чем то, «городское».

–В Артек, наверное, с таким не пустят, подумал Коленька.

–Нужно будет целый кусок того, розовенького, вкусно пахнущего, куски которого он видел на полке деревенского магазина. Завернутые в белые бумажки с нарисованными на них ягодками земляники на ветках, вдвое меньшие куски лежали рядом с бутылочками одеколона аккуратной стопкой на полке в отличие от хозяйственного, находившегося на полу в ящике.

–И оно должно быть в новой мыльнице, а не такой, как у нас, — догадкой осенило мысль Коленьки дальше.

–Да, денег, наверно, надо с собой взять. Наверное, целый рубль, — очередной заботой пришло вдруг ему в голову.

-Что ещё скажет Елена Ильинична Маме?

–Наверное, зубную щетку и порошок! Коленьке вдруг вспомнилось, как однажды учительница говорила, что зубы надо чистить щеткой с зубным порошком и сказала поднять руку, кто это делает. Видя, как быстро и уверенно первой руку подняла Нэлька, вслед за ещё немногими как бы назло ей, чтоб не хвасталась, поднял руку и Коленька, хотя зубных щеток и порошка в семье не было.

–Зубы. Когда огурцы и яблоки грызёшь, тогда они и чистятся, — сказала тогда Мама, когда дома об этом спросил её Коленька.

–У молодых они и так блестят, а у старых как их не чисть, всё равно повыпадают, — добавила она.

Всё яснее Коленька начал осознавать, что теперь все эти вещи для него являются пропуском в Артек.

Думы, где Мать возьмет денег, чтоб всё это купить, переживанием начали терзать душу мальчика. Заботой мучили его сознание. Вдруг Коленьке вспомнилось, как в прошлом году в школе собирали подарки африканским школьникам. В каждом классе собирали посылку, в которую ученик должен был положить тетрадку, ручку с двумя перьями «звёздочка», ластик, простой карандаш и линейку. Учительница говорила, что африканские школьники наши хорошие друзья, а живут они бедно и им надо помочь. А мама этим была недовольна. Говорила, что сами без штанов ходим, а неграм помогаем…. Может в Артеке встречу негритянского мальчика. Интересно посмотреть, какие они, — идя домой думал Коленька.

За мыслями не заметил, как пришёл домой. Вечером рассказал, что говорила Елена Ильинична, Маме.

–Хорошо, я поговорю с учительницей, — уходя заниматься хозяйством, тихо ответила Мать.

* * *

Часто проверяя правой рукой в кармане штанишек данные матерью одной монетой пятьдесят копеек, с неоднократным и строгим наказом не потерять, другой держа за ручку младшего братика, Коленька направился к магазину. Рядом, также держа за ручку свою младшую сестричку, пылил друг Мишка. На середине улицы повернули в узкий проход, соединявший шедшие параллельно две деревенские улицы, и, выйдя на другую улицу, бабушкинскую, как всегда называл её Коленька, повернули в сторону магазина. На этой улице, в другой её стороне от магазина, жила его бабушка, и много других бабушек его друзей со своей улицы. Бабушкинская улица была постарше той улицы на которой жил Коленька. Он уже знал, как в деревне появляются новые улицы. Отец как-то ему это объяснял. Когда дети вырастают, то они отделяются от своих родителей и начинают строить свои хаты. Вот и с бабушкинской улицы дети отделились от своих родителей и на краю выгона, в деревне, появилась ещё одна новая улица. И ещё он сказал, что когда мы, его дети, все вырастем и поженимся, то опять начнем строить на краю выгона, как и он когда-то, себе хаты.

— В деревне тогда появится ещё одна улица, — говорил отец.

— Я тогда со Светкой поженюсь, если она конечно тоже так захочет, — всякий раз при этом думал Коленька.

— Только мама постоянно говорит, чтобы мы, когда вырастем, уезжали в город. Там жить легче, — вспомнилось Коленьке. А в город ему ехать не хотелось.

Босая компания приближалась к деревенскому магазину, где уже собирался народ. Слабые, неспособные к труду старики и старушки с малолетними детьми со всех улиц деревни каждое утро стекались сюда, занимали очередь с одной целью — дождаться привоза хлеба и получить свои заветные буханки.

Стараясь занять места поудобней, для заведомо долгого ожидания, на ранее кем-то наспех оборудованных незамысловатых сидениях в тени, они приветствовали хорошо знакомых друг другу людей и заводили свои неспешные разговоры.

— А ведь в этой компании может быть и бабушка, хотя…, — подумал Коленька и тут же засомневался. Подошёл поближе, разглядел.

— Ну, правильно, нет бабушки. Она ведь говорит, что не любит лясы в безделье точить.

— Всегда занятая…, — как-то сожалеюще, что не увиделись, подумал Коленька. Она старая, в колхозе работать её уже не заставляют. Как бабушка говорит, отстали от неё колхозные бригадиры на работу в поле гонять. Если только попросят в уборочную народу немного помочь. Как всегда копается сейчас, наверное, в своем образцово-показательном огородике.

— Так её ухоженный огородик соседки прозвали, — вспомнилось Коленьке. А деда нет. Из партизан, когда наша Армия пришла, на фронт его забрали. Там он и погиб в конце войны в Германии. Это отцовы родители, а мамины в другой, далекой деревне живут. Редко приезжают в гости. Потому что, как мама говорит, дорого и за своими делами некогда им, — грустное при этом вспомнилось Коленьке.

-А привезут ли сегодня хлеб? — слетал из людских уст друг другу основной интересующий их вопрос.

Дети, не особо прячась от набирающего силу солнца, расположившись сложившимися компаниями невдалеке от взрослых, занялись своими делами и разговорами. Коленька, в очередной раз, убедившись, что полтинник на месте, уселся на траву возле забора в круг ребят своей улицы.

–Что же это такое? Вчера и позавчера хлеб не привозили, — послышались стенания со стороны сидящей на ящиках в тени дерева группы стариков. Далее послышалось, что хлеба на семью дают мало, всего лишь по две — три буханки.

–Да оно и понятно, почему с хлебом так. Ведь прошлый год в стране был неурожайный, а как в этом году будет, один Бог знает, — говорили старики.

–А белый хлеб дают только по справкам от врача лишь больным. Что хлеб с каждым разом все хуже и хуже, — слетало с их уст.

— Со сладковатым привкусом, словно не пропеченный, клейкий, — звучало недовольное из уст старушек.

–Это потому, что в ржаную муку кукурузную начали добавлять, — озвучила давно бытовавшее мнение бабка Ульяна.

Бабушка Ульяна была доброй старушкой и Коленьке она нравилась. С её сыном, дядей Иваном, отец Коленьки с детства был закадычными дружками. Часто по вечерам, обычно зимним, Отец ходил к своему другу и брал с собой Коленьку. Бабушка Ульяна, всегда хорошо встречала Коленьку, о чем-нибудь гладя по головке спрашивала, и всегда давала гостинчик: или очищала морковку, или сваренное в крутую яичко, либо политую алеем и посыпанную солью горбушку хлеба. А однажды дала даже настоящую конфету, беленькую, завернутую в красивую бумажку карамельку с медиком внутри.

Дальше заслюнявив свою самокрутку, заговорил дед Федор. По его выходило, что в этом виноват какой-то «лысый и пузатый дурак». Какой «дурак» додумался сыпать в ржаную муку кукурузную и зачем он так делал, Коленьке было непонятно.

— А по-моему, там всё наоборот, в кукурузной муке немножко ржаной, — глядя на бабку Ульяну с правотой на лице смело заключил дед Федор.

Дед Федор был для Коленьки большим авторитетом, потому, что был на войне, и там как он всегда говорил, потерял свою ногу. Жил дед со своей старухой недалеко, рядом, в конце улицы и был для Коленьки почти соседом. Дети его уже все давно стали взрослыми и, как говорил дед, убежали из колхоза в город. Коленька слышал много рассказов о войне. В войну дед был пулеметчиком и как он говорил, хорошим пулеметчиком, лучшим в роте. Коленьке помнились рассказы деда о войне.

–Косил я этих фрицев из своего «Дегтярева», как траву косой. Много я их на тот свет с нашей земли отправил, — рассказывал дед.

–Они пойдут в атаку, а я жду, когда командир роты команду даст. Ротный меня любил, в бою всегда при себе держал, потому, что я стрелял метко, — продолжал он.

–Подпустим фашистов поближе, команду ротный даст, я поставлю на прицеле сколько надо расстояния, и давай их косить, они как снопы с ног валятся, а пули свистят вокруг, по пулемету стучат, головы поднять невозможно! — вспоминал дед.

–Постреляем, постреляем с одного места и быстрее менять позицию. Но однажды, то ли замешкались, то ли увлеклись. Общим не повезло нам. Накрыли немцы нас снарядом. Дойдя до этого места дед глубоко вздыхал и на минуту останавливал свой рассказ. Молча курил. Лицо его при этом становилось задумчивым и хмурым.

–Очнулся в госпитале. Сначала не понял где я. Тишина, все в белом ходят, тепло, сухо, после фронта думал, в раю оказался. Весь в бинтах, чувствую — ноги нет. Тут скоро и узнал, что из всей нашей роты нас трое осталось. И ротный, и мой помощник по пулемету погибли, а мне ногу оторвало и сильно контузило, — рассказывая о своем последним бое, говорил в конце дед Федор.

Из другой стороны слышались недовольные высказывания в адрес недавно укоренившегося, нового в деревенской жизни порядка, в обеспечении хлебом.

–Надо опять самим печь — слетело заключение с уст одной из старушек.

–Всю свою жизнь этим занимались, вот и дальше надо продолжать, — говорила она.

–Ага, печь. Я уже и дежу на другие дела приспособила, а в формах все эти годы курей кормлю. — Нам ведь власть что сказала? — что готовый, в магазин возить будут, — вдруг вспомнив, возразила ей вторая. Все притихли, призадумавшись, вспоминая и о своих порушенных для этого дела снастях, восстановить которые после длительного перерыва будет делом непростым.

— А где муки взять? — после небольшой тишины опять заботливо зазвучало в кругу.

–Теперь совхоз, зерно не дают, а деньги платят. В колхозе хоть палочки за трудодни ставили, а зерна на них немного давали. А на нонешние копейки и этого не укупишь, раздалось из уст третьей.

–Как же, весь день работай, а хлеб печь, — ночью что ли, — не соглашаясь, сопротивлялась четвертая.

–А я уже и жернова разобрала, а мельницы теперь нет, — прозвучало из чьих-то уст запоздалое сожаление и о своих порушенных для дела снастях.

–Зерно, как раньше, опять самим молоть, вот и мука, а на эту власть надежды нет. От этой власти хлеба не дождешься, — не унимаясь, стоя на своем, заключила первая из собеседниц. Дав совет товаркам, старушка, вдруг осознав произнесенную ею в сердцах последнюю его часть, испугалась своей горячности и, видя, как все вдруг от услышанного приумолкли, начала опасливо оглядываться по сторонам.

Остальные, поняв, что их зашедшие в тупик рассуждения, стали ещё и опасными, словно опомнившись, тоже с опаской начали крутить по сторонам головами, делая вид, что ничего не слышали. В кругу беседующих воцарилась тишина. Полная непричастность к высказанному изобразилась на их лицах.

–Ну что ж, будем ждать, слетело покорное после небольшого молчания, почти безнадежное, с чьих-то уст и опять наступила тишина.

Прислушивающимся рядом детям, пытавшимся понять из разговоров взрослых, будет ли сегодня хлеб, совсем стало грустно.

В памяти Коленьки всплыли воспоминания, когда мать сама пекла хлеб. Хлеба на семью мать пекла на как можно длительное время, так как часто печь времени не было. Вынутые из печки большие горячие хлебы, наполнявшие хату вкусным запахом, она вытряхивала из форм, раскладывала на лаве под образами, и, давая им остыть, накрывала длинным льняным полотенцем. В хате долго пахло горячим хлебом. И тогда образ его Бога, образ Николая угодника, стоявшего вверху на клинке-киоте в хате рядом с Казанской Божьей Матерью, лысый с круглыми выпуклыми ланитами, обычно строгий и суровый, всё видящий и всё знающий, Коленьке казалось, в эти минуты становился добрее, улыбался и радовался. Ещё горячий, мягкий, только что вынутый из печки хлеб с молоком казался необычайно ароматным и вкусным и особенно его хрустящая корочка.

После непродолжительного молчания, разговор невольно опять вернулся к хлебу.

–Вон Текля, одна живет и до сих пор сама себе хлеб печет, ни на кого не надеется, — утверждаясь в своем, опять заговорила первая из старушек.

–Так в магазине ей хлеба не положено. Она всю жизнь однособницей живет. Как с самого начала не пошла за этой властью, так сама собой и живет, — послышалось заключение кого-то из окружающих.

–Каждое воскресение в церковь за восемь километров туда и назад пешком ходит, не то, что мы — Бога забыли, вспоминаем лишь по большим церковным праздникам, — сетовала одна из старушек.

–И то, идя как бы украдкой, для спроса посторонних другую причину придумываем, — соглашаясь, добавила вторая.

–Смелая она. Никого, никакой власти не боится. Одного Бога боится, набожная, непокорная она! — зазвучало с её уст дальше.

–Это у нее от родителя, — заговорил дед Федор, молча потягивавший до этого свою самокрутку. Заслюнявив окурок и отбросив его в сторону, он продолжил.

–Тот был гордый, непокорный. Хозяин был крепкий, работящий. Когда нас в колхоз погнали из деревни, один он с этим не смирился. Порезал всю свою скотину, не отвел в колхозный загон, за что арестовали и сослали с детьми в Сибирь. А на улице мороз, — дед словно вспомнил, снова доставая свой кисет.

–Понимая, что едут на погибель, её матушка упросила людей взять Теклю. Она ведь в семье младшенькой была, тогда ещё в пеленках, продолжил рассказ дед, крутя новую самокрутку.

–Выросла, а в колхоз так и не пошла, обида на власть за родителей ей этого не позволяет, — проговорил дед, поправляя замасленную кепку на голове.

–Ведь о них до сих пор ни слуху, ни духу…, — сожалеюще произнес он.

–Так и живет Текля в своей покосившейся хатке одна. Огород ей, раз не в колхозе, обрезали по самую завалинку, покоса не дают. Вот она и промышляет всю жизнь летом в лесу травками, ягодами да грибами, а зимой плетением кошёлок. Рынок и спасает, — послышалось от деда дальше. — А сена на свою козу она серпом в лесу накосит, насушит, да на себе и перетаскает вязанками, добавил насчет сена дед. Напрасно люди бросали взгляды в сторону, откуда должна была появиться машина с хлебом. Время подходило к полудню, а машина так и не появлялась.

Рядом с магазином находился пруд. Недавно расчищенный и углубленный, он был хорошим местом для купания деревенской ребятни. Пространство перед магазином оттуда хорошо просматривалось. Детям слушать разговоры стариков порядком поднадоело, а усилившаяся жара усиливала и их давно затаенное желание искупаться. Из уст ребятни, в основном мальчишек, послышались предложения к своим товарищам пойти на купалку.

–Будем наблюдать за магазином, и, если приедет машина, то прибежим назад. Успеем, покуда она будет разгружаться, — убеждали товарищи колеблющихся в выборе.

Ещё немного посовещавшись, все гурьбой туда и потянулись. Проверив в очередной раз в кармане полтинник, Коленька вместе со всеми тоже направился к пруду.

Ребятня повзрослей, на ходу раздеваясь до трусов, кубарем катилась в воду. Как и положено, раздетые догола малыши, из глубины отгонялись своими старшими опекунами на берег. Наконец, смирившись со своим положением и успокоившись, они усаживались у самого берега в воду, и, не обращая внимания на внешние свои разности, начинали лепить из мокрого песка свои незамысловатые, одним им понятные, сооружения. Ребята повзрослей, ныряя и плескаясь в прогретой воде пруда, невольно задирали головы в сторону магазина. Чувство ответственности за порученное дело не давало им покоя. Но из-за берега была видна лишь шиферная крыша магазина. И тогда, кто-нибудь из них, не выдержав, выбегал на берег, осматривал: нет ли у магазина хлебной машины, и сообщал остальным радостную весть.

–Ещё нет, — звучало для остальных с уст мокрого наблюдателя, кубарем возвращающегося назад в воду.

Радость, что купание можно продолжить дальше, охватывала на миг замершую в воде ребятню.

Вдоволь накупавшись в пруду, продрогшие дети бежали греться к невдалеке лежащей на фундаменте большой металлической бочке, в которой хранился магазинный керосин. Не обращая внимания на доносившийся из бочки неприятный запах, они, словно к печке, прижимались к разогретому солнцем металлу, полируя его дальше своими мокрыми телами.

Мать уже не раз посылала Коленьку с круглой восьмилитровой канистрой в магазин за керосином. Керосин был дорогим, стоил четыре копейки за литр и шёл на освещение хаты в тёмное время. Летом он не расходовался, а вот с наступлением осенних и зимних длинных вечеров его расход значительно увеличивался. Уроки детям рекомендовалось делать побыстрее, и после окончания вечерних семейных дел, висевшая в хате над столом керосиновая лампа тушилась. Постоянно помня о расходе керосина, Мать следила за этим.

–Туши лампу, и так керосина сегодня много нажгли, каждый раз сетуя, давала она указание кому-нибудь из старших детей.

Облепившие керосиновую цистерну малыши заметили, как от магазина, вставая со своих мест, начали одна за другой расходиться старушки. Заковылял на своей деревянной ноге и дед Федор. На крыльце магазина, закрывая дверь на замок, появился магазинщик. Всем стало понятным, что пришло время обеда. Быстро одевшись, обгоняя стариков, по домам разбежалась и ребятня.

Придя домой, Коленька, усадив Витьку на полати, начал готовить обед. Шлепая босиком по приятной прохладе глиняного пола, подошёл к печке. Дотянувшись до ручки, прислоненной к челу жестяной печной заслонки, открыл топку. Из стоящих в углу рядом с печкой ухватов взял нужный, привычно, потому, что уже делал это не впервой, начал, но всё же аккуратно, не торопясь, вытаскивать из печки накрытый сковородой большой горшок со щами. Горшок, в котором с утра в печке томились щи на всю семью, был тяжеловат для Коленьки. Осторожно, чтобы не опрокинуть, вытащил из топки горячий горшок и оставил его на краю шестка. И, довольный, что всё сделалось благополучно, со словом «Так!», поставил ухват на место. Взял лежащую рядом с печкой на лавке тряпку, снял с горшка горячую сковородку и перевернутой, как ей и должно быть, положил рядом с горшком на шестке. Исходя от печки аромат горячих щей, кислинкой распространяясь по хате и щекоча ноздри, начал усиливать и без того уже появившийся аппетит.

Из стоящей на лавке стопки накрытой полотенцем глиняных мисок, взял верхнюю, предусмотрительно нужного размера приготовленную Мамой утром детям, с лежащим в ней алюминиевым половником. Подтягиваясь на носках, чтобы было получше видно и поудобнее черпать, осторожно начерпал полную мисочку щей и побыстрее, покуда она ещё не успела стать горячей, отнес и поставил её на стол.

–Пусть щи немного поостынут, а я, покуда, отнесу еду свиньям, — помня наставления Матери, решил Коленька. — Мы не немцы. Это только у них да у лодырей, обед всегда по распорядку, а у нас сначала дело довести до конца, а потом обед, — вспоминая слова отца, произносимые им в таких случаях, проглотив слюнки, подумал маленький хозяин и продолжил.

Закрыл сковородой горшок и также осторожно ухватом отправил его назад в печку. Достал тряпкой стоящую у края топки алюминиевую кастрюльку с картошкой. Оставив её стоящей на месте, закрыл печку заслонкой. Взглянул на уже лежащего на полатях младшего братика. Вышел в сени, где стояла в вёдрах приготовленная утром Мамой еда для свиней. Взяв одно из ведер, Коленька потащил его из сеней в конец двора к хлеву. Ведро было полным и тяжелым. Чтобы не расплескать посередине пути сделал остановку, давая рукам отдохнуть. Так учила Мама.

Учуяв подошедшего с едой кормильца, запертые в хлеву свиньи всполошились, с гиком, шумя, забегали внутри, стуча носами в дверь.

Кормить свиней нужно было раздельно. Годовалого, предназначенного осенью по первым морозам заколоть на мясо, Мать уже начала откармливать и еду ему готовила повкусней и побольше. Но первое ведро на остальных двоих поменьше, Коленька решил отнести первым. Отмахиваясь от всегда крутившегося в загородке роя мух, Коленька взял рядом с калиткой стоявшую палку. Входить в загородку нужно было с палкой, так как только ей можно было призвать свиней к порядку. Открыл хлев, сторонясь с ведром за дверью. Свиньи выбежали их хлева в загородку и, осмотревшись, ринулись на Коленьку, учуяв в его руке ведро с едой. Палкой огрел со всего маху набегавшего первым большого кабана. Видя, что испугавшись силы, вечно голодные животные отрынули в сторону, зашёл в хлев и вылил ведро, в стоящее у входа корыто для двух младших кабанчиков. Зная порядок, те сами, сторонясь выходящего из хлева с палкой и пустым ведром в руках Коленьку, забежали в хлев и прильнули к корыту. Закрыв дверь хлева на запор, Коленька вышёл из загородки и также закрыл её калитку на запор. Поставил здесь же на своё место палку. Сходил опять в сени, притащил второе ведро для большого поросенка. Его корыто стояло на улице в загородке.

Вылив еду в корыто и закрыв на запор калитку загородки, Коленька опять направился к хате. Уткнувшись рылом в корыто, сладко с причмоком кабан начал есть.

–Не забыть бы после кормежки его опять загнать в хлев к маленьким, — вспомнив мамино напоминание, подумал он. Сзади сеней, в пристройке, стояла большая деревянная бочка с кормом для кур. Зашёл туда, взял стоящую рядом жестяную банку — мерку и заглянул в бочку. Зерно в бочке подходило к концу. Разных сортов, оно воровалось всей семьей во время уборочной и ссыпалось в бочку, создавая запас корма для устоявшегося количества своих кур на год.

–Опустела бочка. Ничего, скоро начнется уборочная, натаскаем её опять полную карманами, за пазухой, а то и ночью мешком, — перегибаясь и черпая зерно со дна, подумал Коленька.

Вышел из пристройки и начал горстью посыпать зерно на землю, уже крутившимся под ногами, не дающим прохода проголодавшимся курам. Те дружно накинулись клевать рассыпанные по земле зерна. Из стоящего у колодца на лавочке ведра долил воды в питьевую посудину кур. Подошёл к висящему на заборе возле сеней рукомойнику и начал мыть руки.

Взял мыло из лежащей на прибитой рядом к забору ребром досчатой полочке мыльницы. Долго сколько лет Коленька себя помнил, она здесь и лежала. Вся исцарапанная и затертая от долгой службы, вдобавок ещё и облепленная засохшим мылом, она окончательно, давно уже, потеряла свой внешний вид.

–Не пустят с такой в Артек, — вдруг вспомнилось и заботой пронеслось в голове Коленьки, берущего из мыльницы мыло. Вымыв руки, Коленька вошёл в хату. Небольшое пространство хаты с левой стороны от входа, после стоящей в углу печки с полатями, заполняли ещё две широкие деревянные кровати, стоящие у стен переднего левого угла. Летом братья все вместе спали на полатях, а зимой с удовольствием на печке. Мать с Отцом спали на кровати, которая стояла сразу за полатями, а вторая кровать, самая хорошая, предназначалась для гостей. Кроватные матрасы каждый год по осени Отец набивал соломой, отчего по началу они были толстые и высокие.

Над гостевой кроватью висела купленная мамой у появлявшихся зимой заезжих коробейников рисованная по шаблонам на простынях, заменяющая ковер, картина.

Три былинных русских богатыря, сидящие в доспехах на своих лохматых лошадях сурово взирали с неё. Картина Коленьке понравилась сразу. Он и посоветовал Маме выбрать её при покупке, когда она спросила, какую возьмем? А противная мокрая русалка с рыбьим хвостом, сидящая на берегу лесного озера, Коленьке тогда не понравилась.

В правом, красном углу хаты, у стен, стояли длинные деревянные лавы. Широкие, со спинками, они были удобными для вечерних посиделок и на них худо-бедно, что-нибудь подстелив, можно было переспать ночь, при нехватке кроватей, ещё двоим-троим гостям. Сделанные из тесин местным столяром по размеру под заказ, они сходились в углу. Рядом находился стол. Скатерти на столе не было. Её мать стелила только по большим церковным праздникам или для гостей. Вверху над столом, на клинке, находились покрытые вышитыми рушниками образа: Божьей Матери Казанской — обручальной маминой иконы и Николая Чудотворца.

Конец ознакомительного фрагмента.