Ментовская крыша

Николай Леонов

Дождливым утром на пустыре было найдено тело подполковника МУРа. Некоторые оперативники решили, что это бытовуха. И только сыщик Лев Гуров был уверен, что подполковника убрали свои – «оборотни», которые связаны с криминалом. И начал разрабатывать именно эту версию, как вдруг с повинной явился убийца. Оказалось, что убитый подполковник завел роман с его женой, и он, ревнивый муж, убил соперника. Но Гурову его рассказ показался неубедительным. Сыщик нутром чувствовал – идет какая-то грязная игра.

Глава 3

Вызов на допрос в главк явился для оперативников из группы Вишневецкого неприятной неожиданностью. Во всяком случае, энтузиазма на их лицах Гуров не заметил. Это можно было объяснить и тем, что никому не хотелось отрываться от текущих дел, и тревогой за репутацию горячо любимого шефа, которую с их помощью собирались до некоторой степени подпортить, но эти причины не казались Гурову достаточно убедительными. Четверо взрослых и суровых мужиков, профессионалов, должны были как-то иначе реагировать на те неизбежные и необходимые мероприятия, которые проводила следственная бригада.

Впрочем, один человек из МУРа чувствовал себя, кажется, вполне удовлетворительно — это был капитан Шнейдер. В ожидании вызова на допрос он о чем-то негромко беседовал с широкоплечим сосредоточенным парнем в модном сером костюме. Как догадался Гуров, это был тот самый Савицкий, что каждую свободную минуту уделял своей девушке. Именно с него Гуров и решил начать.

Когда Крячко с невозмутимым лицом предложил Савицкому пройти в кабинет, остальные оперативники недоумевающе переглянулись. Трегубов, который хорошо знал и Крячко и Гурова, тут же высказал претензию:

— Стас, может, со мной и с Володькой разберетесь сначала? Как говорится, раньше сядешь — быстрее выйдешь… У нас ведь работы невпроворот. А с пацаном нашим потом побеседуете. Куда он денется?

Крячко на это лишь невозмутимо заметил, что здесь ни пацанов, ни Стасов временно нет, а осуществляется серьезная оперативная процедура и все решает полковник Гуров, с которым спорить бесполезно.

— Или желаешь поспорить? — поинтересовался Крячко. — Я доложу Гурову, что тебя на дискуссии потянуло.

— Вы с Гуровым совсем тут бюрократами заделались! — проворчал Трегубов. — Уже забыли, откуда вышли. Большие начальники стали! Зазнались!

После смерти Вишневецкого он был в группе за старшего. Трегубов был невысок, но широк в кости, обладал развитой мускулатурой и от этого казался громадным. Краснолицый и энергичный до бесцеремонности, он редко соблюдал субординацию и никого не боялся. Ходили слухи, что к задержанным он частенько применяет нестандартные, мягко говоря, методы дознания, но за руку Трегубова на этом пока никто не поймал.

— Ты заметку в стенгазету напиши, — посоветовал ему Крячко. — Мы объективную критику уважаем.

У Трегубова это предложение не вызвало энтузиазма, но спорить он перестал, хотя выражение его багрового лица ясно показывало, что в своей правоте он уверен на сто процентов. Заметно волнующийся Савицкий, дождавшись конца дискуссии, поднялся и, ни на кого не глядя, вошел в кабинет.

Гуров предложил ему садиться и чувствовать себя как дома.

— Ваши коллеги несколько болезненно воспринимают обычное дознание, — сказал Гуров. — Возможно, вас тоже гложут неутоленные амбиции, Савицкий, но попробуйте на время от них отвлечься. Мы делаем общее дело, и вы должны мне помочь.

— Нет, амбиции меня не гложут, — смущенно пробормотал Савицкий. — Я знаю свое место.

— Впервые вижу человека, который знает свое место, — покрутил головой Крячко. — Вы к нам не с луны свалились, юноша?

Гуров неодобрительно покосился на Крячко, а Савицкий спокойно и серьезно ответил:

— Нет, я — москвич, после юридического в уголовный розыск пошел.

— Не разочаровались еще? — поинтересовался Гуров.

— Еще нет, — сдержанно ответил Савицкий.

— Похвально. Однако к делу. Нас сейчас интересует все, что касается гибели вашего шефа. Особенно события последнего дня его жизни. Расскажите нам подробно, что происходило пятого июля. Не возражаю, если выскажете свои соображения о причинах случившегося. Наверное, вы тоже задумывались, кто мог убить Вишневецкого?

— Да, я думал об этом, — ответил Савицкий. — Но, честно говоря, никакой версии у меня нет. Все произошло так неожиданно… То есть я хочу сказать, что для меня смерть Анатолия Викторовича была чем-то из ряда вон выходящим.

— То есть вы полагаете, что накануне ничто не предвещало такого трагического исхода? — спросил Гуров.

— Именно, — сказал Савицкий. — Правда, Анатолий Викторович выглядел, я бы сказал, особенно мрачным в тот день… Хотя я, конечно, могу и ошибаться, — торопливо добавил он. — Шеф вообще-то был человеком не слишком веселым. По-моему, я даже ни разу не видел, чтобы он улыбался. Но мне показалось, что пятого июля он был как-то особенно напряжен.

— Как вы думаете, почему?

— Со мной он по этому поводу не говорил. Пятого мы опрашивали свидетелей по делу о покушении на бизнесмена Свищева. В общем, практически весь день этим заняты были.

— И Вишневецкий весь день был в отделе?

— М-м, нет, пожалуй. В середине дня он уезжал.

— Куда?

— Не знаю. Мне он не докладывался. Наверное, Трегубов должен знать или Шнейдер.

— Надолго уезжал?

— Нет, вернулся примерно через час. Пожалуй, с этого момента он выглядел особенно озабоченным. Перекусил в столовой и часов в пять ушел. Сказал, что у него дела.

— Дела? Он именно так и сказал?

Савицкий посмотрел на Гурова с удивлением.

— А что же тут странного?

— Но он именно так и сказал? — не отставал Гуров. — Ничего больше?

— Ну, я не знаю, — смешался Савицкий. — Он при мне сказал Трегубову, что у него есть кое-какие дела и сегодня в отдел он больше не вернется.

— Вы обедали вместе с Вишневецким? — вмешался Крячко. — Я имею в виду вообще вашу группу?

— Нет, — покачал головой Савицкий. — Как раз когда мы обедали, он уезжал куда-то. Вернулся — поел один. Он вообще-то не любил обедать в компании, он постоянно думал о чем-то своем и не любил, чтобы ему мешали. Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление.

— Вернемся к тому моменту, как Вишневецкий ушел, — предложил Гуров. — Значит, он сказал, что уходит по делам. А он никак не намекал, что эти дела… скажем так, личного, интимного характера?

Савицкий нахмурился.

— Я понял, о чем вы говорите, — сказал он. — Ребята тоже думают, что у Анатолия Викторовича была любовница и что он из-за нее пострадал. Наверное, у них есть для этого основания. Но я лично от Вишневецкого ничего о его личной жизни не слышал. Мне кажется, он был не из тех людей, которые хвастаются такими вещами.

— А ребята, значит, что-то все-таки знали? От них вы что-то слышали. Когда, от кого и что именно?

Савицкий помрачнел. Чувствовалось, что подобные вопросы ему не нравятся. Но перечить Гурову он не осмеливался.

— Да так, ничего определенного, — сказал он. — Говорили, что вроде ходил он в тот день к женщине, которая в том районе живет. Но так, в общих чертах. Вроде кому-то он намекал из наших… А может, просто догадывались.

— Что-то у тебя, опер, все как-то в общих чертах! — сердито заметил Гуров. — Вроде… Может… Не крути, а говори ясно, что слышал! Речь не о сплетнях идет, а о расследовании серьезного преступления.

— Да я ничего, — страдальчески пробормотал Савицкий. — Я и в самом деле ничего не знаю. До смерти Анатолия Викторовича я вообще не догадывался, что у него любовница имеется. Да и не похоже это на него было. Я здорово удивился, когда услышал. Когда нам сообщили, Трегубов Воробьеву при мне сказал в том смысле, что Викторович, наверное, у своей был, а у нее муж-дурак или что-то в этом роде — и не он ли все это учинил… Он вполголоса говорил, как будто не хотел, чтобы я слышал, поэтому я и не стал ничего переспрашивать.

— И это все? — удивился Гуров.

— Насчет любовницы? — виновато уточнил Савицкий. — Все, товарищ полковник. Больше я, честное слово, ничего об этом не знаю. Вы лучше Трегубова об этом спросите.

— Спросим обязательно, — пообещал Гуров. — А вы пока скажите нам, что происходило утром шестого июля? Говорят, вы не сразу хватились своего шефа?

— Да, не сразу, — согласился Савицкий. — Но тут ничего странного нет. Анатолий Викторович иногда задерживался. Позвонили уже ближе к обеду.

— И какая была реакция?

— Ясно какая! — ответил Савицкий с обидой. — Все обалдели. Да нет, это не то слово — жуткое потрясение все испытали. Растерянность, шок!

— С вами беседовал следователь?

— В тот же день. Тоже расспрашивал, что происходило накануне и кто последним видел Вишневецкого. Боюсь, тогда никто ничего толком и сказать не мог — мысли у всех путались…

— Вы за всех не отвечайте, — перебил его Гуров. — Следователю вы сообщали про гипотетическую любовницу?

— Ну что вы! Я считал, что не имею никакого права говорить такое официально, — заявил Савицкий. — Понимаете, если бы я знал точно…

Гуров и Крячко переглянулись.

— Странные у вас все-таки, Савицкий, взгляды на следствие, — заметил Гуров. — Мне сразу показалось, что ваша группа какая-то… уж слишком сентиментальная. Остальные тоже ведь ничего лишнего про шефа не сказали, верно?

— Ну, в принципе, да, — кивнул Савицкий. — Да ведь особенно никто и не копался. Допрашивали скорее формально, в такие подробности не вдавались. Больше интересовались работой группы.

— Хорошо, вернемся к тому моменту, когда Вишневецкий еще был жив, — сказал Гуров. — Насколько я понял, вы были свидетелем, как Вишневецкий уходил? Постарайтесь точно припомнить — он оставил оружие в сейфе или взял с собой?

Савицкий растерянно заморгал глазами, наморщил лоб и на минуту задумался. Гуров терпеливо ждал. Наконец Савицкий поднял голову и не слишком уверенно сказал:

— Поручиться не могу, но мне кажется, что Анатолий Викторович не открывал сейфа. Мне кажется, что он сразу ушел. Обычно он постоянно носил оружие с собой. Не припомню, чтобы он оставлял его в сейфе. По-моему, такого не было и на этот раз.

— Вы не ошибаетесь? — Гуров пристально посмотрел Савицкому в глаза. — Это очень важно. На теле Вишневецкого не было обнаружено ни оружия, ни документов. Как позже выяснило следствие, пистолет все-таки находился в сейфе Вишневецкого. А ключи от его сейфа были у Трегубова. Выходит, накануне перед уходом он должен был передать ключи, так?

— Да, конечно, — пробормотал Савицкий. — Возможно, я просто не заметил… Но у меня сложилось впечатление, что Вишневецкий никому ничего не передавал. Он коротко предупредил, что уходит и… все. Он сразу ушел.

— Ну что ж, — сказал Гуров. — Мне кажется, молодой человек, у вас есть шансы стать профессионалом. Вот только память бы потренировать! А то у вас все в каком-то уклончивом тоне получается…

— Дело в том, товарищ полковник, что тут своих касается, — серьезно сказал Савицкий. — Когда о близких людях речь идет, всегда кажется, что ты все о них знаешь. А потом вдруг выясняется, что на самом деле не знаешь почти ничего. Привыкаешь, и многие вещи скользят мимо сознания — отсюда и ошибки. Это когда наружное наблюдение ведешь, то каждую черточку в объекте подмечаешь, каждый его жест. А у себя, честно скажу, расслабляешься. Кто же мог знать, что у нас такая беда случится? Но я все-таки не во все посвящен ввиду своей молодости, товарищ полковник. Я думаю, остальные вам гораздо больше расскажут.

— Может быть, — ответил Гуров. — Но они расскажут по-другому. А мне нужно составить объемную картину. Потому так важен ваш особый взгляд. А что вы скажете о деле фирмы «Индиго»? По вашему мнению, в каком состоянии оно у вас находилось и как могло повлиять на судьбу Вишневецкого? Грубо говоря, могли его убить из-за этого дела?

— Мне кажется, могли, — сказал Савицкий. — То есть утверждать я не могу, товарищ полковник, хотя вы и будете меня опять укорять за уклончивый ответ. У меня просто ощущение такое.

— У сыщиков это называется — интуиция, — подсказал Крячко.

— Да, интуиция, — продолжил Савицкий. — Хотя вообще-то дело это завязло в самом начале, но оно все равно не давало Анатолию Викторовичу покоя. Он постоянно встречался с сотрудниками фирмы и мне дважды давал задания в связи с этим. Я опрашивал водителя той машины, которую обстреляли на шоссе, и на место выезжал — искал свидетелей в окрестных населенных пунктах. Результаты плачевные.

— Что значит — плачевные? — спросил Гуров.

— Никаких следов. А сотрудники фирмы, если откровенно, вообще неохотно вступали с нами в контакт, хотя вначале именно они проявили активность — подали заявление в прокуратуру и вообще… А потом с ними будто что-то случилось. Стали избегать встреч, говорили уклончиво, потом вообще вроде заявили, что претензий не имеют. Если бы не настойчивость Анатолия Викторовича, это дело давно бы закрыли. Оно почему-то не давало ему покоя.

— Только ему? Остальные члены группы смотрели на это дело иначе?

— Да как сказать? Если честно, то особого энтузиазма, конечно, не было. Улик никаких, свидетелей нет. Тут невольно опустятся руки. Если бы Анатолий Викторович хотя бы указал какие-то перспективы… Но он почему-то предпочитал держать свои соображения при себе. Последнее время он практически один занимался этим делом и никому ничего не говорил. Все это казалось мне немного странным, но я не считал, что имею право вмешиваться.

— Это очень интересный момент, — покачал головой Гуров. — Получается, Вишневецкий будто не доверял вам?

— Я бы этого не сказал, — возразил Савицкий. — Почему бы он стал не доверять. Отношения в группе были нормальные. И за этот месяц мы два дела раскрыли — это когда на Беговой стреляли и еще одно убийство в Марьиной Роще… А что касается дела «Индиго» — мне кажется, Анатолия Викторовича задело, что эти фирмачи так легко отказались от претензий. Он вообще болезненно воспринимал такие вещи. Он любил доводить дело до конца. Говорил, что если бросать все на полпути, то завтра нас всех будут отстреливать прямо на улице — как воробьев. Конечно, это преувеличение, но своя правда в этих словах есть.

— Конечно, есть, — согласился Гуров. — Я и сам не люблю бросать начатое. Лучше уж тогда и не начинать. Но это очень неприятно, что вы ничего не знаете о планах Вишневецкого в отношении дела «Индиго». Откровенно говоря, я надеялся получить хотя бы небольшую зацепку… Ну, хорошо, давайте уточним еще один вопрос. Вы говорите, что утром шестого июля у вас особого беспокойства насчет отсутствия шефа не возникло?

— Да, такое случалось и раньше, — кивнул Савицкий.

— Однако жена Вишневецкого начала беспокоиться о муже сразу. Она звонила в отдел?

— Звонила, кажется, — сказал Савицкий. — Часов в восемь утра. По телефону разговаривал Шнейдер. Я понял, с кем он говорит, потому что слышал, как он сказал: «Не беспокойтесь, Любовь Николаевна, как только он явится, я скажу ему, чтобы перезвонил».

— Они долго разговаривали? — осведомился Гуров.

— Минуты две, наверное, — пожал плечами Савицкий. — Потом Шнейдер сказал, что ему нужно срочно уходить, и повесил трубку.

— Повесил трубку… — задумчиво повторил Гуров. — А что он сказал об этом разговоре, допустим, вам?

— Лично мне ничего. А Трегубову, я слышал, сказал — мол, супруга шефа звонила, беспокоится. Тот промолчал, и они ушли.

— И больше Любовь Николаевна не звонила?

— Больше не звонила. Это точно. Я постоянно был на месте — до того самого момента, как мы получили сообщение о смерти шефа. К тому времени жена его уже отыскала и опознала. Наши все равно ездили в морг — просто из уважения и чтобы лично убедиться.

— Меня еще интересует, в какой последовательности вы все разошлись по домам после ухода шефа. Вот вы, например, когда ушли?

После небольшой паузы Савицкий ответил:

— Я ушел сразу за Анатолием Викторовичем. Трегубов сказал, что я больше не нужен, ну, я и ушел… Позвонил девушке и договорился встретиться. Если вы сомневаетесь — она может подтвердить, что мы были вместе весь вечер… И ночь тоже. — Он немного подумал и осторожно спросил: — У вас есть какие-то подозрения на мой счет, товарищ полковник?

— Когда вы будете себя подозрительно вести, подозрения непременно возникнут, — пообещал Гуров. — Пока я только пытаюсь восстановить картину того трагического дня. И, честно говоря, пока ничего трагического не замечаю. Может быть, поэтому и задаю такие странные вопросы. Я пытаюсь понять, что спровоцировало дальнейшие события. Но я далек от того, чтобы кого-то подозревать. А тем более вас, Савицкий. С какой стати?

— Но мне показалось… Вы так подробно расспрашиваете о том, что делал каждый из нас…

— Но о ком же мне расспрашивать, если вы — единственные, кто его видел живым? — возразил Гуров. — Как только на горизонте появится еще кто-то, я тут же примусь за него. — Он обернулся в сторону Крячко и сказал: — Стас, проводи молодого человека и пригласи Трегубова.

Гуров не хотел, чтобы оперативники обсуждали между собой результаты допроса — он не хотел допускать возможных корректировок, вольных или невольных, а также взаимных упреков между членами группы. Если им захочется обменяться впечатлениями, пусть занимаются этим в МУРе. Именно поэтому Савицкий в сопровождении Крячко был сразу же препровожден на выход. Это очень не понравилось остальным. И Трегубов начал с того, что высказал Гурову свое неудовольствие.

— Что происходит, Лев Иваныч? — довольно агрессивно поинтересовался он, по-свойски разваливаясь на стуле. — Ты нас случайно не за террористов принимаешь? Я пока тут в коридоре сидел, все шеей вертел — не появятся ли вертухаи со штыками наголо… Чего этот мальчишка тут тебе наговорил, что ты его под конвоем увел? Это такая программа защиты свидетелей в действии?

— Потому и увел, — хладнокровно ответил Гуров. — Не хочу, чтобы ты знал, что этот мальчишка наговорил, Павел Семенович. Для чистоты эксперимента. А тебе грех обижаться. Столько лет служишь, а все обижаешься.

— Да вот и постыдились бы своих на допросы таскать! — фыркнул Трегубов. — Нельзя было, что ли, письменные объяснения взять? У нас и работа, между прочим, стоит…

— Работа не волк, — живо включился вернувшийся Крячко. — Пока стоит — не убежит.

— В смерти вашего шефа одни неясности, — сказал Гуров, не давая развернуться словесной дуэли. — Пока эти неясности не объяснятся, я вас в покое не оставлю.

— А какие неясности? — сердито спросил Трегубов. — Ты видел материалы дела? Вишневецкого бутылкой замочили! Это, по-твоему, неясность? Да чистейшая бытовуха! Вот отсюда и пляши.

— И на что же ты намекаешь? — с интересом спросил Гуров. — Подполковник МВД и бытовуха — это звучит несколько вызывающе.

— Намекать не буду, а факт налицо, — упрямо сказал Трегубов. — Ты часто слышал, чтобы подполковник МВД погиб от удара бутылкой по голове? Вот и я не слышал. Так что здесь, считай, не подполковник погиб, а рядовой гражданин Вишневецкий. На бытовой почве. А почва, брат, самая простая. Все мы не без греха. Вот и Викторыч слабину дал. Знали мы, что у него женщина в том районе имеется. Всего-то и делов — район прочесать. Этот типчик сам приползет на задних лапках. Небось удивляется, что за ним до сих пор не пришли.

— Ты про кого? — спросил простодушно Гуров. — Так говоришь, будто знаешь, кто убийца.

— Ясное дело, про мужа той женщины. Вишневецкий говорил, что у этой стервы мужик ревнивый, как Отелло. Я его предупреждал — не нарывайся. Да нас, мужиков, разве вразумишь? Тем более он на свое положение надеялся. Считал, что тот не рискнет на работника милиции руку поднять. А видишь, наоборот все вышло.

— Получается, ты был в курсе сердечных дел шефа, — невозмутимо сказал Гуров. — Значит, должен знать и адрес этой женщины. Или хотя бы фамилию.

— Вот и нет! — ответил Трегубов сердито. — Даже не интересовался никогда. Мне, честно говоря, вообще непонятно было, зачем Вишневецкий с ней связался. Ладно я, холостяк. А у него жена красавица, умница, детей двое. На хрена это ему надо было — не понимаю. Мы всегда с ним по этому поводу ругались.

— Ругались? — удивился Гуров. — Вы что же, часто с ним об этом говорили? По-моему, Вишневецкий был замкнутым человеком.

— Ясное дело, был, — подтвердил Трегубов. — И не особо часто мы с ним про это говорили. Но случалось. Он только мне в этом плане доверял. Жаль вот — к советам не прислушивался.

— Действительно, жаль, — согласился Гуров. — Но это тема деликатная, я бы сказал, романтическая. Давай лучше поговорим о том, что нам с тобой ближе, — о делах. Уголовных и прочих. Вот, скажем, что происходило у вас в отделе пятого июля…

— Так ты что — мне не веришь? — возмущенно спросил Трегубов.

— Если бы не верил, не задавал бы вопросов, — мирно сказал Гуров.

— В таком случае и задавать их нечего! — отрезал Трегубов. — Ничего особенного пятого не происходило. Обычная рутина. Вишневецкий ушел из отдела живой и здоровый. Ищи женщину, Гуров! Ищи женщину!

Он с негодованием прихлопнул по столу широкой ладонью и сверкнул глазами.

— Вообще-то женщина не могла нанести такой силы удар, Трегубов, — вмешался Крячко. — Тут и мужик-то не всякий осилит. Так что женщина женщиной, а мужик из головы не выходит…

— Найдете женщину, мужик сам сдастся, — упрямо повторил Трегубов. — Он здесь звено случайное. Игрушка страстей.

— Красиво сказано! — с уважением заметил Гуров. — Не знал, Трегубов, что ты поэт. И все-таки, извини, я опять возвращаюсь к прозе. Расскажи, что происходило у вас в отделе пятого июля с утра и до самого вечера.

Трегубов сердито посмотрел на Гурова, покраснел еще больше, шумно втянул носом воздух, но смирился и начал рассказывать…