Саврасы без узды. Истории из купеческой жизни

Николай Лейкин

Этот сборник юмористических рассказов из жизни купечества и других примечательных типажей — от чиновников до бедняков — показывает жизнь петербуржцев с самых разных сторон. Раскрывает их отношение к техническим новшествам, найму прислуги, правам жильцов, показывает, как вели себя люди на праздниках: как церковных, вроде Пасхи, так и светских, например, на Новый год и именинах. Оказывается, многие так не желали праздновать собственные именины, что сказывались больными или отсутствующими, но и это их не спасало, потому что ушлые гости приходили угощаться и без приглашения. Не обходит вниманием приметливый автор и совершенно особенное дачное сообщество. В конце XIX — начале XX века петербуржцы предпочитали нанимать дачи в надежде отдохнуть на свежем воздухе, но там их подстерегали другие коварные удары судьбы, например, бешеные собаки… или прельстившиеся симпатичным соседом жены.

Мамка

В одном семейном доме собрались вечером на Святой неделе гости и в ожидании партии в преферанс, вист или стукалку пили чай в гостиной и разговаривали. Были тут молодые люди, пожилые и старики; были холостые и женатые. Разговор шел о разных предметах, но как-то плохо клеился. Внимание всех мужчин было обращено на нарядную, молодую и красивую мамку-кормилицу, поминутно мелькавшую то в спальной, то в столовой, то в прихожей. Время от времени мамка, подходя к дверям, заглядывала в гостиную и с любопытством смотрела на гостей. Это была совсем русская красавица: полная, белая, румяная, темнобровая. Роскошный шелковый штофный сарафан, повойник и белая кисейная рубашка делали ее еще привлекательнее. Мужчины всех возрастов чуть не отвертели себе головы, оборачиваясь в ту сторону, где появлялась мамка, и отвечали на вопросы дам невпопад.

— А куличи, Петр Анкудиныч, вы у себя дома пекли или в булочной покупали? — спрашивала тощая дама солидного кругленького толстячка с сердоликовой печатью на часовой цепочке.

— Да, дома-с… Нельзя без кулича. Только булочник Иванов слишком много изюму и апельсинной корки в него положил, — отвечал толстячок, потирая лысину, и тут же прибавил: — Ах, мамка-то — какая прелесть!

— То есть как же это? Пекли дома, а булочник Иванов изюм клал? — недоумевала дама.

— Нет-с, дома мы куличей не пекли. Это я так… Вы спрашиваете, а я на мамку загляделся. Не стоит дома печь, больше припасов испортят, чем напекут.

— А почем платили?

— Два рубли дал за мамку и рубль за пасху… Яйца дома красили.

— Как за мамку?

— Ах, что я!.. Я вот все на мамку-то любуюсь. Два рубли за кулич и рубль за пасху. Дорогонько, да зато уж и прелесть же! Просто кровь с молоком, а рыхлость — восторг.

— Да вы опять про мамку?

— Нет-с, я про кулич!.. Вот я все думаю: христосовался я с мамкой или не христосовался? Впопыхах-то я и забыл. Кажется, что не христосовался. Лучше похристосоваться.

Солидный толстяк встал с места и направился в столовую, где мелькал сарафан мамки.

— Христос воскрес, матушка! — сказал он.

— Да я с вами, барин, уже христосовалась, — отвечала мамка. — Вы ко мне подходили.

— Что ты! Что ты! Это, верно, был не я, а другой кто-нибудь, и ты ошиблась. Здесь есть такой же полный мужчина, как и я, и даже лицом на меня похож.

— Ах, сударь, да неужто я дура беспамятная? Окромя того, у меня глаза есть. Вы еще меня щетиной своей укололи. Вот и полтинник мне в руку сунули.

— Сейчас и видно, что ты врешь, моя милая. Я полтинник никогда не даю прислуге, а всегда оделяю рублями. Вот тебе рубль на кофий. Христос воскрес!

— Что ж, похристосоваться мне не устать стать. Губы не купленные. Воистину воскрес.

Мамка отерла рукой губы и только что чмокнулась с толстяком раз, как к нему подскочила его жена и схватила за руку.

— Вы это чего тут? Вторично с мамкой христосуетесь? Идите в гостиную и садитесь на свое место! — крикнула она. — А тебе, милая, стыдно женатых людей завлекать! — обратилась она к мамке. — Какая же ты кормилица, коли норовишь с мужчинами повесничать! Нечего сказать, хорошо молоко для ребенка будет! Я еще хозяйке твоей пожалуюсь.

— Да что ж, сударыня, коли они сами ко мне лезут!

— Он по своей глупости и волокитству лезет к тебе, а ты беги от него прочь! Ну, что вы стали! Марш в гостиную! — топнула жена на мужа.

В гостиной разговаривал с хозяином важный на вид, сухой и длинный старик с геморроидальным лицом и орденом на шее.

— Заутреню мы стояли на клиросе, не тесно было, но чересчур душно и жарко, — с серьезной миной на лице рассказывал старик хозяину, но вдруг осклабился в улыбку и произнес: — Ах, какая мамка-то у вас красавица! Где вы такую отыскали?

— В воспитательном доме взяли. Она новгородская, — отвечал хозяин.

— Восторг, восторг! — твердил старик и вздел на нос пенсне. — Доложу вам, я потому люблю Светлый праздник, что здесь без чинов… Высший с низшим христосуется. Тут уж всякая гордыня в сторону, «друг друга обнимем, рцем: братие». Тут, так сказать, слияние наше с народом. Я и с прислугой… И завсегда первый восклицаю: «Христос воскрес!» Скажу более: ежели я с кем не похристосовался на Пасхе, меня совесть гложет. Вот, кстати, я с вашей мамкой еще не христосовался, а это нехорошо.

Старичок поднялся с места и направился в столовую. Хозяин последовал за ним.

В столовой какой-то рослый гимназист лез в мамке, чмокал ее и говорил:

— Да ей-богу же, не христосовался! Знаешь, это даже не по-христиански — отказываться!

— По-христиански только до трех раз, а вы уж седьмой раз целуете меня, — отбивалась мамка.

— Нехорошо, молодой человек, нехорошо! Мамку не след тревожить, она ребенка кормит, — наставительно произнес старичок и сказал: — Христос воскрес!

— Опять! Да что вы, сударь! А в прихожей-то? Еще расцеловались и за щеку меня ущипнули.

— Что ты, дура, брешешь! Когда же это? И как ты смеешь меня лгуном выставлять, когда мне даже начальство оказывает полное доверие, — сконфузился старик.

— Начальство само по себе, а я сама по себе, — отвечала мамка, улыбаясь красивым лицом и выставляя ряд белых, как перламутр, зубов.

— Ну полно, Федосья! Похристосуйся с Иваном Иванычем и иди в детскую. Нечего тебе тут слоняться! Только людей смущаешь, — строго сказал хозяин. — Ступай к ребенку.

— Да ребенок спит, а мне на гостей посмотреть хочется, — уклонялась мамка и, похристосовавшись со старичком, сказала: — Это уж в последний раз. Хоть разбожись, так больше не стану.

Хозяин начал усаживать гостей играть в карты у себя в кабинете и, держа в руках колоду, спросил:

— А где же наш именитый купец Семен Спиридоныч?

Но тут в столовой раздался возглас мамки:

— Оставьте же, господин! Ну что это за срам такой! Ей-ей, я буду хозяевам жаловаться!

— Верно, это Семен Спиридоныч и есть. Семен Спиридоныч!

— Сейчас, — откликнулся кто-то из столовой, и в кабинет вошел купец с медалью на шее. — Уж больно у тебя мамка-то хороша. Хотел для счастья перед картами по спине ее похлопать, — обратился он к хозяину.

— Не тревожьте, господа, мамку! — вырвалось у хозяина. — Право, это ей для молока нехорошо.

— Ну вот! Через это еще лучше молоко будет. А ты вот что: ежели у тебя насчет этого запрещение, то ты вывеси объявление, что, мол, господ посетителей просят мамку перстами не трогать. Тогда все и будут знать.

Сели играть в преферанс: офицер какой-то, старичок, купец и солидный толстяк. Толстяк то и дело посматривал из кабинета в столовую и на первых же порах вместо слова «пас» произнес «мамка». Случай был не единичный. Купец пошел в вист на восемь червей и обремизился.

— Пиковой масти у меня на руках не было, а я на мамку бланк понадеялся и думал укрыться козырьком, — сказал он.

В это время мамка опять взвизгнула.

— Это уж из рук вон, как там мамку тревожат! Надо заступиться, — сказал сдававший карты офицер и вышел в столовую, чтобы посмотреть, что там делается, но и сам пропал.

— Владимир Данилыч! — звали его игроки.

Он явился. Сзади его бежала мамка.

— Так вот же тебе, — нагнала она его и ущипнула за руку.

— Да за что же? Помилуй! Я просто хотел с тобой по-христиански похристосоваться, — оправдывался он.

— Мамка! Ежели ты сейчас не уйдешь в детскую, я сведу тебя туда сам и привяжу за ногу полотенцем к кровати! Вон отсюда! И чтоб духу твоего не было! — горячился явившийся на шум хозяин и топал на мамку ногами.