Переплетение жизненных дорог

Илья Бахмутский, 2018

В двадцатый век переносит современного читателя сборник рассказов и повестей Ильи Бахмутского. Рассказы посвящены разным темам – от приключений студентов в колхозе до жизни русских в Новом Свете. Герои повестей – обычные люди, которые вынуждены отстаивать своё право на жизнь, проявлять находчивость и изобретательность. Лихие девяностые – время, когда стремительно рушились идеалы, превращались в руины города, а граждане бывшего Союза оказывались лицом к лицу с необходимостью выживать… Период «застоя», сформировавший почву для последующего свержения системы… Как на фоне всех событий, происходивших в обществе, протекала жизнь простого человека, мечтающего о счастье и благополучии? Почему многие вели двойную жизнь, и к чему это привело? Подпольный бизнес, личные драмы, противостояние негодяям, системе, собственным тёмным сторонам – причины и следствия перестройки, а также истоки проблем, с которыми Россия столкнулась в те годы, – на страницах новой книги!

Оглавление

  • Сложный процесс взросления…

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Переплетение жизненных дорог предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Повести и рассказы

Сложный процесс взросления…

Глава первая

В школу идти не хотелось… Две контрольные и работа по тексту… Если не идти, то дома и в школе такое устроят — мало не покажется… Но вообще-то причина не в этом… Да плевал я на эти контрольные! На четвёрки как-нибудь напишу — всё-таки весь год занимался почти честно. И работу по тексту напишу, хоть и не читал эту муть. Содержание знаю, а детали допридумываю. Она сама это уже много лет не читала, и если я, типа, напишу: «Её тонкие белые пальцы судорожно сжимали влажную от слёз подушку», — впечатление будет такое, что всю прошлую ночь не спал — к работе по тексту готовился. Ниже четвёрки не поставит. По всем раскладам выходит: идти можно и нужно. Не ходить — это не выход. И деньги где-то надо найти. Без них — не пойдёшь, нарываешься на неприятности; пойдёшь — нарываешься на то же самое… Сегодня надо было отдавать долг Хрону. Двадцатка — сумма небольшая, но когда её нет, то хоть червонец, хоть полтинник — всё едино: что того нету, что этого. А не отдашь сегодня, так Хрон может куртку забрать, уж очень он на неё смотрел внимательно. Даже поинтересовался:

— У тебя, Шершень, куртка новая? Красивая куртка, я рад за тебя. И её, красивую и новую, одевая, не забудь мне бабки принести, как договорились…

Такая у Хрона была манера говорить: спокойно, с шуточками да со скрытым смыслом, с подтекстом. Вроде как доброжелательно и поучительно-снисходительно, с такой грустной полуулыбкой на лице, как бы «я для вашей же пользы стараюсь, а вы понимать не хотите, сопротивляетесь, своё что-то мудрите…» А самому, как и мне, всего шестнадцать только, и он ещё и на класс ниже учится… Впечатление такое, что он всех насквозь видит и мысли читает… (Вот так и получилось две недели назад, когда он взял в долг у Хрона двадцатку с обещанием вернуть тридцать. Он, конечно, не сам это придумал. А Хрон БУДТО ЗНАЛ, что ему сейчас, в эту минуту, бабки нужны, — предложил такой вариант. А ложка дорога, как известно, когда суп перед тобой в тарелке налит и съесть его хочется до безумия. У Шершня почти так всё и вышло.)

Нет, всё-таки он побоится куртку за долг забрать — родители подключатся, учителя… Оно ему надо? Мне от него всё равно деваться некуда — каждый день в школе видимся, да и не один я ему должен…

Вот так невесело рассуждая про себя, медленно брёл по направлению к школе девятиклассник Серёга Шершнёв, как можно дальше оттягивая встречу с контрольными и с Лёхой Хроншиным.

…В их городе, в самом центре, открыли какое-то странное кафе-мороженое. Отродясь такого не бывало: чтобы в кафе посидеть, мороженого поесть, надо было очередь выстоять. Кафешек было много, и мороженого на всех хватало. Если нет мест в одном, перешёл улицу и зашёл в другое — сладкий и холодный продукт везде одинаков, из одного места привезён, на одной фабрике сделан, почти с одинаковым недовесом на стол подан. Разницы никакой не было, где его с удовольствием употребить.

А тут, проезжая мимо из их спального района в центр то ли в кино, то ли на концерт, или просто по улицам пошляться, он заметил, что к новому кафе постоянно стоит очередь почти на полквартала. И перед Новым годом стояла, и в январские и февральские стылые, вьюжные дни стояла. Мёрзла, куталась, пританцовывала, но не рассеивалась. И под первыми весенними ливнями стояла, укрывшись плащами, накидками и расцветившись, как клумба, разноцветными зонтиками. Это всё, конечно, не только Серёжа заметил — и в школе уже пошли разговоры на эту тему. И нашёлся кто-то, кто там уже был, и рассказал, что мороженое совсем НЕЗДЕШНЕЕ, на всё, что по городу продаётся, абсолютно не похожее, вкусное до невозможности, и ещё полито разными подливами: растопленным шоколадом, апельсиновыми цукатами, клюквенным сиропом. И ко всему этому ещё взбитые сливки добавлены, и сверху эта красота и радость ещё и орехово-бисквитной крошкой густо присыпана. А запить можно горячим шоколадом и добавить разные фруктовые салаты, опять же со взбитыми сливками и с разными подливами и присыпками вкуса необычного и ранее не изведанного… Но тут же одно печальное обстоятельство выплывало из бездны всей этой вкусности: стоило это всё соответственно получаемому удовольствию.

И с тремя рублями там было совсем нечего делать, ну разве на чашку шоколада хватило бы.

Подсобирав рублей восемь денег, Шершень стал подбивать Вовика Селиванова навестить это сладкое заведение и самим убедиться, что наш общепит ещё не совсем деградировал, а всё-таки как-то развивается, улучшается и даже может чем-то порадовать простого человека с улицы. У Селиванова тоже нашлась пятёрка. Тринадцать рублей — это была уже сумма… Они приехали под вечер, очередь была меньше, чем в выходные, но тоже примерно на час-полтора. Но Серёжа и Вовик настроились мужественно её отстоять и удовлетворить своё любопытство. Возле входа стоял внушительных размеров впускающе-выпускающий дядя, пресекающий попытки некоторых особо прытких индивидуумов бесстыдно просочиться внутрь в обход основной массы сластолюбцев, дисциплинированно и организованно дожидающейся своего часа.

Минут через двадцать вообще-то не утомительного и не тягостного стояния они увидели, как ко входу подошла хорошо одетая шумная компания из шести человек, и высокий длинноволосый парень в американских джинсах, которые стоили тогда две месячные инженерные зарплаты, а может, и больше, в такой же куртке и светлых замшевых ботинках Playboy (остальные были одеты примерно так же), повернув голову в сторону очереди и ни к кому конкретно не обращаясь и как бы ставя простой народ перед фактом, от которого никуда не денешься, громко сказал:

— У нас там столик занят, нас там уже люди ждут.

Впускающий дядя молча посторонился, пропуская компанию, и длинноволосый, даже особенно не скрываясь, сунул ему деньги в верхний карман пиджака.

— Смотри, Шершень, и Хрон с ними, — толкнул Селиванов Серёжу и показал на одного из этой компании. Они увидели Лёху Хроншина из их школы, заходящего последним.

— Видно, Хрон с центровыми крутится, — сказал Шершень, кивая головой в сторону входа в кафе.

— Если он с такими водится, тогда понятно, где он берёт это всё, чем торгует, — добавил он, с завистью провожая взглядом зашедшую в помещение компанию.

— Да ну! Всё до поры до времени. Когда-нибудь доиграется, за задницу прихватят и из школы выпрут, — как-то уж очень по-взрослому сказал Селиванов.

— Ну ты, Вовик, вообще погнал! Его предки отмажут, если что. Они из загранки не вылезают, я у него дома один раз был, так там чего только нет…

— А что, разве не клёво было бы жвачку, шмотки, сигареты — всё, что Хрон продаёт, — по номиналу покупать? Ты бы отказался?

— Да я, если захочу, то найду, где взять. В моём старом дворе и в бывшей школе такие пацаны есть — всё, что угодно, достанут. И на тренировке тоже, бывает, приносят джинсы, пластинки и всякое такое…

Так, болтая и посматривая по сторонам, они медленно продвигались ко входу в кафе. Когда стоять оставалось уже всего ничего, увидели, как к концу очереди подходят девчонки из их же школы. Это была Ленка Гордеева из десятого и Таня Колесник из параллельного. Ленка была одна из ведущих школьных красавиц и вела себя соответственно своему статусу. Её уже интересовали мальчики постарше и повзрослее, желательно с деньгами и со средствами передвижения. Она собиралась поступать на иняз в университет, почти не сомневаясь в успехе (с папой-доцентом на одной из кафедр, ничем не запятнанной родословной и намечающейся серебряной медалью). Таня была внешне очень интересной девочкой, но как бы немножко не от мира сего, как бы вся в мечтах, в облаках, где-то далеко, в каком-то своём измерении, в придуманном мире. И когда существующая действительность в этот мир неожиданно вторгалась своим грубым, требующим внимания естеством, она вдруг обнаруживала себя то ли отвечающей урок у доски, то ли сидящей на концерте или в театре, а то и целующейся с кем-то из своих ухажёров, которые у неё тоже в последнее время не переводились. Единственное, что объединяло эти две такие разные личности, — это место жительства. Они жили в одном подъезде кирпичной девятиэтажки и знали друг друга с раннего детства… Шершень уже почти год был безответно влюблён в Таню, которая на все его попытки начать с ней встречаться отвечала неопределённо и с загадочной улыбкой. Вроде, с одной стороны, не лишая его надежды, и в то же время как бы говоря: «Подожди, Серёжа, ещё пока не время, но вот скоро уже, скоро, скоро, скоро…»

И от этих противоречивых, непонятных и труднообъяснимых намёков и сигналов, когда к неразделённости добавлялась неопределённость, Шершень ещё больше страдал, мучился и не находил себе места. И вот вдруг такая удача: объект любви, вожделений и ночных страданий сам идёт к тебе, когда ты владеешь ситуацией и контролируешь положение.

Селиванов с удивлением и вопросительным интересом посмотрел на прямо-таки засветившееся от счастья лицо Серёги и, проследив за направлением его взгляда, сразу всё понял. Его неразделённая любовь к Тане не была таким уж большим секретом для одноклассников. Он толкнул Шершня под руку и сказал:

— Давай быстрей тащи их сюда, пока они не стали спрашивать, кто последний, а то потом скандала не оберёшься.

Серёга тут же, будто бы очнувшись от наваждения, понёсся в конец очереди, крича:

— Таня, Лена, мы здесь! Ну где вы ходите? Мы вас уже больше часа ждём.

Лена тут же сообразила, в чём дело, и, таща за собой Таню, радостно улыбаясь и приветливо махая рукой, быстрым шагом пошла к ним навстречу.

— Да вот они мы, уже здесь, на комсомольском собрании задержались, как раз пионеров в комсомол принимали, только недавно закончили, — со свойственным ей юмором громко, на публику, отчиталась Гордеева. — А вы, мальчики, молодцы, что нас подождали, а то мороженого ужас как хочется после такого собрания…

Лена лихорадочно старалась сообразить, откуда она знает этих пацанов: вроде как мелькали эти лица в школьных коридорах, но как зовут и из каких они классов, вспомнить, конечно, не могла — не царское это дело всех помнить…

Помещение кафе было небольшое: десять столиков для сидения и пять — для получения удовольствия стоя, прилавок с застеклённой витриной с образцами блюд. Они заняли только что освободившийся столик, Селиванов остался держать места, а девочки и Серёжа стали в очередь. Посмотрев на цены, Шершень понял, что денег хватит только на две порции мороженого со сливками и со всеми присыпками и две чашки горячего шоколада. Девочки взяли почти то же самое, и они, сев за столик, начали с удовольствием поедать это сладкое изобилие. Компания, в которой был Хрон, сидела через два стола от них. Видно было, что им совсем не скучно — взрывы смеха и громкий разговор иногда перекрывали шум в зале. Это было и неудивительно: на столе стояли уже две пустые бутылки из-под шампанского, и компания, наверное, решила добавить — Хрон встал и начал пробираться к барной стойке, а от его стола кто-то крикнул:

— Лёха, пару салатиков фруктовых не забудь…

Проходя мимо, Хрон окинул оценивающим взглядом всех и всё, что было на столе, и сказал, глядя на Лену:

— Подойди завтра после второго урока, я взял то, что ты просила.

— Ой, спасибо, Лёшенька, всё фирменное, не фуфло?

— Ну ты же знаешь, фуфла не держим, — с достоинством ответил тот и, ещё раз оглядев их стол, спросил: — Может, вам орешков купить, чтобы было чем рот занять, а то, смотрю, заскучали что-то…

— Ой купи, купи орешков, Лёшенька, родной, а то шампусик закусить совсем уж не-е-че-ем, — плаксивым голосом запричитала Гордеева, тем самым как бы подтверждая фразу, как-то брошенную их учителем химии: «Тебе, Гордеева, не на иняз надо идти, а в театральный — в тебе актриса умереть может…» На что та мгновенно среагировала: «А я, Борис Иванович, после иняза обязательно в кружок запишусь, в театральный, и буду Мальчиша-Кибальчиша на английском играть, чтобы буржуины понимали, чем это всё для них закончится. А пока можно я буду химические реакции в лицах показывать?» — «Да показывай, как хочешь, только помни, что без пятёрки по химии тебе серебряной медали не видать…»

Ленка достала из сумки ещё трёшку и сказала:

— Серёжа, возьми салатик нам, ну хоть один на всех — всё будет лучше, чем совсем ничего.

Шершень пошёл к стойке и стал рядом с Хроном, ждущим, когда на него обратят внимание. Лёха, повернув к нему голову, хитро улыбнулся и спросил:

— А что, Серый, может, тебе денег занять? Девочек подпоишь, понт бросишь. Смотри, какой шампусик клёвый — «Мускатное Игристое»! Девочки после шампанского добрее становятся, глядишь, и тебе чего отломится…

— Да тут шампанское — двенадцать рублей бутылка…

— Вот и бери двадцатку, как раз на бутылку и на салатики хватит, а орешки — от нашего стола вашему. Но отдашь тридцать, через две недели, по пятнадцать в неделю. Хочешь?

Шершню до такой степени захотелось бросить понт, резко поднять свой авторитет в Таниных глазах… да и перед Гордеевой покрасоваться — совсем не последнее дело, тоже потом доброе слово о нём может молвить в высоких кругах… что он уже для себя решил: будь что будет, как-нибудь рассчитаюсь! Он часто-часто закивал головой, и Хрон, вытащив из кармана несколько купюр, незаметно сунул ему в руку, тем самым как бы давая понять, что девочки не узнают, откуда вдруг к Шершню приплыли деньги на такое праздничное, дорогое угощение. Серёжа повернулся и дал знак Вовику, чтобы тот подошёл. Селиванов, приблизившись к стойке, спросил:

— Ты что, Серый, салат донести сам не можешь?

— Да нет, я решил бутылку и ещё три салата взять.

На что Селиванов удивлённо посмотрел на него и пробормотал:

— А бабки откуда?

— Да за подкладку завалились, вот, нашёл неожиданно, — радостно сказал Шершень, и Вовик заметил, как Хрон, хмыкнув, подавил готовый вырваться смешок.

Лена, увидев водружающуюся на стол бутылку «Мускатного Игристого», сделала большие глаза, вопросительно посмотрела на ребят и сказала:

— Ну вы прям-таки балуете нас, простых советских школьниц, в четверг-то вечером…

На что Шершень патетически провозгласил:

— Красивым девочкам — красивую жизнь!

А Селиванов добавил:

— Особенно вечером в четверг! Тем более что праздник сегодня.

— А какой сегодня праздник? — спросила Таня.

— Последний четверг на этой неделе, — так же патетически провозгласил Вовик. — А завтра знаешь, какой праздник?

— Не-ет, а какой?

— Первая пятница на этой неделе! — на что Гордеева захохотала, уткнувшись лицом в ладони, и, отсмеявшись, с интересом посмотрела на Селиванова.

Шампанское дало толчок новой волне смеха и разговоров, анекдотов и шуток, и они не заметили, как досидели до закрытия. Выйдя на улицу и вывернув карманы, подкладки, сумки и кошельки, наскребли на такси до их спального района. Все вместе вышли у дома, где жили девочки (отвезти Вовика и Шершня денег уже не хватило). Гордеева сразу попрощалась и отправилась домой. Селиванов тоже, постояв пару минут для приличия, заспешил — у него не было возможности предупредить родителей, что он задержится…

…После первого урока к Шершню подошёл Селиванов и протянул ему червонец:

— На, Серый, моя доля.

— А ты что, за мой долг подписался?

— Так ты эти бабки всё-таки у Хрона занял?

— Если честно, то да, с процентами… Десятку уже отдал, ещё двадцать осталось…

— Так ещё десятки не хватает? У меня больше нет…

— И за это спасибо, а то я и подходить к нему боялся, с пустыми-то руками… Остальные у матери выпрошу, придумаю какую-нибудь экскурсию или культпоход…

— А что он может сделать, если вовремя долг не отдашь? Счётчик включит?

— Не-ет, вообще-то он парень не злой, так, только иногда притворяется суровым…

— Ну и хорошо. Ты мне скажи, если начнутся проблемы, — пили ведь вместе. А я тебе попозже отдам. Ты, если в следующий раз на общее дело занимать будешь, предупреждай всё-таки, вместе выкручиваться легче, — подытожил Вовик, и они разошлись по своим местам.

Глава вторая

Селиванов перешёл в эту школу в прошлом году — родители получили квартиру в уже не совсем новом и почти достроенном жилмассиве, с которого фактически и началось жилищное строительство в их городе. Но Вовик связи с центром не терял, ездил туда часто, встречался со своими бывшими одноклассниками, бывал на вечерах в своей старой школе, да и секция бокса, в которой он занимался уже третий год, тоже находилась в центре. Он никак не мог привыкнуть к своему новому месту жительства — к большим открытым пространствам, заполненным на первый взгляд хаотично стоящими домами, к отсутствию своего двора, своей улицы как среды обитания, как некой комфортной зоны, где ты знаешь всех и все знают тебя, где у тебя есть своё условное место в дворовой и уличной иерархии, где отношения простые и понятные, где возникающие конфликты решались один на один. Если же на чьей-то стороне выступали друзья, то вторая, соответственно, приводила своих, и хоть драка принимала массовый характер, но правил старались придерживаться — камни, палки и свинчатки не использовали, лежачих не били. Тебе же потом со своими сегодняшними противниками в кино в очереди стоять, в школьной столовой вместе кушать или мяч на футбольном поле гонять. Но всё коренным образом менялось, если в их среду вторгались чужаки из других районов, или они ездили на другой конец города отплатить обиду, нанесённую кому-то из своих. Тогда использовали всё, что под руку попадётся, и порой это заканчивалось весьма плачевно… А здесь — на этих неухоженных, перерытых, необустроенных просторах с размытыми границами улиц, с чахлой и пыльной растительностью, упорно отказывающейся превращаться в полноценные деревья и кусты, с почему-то сразу же облупившимися торцами недавно построенных домов, с вечно разрытыми теплотрассами, с непролазной грязью вокруг строек, с опасной неизвестностью подъездов и зловещими ночными чёрными дырами детских садиков, — здесь рождалось чувство незащищённости, неуютности и недружелюбности окружающего пространства. Но всё это с лихвой окупалось комфортом изолированной трёхкомнатной квартиры в панельной пятиэтажке, которая после пятнадцатиметровой комнаты в коммуналке с десятком соседей, без ванны, душа, горячей воды и фактически без кухни казалась солнечным светлым дворцом с неимоверным количеством комнат, переступив порог которой моментально забывалась неприветливость внешнего мира. Вот в эту-то квартиру и спешил Вовик после кафе-мороженого, чувствуя, как родители волнуются, что его так поздно нет дома.

Он решил срезать большой кусок пути и пошёл между домами через микрорайон. Дорога шла мимо какого-то строящегося здания, огороженного забором с одной стороны и торцами пятиэтажек с посадкой кустарника — с другой. Время было уже позднее, фонари почти нигде не горели, их заменял рассеянный лунный свет, который то и дело перекрывался наплывающими облаками, и становилось вдруг то совсем темно, а то и не очень. Людей на улице не было, только впереди, метрах в пятнадцати, прогуливались под руку парень с девушкой. Вдруг из-за угла забора вышли двое и преградили путь этой паре. Тот, что поменьше ростом, задал совершенно традиционный для такой ситуации вопрос:

— Закурить не найдётся?

Вовик по инерции прошёл ещё несколько метров и, чувствуя неладное, тоже остановился, внимательно прислушиваясь к тому, что происходит впереди, и одновременно прокидывая, куда деваться, если события примут нежелательный оборот. Он не расслышал, какой был ответ, но заметил, как из кустов метнулась тёмная фигура и остановилась за спиной у парня. Вовик, недолго думая, повторил тот же манёвр, только в обратном направлении — он, крадучись, пересёк дорогу, сместившись вперёд и влево, и, увидев просвет между кустами, спрятался там. С этого места ему было отлично видно и слышно, что происходит, и он затаился, присев на корточки. Тем временем один из просивших закурить, тот, что был повыше, попытался вырвать сумку из рук девушки, но та держала её крепко и тянула на себя.

— Ну, ты, шалава, а ну брось, а то щас я тебя наизнанку, сука, выверну, — зарычал он на неё.

Девушка громко вскрикнула, отпустила сумку и, закрыв лицо руками, громко зарыдала. Тот, что был поменьше, начал теснить парня в сторону забора со словами:

— A ну шо там у тебя в карманах? Руки быстро подыми, я посмотрю…

Паренёк вскинул руки и резко толкнул того в грудь, освобождая себе дорогу, и рванулся к рыдающей девушке. В этот момент тот, что стоял сзади, схватил его левой рукой за волосы, а правую с ножом приставил к шее парня. «У них это всё уже отработано, наверное, не первый раз здесь людей грабят», — пронеслось в голове у Вовика. Ощутив холодок лезвия на своей шее, парень, поняв, что некуда деваться, послушно поднял руки, и невысокий начал копаться у него в карманах. Вовик лихорадочно соображал, как ему в это дело вмешаться и как помочь ребятам. Но страх нарваться на нож удерживал его на месте. Вдруг он случайно нашарил возле себя кусок кирпича, и решение пришло мгновенно…

Он привстал из-за кустов и со всей силы метнул камень в державшего нож. Послышался глухой удар и громкий крик. Человек с ножом бросил свою жертву и начал заваливаться на бок. Остальные — и жертва, и грабители — недоумённо начали оглядываться по сторонам, пытаясь понять, что случилось. Вовик, боясь быть замеченным, опять присел за кусты и увидел, как тот, что упал, начав потихоньку привставать, прижимая руку к разбитой голове, прохрипел:

— А-а-а, падлы… кирпичом…

Паренёк, сообразив, что чьё-то неожиданное вмешательство изменило ход событий, схватил девушку за руку, и они бросились бежать. Раненый, прислонившись спиной к забору, рукой показывал в сторону кустов:

— Там они, суки, сидят, — и уже громче крикнул: — Мы вас щас на куски порежем, на перья, твари, подымем. Толян, Кудя, туда, в кустах они прячутся…

Вовик понял, что надо уходить, и повернулся, чтобы бежать, но увидел за спиной, буквально в метре, свежевырытую траншею. Пока он прикидывал, как безопасно её перепрыгнуть — на той стороне была навалена земля вперемешку с битыми кирпичами, — один из нападавших с ножом в руке уже начал ломиться в проход между кустами, раздвигая руками жёсткие, пружинящие ветки. Он был с опущенными руками и так соблазнительно «открыт», что Вовик, не удержавшись от искушения, резко выпрямился и на встречном движении ударил правой точно в челюсть. Он понял, что попал и, повернувшись, кинулся бежать вдоль кустов, ища место, где можно безопасно перепрыгнуть траншею. Селиванов интуитивно чувствовал, что погони уже не будет — двоих, тех, что покрупнее, он травмировал, а тот, что поменьше, был вроде как без ножа, и один он за ним, скорее всего, не погонится…

Попетляв в темноте между домами и убедившись, что погони не наблюдается, Вовик перешёл на шаг, обдумывая случившееся. Он попытался вспомнить лица тех, с кем только что сражался, и с удивлением понял, что ничего не получается. Даже лица того, кто был близко и кого он так удачно вырубил, вспомнить не мог. «Вот это да… — подумал Вовик. — Если где я их ещё и встречу, так и знать не буду, что «старые знакомые». Ну, меня они точно не видели, так что продолжения спектакля опасаться вроде бы нечего. И не собирался же ввязываться, как-то так спонтанно всё произошло. И хорошо, что так закончилось — и ребята убежали, и я удачно выкрутился…»

Конечно, дома был скандал — пришёл поздно, неизвестно где был, пахнет спиртным, весь перепачканный. Родители увидели, что с ним что-то не так, но он тут же придумал про чей-то день рождения, что не мог не пойти, и так далее и тому подобное…

Через пару дней после похода в кафе-мороженое Вовик решил съездить в центр, повидать своих старых друзей. Он прошёлся по местам, где обычно можно было застать кого-то из знакомых, но, как ни странно, никого нигде не встретил. Тогда он решил сходить в свой старый двор. «Всё равно уже приехал, так, может, там кого из пацанов увижу», — думал он, направляясь вниз по своей улице. Во дворе за столом играли в домино мужики, бабушки сидели на вынесенных из квартир стульев. В дальнем конце, там, где стояли гаражи, сараи и где начинался «чёрный» двор и находилась дворовая уборная, на скамейках сидели десяти-двенадцатилетние мальчишки и азартно резались в карты.

Недалеко от них, закинув ногу за ногу и опершись спиной и локтями о стол, расслабленно сидел Мишаня Волошин — тридцатидвухлетний молодой мужик мощного телосложения, обладающий весёлым нравом и редким качеством находить общий язык со всеми и практически в любых ситуациях. Увидев Селиванова, он, как всегда, широко улыбнулся и крикнул:

— Эй, Вовка, иди сюда!

После дежурных вопросов о новом месте, новой школе, родителях, он сказал:

— Я тут на прошлой неделе был у тебя на тренировке (надо было с Вячеславом кое о чём перетереть), понаблюдал за тобой. Хорошо работаешь, удары хорошие, уходишь грамотно, чувствуется — его школа.

— Вячеслав Васильевич с нас семь потов сгоняет и три шкуры спускает, все пашут почти на пределе, а иногда и за…

— Тебе, Вовка, только злости добавить надо, я твои спарринги смотрел, так ты вроде как жалеешь их.

— Я злость на соревнованиях стараюсь включать, а так как-то не получается.

— Ну ничего, когда тебе по голове хорошо настучат, она сама включаться будет, без твоего желания. А как там в новой школе, никого ещё месить не приходилось?

— Да не лезет вроде никто, таких особых придурков не наблюдается, в классе ребята нормальные. И ещё оказалось, что по многим предметам у меня подготовка лучше, чем у них, — преподавание в нашей 29-й посильнее было…

Вовику захотелось рассказать Мишане о ночном эпизоде с бросанием камней (честно говоря, хотелось похвастаться, как он удачно всё исполнил и ушёл целым и невредимым). Он прикинул, что ничего страшного не случится, если он расскажет, до его врагов это уж точно не дойдёт…

После услышанного Мишаня достаточно долго, по меркам ведения беседы, с интересом молча разглядывал Селиванова, как бы прикидывая и примеряя его рассказ для чего-то своего, существенного, дальнейшего, имеющего важное значение. Вовик ждал похвалы, слов одобрения, ему хотелось, да и лестно было услышать что-то такое от Мишани Волошина, уважаемого в округе человека…

…Мишане тогда только исполнилось тринадцать. Однажды солнечным тихим утром, когда взрослые все уже на работе, дети разъехались на каникулы по пионерлагерям, деревенским бабушкам и иногородним тётям и дядям, пенсионеры разошлись по магазинам, рынкам и очередям: добывать еду для себя, детей и внуков; записываться за мебельными гарнитурами, собраниями сочинений, мороженными курями, холодильниками, суповыми костями, стиральными машинами — вообще за всем, на что записывали; дома только совсем уже дряхлые деды и бабки, мужики с опохмелухи, мамаши с грудными детьми да будущие мамаши, кому рожать уже вот-вот — вот таким утром сидел Мишка за тем же столом в своём дворе и тихо-мирно играл в карты с пацаном помладше, а рядом на скамейке сидела одна соседка, которая ещё срок дохаживала, и другая — уже с ребёнком в коляске. Говорили они, соответственно, об этом, очень важном для женщин, периоде: мальчиках-девочках, как ещё не родившихся, так и уже требующих полновесной заботы и внимания. И позвала одна другую на минутку в квартиру подняться — то ли платье померить, то ли какие детские вещи показать. Тогда Оля, молодая мамаша, попросила Мишку эту минутку за маленьким Сашенькой посмотреть, тем более что тот тихо спал в колясочке, мирно посапывая и никого не беспокоя.

— Идите, тётя Оля, не волнуйтесь, я с него глаз не спущу, — сказал Мишка, кивая и не отрываясь от игры.

А в это время мимо их подворотни, направляясь к базару, шли толпой цыганки с детьми. И заскочили пацанята в подворотню, став лицом к стенке по малой нужде, а цыганки и двое цыганят постарше зашли во двор (знали, что там в дальнем конце есть уборная)… какие из цыганок туда пошли, а какие и по двору растеклись, присматривая, где что плохо лежит или, может, погадать кому или выпросить чего. Старая цыганка подошла к скамейке, где сидел Мишка, закурила и, присев рядом, тронула его за плечо.

— Ну что, сладкий, везёт тебе в карты?

— Да когда как. По средам везёт, по пятницам — не очень. Цыганка засмеялась хриплым прокуренным голосом и сказала:

— Дай, сладенький, бабушке денюжку, наворожу, каждый день везти будет, большие тыщи будешь выигрывать.

— Да откуда у меня деньги, бабуля? Сейчас каникулы, так и на завтраки даже не дают.

— Ну дай твою руку посмотрю, может, за так тебе поворожу…

Мишка протянул ей левую руку, не выпуская из правой карты. Она неожиданно крепкими для её возраста пальцами цепко схватилась за неё, и тут Мишку кто-то как будто толкнул в плечо: он повернул голову и с изумлением увидел, что коляска с ребёнком пуста, а рядом толстая цыганка уже заворачивает маленький белый свёрток во что-то цветасто-блестящее, типично цыганское, и ещё мгновение — и он навсегда исчезнет, затеряется, растворится в ворохе этих цветных платков, необъятных юбок, парчовых жакетов и шитых золотом шалей… Мишка дико закричал:

— Отдай ребёнка-а-а! — и рванулся к ней, но старуха крепко держала его руку. Тогда он со всей силы бросил карты ей в лицо, одновременно рванув руку, вывернулся и кинулся на цыганку, успев каким-то чудом ухватить край белого одеяльца. Цыганка, понимая, что уже ничего не получится, отпустила уже подавший голос свёрток и со злостью с размаху саданула Мишке кулаком в ухо, что-то гортанно крикнув по-своему.

Мишка упал, не выпуская из рук уже во весь голос кричащего Сашеньку. Через мгновение он уже был на ногах, намереваясь убежать и спрятаться в подъезде. Но тут острая боль огненной плетью хлестнула ему по животу — это подскочивший цыганёнок полоснул его сапожным ножом. Не успев толком осознать случившееся, он с ужасом увидел, как цыганёнок опять замахнулся с намерением полоснуть его по лицу, но тут что-то влепилось тому прямо в глаз, и он, жалобно вскрикнув, схватился двумя руками за лицо. Инстинктивно оглянувшись, Мишка увидел рыжего Севку, с которым он только что играл в карты и который с начала всей этой кутерьмы сидел с открытым от удивления ртом. И вот сейчас он стоял на столе с рогаткой в руке, куда деловито закладывал очередной камень. Тут подскочил второй цыганёнок с обломком доски в руке и ударил Мишку, целясь в лицо. Но тот успел увернуться, и удар пришёлся в плечо. В тот же момент Севка точно всадил камень циганёнку в ухо, секундой позже дико закричала соседская девчонка, только что вышедшая из дверей подъезда и на глазах которой развернулась эта скоротечная битва.

— А-а-а, ма-а-ма, Мишку уби-и-ли, — заверещала она пронзительным голосом.

Толстая цыганка, перекрывая этот шум, опять что-то громко крикнула по-своему и, схватив своих раненых пацанов, кинулась к выходу со двора. Остальные тётки бежали к подворотне, хватая по дороге в охапку своих детей, и через минуту во дворе остался только окровавленный Мишка с ребёнком на руках, Севка с заряженной, готовой к бою рогаткой и визжащая девчонка возле подъезда. Тут с треском отворилось окно на первом этаже и на подоконнике показался с топором в руках дядя Гриша, который вывалился во двор с криком:

— Всех, гады, щас порублю-ю-ю-ю! — и начал носиться туда-сюда, при этом крича: — Хто-о-о? Где-е-е? Выходи-и-и!

Из одежды на дяде Грише были только синие семейные трусы, и его нетвёрдый, заплетающийся бег, безумный взгляд, всклокоченные волосы — всё это придавало ему вид не столько страшный, сколько комичный. Наверное, вчера он принял столько, что проснуться на работу сегодня уже не мог, а разбудил его детский крик, и ключевым было слово — «убили». Контуженный в конце войны под Берлином, он часто неадекватно реагировал на какие-то отдельные слова или фразы. Но в данном случае его помощь очень бы пригодилась, не опоздай он на каких-то пару тройку минут.

Дверь подъезда широко распахнулась, и из него выскочила тётя Дуся, дяди Гришина жена.

— Стой-чертяка-старый-ты-кого-рубить-собрался-то-пор-отдай-говорила-хватит-пить-вчера-ты-ж-без-штанов-перед-людьми-срам-то-какой! — запричитала она, побежав за Гришей по двору. И тут же остановилась как вкопанная, наткнувшись взглядом на перепачканного кровью Мишку с ребёнком на руках. Она, бывшая фронтовая санитарка, повидавшая много крови на своём веку, бросилась к нему и, не задавая никаких вопросов, схватила свёрток с ребёнком и потащила Мишку к себе домой на перевязку.

Дядя Гриша, не найдя объекта для приложения своего топора, с досады смачно выругался, в сердцах плюнул и поплёлся за женой. За ними увязалась ещё перепуганная девчонка, и во дворе остался только Севка, который так и стоял на столе, соображая, куда бы побежать и кому рассказать обо всём произошедшем.

Тем временем из углового подъезда показались, весело болтая, Оля с беременной подругой и медленно пошли по направлению к столу, где стояла коляска и должны были сидеть ребята. Ольга, увидев, что коляска пуста, ошалело окинула взглядом двор и, не увидев ни Мишки, ни Сашеньки, побледнела и уже было открыла рот, чтобы закричать, но тут Севка, как бы предваряя её испуг, скороговоркой затараторил:

— Они здесь, они у тёти Дуси, она Мишку перевязывает. И Ольга, выхватив из всего предложения только «они здесь», кинулась со всех ног в седьмую квартиру к тёте Дусе.

…Ольгин муж — Витя Бык (это прозвище он получил далеко не случайно), грузчик с мясокомбината, — после всего услышанного молча открыл холодильник и выгреб из него всё, что там было (а было там очень даже много всего, особенно мясного), собрал все деньги, что были в доме, и пошёл к Мишке домой…

Позже Виктор сказал ребятам:

— Если вас кто из старших тронет — им головы поотбиваю, а с такими, как вы, сами разберётесь. Вы теперь прямо как пехота с артиллерийским прикрытием…

Пауза затягивалась. Вовик видел по лицу Мишани, что он о чём-то сосредоточенно думает, что-то прикидывает или просчитывает. И он терпеливо ждал, но услышал не то, что хотел, а то, что даже и предположить не мог…

— Заработать хочешь?

— А что делать надо? Я тут недавно подработал немножко: соседи переезжали, так попросили помочь — я пошёл, помог, так мне пятёрку дали. Перетащить что-нибудь или разгрузить?

На что Миша засмеялся и сказал:

— Я намного больше плачу, да и работа полегче будет. Тяжести таскать каждый дурак может, лишь бы мышца была. Не-е, это работа быстрая и лёгкая, но деликатная и ответственная. Делать надо чётко и без ошибок.

— Так что делать надо? — повторил свой вопрос Вовик.

— Дашь человеку «тройку» в голову. За каждый удар получишь червонец.

— Ох, ничего себе! За три удара — сразу тридцатник? — удивился Селиванов. — Так ты же сам кого угодно по полной программе отоварить можешь, зачем тебе за это деньги платить?

На что Мишаня, чуть помедлив, ответил:

— Тут, Вова, дело очень деликатное. Этот пацан, которого ты бить будешь, он почти твоего возраста, и если я это сделаю, то менты точно подпишутся и меня искать станут — взрослый мужик избил школьника и всякое такое, ты же понимаешь. А если ты, то с тебя какой спрос? Ну подрались пацаны, и всего делов-то. Тут в каждой подворотне дерутся, чего тут особенного-то?

— Ну как-то стрёмно всё-таки, я его бить начну, а он мне перо в живот вставит… Наверное, какая-то опасность или подвох какой-то здесь есть. Столько денег за просто так не платят, ну скажи?

— Вот что мне в тебе нравится, Вовка, что соображаешь быстро, вдобавок к тому, что кулаками махать умеешь. И если это умение соображать из твоей головы в дальнейшем не выбьют, далеко можешь пойти… Конечно, не всё так просто, и за рядового пацана никто никаких денег тебе не даст, но это как в том анекдоте про твоего тёзку: «Нет, Мария Ивановна, вы не угадали, в этом кармане у меня огурец, но мне нравится, как вы мыслите». Конечно, это далеко не рядовой советский школьник, у него отец в горкоме работает, и его к школе иногда на машине подвозят, ну и забирают тоже. Я, Вова, всё продумал, как ты это делать будешь, опасности практически никакой — появишься неожиданно и уйдёшь незаметно. Три чётких сильных удара, и всех делов-то, ты такие на тренировке сотнями делаешь. «Нож в живот» он тебе точно не вставит, такие с ножами не ходят. Он в своей неуязвимости уверен, думает, что папина должность и всё, что к ней приложено, его со всех сторон прикрывают, и потому может творить, что в голову стукнет. Он моей хорошей знакомой дочку сильно обидел, вот и обратилась она ко мне. Перед этим в ментовку пошла, так там мурыжить её начали, а потом на работе начальство вызвало (она в торговле работает) и сказали: «Если заяву не заберёшь — вылетишь, как пробка, а причину мы найдём». Это так, картинка в общем плане, а детали тебе не нужны. Меньше знаешь, лучше спишь. Как придёшь и как уйдёшь — я всё продумал. Он и ещё двое дружков за ворота на большой перемене курить выходят, там до угла метров пять, ты из-за угла появляешься, делаешь «тройку» и — сразу в подворотню на другой стороне, там — через двор и в проходной подъезд и там — через подвал и на следующую улицу. А там я тебя на машине подхвачу (Мишаня работал таксистом). Я сам уже по всему маршруту прошёл, и мы вместе всё повторим. Оденешь кепку и чёрные очки…

— А это ещё зачем? — удивился Вовик.

— А это просто маскарад. Когда свидетелей опрашивать будут, кто да что, да как выглядел, так, кроме кепки и чёрных очков, никто ничего вспомнить не сможет. А ты их с себя снял — и всё, нету тебя. Есть обычный школьник Вова Селиванов, живущий в другом конце города и жертву уличных хулиганов (я даже имени его тебе называть не буду) знать не знающий и видеть не видевший — что так и есть на самом деле. А те несколько секунд просто потом вычеркнешь из своей жизни, вроде их и не было никогда, или, наоборот, оставишь и запомнишь, как такие дела делаются. Вдруг да и пригодится когда по жизни. Жизнь, она, Вовка, иногда такое тебе подкатит — в школе об этом не расскажут и в газетах не напишут, поверь мне…

— Так всё вроде складно получается, просто и быстро. А если дружки его за мной погонятся, тогда как?

— Да им не до тебя будет, когда он отрубится. Первая их реакция — они к нему бросятся, как упадёт. А за эти секунды ты и исчезнешь.

— А если я его не вырублю сразу? Они все на меня накинутся? Он вообще каких из себя размеров?

— Он вообще повыше тебя и потяжелее будет, и одну деталь важную я тебе сейчас покажу. Посиди, подожди, надо домой подняться…

Не прошло и десяти минут, как Мишаня вернулся и положил на стол перед Вовиком спичечную коробку. Тот молча вопросительно на него посмотрел, и Миша сказал:

— Ну ты давай, возьми в руки. Разницу чувствуешь? Коробка оказалась тяжёлой — явно, что в ней были не спички. Изнутри матово блеснула свинцовая пластина, как бы весомо и зловеще давая понять, что не для развлечений и праздных игр она туда вложена, а для чего-то взрослого, серьёзного и опасного, открывающего дверь в какой-то другой мир, ждущий тебя уже здесь, за невидимой чертой. Вовик понял замысел Мишани и, зажав коробку в кулаке, сделал несколько движений рукой.

— Это всё, конечно, хорошо, но скорость сразу падает.

— Да тебе скорость не так уж важна, здесь больше эффект неожиданности сработает, зато удар будет — как молотком. И тот десяток кило, на которые он тебя тяжелее, уже значения иметь не будет. А для верности вот и вторая такая же. Если хорошо вложишься, то он долго будет очухиваться, а о том, что у тебя в руках, будем знать только ты да я, а для окружающих всё будет просто и понятно. На вот, держи, я тебе мой телефон написал, позвони завтра днём. Вечером проедемся, я тебе место покажу, откуда выйти и куда уходить. Пройдёмся, так сказать, по маршруту. Послезавтра я тебе его самого покажу, и этап подготовки на этом закончится. А сейчас всё, Вовка, будем заканчивать, мне ещё тут с людьми побазарить надо, сейчас уже должны подойти.

Они попрощались и на выходе из подворотни Селиванов столкнулся с двумя уркаганистого вида, но (по контрасту) модно и дорого одетыми парнями, которые не спеша, вразвалочку, посматривая по сторонам, заходили во двор. «Наверное, к Мишане», — подумал он и не ошибся, увидев их с тем крепкие рукопожатия.

В троллейбусе, на обратном пути из центра в их новый район, народу было немного, и Вовику даже досталось место у окна. Любуясь вечерними городскими улицами, проезжая мимо с детства знакомых зданий, памятников, фонтанов и тихих скверов, он продолжал думать о сегодняшнем разговоре, о том, что ему предстоит сделать. Зная Мишаню с детства, он ни на минуту не сомневался в том, что тот говорит правду. Всё запланированное казалось легко исполнимым и простым действом с терпким привкусом опасности, в романтической дымке восстановления справедливости почти по-монте-кристовски. Но как-то всё время думалось о будущих деньгах, и Вовик даже начал планировать, как он ими распорядится. Истина о том, что деньги надо считать, когда они уже у тебя в кармане, была ему ещё не знакома. Понимание этого придёт значительно позже, как и понимание многих других истин, рождаемых периодически возникаемым отрицательным опытом. Да и какие деньги он мог видеть в своей жизни, имея родителей инженеров с зарплатой 130 рублей в месяц? Поэтому покупками и карманными деньгами Вовика особенно не баловали, и если бы не бабушка с дедушкой, которые нет-нет, да и подбрасывали что-то внучку со своих пенсий, дело было бы совсем плохо. Не то что у Шершня: мать — мастер по женским причёскам; отец, хоть и не живёт с ними, Серёже деньги даёт и шмотки привозит. У него ещё хватает у Хрона постоянно что-то покупать. Вспомнив Шершня и Хрона, Вовик вспомнил и кафе-мороженое, при этом подумав: «Наверное, Серый всё-таки у Лёхи деньги занял, уж очень ему Таня нравится и попонтоваться захотелось». Да, но пили и ели вместе, и он вроде как половину Серому должен, а то не по-мужски получается. И ещё, затеплилась призрачная надежда пригласить куда-нибудь Гордееву. Он нет-нет, да и думал о ней последние дни, хотя прекрасно понимал, что не его это поля ягода, но теперь можно будет хотя бы попытаться. «И у родителей скоро годовщина свадьбы, так хоть в этом году смогу на свои деньги им хороший букет купить, не надо будет опять у бабушки выпрашивать». Таким образом, к концу поездки все деньги были распределены и мысленно истрачены.

Глава третья

Мишаня расплатился, как обещал, и даже добавил ещё червонец — так сказать, премию за хорошо проделанную работу. Он тоже был доволен, что всё прошло строго по плану и никакая случайность не поломала главную сцену задуманного и срежиссированного им действия. Естественно, что за это дело он получил в несколько раз больше от Марии Васильевны — заведующей винно-водочным отделом гастронома «Южный» и своей давней хорошей знакомой. Мишаня был человеком одарённым, наделённым не только артистическими способностями, но и, как оказалось, недюжинным режиссёрским даром. Все эти таланты, к сожалению, развивались в направлении, обусловленном той средой, в которой он вырос и продолжал вращаться. Поэтому широкой публике он был известен как простой таксист, один из сотен таких же, как он, днями и ночами крутящих баранку по дневным или ночным улицам, переулкам, проспектам и площадям. Мишане временами становилось скучно и нудно этим заниматься, и как-то так сложилось, что он стал подряжаться на получение долгов. Слово «выбивание» он не любил и считал, что руки или ноги прикладывать к должнику надо, только если все другие способы убеждения уже абсолютно исчерпаны. И ещё, он был за справедливость, то есть руководствовался простой формулой: если должен — отдай. Поэтому морально он как бы сам перед собой был почти кристально чист. В связи с уходом в тень какой-то части экономики и распространением карточных и других игр на деньги, способностью торговли и общепита постоянно наращивать количество неучтённой денежной массы и изобретательности и находчивости определённой части населения, неустанно работающей над увеличением своего благосостояния путём не совсем законным или незаконным совсем, рынок долговых обязательств становился довольно ёмким и быстро развивался. Верхние его сегменты были под людьми серьёзными и профессионально подготовленными, про совсем нижние мы и говорить даже не будем, а вот начинающиеся рублей с двухсот-трёхсот уже вполне интересовали Мишу Волошина. Он подобрал себе небольшую команду из молодых ребят и использовал их для разговоров с должниками или членами их семей по заранее разработанному им же сценарию. Иногда достаточно было просто поговорить с женой или с любимой девушкой должника где-нибудь в парке или в тихом сквере, где так любят гулять мамы с детьми, созерцать природу пенсионеры и клясться в вечной любви пылкие натуры. Просто подойти и ласково погладить по голове маленькую девочку или мальчика, а потом со скорбным лицом рассказать мамаше о возникших проблемах, как можно красочнее описать, что может произойти, если долг не будет возвращён, — и та уже своими, чисто женскими методами воздействовала на мужа или любимого. Одна даже как-то отдала несколько золотых колец и цепочку с кулоном, спасая своего упрямого и недалёкого муженька от неминуемых увечий. Если же разговоры, увещевания и демонстрация силы не помогали, то тогда он выпускал своих тренированных и подготовленных ребят. Состояние на этом он не нажил, но закатиться куда-нибудь в Сочи в гостиницу на месячишко и пожить с размахом, не вылезая из кабаков и меняя девочек, или посетить столицу нашей родины с её великолепными музеями, знаменитыми театрами и многочисленными концертами, посвятив недельку-другую духовному обогащению и общению с прекрасным (до чего он был не менее охоч, чем до кабаков и девочек), Мишаня мог себе позволить. И самое главное, что ему нравилось то, чем он занимался. Конечно, бывали случаи особенно сложные, грозившие необратимыми последствиями при неблагоприятном развитии событий и к тому же недостаточно оплачиваемые или требующие звериной жестокости. Мишаня не любил переходить им же самим установленную грань и, особенно не заморачиваясь, отказывался от такой «работы», честно объясняя, что тут нужен совсем другой подход или другая квалификация. Благодаря этой тактике ему пока удавалось не засветиться перед органами и избегать проблем с родственниками и друзьями своих «объектов». Он был очень доволен, что заполучил к себе Селиванова — парня умного, непьющего и не болтливого, и уже прикидывал, где в ближайшее время сможет его использовать… Тем временем Вовик внутренне гордился «заработанными» деньгами, хотя за работу то, что он сделал, он не считал. Работа — это яму выкопать, дров напилить-нарубить, мебель перенести-передвинуть — в общем, что-то тяжёлое, монотонное и потливое, ассоциирующееся с напряжением и обязательностью. А эти деньги были совершенно несоизмеримы затраченным усилиям и времени. Чувство гордости шло от того, что ему заплатили за ТО, что он мог сделать лучше других, что у него получилось всё на «отлично», он как бы сдал экзамен на переход во взрослый, опасный, но такой многообещающий и притягательный мир. И он всё-таки решился пригласить Гордееву куда-нибудь, пока не придумав куда. Он нашёл её в паутине школьных коридоров, что-то громко и эмоционально обсуждающую в кругу одноклассников. Не решаясь сразу подойти, он постоял минут пять в сторонке, собираясь с духом и доказывая себе, что ничего страшного и фатального не произойдёт, если она откажется с ним встретиться, зато к самому себе вопросов больше не будет и винить себя в малодушии не придётся. «Я, по крайней мере, хоть попытался, а если «нет» — ну, значит, не дорос ещё», — что вообще-то было по их возрастной ситуации абсолютно объективно. Но тут Лена неожиданно повернула голову и посмотрела на Вовика всё понимающим подбадривающим взглядом «вижу, ещё немножко потерпи… уже почти освободилась…» и, повернувшись к своим, сказала:

— Я на пару минут отойду, мне надо мальчику помочь письмо за мир к американским школьникам написать, я быстренько…

Они отошли в более тихое место у окна, и Вовик, собравшись с духом, выдавил из себя осевшим голосом:

— Лена, давай куда-нибудь сходим…

— «Куда-нибудь» — это значит в «Сказку» мороженого поедим и шоколадом запьём?

— Да… в неё… в волшебную… — ответил Селиванов, уже значительно повеселев от того, что Лена сама решила, избавив его от ответственности за такой непростой выбор места первого свидания.

— Только я в очереди стоять не буду, — тут же озадачила она Вовика, и он даже рот приоткрыл от напряжения, лихорадочно соображая, что делать теперь.

— А как же тогда… — начал он новое предложение.

— А ты придумай, как, — деланно капризным голосом перебила она его. — Я завтра вечером свободна, на подкурсы в универ не пойду. Давай в шесть на остановке встретимся, хорошо?

— Хорошо, — сказал чуть прибалдевший Вовик, за которого разом решили все вопросы, но зато поставили почти невыполнимую задачу.

Он брёл домой в приподнято-подавленном состоянии духа, ломая голову над неожиданно свалившейся на него проблемой. По дороге домой, возле магазина, продавали с лотков фрукты. К каждому лотку, несмотря на будний день и дневной час, выстроилась внушительная очередь.

Ровный, монотонный говор очереди вдруг разорвали истошные женские крики. Селиванов, очнувшись от своих тяжёлых раздумий, завертел головой по сторонам, пытаясь понять, что случилось. Две тётки с кошёлками в руках вытаскивали-выталкивали из очереди двух молодых девчонок:

— Вот наглючие нахалки! Влезли сюда, а мы уж второй час стоим!

— Да мне брат очередь занял! Видели, мальчик в синей рубашке здесь стоял?

— Какой брат, какой брат? Не было тут никаких мальчиков! Если и стоял, то где же он щас?

— Он домой прибежал, сказал мне, что очередь уже подходит, он подождать не мог — ему в школу на вторую смену…

— Не знаем мы никаких братьев! У меня самой дитё малое с бабкой слепой дома осталось. Не доглядишь — так квартиру спалят.

— Не стояло тут никаких братьев-сестёр, идите отсюдова, пока милицию не вызвали…

«А это мысль! Если послать кого-то заранее занять очередь, то к нашему с Леной приходу она как раз и подойдёт», — подумал Вовик. Он позвонил в квартиру на этаж ниже, где жил двенадцатилетний Федька. Тот открыл дверь и удивлённо уставился на Селиванова. Вовик начал сразу:

— Кафе «Сказка» в центре знаешь?

— А, это где мороженое вкусное и очередь всегда стоит?

— Да, там. Мороженого хочешь?

— Хочу, — радостно заулыбался Федя и тут же недоверчиво и с немым вопросом во взгляде посмотрел на неожиданного гостя.

— Завтра, часов в пять, поедешь в центр, займёшь очередь, а я к полседьмого подъеду, зайдём в кафе, куплю тебе мороженого, быстро съешь и поедешь домой. Всё понятно?

— А не обдуришь? Там мороженое, я слышал, дорогое…

— Федька, ты совсем дурак, что ли? Мне тебя дурить смысла нет — в одном подъезде живём, может, ещё когда обратиться придётся. Ну так как, договорились?

— Договорились…

Они с Гордеевой подошли даже чуть раньше. Перед ними оставалось ещё несколько человек, и она милостиво согласилась постоять ещё минут пятнадцать, оценив про себя находчивость своего кавалера. Вова взял мороженое плюс всё, что к нему полагалось, и ещё два бокала шампанского. Сегодня в продаже был другой сорт, стоивший не так дорого. Лена, увидев розовую пузырящуюся жидкость в запотевших бокалах, сказала:

— О-о-о, шампанское! — и тут же, оглянувшись вокруг, добавила: — Странно как-то… шампанское есть, а Лёши Хроншина поблизости не наблюдается…

Вовик понял, что она догадалась о занятых у Хрона деньгах, и, не сдержавшись, подколол её:

— Ну всё-то ты знаешь, всё видишь! Что, слишком умная, да?

Она опустила глаза, потупившись, и, часто-часто закивав головой, сказала:

— Да-да, я знаю, есть ЭТО во мне, есть, и сделать с ЭТИМ уже ничего нельзя, ЭТО уже не пройдёт.

Они одновременно громко расхохотались, удостоившись внимания почти всего кафе. Из-за дальнего углового столика послышался оклик: «Лена, Лена!» — и они увидели, как красивая девушка машет им рукой.

— Ой, это же Светка из 12-й школы! Вместе на подкурсы ходим, тоже на иняз поступает, — сказала Гордеева и помахала ей в ответ.

— Я к тебе позже подойду, — крикнула та.

Разговоры крутились вокруг школьных дел, вышедших на экран фильмов, телепередач, поступления в ВУЗ и всего того, что интересует молодых людей в их возрасте. Обсуждая всё это, Вовик думал о том, что та девочка — Светка — из той школы, где он с Мишаниной подачи боролся за справедливость, зарабатывая при этом деньги, и совсем неплохо было бы узнать, каковы были последствия, и вообще, что об этом народ говорит. Где-то примерно через полчаса Света из 12-й школы подсела к их столику, и они с Леной заговорили о подкурсах, будущем поступлении, общих знакомых и преподавателях. Селиванов никак не мог придумать, как ему перевести разговор на события школьной жизни, но тут Света, как будто вспомнив что-то очень важное, резко сменила тему:

— Ой, Ленка, у нас тут недавно одного мальчика из моего класса чуть хулиганы не убили! Напали возле школы на перемене и избили страшно. Глаз чуть не выбили и челюсть сломали, скорая приезжала, потом милиция, и следователь в школу приходил, спрашивал, кто чего знает или кто что видел случайно.

— Да ты что, Светка, прямо на перемене? Ну совсем хулиганы обнаглели уже… А за что его? Неужели просто так днём взяли и напали?

— Да я точно не знаю, но вообще-то, если честно, то было за что. Он девчонкам проходу не давал, ко всем цеплялся, вот кто-то и пожаловался друзьям или старшим братьям. Только пока найти не могут, кто именно.

— И много их было? — спросил Вовик, внутренне похолодев.

— Мальчишки говорят, что двое. Они за ними погнались, но те проходными дворами убежали.

— Наверное, здоровые пацаны были, раз челюсть сломали?

— Один, говорят, здоровый, в чёрных очках, а второй — обычный, как все…

«Прав был Мишаня, — подумал Вовик, — никто ничего толком не понял, хотя все рядом стояли. Только очки и запомнили. А коробочки-то действительно сработали. Как он всё продумал, так и получилось. Надо не забыть ему завтра позвонить, он просил пару раз в неделю это делать, может, надо будет опять где-нибудь за справедливость побороться…»

Они вместе вышли из кафе, и на улице к ним подошли двое ребят — приятели Светы, то ли студенты-первокурсники, то ли десятиклассники. Они ждали её всё это время, пока она болтала с Леной и Селивановым. Света представила их своим друзьям, и парни, едва поздоровавшись с Вовиком, уставились на Гордееву, откровенно разглядывая её с ног до головы.

Увидев это, Света дёрнула за рукав одного из них и сказала:

— Са-а-аша, очни-ись, мы в кино опоздааем.

На что тот, как бы действительно очнувшись, перевёл взгляд на Вовика, и тот увидел в его глазах немой вопрос: «А ты что здесь делаешь? Не Ален Делон, ни одной фирменной шмотки — и с такой красавицей ходишь?» Второй тоже оторвал взгляд от Лены и посмотрел на Вовика подобным же образом. Мальчики были в «фирме» с ног до головы, и это придавало им чувство уверенности в своих суждениях и наглости в действиях. Этот, второй (его звали, кажется, Женя), неожиданно взял Гордееву за руку и проникновенным бархатным голосом, заглядывая в глаза, сказал:

— Леночка, пойдём с нами в кино, новый итальянский фильм с Марчелло Мастроянни, у нас как раз четыре билета.

Селиванова вроде вообще здесь не было, был он то ли тротуарным бордюром, то ли телеграфным столбом, то ли придорожным кустом, а может, и тем и другим одновременно. Но Гордеева, привыкшая к вниманию окружающих, к постоянно поступающим предложениям знакомых, малознакомых и вовсе не знакомых молодых (да и не только) людей, научилась необидно и обоснованно отказывать, используя своё врождённое чувство юмора.

— А для Володи у тебя тоже лишний билетик найдётся?

— Нет, Лена, для него лишнего нет.

— Ну что же ты, Женя, такой непредусмотрительный, не мог и для Володи билетик купить?

— Но я же не знал, что тебя вместе с ним встречу.

— А то, что меня встретишь, ты знал?

— Я это чувствовал…

— Вот видишь, Женя, как тебя чувства подводят, надо с этим что-то делать… В следующий раз, как опять почувствуешь, бери на всякий случай сразу три.

— А почему три?

— А вдруг ты меня с мамой и папой встретишь?

Все остальные с большим интересом слушали этот диалог, и Селиванов увидел, что Женя начал теряться. Самодовольство и наглость постепенно сползали с него, и в глазах появилась растерянность — видно, не привык он слышать такое от снимаемых девушек. Лена заметила это тоже и, посчитав, что с него достаточно, уже обычным голосом сказала:

— Спасибо большое, Женя, но нас ещё в одном месте друзья ждут, — и они, попрощавшись, пошли к троллейбусной остановке, провожаемые озадаченными взглядами.

Возле подъезда Гордеевой на скамейке сидели четверо хулиганистого вида пацанов с сигаретами в руках. Один из них окликнул Гордееву:

— Эй, Ленка, где Таня, не знаешь?

На что та ответила:

— Нет, Паша, сегодня не видела, а что, дома её нет?

— Да сказали, что в кино с кем-то пошла, вот я и хочу посмотреть, с кем.

Вовик с Леной зашли в подъезд, и она сказала:

— Это Пашка Савельев, бывший Танин ухажёр, но они полгода уже как расстались. Чего это он вдруг нарисовался? Опять, наверное, к Танечке любовь проснулась…

Вовик робко взял Лену за руку. Обнять или поцеловать её он просто боялся, боялся сам себя, боялся неверного движения, боялся своего слишком откровенного взгляда, боялся спугнуть это хрупкое ощущение счастья от того, что вот сейчас она здесь и с ним, и они провели прекрасный вечер, о чём он мог только мечтать несколько месяцев назад, встречая её иногда в здании школы.

Лена посмотрела ему в глаза долгим откровенным взглядом и вдруг горячо, крепко поцеловала прямо в губы. Потом резко отстранилась, провела ладонью по его щеке и сказала с сожалением в голосе:

— Маленький ты для меня, Володя… Спасибо за мороженое, мне идти уже надо… — и опять бросилась к нему, прильнув всем телом, и их губы встретились, ища друг друга, и весь мир вокруг стал абсолютно прозрачным и беззвучным, и они остались одни во всей Вселенной, ласкаемые солнечным ветром и осыпаемые звёздным дождём. Так простояли они несколько минут, и жизнь, реальная действительность напомнила о себе противным скрипом петель и грубым хлопком подъездной двери. Они, очнувшись от наваждения, отпрянули друг от друга, и Лена, поздоровавшись с соседкой, сказала:

— Мне правда домой уже надо, позвони мне послезавтра…

Вовик в полуобморочном состоянии вышел на улицу и, ничего не замечая вокруг, побрёл к остановке. Из подошедшего автобуса вышли улыбающиеся Шершень с Таней, и Селиванов вспомнил о четвёрке, ждущей их у Таниного подъезда. Таня, услышав про Пашку, помрачнела и как-то даже сникла. Вовик сказал:

— Серый, иди, наверное, домой, я Таню сам провожу. Они меня только что видели, и вопросов не возникнет, а ты скажешь, что в кино с подругой ходила.

Таня не успела ничего ответить, как Серёжа, вдруг набычившись, сказал:

— Я сам её провожу. Ты что, думаешь, я испугался кого-то?

Селиванов понимал его положение: никак не мог он выставить себя трусом перед Таней. И тогда он сказал:

— Ну хорошо, я с вами пойду, всё-таки двое лучше, чем один, может, до драки и не дойдёт…

Они свернули на дорожку, ведущую к подъезду, и тут же три фигуры встали на их пути. Тот, которого Лена назвала Пашкой, стал напротив Тани и сказал:

— Пойдём отойдём, мне с тобой поговорить надо.

Таня отошла с ним в сторону, Серый дёрнулся было за ними и уже готов был оттолкнуть парня, который стоял перед ним, но Вовик успел схватить его за руку и остановить. Парень из этой четвёрки, увидев его порыв, крикнул:

— Ну, ты, слышь, а ну не дёргайся! Пусть люди побазарят. Вовик сделал Серому знак, чтобы он пока не заводился, а сам незаметно оглядел противников, прикидывая, кого валить первого, если заваруха всё-таки начнётся. Сам Селиванов выглядел совершенно обычно, не было в его облике злой силы или скрытой агрессии, которая могла бы отпугнуть нападающих возможным возмездием, поэтому часто бывал недооценён в подобных ситуациях. Но, к счастью, они возникали редко, и даже когда это случалось, то он старался не доводить дело до кулаков. Сейчас он уже в уме набросал себе примерную схему перемещений от одного к другому. На Шершня он сильно не надеялся — ну хоть внимание на себя отвлечёт, и за то спасибо…

Тут из темноты вынырнули два пятна автомобильных фар, послышался скрип тормозов, и где-то рядом, за деревьями, затормозила машина. Через полминуты они увидели двух милиционеров, направляющихся к ним.

— Та-а-к, что за сборище? Почему орёте, людям мешаете спать? Кто такие? Кто в этом подъезде живёт? — град вопросов обрушился, как водопад на рассохшуюся землю.

— Я из этого подъезда, — сказала Таня. — А вот эти мальчики со мной, мы в кино ходили…

— Молодцы, что провожаете, — сказал сержант. — Ну всё, проводили — и по домам давайте…

— А вы откуда? — спросил он Пашку и его друзей.

— Да мы здесь, недалеко, просто на скамейке сидели и не шумели…

— Та-ак, вы тоже быстро по домам, кого сегодня ещё увижу — будете в отделении ночевать…

Те не заставили себя долго упрашивать и ретировались в темноту. Вовик шёл домой через микрорайон и, проходя мимо того места, где он недавно бросал камни в грабителей, подумал: «Вот сегодня, считай, два раза чуть драться не пришлось. Если бы тот Женя более наглым оказался и Ленка его так грамотно не отшила, пришлось бы морду бить. И сейчас, если бы не менты, то, скорее всего, дело до драки дойти могло — они своё численное преимущество реализовать попытались бы. Итого за последнее время, если считать началом тот эпизод с камнями, то уже четыре раза получается. Да, ещё недалеко от школы позавчера, хорошо, что Хрона выручать не пришлось. Я его хоть лично и не знаю, но остаться в стороне не смог бы, если бы у него портфель забрать попытались. (В ту минуту Селиванов не знал и даже не мог предположить, что этот эпизод положил начало сложной и опасной цепочке событий, в которых он будет принимать самое активное участие и в которой судьбой ему назначено поставить завершающую точку.) Сам ни к кому не лезу, никого не трогаю, то, что я того парня из 12-й школы положил, — это не в счёт, это просто работа такая была…» Ответа на эти вопросы он найти не мог, сколько ни пытался. Интуитивно он чувствовал, что сегодня это лежит за гранью его понимания, в каких-то глубинах, которые пока недоступны, и жизнь покажет, будут ли доступны когда-либо.

Глава четвёртая

Лёха Хроншин вышел из школы как обычно, с полупустым портфелем в руках, подсчитывая в уме, на сколько и что именно он сегодня продал, сколько надо отдать Косте и сколько останется ему. Получалось совсем неплохо. Как всегда, хорошо шли жвачка и сигареты, девочки с удовольствием брали косметику, колготки и всякие мелочи — заколки, резинки, бижутерию и тому подобные женские прибамбасы. У него было полно заказов на джинсы, которые он уже передал Косте, и оставалось только подождать. После того, как в их городе закрыли толкучку, людям просто негде стало купить хоть что-то приличное, чтобы разнообразить свой гардероб и разбавить то унылое и тусклое барахло, которое выпускала наша лёгкая промышленность. Цены на всё сразу подскочили в разы, спекуляция ушла в подполье — рассосалась по школам, ВУЗам, НИИ, парикмахерским, магазинам и общепиту. Спекуляция в нашей стране была всенародно осуждаема, порицаема и отмечена статьями уголовного кодекса. Сама система нехватки всего и везде, избирательной раздачи, спецталонов, спецзаказов и т. д. и т. п. порождала это явление, называемое во всём мире простым и понятным словом — бизнес. Спекулянтов хоть вслух и осуждали, но знакомством с ними дорожили и втайне гордились. Часто товары просто обменивались на другие товары, услуги и «одолжения». Разве нельзя было назвать спекулянтом театрального администратора, обменивающего билеты на спектакль столичной театральной труппы на пару палок сырокопчёной колбасы или мороженную индюшку у директрисы близлежащего гастронома?

Лёха занимался этим с двенадцати лет. Началось всё совершенно случайно, и он сам не заметил, как постепенно втянулся. Ему нравилось привлекать к себе внимание, нравилось, что его постоянно о чём-то просили, нравилось внимание женского пола к своей персоне. В свои шестнадцать он уже попробовал много такого, о чём и в двадцать не каждый мог мечтать в те годы. Хилый и болезненный мальчик в детстве, он даже остался на второй год в третьем классе, но уже к пятому всё начало нормализоваться, и его потянуло к спорту. Но не тут-то было! Его никуда не брали, а если случайно и удавалось куда-то попасть, то через пару месяцев его отчисляли как бесперспективного, абсолютно бесполезного для тренера, которому нужно было формировать команду. Это сильно травмировало его ещё не окрепшую психику и вызывало чувство отвергнутости и никому не нужности. Поэтому с началом своей «торговой» деятельности он с чувством взятого реванша наслаждался повышенным вниманием к себе. Деньги он тратил, особенно не задумываясь над их ценой, — как говорится, легко пришли и легко ушли. Хотя в душе он не считал, что они приходили так уж и легко. В силу сложившейся семейной ситуации, ему просто не с чем было сравнивать, что есть «легко», а что — «тяжело». Рассуждая по-простому, он считал, что всё зарабатывает честным и не таким уж простым трудом, тем более что всегда слышал слова благодарности от тех, кто у него что-то покупал. «Человек приходит ко мне и просит: «Лёша, достань, пожалуйста, французскую тушь, американские джинсы, немецкий шампунь или хорошие сигареты», — и я иду по своим связям, вызваниваю, у кого что есть, еду, забираю, везу заказчику. Разве это не работа? Разве за то, что я достал человеку то, что ему нужно, я не должен получить свои деньги?» (Тогда он ещё не понимал, что просто лет на тридцать опережает своё время.) Хрона два раза грабили на улице по чьей-то наводке. А один раз, возле парикмахерской, куда он шёл постричься, ну, и заодно отдать заказанную косметику, его зацепили менты и, посадив в машину, предложили на выбор: или оставляешь нам весь товар и деньги, или составляем протокол и, сам понимаешь, что тебя ждёт. Он выбрал первое. Ему ещё Костя говорил, когда учил, как вести себя в разных ситуациях: «С ментами всегда можно договориться, с «конторой» — нельзя, с уличной шпаной — невозможно, но если кого-то из них узнал, то у меня есть ЛЮДИ, которые с ними потом разберутся. Так же и с долгами: если мелочь — наплюй и забудь, если сумма приличная — включим счётчик и, опять же, через ЛЮДЕЙ своё отобьём». Костя получал многое из Прибалтики, наверное, это была контрабанда, Хрон точно не знал. Часть товара шла от иностранных студентов, туристов и из посылок. Костя никогда не связывался и презирал публику, которая, мотаясь по московским магазинам, скупала на перепродажу всё, что можно, в ядранах, белградах и вандах. Его товар был реально привозной, за исключением, наверное, французской косметики, которая, скорее всего, шла непосредственно с баз, попадая в розницу только по накладным и уже в виде денег в кассу. В последнее время у Лёхи появились довольно обширные связи с фарцовщиками, и он мог достать практически всё, чем интересовалась часть населения, не пропивающая и не проедающая всё зарабатываемое. Несколько месяцев назад, учтя опыт годичной давности, когда его обшмонала уличная шпана, он решил так просто не сдаваться. Когда трое подошли к нему вечером, он, не дожидаясь начала разговора, со всей силы саданул первого каблуком по коленной чашечке. За короткую паузу, сотканную из недоумения людей, привыкших нападать и не ждущих такой резкости и прыти от потенциальной жертвы, Лёха попытался уйти в отрыв, но, почувствовав, что его догоняют, бросил под ноги преследователей портфель. Это спасло его и деньги. Как-то, увидев у Кости среди разных красивых импортных штуковин опасную бритву-выкидуху, сделанную в виде расчёски, он, не задумываясь, купил её для себя…

— Эй, ты, с портфелем, а ну стой! — услышал он за спиной окрик, не предвещающий ничего хорошего. Левая рука тут же юркнула в карман, вытаскивая давно ждущую своего часа заграничную штучку, правая — крепко сжала ручку портфеля, а ноги сами убыстрили ход. В портфель Лёха заранее положил доску, подогнанную к задней стенке, тем самым превратив его в непробиваемый щит и мощное средство ответного удара. Он даже немножко потренировался дома, как закрыться и как потом ответить (и посмеялся над собой — я придумал новый вид боя «Защита и нападение с портфелем»). Шаги за спиной тоже ускорились, и он почувствовал, как чья-то рука ухватила его за плечо. Нажатие кнопки — и бритвенное лезвие хищно блеснуло своей отполированной до зеркального блеска поверхностью, обещая кровь и боль тому, в кого оно сейчас вопьётся почти невидимой режущей кромкой, разваливая пополам кожу и мясо, перерезая сосуды, жилы и вены. Лёха, почти не глядя, со всей силы полоснул по руке невидимого противника и тут же, схватив портфель двумя руками — за ручку и за дно, — с разворота ударил по голове сносящим боковым ударом кого-то сзади. Второй остановился как вкопанный, а потом бросился к своему упавшему, кричащему и прижимающему к себе окровавленную руку товарищу. Хрону стало чуточку жутко от увиденной картины, и сразу мелькнула мысль: «Получается, что я его просто так порезал, ни за что, они ко мне даже прицепиться не успели. По всем раскладам выходит, что я первый начал. Он скажет, что просто хотел спросить, как пройти в библиотеку, а я его сразу бритвой… Надо когти рвать, а то если менты — так точно посадят…» И он что есть силы рванул к проходу между домами, благо что район был родной и он хорошо знал, куда бежать и где затаиться.

Вся эта динамичная картина развернулась на глазах у Селиванова, который стоял в это время в телефонной будке и звонил Мишане. Он проводил взглядом быстро идущего Лёху и увидел набегающих на него сзади двух приблатнённых на вид типов. Вовик уже было открыл рот, чтобы сказать Мишане, что перезвонит, потому что надумал вмешаться, если Хрона начнут бить, и тут вдруг такое вот кино…

«Ну Лёха, ну молодец, как чётко всё исполнил! Можно подумать, что их на курсах фарцов и спекулей приёмам самообороны учат… И кого же это он так грамотно порезал? Дай-ка выйду посмотрю…» Парни были незнакомые, но Селиванов внимательно к ним присмотрелся, пытаясь запомнить лица. «Вдруг будут потом Хрона искать, а я ему тут и подскажу, кого надо бояться».

Добравшись домой, Лёха забился в свою комнату, сорвал с себя одежду и вытряхнул всё из портфеля. Рубашку, брюки и портфель спрятал в шкаф. «Если будут меня искать, то в первую очередь по приметным шмоткам и портфелю. Пока всё сменю, потом продам. Надо всё другое на себя надеть и новую сумку через плечо взять, — он посмотрел на себя в зеркало. — Та-ак, срочно постричься. Лохмы уберу, одежда новая — уже совсем другой человек получается. Может, пронесёт…»

Глава пятая

(днём раньше)

Мишаня Волошин сидел в тихом и уютном небольшом ресторане с хорошей кухней, за столом с одним очень серьёзным человеком. Для него было большим сюрпризом и приятной неожиданностью, что Георгий Разданович хочет встретиться с ним и о чём-то побеседовать. Георгий был одним из больших деловых людей, ворочавших такими делами, о которых Мишане трудно было даже представить.

— Мне, Михаил, о тебе хорошо отзывались, и я решил поговорить с тобой по важному делу. Это почти по твоему профилю, но человек — не чета тем, которых ты щипаешь, и деньги, соответственно, совсем другие.

— Я весь внимание, Георгий Разданович…

— Суть дела такая: у определённого человека в определённое время и в обозначенном месте будет большая сумма денег. Надо человека хорошо помять и деньги забрать.

— Я же, Георгий Разданович, по другому профилю работаю, а это уже грабёж получается. Или всё не так просто?

— Ты что, хочешь подробности услышать? А если спалишься и пальцы в двери вставят, всё и расскажешь?

— Может, и расскажу, кто же это выдержит, когда ЭТИ САМЫЕ и в двери вставляют? А может, и нет, постараюсь до двери дело не доводить и свою версию заранее заготовить. Ну хотя бы вкратце обрисуйте, чтобы на мероприятие я с пониманием шёл. Если человек в корне не прав, мне легче будет — вроде как за справедливость борюсь…

— Хорошо, рассказываю вкратце, для понимания и обоснования борьбы. Такое имя, как Слон, слышал?

— Да, приходилось, он точно в мою клиентуру не вписывается. Пару раз видел его пьяные разгулы в кабаках на Черноморском побережье да слышал про оргии с цыганами на прогулочных теплоходах. Тот ещё подарок… Он и сидел вроде?

— У него три ходки, по последней его мамаша откупила, а то бы и поныне лес валил… Редкий случай, когда после зоны человек понял, что делами заниматься — спокойней и прибыльней, чем ювелиров грабить. Как бабки пошли без мордобоя и разбоя, так и возомнил о себе, решил, что мы тут все производственники, интеллигентные люди, и нас кидать безнаказанно можно… Он сырьё для моих дел возит, я ему обычно половину вперёд оплачиваю. И в этот раз так же. Но тут в одной южной республике решили похожее производство развернуть, но на сырьё выхода у них нет. На него вышли по старым бандитским связям то ли ещё каким путём, и денег предложили — вполовину больше, чем я плачу, он и повёлся сразу. То, что для меня привезти должен, им перебросить собирается. Случайно так вышло, что их главный мне многим обязан, и когда узнал, что моё сырьё перекупает, совесть заговорила или вспомнил, где бы он сейчас был, если бы не я, со мной связался и в компенсацию рассказал, где и когда он с ним расплачиваться будет. Вот эти бабки я и предлагаю тебе изъять. Сильно бить не надо — так, несколько рёбер сломать, и всё. Внутренние органы желательно не трогать — он мне ещё в дальнейшем понадобится. Мне ответ нужен принципиальный — ДА или НЕТ. Если ДА, я тебе в помощь ещё информацию даю, если НЕТ — разбежались и забыли. Послезавтра звонишь и даёшь ответ. Если соглашаешься — у тебя неделя на подготовку.

— Сколько там денег будет и сколько мне будет причитаться? Это я должен знать перед «ДА» или «НЕТ».

— Ну, скажем так, стоимость «Жигулей» — это тебе.

— Умножьте на два, тогда, скорее всего, ДА.

— На два не могу, но штуку добавлю.

— Тогда буду думать. Если что не так пойдёт, я от Слона потом не отобьюсь, он в другой «весовой категории».

— Ну думай, Михаил. Риск большой, но где ты такие бабки без риска возьмёшь? Риск, он всё время в нашей жизни присутствует. Его просто то больше, то меньше, а то и очень много. Мы, как говорится, со дня зачатия рискуем — вдруг мать аборт сделает или срыв беременности будет, или ещё что не так пойдёт… А если уж довелось родиться, то каждый день жизни свой риск имеет. Вокруг люди злые, машины железные, вирусы смертоносные, пища несвежая, лёд тонкий, строения ветхие, водители пьяные и плюс ко всему этому ещё Уголовный кодекс со всеми своими сроками над нами висит, как чугунная плита, и если что вместо соломки мы подстелить можем, так это только купюры крупные. И чем толще слой будет, тем удар мягче.

— Всё правильно, Георгий Разданович, полностью согласен с вами. Как говорится, «будем посмотреть».

Георгий не сказал Мишане одну очень важную деталь, да и сам он узнал её не так давно, и была это тайна за семью печатями. Слон, или Юра Петренко, был его сын. Нашла его несколько лет назад пожилая женщина, он с трудом узнал в ней ту волоокую красавицу, с которой кувыркался безумными майскими ночами, познавая таинство первых любовных утех. У сына была фамилия её первого мужа, но Георгий не сомневался в своём отцовстве. Внешне тот был в мать, но во всём остальном он узнавал себя. Поэтому и всё сделал, чтобы тому третий срок скостили, а потом — сколько слёз и уговоров матери стоило, чтобы он пошёл к нему работать. Два года проработал, всё было нормально, и тут на тебе — такой облом. Потому и держал это всё втайне от партнёров, потому и обратился к Мишане — человеку постороннему, — чтобы всё это наружу не выплыло и Юрку не погубило. А то или убили бы его, или забили бы до полусмерти. А так он собирался опять его взять, но показать надо было обязательно, что может случиться, если от своих отобьёшься. Сердце болело от осознания, что вынужден команду дать родному сыну рёбра ломать. Но успокаивало то, что этим шагом он спасал его от действительно серьёзных неприятностей. Такое кидалово в их кругах просто так никому с рук не сходило…

Мишаня по дороге домой крепко думал о неожиданно свалившейся на него возможности сорвать крупный куш. Такая сумма почти сразу решала все его текущие проблемы: можно будет заняться разменом квартиры на изолированную, можно начинать машину присматривать, и о семье тоже время подумать, уже пора… Но эта, так хорошо оплачиваемая операция, попадала уже совсем под другую статью, да и Слон был реально опасным рецидивистом, умеющим, если надо, поберечься, дать отпор или потом найти обидчиков. Мишаня понимал, что если что пойдёт не так, прощения уже не выпросишь и бабками не отобьёшься.

Из трёх его бойцов двое были сейчас вне игры — один лежал с аппендицитом, а второй был далеко, по своим каким-то делам. Остался только Чиж — Владик Чижевский — физически очень сильный парень, хороший борец, спокойный, уравновешенный, не задающий лишних вопросов. У Чижа был только один недостаток: он каждый раз начинал торговаться, и почти всегда Мишаня уступал, потому что сам это дело очень не любил. Поэтому и соглашался скрипя зубами, ценя его силу и безотказность. «Придётся Вовку привлекать», — подумал Мишаня, понимая, что им вдвоём с Чижом не справиться, обязательно нужен третий… Он позвонил Георгию, дал согласие, и они договорились встретиться…

— У его матери квартира двухкомнатная на Садовой, на первом этаже. Он у ней бывает нечасто, но когда бывает, то всегда бабки приносит и там держит. Так и в этот раз, после расчёта он, скорее всего, к матери пойдёт. Адрес я тебе написал. Тот, кто со Слоном рассчитываться будет, обещал мне, что поляну накроет, чтобы, как положено, сделку обмыть, и постарается подпоить его по возможности. Я чётко знаю, что Слон, когда за сырьём ездит, в это время не пьёт ничего, а как всё сделает — тогда и отрывается. Так что тебе легче будет его взять с затуманенными алкоголем мозгами. Но много он пить не будет — знает, что сначала деньги припрятать надо. Я тут примерно продумал, как тебе действовать, сейчас всё обрисую, а ты уж сам смотри — подходит это или нет. Матери дома не будет, когда он придёт, и если ты его в подъезде вырубишь, можешь ключи взять и в хату затащить, а там тоже пошукаешь — может, найдёшь чего стоящего. Она недаром буфетчицей всю жизнь проработала, да и два её мужа не штаны в конторах протирали и не у станков горбатились, так что, кроме сыновних, там ещё других бабок должно быть достаточно. Рыжьё у ней очень знатное имеется, несколько вещиц — прям-таки музейного вида. Мне надо, чтобы ты в хате пошустрил, потому что необходимо от людей, которые со Слоном рассчитываться будут, подозрения напрочь отвести. Он потом, после всего, когда очухается, начнёт искать, кто наводку дал, и сразу про них подумает и, по идее, должен сообразить, что они уж точно не знают, где его мать живёт, кто она раньше была и куда он бабки понесёт. Если всё так исполнено будет, то он на своих блатных дружков подумает и в эту сторону копать будет. А ты с ними — никак, и к ним — никаким боком, спокойно себе спишь и продолжаешь сладко есть, чист и невинен, как младенец.

— Красиво вы всё так рассказали, что хоть щас вставай и иди его глушить, а заодно и хату брать. Очень складно всё выходит… А где гарантия, что мамаши дома не будет, что соседи в подъезде кипишь не подымут или кто с улицы ломанётся, когда мы его внутрь затаскивать будем?

— Гарантий никаких нет и не будет, и это уже твоя, Михаил, задача, чтобы всё обставить как надо и все дырки заткнуть, откуда капнуть может. Мать я на себя беру, я её из дома вытащу, хоть и рискую сильно. Всё остальное — твоё, адрес у тебя есть, и почти неделя на подготовку. Точную дату и примерное время я за пару дней сообщу. Если время терять не будешь, то всё успеешь. Вопросы есть?

— Вопросов нет, сейчас прямо и поеду место смотреть…

Глава шестая

Это был старый трёхэтажный дом: по две квартиры на этаже, высокие потолки, широкая каменная лестница. Места в подъезде было достаточно, чтобы развернуться, но не настолько, чтобы разгуляться. Мишаня рассчитал примерное время, когда Слон должен был появиться, и начал подготовку. У него дома имелись парики, накладные усы, бороды — всё для изменения внешности. Пользовался он этим нечасто, но тут как раз был такой случай. Изменив внешность, он прошёлся по этажам, звоня в двери. Когда спрашивали: «Кто там?» — говорил: «Дверь можете не открывать, я из санэпидемстанции, сейчас будет производиться дезинфекция вашего подъезда в связи с возможной эпидемией холеры, поэтому всем запрещается выходить из квартир в течение следующих двух часов. Нарушители будут подвергнуты административному штрафу и рискуют отравиться парами вредных химических веществ». Как ни странно, дверь действительно никто не открыл, и его маскарад даже не понадобился. Окно между первым и вторым этажами они занавесили заранее купленным куском чёрной ткани, лампочка была выкручена, и только слабый свет из окна между вторым и третьим просачивался на первый. Входящему с улицы нужно было некоторое время, чтобы хоть что-то начать различать в темноте. Но у того, кого они ждали, этого времени уже не будет… Селиванов с фонариком в руках стал напротив входа, Чиж — слева, а Мишаня — справа. Слон, чуть пошатываясь, рванул на себя тяжёлую подъездную дверь и, зацепившись за порог, с трёхэтажным матом ввалился в подъезд. Очутившись в темноте, он остановился, недоумённо озираясь по сторонам, и тут луч яркого света ударил ему прямо в глаза. В ту же секунду Чиж накинул ему на голову чёрный мешок с затяжкой и сильно рванул на себя.

Весь фокус заключался в том, что одна сторона мешка, которая закрывала лицо, была пропитана хлороформом. Мишаня схватил Слона за руки, а Вовик, выключив фонарь, крепко обхватил ноги. Так они продержали свою жертву до того момента, пока она не затихла. Они подтащили бесчувственное тело к двери квартиры, и Мишаня, найдя в кармане ключи, недолго повозившись с замками, открыл двери. Затащили Слона внутрь и посидели какое-то время, прислушиваясь к звукам из внешнего мира. Мишаня послал Вовика снять «светомаскировку» и восстановить свет в подъезде. Вернувшись, Вовик увидел, что тот методично осматривает ящики и шкафы, всё обшаривает и разбрасывает. Большая пачка денег нашлась в морозилке, в коробке из-под пельменей. Ещё одна — в металлической банке — была под ванной. В одном из ящиков комода он наткнулся на россыпь изделий ювелирной промышленности, но ничего экстремально красивого, уникального, необычного он не увидел. Найдя золото, он замешкался: брать его уж очень не хотелось — оно требовало дальнейшей заботы и было наипервейшей уликой, спалиться на нём было проще простого. Страшнее, чем попасться ментам, было попасться Слону. Но и не брать он не мог. Кто потом поверит в уголовную версию ограбления? Из двух зол, как говорится… и Мишаня выгреб его из ящика в специально приготовленную сумочку. Он чувствовал, что это ещё далеко не всё, но дальше искать не стал, он даже рад был, что не нашёл тех «музейных» вещиц, о которых говорил Георгий. Он подумал, что и так уже достаточно, если приплюсовать это к тому, что ему будут должны за «работу». Вовик с расширенными от ужаса глазами и открытым от недоумения ртом наблюдал за его действиями. «Так это что же получается, я участвую в квартирной краже? Мы в чью-то квартиру залезли и воруем у людей? Ну он же мне ничего про это не говорил, сказал только, что будем у человека забирать то, что он должен, а тут — в чужую квартиру…» — вихрем пронеслось у него в голове. Хриплым от волнения голосом, запинаясь и путаясь в словах, он спросил:

— Миша, ты не говорил, что мы в квартиру будем залазить, только что деньги у него в подъезде заберём…

— Ты, Вовка, внимательней должен быть, ты что, не видел, как я у него ключи из кармана вытащил? Хата эта его. Видишь — мы ничего тут не трогаем, а берём только бабки заныканные. Делаем всё, как договорились, я тебя под статью не подведу, не боись… Он, когда очухается, в ментовку заявлять не побежит — там у него спросят, где он столько денег взял, — поэтому всё тихо будет…

Тут Мишаня достал из кармана кастет и передал Вовику:

— Давай, Вовка, всади ему по рёбрам, пусть запомнит, как долги не отдавать.

Селиванов вертел в руках эту диковинную штуку, с интересом рассматривая её со всех сторон. Настоящих кастетов ему ещё видеть не приходилось. Те грубые свинчатки, которые пацаны лили дома, не в счёт. Это же было что-то ДРУГОЕ, похожее только формой и назначением, красивое той опасной смертельной красотой, функциональностью и элегантной однозначностью, какой может обладать только оружие. Он был искусно вырезан из прозрачного плексиглаза, достаточно лёгким, прекрасно ложился в ладонь, ощетинившись точёными пирамидальными нашлёпками на кольцах и хищными выступами по сторонам. На руке кастет был почти не заметен, и казалось, что он отлит из затвердевших горьких слёз своих бывших и будущих жертв. Такую красоту даже жалко было пускать в дело. Вовик одел его на руку и размахнулся, чтобы ударить лежащего без движения Слона. В высшей точке замаха он вдруг почувствовал, что не может это сделать, не может ударить бесчувственного, не представляющего никакой опасности человека. Вовик медленно опустил руку, как бы удивляясь самому себе, пытаясь понять свои ощущения, пытаясь разобраться в своих мыслях. Такое с ним было в первый раз, но и бить кого-то, кто не может ответить, ему тоже ещё в жизни не приходилось. Он попытался ещё раз, но опять ничего не получилось, и он окончательно понял, что не может это сделать. Мишаня зло посмотрел на него и, ничего не сказав, оттолкнул в сторону, а потом, достав из кармана точно такую же «игрушку», несколько раз хорошо приложился к рёбрам лежачего. Затем повернулся к Селиванову и сказал:

— Мне, по условиям заказа, надо ему пару рёбер сломать, а насчёт твоего чистоплюйства мы потом поговорим, сейчас не время, уходить надо. А это возьми себе, ещё пригодится, — кивнул он на кастет.

Вовик, вздохнув с облегчением, с удовольствием спрятал игрушку в карман, ещё не зная, что совсем скоро, а потом ещё и через много лет этот прозрачный красавец сослужит ему хорошую службу, выручит в трудный момент.

Глава седьмая

Через два дня в городском парке, на спрятанной в кустах скамейке, где так любят уединиться влюблённые, распить бутылку-другую мужики, студентки и старшеклассницы покурить под разговор, поверяя друг дружке сердечные тайны, сидели Мишаня и Чиж. Мишаня отдал Чижу честно заработанную им тысячу и сказал, что тот может в ближайшие две недели не звонить, потому что заказов нет. На что Владик с радостью согласился, уже предвкушая, как он оторвётся в Ялте рублей на 300–400.

— Вот это настоящие бабки, побольше бы таких должников.

— Ну ты сильно не радуйся и особенно не сори ими. Ты всей опасности не знаешь, которая за ними стоит. Запомни, Чиж: чем больше берёшь, тем тяжелей могут быть последствия. Хорошие деньги у обычных граждан не водятся, а необычные тем и необычны, что потом присниться могут или, что ещё хуже, на узкой тёмной дорожке встретиться. Да смотри, когда широко гулять будешь, не сболтни лишнего, особенно бабам, а то похвастаться по пьянке захочешь и спалишь нас всех. Всё, что мы позавчера сотворили, из головы выбрось, забудь. А на пустое место вставь картинку, как ты в стройотряд ездил или на шабашку куда подальше в Сибирь.

Тут к скамейке подошёл Селиванов и, поздоровавшись, присел рядом. Чиж засобирался уходить — уже руки чесались скорее пересчитать деньги и насладиться видом разноцветных купюр, обещающих в скором времени южное солнце, ласковое море, сладкий виноград, марочные массандровские вина, нежные, тающие во рту шашлыки, молодые упругие девичьи тела и ещё много-много всего такого, о чём мечтаешь, когда тебе чуть за двадцать.

— Последний вопрос, Чиж. Где это ты такой хороший чёрный мешок взял? Как раз к его голове по размеру подошёл.

— Да у сеструхи, из-под сменной обуви…

И тут Вовик и Мишаня дружно захохотали, представив себе, как этот «боевой чёрный мешок», бывший главной деталью их криминальной операции, с вышитой белыми стежками надписью «Лиза Чижевская, 4-й Б», тихо и мирно висит себе на вешалке в школьной раздевалке, и никто вокруг даже предположить не может, в отбирании какого количества денег он недавно участвовал.

— Ну ты ей хоть конфет шоколадных купи, раз такое дело…

Чиж ушёл, и Волошин отдал Селиванову его долю. Вовик, всё время сбиваясь и путаясь в цифрах, как первоклассник, обалдело пересчитывал полученную пачку денег и наконец-то закончил — 400 рублей. Столько он не то что никогда в руках не держал — не видел никогда. Среди синих пятёрок, красных червонцев и фиолетовых четвертаков зеленели две диковинные, никогда ранее не виданные 50-рублёвые купюры, завораживая своей незнакомостью и покупательной способностью. Во рту пересохло, руки слегка подрагивали, на лбу выступила испарина, в голове крутился цветной калейдоскоп из того, что на эти деньги можно будет купить. Из этой цветной круговерти поочерёдно выскакивали американские джинсы, фирменные рубашки, модные туфли…

— Эй, Вовка, очни-ись, — услышал он Мишанин голос, пробившийся через эту нарядную фирменную карусель. — Ещё всласть налюбуешься, твои они все, твои. А пока быстро попрячь по карманам, да поглубже, а то тут много шакалов бродят, до них охочих, — оглянуться не успеешь, как с руками откусят. Я о твоей жалостливости хотел сказать. Ты её засунь — сам знаешь куда, а то тебе по жизни с таким грузом далеко не уйти. И если я говорю, что ломать надо хоть лежачего, хоть в отрубе, хоть какого, — ты слушать должен. Он тебя не пожалел бы, поверь моему опыту многолетнему.

— Мне лежачих бить никогда не приходилось, а тем более в полной отключке. Рука не поднялась… Точнее будет — не опустилась, да ещё и с кастетом, ну не смог я…

— В следующий раз не сможешь — зарплату ополовиню. Ты себя психологически настраивать должен, что, попадись ты им, они жалеть не будут, на куски порвут, если что.

— Хорошо, Миша, я исправлюсь…

Не откладывая дело в долгий ящик, Вовик на следующий день сказал Шершню:

— Серый, сведи меня с Хроном. Родители обещали дать денег на джинсы, отец какую-то большую премию получил.

На одной из перемен они нашли Лёху, и Селиванов объяснил, что он хочет купить. Лёха, как всегда, был очень занят и, быстро-быстро покивав головой, предложил подробнее поговорить после школы.

Они вышли после занятий и остановились напротив входа, высматривая Хроншина. Серёжа посмотрел на другую сторону улицы и увидел две фигуры, стоящие в просвете между домами. Вовик заметил, как тот переменился в лице, насторожившись и сделавшись серьёзным.

— Ты чего, Серый, увидел кого?

— Увидел, — сказал тот, стараясь повернуться спиной к проезжей части. — Тот, что поменьше, смуглый, кучерявый, — это Лёнька Куденко, он в нашем классе был, в шестом его отчислили. Я думал, он уже в колонии, за братанами своими пошёл. У него тогда два старших брата сидели. У него и кличка такая была — Урка. Воровал всё подряд, всё из карманов в раздевалке тырил, сменку (у кого туфли хорошие приметит), даже завтраки из портфелей. Завтрак стырит и ест на твоих глазах, за партой развалится и смеётся — пойди докажи, что это твой бутерброд. Он со старшими пацанами крутился — со своих брательников дружками. Его даже старшеклассники и учителя боялись. Один, из десятого, отметелил его, так тому голову на следующий день проломили. И как-то у него так красть получалось, что никак за руку поймать не могли, только в шестом зацепили и тогда уже выгнали сразу.

Вовик посмотрел на другую сторону и моментально узнал в том, про кого рассказывал Серёжа, одного из участников недавнего нападения на Хрона.

«Да, это он, точно! И рука левая забинтована — хорошо его Лёха чем-то резанул тогда! А не его ли они тут вылавливают?» — подумал он и с беспокойством оглянулся на выход из школы.

— Что-то Лёхи долго нет, уже минут десять стоим.

— Он вечно так, весь по уши в делах. А ты заметил, что Лёха подстригся и одет как-то тускло, не в фирме и без портфеля? Зато новая сумка через плечо, очень клёвая — дорогая, наверно…

Вовик удивился Серёгиной наблюдательности, сам он на это не обратил внимания, но согласно кивнул головой. Селиванов подумал, что надо срочно предупредить Хрона, но тогда надо и Шершню рассказать о том, что он видел. Шершень сделал большие глаза и сказал:

— Ну Лёха, ну молодец, так им, гадам, и надо!

Так они простояли ещё минут десять. Вовик незаметно поглядывал, наблюдая за теми двумя, но они стояли спокойно, тихо переговариваясь и никого не трогая.

— Эй, пацаны, канайте сюда, побазарить надо! — услышали они крик с той стороны и увидели, как Лёнька Куденко машет им рукой.

Шершень нехотя, делая над собой видимое усилие, сказал Вовику:

— Пошли подойдём, — и двинулся через дорогу.

— Шершнёв, здорово. Узнаёшь?

— Привет, Лёня, узнаю. Ты где сейчас обитаешь?

— Где я обитаю — там меня уже нету, — хохотнул тот. — У нас тут к одному фраеру дело есть. Он ростом тебя повыше, блондин заросший, в джинсах и рубахе фирменной, с портфелем. Не знаете такого?

— Нет, такого точно не знаем, в нашей школе не видели. А вы в лицо его помните?

— Слышь, Кудя, а ты его рожу поганую видел? — вступил в разговор Лёнькин дружок.

— Да нет, я его только со спины… Наверное, Толян его харю запомнил.

— А чё Толян не подрулил сегодня?

— Да второй день уже с тёлками квасит, прочухаться не может…

«Толян… Кудя… так моих ночных знакомых звали, да и у этого шрам свежий от лба вниз спускается… Не от моего ли кирпича остался? — сразу всё это сложилось у Селиванова в живую картинку воспоминаний боевого эпизода с метанием тяжёлых предметов. — Неужели это они? Похоже на то. Вот так встреча… Ну, мне боятся нечего — кроме Мишани, об этом никто не знает, а меня они видеть не могли. Хрона предупредить не успели… это ничего, они его не узнают, не зря, видно, постригся и переоделся. Готовился к встрече, чувствовал, что придут за ним». А вслух он сказал:

— Тут рядом общежитие строительного техникума, может, этот парень оттуда?

— Да там одна деревня учится. Откуда у этих чертей такой прикид фирменный, а? Нет, он точно из 9-го или 10-го, из фарцов или спекуль. А может, предки упакованные, так это ещё лучше…

— Почему лучше? — спросил Серёжа.

— Его предков мы на бабки выставим. Он, падла, Кудю по руке пером чикнул ни за что ни про что. Тот обознался, его за другого принял и по плечу похлопал, а эта сука давай его сразу на куски строгать безжалостно. И теперь простой рабочий парень рискует без руки остаться и в строительстве нового общества участвовать уже не сможет, и весь народ его содержать будет, как инвалида немощного, из жизни выброшенного. Не-ет, пацаны, это много денег будет ему стоить… — подвёл юридическую и политическую базу под их визит Лёнькин дружок.

Пока он говорил, Вовик присмотрелся к нему внимательнее. Высокий, худощавый, на несколько лет старше, жилистый, под рубашкой угадывалось гибкое сильное тело, руки в татуировках. Он весь производил впечатление сгустка злой, отрицательной энергии, направленной на подавление и подчинение тех, кто рядом. «Такой глотку перережет и глазом не моргнёт, — подумал Вовик. — Не то что я… лежачего ударить не смог…» Тут он заметил, как из ворот школы вышел Лёша с двумя девочками, оглянулся по сторонам и, увидев их на другой стороне, уже сделал движение, чтобы перейти дорогу, но вдруг, изменившись в лице, резко повернулся и быстро направился вниз по улице.

Серый с Вовиком заметили это и, переглянувшись, вздохнули с облегчением — пронесло… Они постояли ещё немного, обмениваясь ничего не значащими фразами и, наконец, Лёнька сказал:

— Ну шо, Гена, надо валить отсюда, больше никто не выходит.

— Да, Кудя, погнали. На этой неделе ещё подскочим. Толяна подгоним на опознание, чувствую, из этой он школы, больше неоткуда ему взяться. Нет тут больше ничего вокруг, а фарцы центровые к нам редко залетают и перьями по сторонам так сразу не машут.

— Слышь, Шершень, займи рупь на пиво, с зарплаты отдам, — улыбаясь, сказал Лёнька.

— У меня нету… — растерянно ответил Серёжа.

— А ну подыми руки, я в карманах посотрю, — сказал тот, придвигаясь вплотную.

«Ну и что теперь делать? — подумал Вовик. — Лёньку я вырублю, тут нет вопросов, а Гена этот и порезать может. А если даже он без ножа сейчас, то что, нам с Шершнем школу потом бросать, или как? Если я сейчас махаться начну, они от нас уже не отцепятся…»

— У меня есть рубль, могу одолжить, — сказал он.

Лёнька удивлённо посмотрел на Селиванова — видно, он не привык, чтобы кто-то просто так, по доброй воле, отдавал деньги. Он был уверен, что их надо или отнять силой, или украсть. Украсть было даже предпочтительнее — безопасней и тише, меньше вероятность нарваться. Вместе с удивлением в глазах мелькнула досада — эх, лишили удовольствия лишний раз залезть в чужой карман. Он быстро цапнул рубль у Вовика из пальцев и, прищурившись, спросил:

— А может, у тебя ещё найдётся?

— Больше нет.

— Дай я в карманах посотрю, — и сделал движение в его сторону.

Но Вовик быстро отступил назад, став в стойку, чуть приподняв руки. При этом он жёстко посмотрел противнику в глаза, как бы предупреждая: ещё шаг — и будет плохо. Лёнька остановился в нерешительности, почувствовав перед собой сильного и умелого противника, оглянулся на Гену, ища у него поддержки. Генка мгновенно оценил ситуацию и понял, что перед ними не тот человек, который просто так даст себя обшмонать. И толку-то? Ещё какую мелочь выгрести у школьника из карманов? С дракой? Мазы нет… по-другому надо…

— Осади, Кудя, не трогай их, пацаны нам помогут этого фраера найти. Поможете, пацаны?

— Да, да, конечно, поможем, — закивали головами Шершень и Вовик почти одновременно.

— Вот и хорошо, мы, может, завтра уже с Толяном подрулим, а вы пока в уме прикиньте, кого сегодня в школе не было (может, болеет или прогулял просто). И девчонок у вас тут красивых много, завтра-послезавтра ещё посмотрим, может, познакомите, с кем скажем. Ну всё, до встречи.

Ребята нашли работающий телефон-автомат, и Шершень позвонил Хрону. Лёшкин дед долго кричал ему куда-то вглубь квартиры, и, наконец, Лёха взял трубку. Они договорились сейчас подскочить к нему домой. По дороге Вовик спросил, не знает ли Серый этого Гену, и тот рассказал, что узнал его — один раз видел до этого.

— Это Генка Копьё. То ли у него фамилия подобная, то ли кличка такая, потому что он весь заострённый какой-то. У матери в салоне одна из парикмахеров недалеко от них живёт, так он с её дочкой встречался, они и жениться вроде собирались. А скоро у ней квартиру обчистили, да так грамотно, что ясно было: это работа кого-то из своих, кто в доме бывал и знал, где что лежит. Вскоре после этого Генка эту девочку бросил и вроде куда-то уехал. Я слышал, как мать с тётей Наташей на кухне разговаривала. Так мать ещё случай напомнила, когда он к ним в парикмахерскую стричься приходил и у них из всех сумок деньги пропали. Она вспомнила, как он в туалет ходил через комнату, где вещи лежали. Но тогда на него никто и подумать не мог, одна она на это внимание обратила. Так что парень он опасный, похуже Лёньки будет…

Уже у Лёши дома ребята обрисовали ситуацию, рассказав о том, что его ищут. И если придёт Толян, то он его узнает, даже несмотря на стрижку и переодевание. Вовик рассказал, что он видел, как Лёха резанул Кудю по руке, и они начали все вместе думать, как ему выкрутиться из всего этого. Просидев почти час и так ничего не придумав, остановились на том, что Лёша постарается в ближайшие дни выходить из школы через чёрный ход, а там будет видно. Селиванов также напомнил, что ему нужны джинсы и фирменная рубашка, и было бы неплохо, если бы Лёха этим занялся вплотную. Хрон сказал, что сегодня они могут подойти к человеку домой, потому что тот должен был привезти новую партию товара и можно ещё успеть, пока всё не ушло. У Вовика была сегодня тренировка, и они договорились встретиться вечером.

Входную дверь Костя открыл не сразу. Вовику показалось, что тот внимательно, не меньше минуты, рассматривал его в глазок. Это и понятно: при таком денежном бизнесе лучше было лишний раз поберечься. Сразу вспомнился свой недавний непрошенный визит в чужую квартиру. Судя по длинному коридору, квартира была большая, но Серый сразу подтолкнул Селиванова к ближайшей комнате. Сразу стало ясно, что он здесь частый гость.

— Тебе какой сайз? — спросил хозяин.

— Я не знаю, я никогда не покупал…

— По виду, вроде 32-й, есть хороший «Levis», тёмно-синий. И батник есть гонконговский — на голубом поле шедевры китайской храмовой архитектуры разбросаны. Последний остался. Уже двое насчёт него звонили, но по Лёхиной просьбе я тебе придержал. Себе бы купил, да денег нету… — и они с Хроном дружно рассмеялись этой фарцовой дежурной шутке.

Вовик померил джинсы с батником и просто обалдел, увидев себя в зеркале.

— Сколько? — спросил он для проформы, заранее решив, что без этого он отсюда не уйдёт.

— 220 — штаны и 55 — батник, — сказал Костя.

— Убираю свою долю, — вмешался Лёша. — 195 — штаны и 45 — батник.

— Сбрось пятёрку с «левиса» и пятёрку с батника — беру сразу. Бабки завтра, — сказал Вовик, ни разу до этого ни с кем не торговавшийся, но вспомнив, как это делала бабушка на базаре.

— Со штанов сброшу — последние остались, а батники и так идут, как дети в школу, у меня на него людей полно. Не возьмёшь — мне же лучше, он за полтинник улетит, тут и к бабке ходить не надо…

— Договорились, завтра Лёше деньги принесу.

— А предки тебе столько денег за это шмотьё отгрузят?

— Да обещали… Отец премию большую получил за важную научную разработку, — вдохновенно врал Вовик. — Сказал, что даст на джинсы и батник.

— Ну смотри…

Теперь задача заключалась в том, чтобы убедить родителей, что всё это стоит не больше 45 рублей. Надежда была на то, что реальных цен они не знают.

— Тут моему однокласснику дядя из-за границы привёз фирменные брюки и рубашку, так ему по размеру не подходит — он выше и худее меня, — а мне как раз, и стоят недорого, 45 рублей за всё.

Мама с большим подозрением внимательно обсмотрела вещи и недоверчиво сказала:

— По виду они дороже стоят. Всё новенькое, импортное, красивое.

— Не-е, ма-ам, он по номиналу мне всё продаёт, в пересчёте на рубли: за 1 доллар — 62 копейки. Они не спекулянты, за что купили, за то и продают, — фантазировал Вовик, уже видя, что почти добился своей цели.

— Соня, дай ему из отпускных денег, раз так недорого, — сказал отец. — Может, халтуру какую возьму, потом вернём.

— Балуешь ты парня, Семён.

— Меня баловать некому было, так пусть хоть он в чём-то красивом походит. Как вспомню те обноски, которые в войну и после неё носить приходилось, да и тому рад был…

— Хороший мальчик твой одноклассник, — не сдавалась мама. — Эти брюки и рубашку в комиссионку отнеси — так намного больше дадут. Чем же ты заслужил такое его дружеское расположение? Ты же только недавно в этом классе учишься.

— А я ему помог работу по тексту написать, контрольную по математике, и с немецким я ему помогаю. Они в этой школе по-немецки — никак, я тут лучший ученик в классе, учительница просто обалдела, когда я с ней заговорил. Спрашивает: «Ты что, дополнительно языком занимаешься?» — «Нет, — говорю, — это я такой от природы способный». — «Тогда я тебе буду индивидуальные задания давать». — «Нет уж, спасибо, я лучше забуду всё, что знаю, и буду как все». Как я ей могу объяснить, что мы в той школе из любви и уважения к нашей классной немецкий основным предметом считали?.. Вот так, мама, всё вместе сложилось, и Серёжа мне эту одежду по дружбе уступает, ему дядя ещё привезёт.

— А если ты ему и по остальным предметам помогать будешь, может, он и нам с папой тоже что-нибудь привезёт за недорого?

— У него с остальными предметами всё хорошо, но я спрошу на всякий случай.

— Нет, Вова, неудобно, не спрашивай, я пошутила, конечно.

— Я, мама, тоже. Но всё равно спрошу, — и они рассмеялись все вместе.

— Ну всё, Володя, решено: всё покупаем. Носи на здоровье, только аккуратно, в ближайшее время ничего нового не жди.

Глава восьмая

Через день Вовик позвонил Гордеевой. За это время он успел попривыкнуть к своей новой одежде, несколько раз одевая её, прохаживаясь по квартире и с удовольствием посматривая на себя в зеркало. В школе и вокруг неё ничего не происходило. Охотники за Хроном не появлялись — наверное, не смогли отловить забухавшего Толяна или у них были дела поважнее…

Услышав в трубке голос Гордеевой, Вовик сглотнул подступивший к горлу ком и выдавил из себя:

— Лена, здравствуй…

— Привет, Володя!

— Давай сходим в бар «Весна».

— В «Весну»? Туда пойдёшь, даже если идти никуда не хочется. Кто же от такого откажется? Я согласна, а когда?

— Завтра можешь?

— Так завтра же суббота, кто нас туда пустит? Ты знаешь, что там по субботам творится?

— Я, если честно, там ни разу не был. Но я торжественно обещаю, что нас пустят…

Бар «Весна» был одним из самых популярных мест в городе. Он находился в центральной гостинице на главной городской площади, «центрее» уже некуда. Там варили отличный кофе, наливали хороший коньяк, делали приятные коктейли и подавали вкусные пирожные. Спиртное не разбавляли, а если и недоливали, то совсем немного. При желании можно было хорошо поесть — еду могли принести из ресторана, но далеко не каждому, и если хорошо попросить. Но главное — это была обстановка. Такая гулевая, бесшабашная атмосфера причастности к чему-то опасному, полукриминальному, противоправному, замешанному на дефиците, деловых связях, деньгах и умении их зарабатывать. Атмосфера некой избранности людей, ступающих по краю, легко спускающих приходящее, и при этом понимающих, что всё может закончиться в момент. Многие рассматривали это место как некое начало длинного субботнего развлекательного марафона, как некую точку разогрева, откуда начинался длинный путь по кабакам, гостиницам и квартирам, часто заканчивающийся только в начале следующей недели. Попасть туда было действительно сложно — швейцары сразу отсекали случайную и малоплатёжную публику по одним им известным приметам, почти никогда не ошибаясь. Но у Вовика этот вопрос решился просто: у одного из ребят с тренировки там работала официанткой сестра, и он попросил этого парня об одолжении…

Он ждал Гордееву в субботу вечером на остановке, как они и договаривались, ловя на себе взгляды проходящих мимо людей. «Вот это да! Стоило хорошо одеться, и сразу столько внимания», — подумал он. Подошла Лена и, откровенно обсмотрев его с ног до головы, сказала:

— Ого, ты прямо как у Высоцкого в песне: «Да это же просто другой человек, а он тот же самый». Красивый батничек, да и «левис» новенький. Хорошо у нас в стране ученики девятых классов одеваются, даже лучше, чем десятых.

— Да вот всё недорого купил, отцу премию большую дали на работе, так они мне денег выделили.

— Ну, насчёт «недорого» — это ты психиатру расскажешь. Недорого — это там, в странах западных, загнивающих, погибающих. А у нас «недорого» — это смотря для кого. Так мы в «Весну» идём папину премию отмечать?

— И папину премию, и мамино согласие, и бабушкино одобрение. И почему весной нам не сходить в «Весну», там не испить шампанского, не закусив пирожным, — вдруг неожиданно для себя продекламировал Вовик только что придуманную строчку.

— Вы, молодой человек, меня за последние полчаса уже второй раз удивляете — то своим внешним видом, то стихами о шампанском. Что у вас там ещё в запасе?

— А вот и такси уже подъехало, — сказал Вовик, махнув рукой проезжавшей мимо машине с зелёным огоньком. — И это всё только начало, — добавил он, повернувшись к Гордеевой.

— Даже не могу предугадать, что будет дальше, — сказала Лена. — Но огромное спасибо твоим папе с мамой, и бабушке тоже привет передашь…

У входа в бар безнадёжно топталась небольшая толпа человек в пятнадцать, с тоской поглядывая на массивные двери и внушительную фигуру швейцара, монументально и незыблемо стоявшего на защите интересов треста столовых и ресторанов со взглядом, устремлённым поверх голов страждущей публики куда-то в далёкое и светлое коммунистическое будущее или в такое же далёкое, но тёмное буржуазное прошлое. Селиванов пробрался через толпу и, вложив три рубля в ждущую ладонь, сказал взрослым голосом:

— Жанну позовите, пожалуйста.

Страж интересов общепита, кожей ощутив бархатистость трёхрублёвой купюры, очнувшись, враз подобрев, с достоинством кивнул головой и исчез за дверью. Он вернулся с одной из официанток, которая и была Жанна. Вовик объяснил ей, от кого он пришёл.

— Да, мне Сашка о тебе говорил. Ну, быстренько заходите, а то сейчас и вас, и меня затопчут. Кузьмич, держи двери…

И Кузьмич своей квадратной фигурой прикрыл образовавшийся проход, куда проскочили Вовик с Леной. Жанна посадила их за столик, где уже отдыхали парень с девушкой.

— Вот здесь можете час посидеть, а потом к стойке пойдёте. Ко мне люди к восьми подойдут. Что будете заказывать?

Они взяли по коктейлю, по пирожному и по чашке кофе. В баре стоял дымный полумрак, пронизываемый лучами и пробиваемый вспышками светомузыки. Пружина веселья только начинала раскручивать этот длинный субботний вечер, обещающий всем вместе и каждому по отдельности всё то, что только можно себе представить и осуществить в состоянии пьяной вольной отвязанности. Публика в баре была в основном в возрасте от 20 и до 40 лет. Все хорошо одеты, в фирменных шмотках, на девицах много косметики и золотых украшений, у мужчин на руках дорогие часы и массивные золотые перстни. Ребята с интересом смотрели по сторонам, попивая коктейли, заедая их пирожными и постепенно проникаясь особой атмосферой заведения.

— Мне к 22:00 надо дома быть, завтра рано вставать, надо заниматься, — сказала Лена.

— Даже в воскресенье не отдыхаешь?

— Я, Володя, сейчас «по уши в языке», и так до момента, пока моя фамилия в списках поступивших не нарисуется.

Вовик засмеялся такому ёмкому словосочетанию и сказал:

— Я слышал, что у тебя отец в универе работает, так чего ты боишься, что не поступишь? Тебе вообще чего бояться? Тебе в армию не идти, если что…

— В армию не идти, это точно. Но тяга к знаниям такая мощная, такая неотвратимая, что уже нет сил в школе учиться, хочется чего-то большего, углублённого, всепоглощающего, — страстно, с горящими глазами, как со сцены, продекламировала Гордеева и посмотрела на Вовика с искрящейся где-то в глубине глаз улыбкой.

Рассмеялись они одновременно, обратив на себя внимание окружающих.

— Нy, Лена, классно у тебя получилось, как в театре, и слова ты какие знаешь умные. Мы тоже их в десятом проходить будем?

— Будете, Вова, будете. И тебя не минует чаша сия… А если серьёзно, то с поступлением не всё так просто, как кажется. У папы отношения не сложились с инязом. Он меня предупредил, что в списках «блатных» меня не будет, хотя постарается что-то предпринять по возможности. Поэтому все душевные и физические силы уходят на подготовку, вот только на тебя и на мороженое отвлекаюсь.

Так, за разговорами, незаметно прошёл час, и возле их столика появилась Жанна с предложением рассчитаться. Их соседи по столу, уже прилично выпившие, с шуточками расплатились, дав ей щедрые чаевые. По той лёгкости, с которой парень расставался с деньгами, было видно, что у него с ними проблем не возникает. Парочка в обнимку и пошатываясь направилась к барной стойке. Вовик тоже собрался встать, чтобы последовать за ними, но тут почувствовал, как чья-то тяжёлая рука легла ему на плечо. Он резко оглянулся и увидел, что над ним нависла мощная фигура Мишани.

— Вовка, здоров, не ожидал тебя тут встретить…

— Миша, привет, я тоже не ожидал…

Рядом с ним стояли две красивые элегантные молодые женщины и мужчина примерно его же возраста и комплекции. Он представился Борисом.

— Жанночка, солнце, дай нам ещё два стула, пусть молодёжь с нами посидит.

Беседа шла так, как она обычно идёт поначалу между двумя компаниями людей разного возраста и разных интересов, только волею случая оказавшихся за одним столом. Многое из того, что говорили взрослые, ребятам было непонятно, но по мере своих сил они разговор поддерживали и отвечали на вопросы о жизни современной школы и школьников. В какой-то момент, когда Вовик рассказывал о недавних соревнованиях по боксу, он почувствовал, как Гордеева дёргает его за руку. Он повернулся к ней и услышал:

— Вова, смотри, смотри быстрее, что тот парень делает… Вовик повернулся туда, куда она показала, и увидел своих бывших соседей по столу, сидящих через проход от них возле барной стойки. Они были уже в очень сильном подпитии — парень почти что спал, облокотившись о поверхность, а девица пьяно похохатывала, разговаривая с молодым человеком в клетчатой рубашке. Тот что-то рассказывал ей на ушко, одной рукой приобнимая за плечи. Второй, свободной рукой, он шарил у неё в сумке, висевшей на спинке стула. Потом он взялся за парня, делая вид, что будит его и подымает, чтобы вывести, очень умело освободил его карманы от имеющейся там наличности. Вовик толкнул Мишаню и кивком головы указал направление, куда надо смотреть.

— Он только что у неё из сумки кошелёк украл и у него всё из карманов вытащил, — возмущённо сказала Лена.

— Сами виноваты — нажрались, как свиньи, — сказал Борис. — Но ты за него не переживай, он за день всё отобьёт, он в автосервисе работает, к нему всегда очередь…

— А этот шакал знает, где людей шмонать, он с одного такого «пассажира» возьмёт больше, чем с полного троллейбуса с инженерами и пролетариями, на работу едущими.

— Ну, долго он тут не погарцует, нарвётся на кого-то — на куски порвут. Люди приходят сюда отдохнуть от трудов праведных за карточными столами, мясными прилавками, барными стойками, на спортивных площадках, в меховых цехах и на мебельных базах, от сложных операций с иностранной валютой и «берёзовыми» чеками. Или такие, как мы с тобой, Вовка: я — простой таксист, получивший сегодня щедрые чаевые, а ты — простой ученик 9-го класса, которому мама с папой дали денег на дорогой прикид и на то, чтобы сводить в бар такую красивую и умную девушку, как Лена, — и он, и Боря, и женщины весело рассмеялись.

Вовик понял, что сидящие за столом или догадывались, или были посвящены, что Мишаня живёт не только на те деньги, которые зарабатывает, крутя баранку.

— Надо пойти этого козла Руслану показать, пусть запомнит его поганую рожу и больше сюда не пускает.

— А Руслан — это кто?

— Видел, такой здоровый бугай в сером пиджаке со значком КМС минут десять назад мимо проходил?

— Видел. А он кто?

— А он называется «администратор», а по простому — вышибала. Тут народ рисковый и гонористый собирается, работы у всех нервные, а ещё и алкоголь со дна души всякую муть подымает. Вот и начинают, как в мозгах стемнеет, непонравившиеся портреты под свой вкус перемалёвывать. И вместо кисточки — кулак, как инструмент созидательный, помогающий новый образ вылепить. Тут и Руслан сразу подваливает и всех на задницы рассаживает. Правда, в прошлом году тут такое месилово было, что и по его голове битой бутылкой прошлись…

Через какое-то время, занятое разговорами, шутками, анекдотами, питьём шампанского и поеданием пирожных, Мишаня спросил Вовика:

— Пройтись не хочешь?

— Да уж и нужно бы, часа два как сидим.

Они вышли в вестибюль, где тоже было полно народу, тусующегося и между собой общающегося. Мишаня открыл дверь в туалет и зашёл первым. Селиванов топал сзади и замешкался, придерживая тяжёлую дверь. А замешкался он по причине того, что, случайно посмотрев в сторону, увидел в дальнем конце коридора «клетчатого», разговаривающего с кем-то до боли знакомым. «Так это же Генка Копьё! — узнал Вовик. — Наверное, прав был Серый, когда про его воровские дела рассказывал. Тут всё наглядно — вор к вору…» В этот момент из туалета вывалился пьяный мужик и с криком: «Когда, с-сука, деньги отдашь?» — схватил Вовика пятернёй за лицо. Ощутив на лице потную и вонючую ладонь, Вовик среагировал мгновенно — правый апперкот и левый боковой в голову. Мужика крутонуло вокруг своей оси, и он, полетев на пол, увлёк за собой другого, пытавшего его удержать. Они с шумом грохнулись на паркет, и второй закричал, вытягивая вверх руку:

— Извините-извините-он-бухой — он-перепутал-не-бей те-его-не-бейте!

Тут послышался грубый окрик:

— А ты что это тут руками размахался? Тебя выбросить отсюда? — и Вовик увидел мощную фигуру в сером пиджаке со значком КМС, надвигающуюся прямо на него.

Он отскочил назад, на всякий случай разрывая дистанцию, и обескураженно сказал:

— Он первый на меня напал, я только дверь в туалет открыл, а он на меня бросился.

Руслан остановился, посмотрел на барахтающуюся на полу бухую пару, потом на Вовика, и на секунду задумался, прикидывая, как всё произошло. Тут из туалета вышел Мишаня и встал на пути Руслана, прикрывая спиной Вовика. Он широко улыбнулся, развёл руки в стороны и сказал:

— Руслан, давно не виделись, как дела?

— А-а, Мишаня, здорово. Этот с тобой, что ли?

— Да братишка мой двоюродный. Привёл парня ваш бар показать, а на него сразу нападают, с кем-то путают, долги требуют…

— Да он у тебя «не дурак» подраться, я смотрю. Эй, ты, слышь, у кого тренируешься?

— У Вячеслава Васильевича…

— А-а, повезло тебе, привет от меня передашь.

— Руслан, тут один пьяных шмонает, по сумкам и по карманам. Я его хотел тебе показать, чтобы ты был в курсе.

— Покажи.

— Вон он стоит в клетчатой рубашке возле лестницы, — сказал Вовик, кивнув головой в нужном направлении. Руслан почти минуту пристально разглядывал «клетчатого».

— Я его раньше здесь не видел. Хорошо, что показали. Запомнил.

— А вы второго не знаете? — спросил Вовик.

— Второго тоже не видел, а ты знаешь его?

— Да один раз столкнулся. Мой товарищ о нём знает. Он под стать этому «клетчатому».

— Что, из таких же?

— Так мне сказали…

— Тогда второго тоже запомним. Если какой базар начнётся, будем знать, кому предъяву делать. Ну всё, мужики, мне пора, работа не ждёт, — сказал Руслан и пошёл по направлению к компании, где, судя по громким голосам и крепким выражениям, обстановка уже накалилась до предела.

Мишаня отправился обратно за стол, а Вовик — в туалет. Выйдя через несколько минут, он нос к носу столкнулся с Генкой и «клетчатым». Генка сперва равнодушно мазнул по Вовику взглядом, слегка задержался на красивом батнике и новых джинсах, но потом, наверное, узнав, удивлённо поднял брови.

— Эй, кореш, здорово.

— Здорово, — сказал Вовик.

— Ну шо, вы с друганом того фарца, который Кудю порезал, не отловили для нас?

— Он, наверное, всё-таки не из нашей школы, у нас такого нет.

Генка стоял, как будто над чем-то думая и при этом ощупывая Селиванова с ног до головы своим пронзительным взглядом.

«Не зря у него кличка такая, смотрит так, будто проткнуть хочет», — подумал Вовик.

— Слушай, кореш, — вкрадчиво и тихо сказал Генка, — я смотрю, на тебе прикид богатенький, и в такие дорогие места ты ходишь, да небось и с тёлкой. А может, это ты Лёню порезал, а потом переоделся и подстригся быстренько, и нам втираешь, что ты школьник обычный, а сам капустой под горло зафарширован?

Вовик потерял дар речи от такой наглой клеветы и ошарашенно уставился на Генку, даже не зная, что сказать. Что он тут ни при чём, было настолько очевидно, что Вовик даже не искал слов в своё оправдание. «Это потому что мои шмотки дорогие, они думают, что у меня родители при бабках и внаглую будут пытаться на меня Лёнькину «руку» повесить. А ведь действительно, зачем им кого-то искать — ноги сбивать, глаза портить, — когда вот он я, перед ними стою. И Толян, если надо, подтвердит, что это я был, и Кудя прозреет и меня узнает, — и тут Вовик вспомнил, как хорошо приложил Генку кирпичом по голове, и как-то сразу спокойно подумалось: — Я тогда вас, гадов, сделал, ну и сейчас что-нибудь придумаю». И он обезоруживающе улыбнулся и сказал честным комсомольским голосом:

— Я эту одежду только вчера у товарища поносить взял, а предки мои инженерами работают и по сто рублей получают, и я не высокий и не блондин. И тот фарцовщик Кудю порезал, потому что подумал, что у него сейчас деньги забирать будут. А у меня денег нет, и защищать мне нечего, а здесь я потому, что брат двоюродный пригласил и меня угощает. Если вы хотите, чтобы мы с Серёгой помогли настоящего виновника найти, то мы будем и дальше помогать, а если что — я маме с папой всё расскажу, — закончил Вовик свою объяснительную тираду.

— Всё так складно ты, чувак, нам тут излагаешь, у тебя всё гладко выходит, и отмазки надёжные со всех сторон представлены. Ну, предположим, что всё так и есть, но сути это не меняет. В ментовке уже дело открыто по порезу Лёнькиной руки, и если он с Толяном на тебя покажут, то тебе совсем деваться некуда. Может, твои предки и вправду пустые, потому и даём вам с друганом неделю срока, чтобы этого фарца найти. А если нет, то я тебе нарисую цифру, которую «рука» стоит, и твой дружок школьный половину этой цифры пусть нам тоже принесёт. Это чтобы тебе не скучно было. Так ему всё и расскажи, а если он вякнет, что он вообще никаким местом к этому делу не прислонялся, то Лёнька с Толяном покажут, что видели, как он тебе нож передал. И будете на малолетке аттестат зрелости получать, а с восемнадцати — на взрослую потопаете. Дорога у вас впереди широкая, поколениями зеков протоптанная. А делов-то, для вашего же блага, всего ничего: пострадавшему немножко денег отгрузить на лечение, и разбежимся красиво. Так что маме с папой ты рассказать успеешь…

Тут к ним подошёл Руслан и очень вежливо сказал:

— Молодые люди, отойдите с прохода в сторонку, посетителям входить и выходить неудобно. А тебя брат там ждёт, иди лучше за стол садиться, — и он легонько подтолкнул Вовика к выходу из холла.

Вовик сразу же повернулся и пошёл в зал, по пути осмысливая вдруг свалившуюся на него проблему. «Вот так влип, — думал Селиванов. — Получается, что если хорошо и модно одеться, то и девочки смотрят, и такси сразу остановилось, и в бар без лишних разговоров пустили. А с другой стороны — урки тоже внимание обращают. И выходит, что если ты деньги засветил, то они за этими деньгами свои грязные жадные лапы тянут. И сегодня они меня ответственным за содеянное Хроном назначили, а внимание обратили из-за джинсов новеньких и батника. И Лёху тогда грабануть хотели, потому что наряд его фарцовый приметили. Да-а, воистину всяка палка о двух концах, или как там ещё про медаль? Надо Мишане всё рассказать, он во-он какие операции проворачивает, наверное, что-нибудь придумает — я вроде как его сотрудник теперь…»

Тут Селиванов был абсолютно прав, и не только по дню сегодняшнему, а в историческом контексте в целом. На засвеченное благосостояние всегда находились и находятся то бандиты с ворами, то рэкетиры с вымогателями, то государство с налогами, то революционеры всех мастей с лозунгом «отнять и поделить», выполняя в основном первую его часть, а то и целые недовольные народные массы. Так было, так есть и… очень хочется надеяться, что не будет. Но по малолетству Вовик не мыслил так исторически объём но и глубоко, а был озабочен сугубо своей личной судьбой в этой неразрывной временной цепочке последовательно повторяющихся разномасштабных событий…

Вовик присоединился к продолжающей веселиться компании, где Мишаня как раз собирался ответить на заданный Гордеевой вопрос:

— Миша, а почему здесь никто не танцует? Музыка очень приятная, и место для танцев имеется, а никто танцевать не выходит?

— Ну как бы тебе, Лена, это объяснить популярно и доходчиво? Ну, попробую. Тут народ в основном деловой и торговый. Ну не такой, конечно, очень уж денежный — те в кабаках по отдельным кабинетам сидят и в очень узком кругу общаются. А здесь так, среднее звено и ниже, кому с себе подобными пообщаться хочется и бабки спустить ежедневно выкручиваемые. По делам, словом, перекинуться: ты мне — то, я тебе — это, новые связи завести, девочек свежих снять, может, замутить что-то совместное, ну и так далее. Они ниже своего достоинства считают под музыку ногами перебирать, романтика медленного танца их уже не увлекает, а на быстрый у них уже желания нет после тяжёлого рабочего дня и лет, проведённых на футбольных полях, в плавательных бассейнах, на рингах и борцовских коврах.

— Тут что, все бывшие спортсмены собираются?

— Ну, не все, но много…

— А-а, тогда понятно, — разочарованно сказала Лена и только теперь заметила, что её молодой человек задумчив и чем-то расстроен. — Во-вик, — толкнула она его, — Вова, что-то случилось? Ты чего такой?

— Да нет, Лена, всё нормально. Вспомнил, что контрольная в понедельник, тоже надо садиться готовиться.

— Мне бы твои заботы, — вздохнул Мишаня, ещё не зная и даже не предполагая, что скоро Вовика заботы станут и его тоже, потому что оставить того без помощи совесть ему не позволит.

Когда он назвал Селиванова двоюродным братом, это была не совсем ложь. У Миши не было никого, кроме матери, на всём белом свете. И у матери не было никого, кроме Миши. Война перемолола всю семью Волошиных — и близких, и дальних, и совсем далёких тоже. А ему всегда хотелось иметь рядом какую-никакую близкую родственную душу. Он почему-то всегда выделял Вовку из стаи дворовых пацанов, тем более что жили они в одном подъезде и встречались почти ежедневно. И возможно, что эта душевная привязанность невидимо возникла в тот осенний, ещё тёплый день, когда Миша увидел на лестничной площадке первого этажа соседку Софу с ребёнком в коляске. На глазах у ней были слёзы, и она тщетно пыталась открыть вторую створку двери в подъезд, которая обычно придерживалась загнутым гвоздём, вбитым в раму сверху. А сегодня стояла намертво, не шелохнувшись. Соседка не могла вывезти коляску, не открыв эту створку, и, чуть не плача от бессилия и беспомощности, упорно её дёргала, не понимая, что произошло. Лежащий в коляске недавно родившийся Вова Селиванов уже начинал покрикивать и беспокоиться, что ему сегодня не удастся глотнуть свежего осеннего воздуха и весь день придётся довольствоваться только комнатным, со всеми запахами и ароматами перенаселённой коммуналки. Миша взялся за дверь двумя руками и, приложив всю свою, уже немалую, силу, попытался оторвать её от рамы. Но та стояла неподвижно, даже не шелохнувшись.

Миша осмотрел её снаружи и увидел, что она по контуру приколочена к раме гвоздями, не меньше «десятки» (позже выяснилось, что жековский работник так «отремонтировал» дверь). С голыми руками здесь делать было нечего. Тогда он пошёл в седьмую квартиру к тёте Дусе и взял уже упоминавшийся в нашем повествовании топор. Через час дверь была отбита, и он позвонил в квартиру Селивановых, что всё в порядке. На следующий день Вовика отец зашёл к ним домой с «Киевским» тортом и поблагодарил Мишину маму, что она воспитала такого отзывчивого сына. Потом мама сказала:

— Смотри, Мишка, надо всегда помочь, когда можешь. На что тот добавил:

— И на душе станет хорошо, да ещё и торт принесут, если повезёт…

Глава девятая

Лена напомнила Вовику, что ей скоро надо быть дома, и они, тепло попрощавшись со всеми, ушли. Перед отъездом Вовик сказал:

— Миша, у меня неприятности намечаются, надо бы посоветоваться…

— Завтра воскресенье, позвони ближе к вечеру, поговорим. Такси остановилось почти сразу, и они без приключений добрались до дому. Зайдя в подъезд, Вовик взял Лену за руку, и она, прильнув к нему всем телом, сама его поцеловала. Он нравился ей всё больше и больше, было в нём что-то настоящее, надёжное. Как-то спокойно всё, без суеты, без понтов, без ненужной загадочности. И за спиной угадывалось что-то непростое, серьёзное, опасное — и это тоже влекло неосознанно…

На следующий день Вовик позвонил Мишане, и они договорились, что он подъедет. Миша сидел за столом, попивая чай из большой фарфоровой чашки. Он был в майке, и было заметно, как под чуть смугловатой кожей бугрятся хорошо развитые мышцы, а на плече синела немного поблёкшая наколка «ВДВ».

— Вовка, бери шоколад, такого в магазине не купишь, настоящий, прямо с кондитерки, — и он придвинул к Вовику тарелку с почти чёрными кусками горького шоколада. — Ну так какие у тебя неприятности?

Селиванов рассказал ему всю историю с самого начала — с эпизода «бросания камней» до разговора в вестибюле бара. Миша слушал очень внимательно, стараясь ничего не пропустить и всё более и более мрачнея по ходу рассказа. Вовик закончил и замолчал, ожидая каких-нибудь слов от своего собеседника. Пауза затягивалась. Вовик невольно залюбовался Мишиной мускулистой фигурой, вспомнив, как тот, бывало, частенько выходил во двор с двумя двухпудовиками и жонглировал ими к радости дворового народа, сильно охочего до любого происходящего действа. Наконец тот сказал изменившимся голосом:

— Ты даже себе не представляешь, как я эту уличную шпану, эту мразь подзаборную ненавижу. Я об этом никому не рассказывал, тебе первому… Я тогда перед призывом болтался, больше двух месяцев оставалось. Другие бухали в полный рост, а меня это дело никогда не радовало. Я кроссы бегал, на самбо ходил, железо таскал — уже знал, что в десант попаду, ну и готовился, соответственно… Как-то матери нет и нет с работы, я уже и беспокоиться начал — на улице темнотища, — думаю, пойду встречу. Только к двери подошёл — и тут она. Мне на шею с плачем как кинулась, всхлипывает, задыхается, слова сказать не может. Я её до кровати дотащил, воды дал, валерьянки накапал. Смотрю — у ней всё лицо в красных пятнах, щека и глаз дёргаются, и одежда как ножницами на полоски порезана, а где и куски прямо вырваны. А так ни синяков, ни ссадин, ни крови не видно, только на шее красная полос ка, как от верёвки, что ли. Что за лажа, думаю, напал кто-то? Она немножко очухалась, переоделась и со всхлипами и плачем попыталась рассказать. А говорить не может, лицо дёргается, руки трясутся. Тогда я к соседке — Валентина, медсестра, у нас тут жила. Та прибежала со шприцем, укол ей успокоительный вкатила — мать и заснула. Только на следующий день смогла рассказать, что случилось… Задержалась допоздна на работе, заказ срочный дошивала, и решила путь сократить — пошла проходными дворами. Тут эти двое её и прихватили. Один — её же шарфиком — придушил её, став сзади, а другой кольцо обручальное с пальца сдёрнул. А кольцо это, Вовка, — единственная вещь, от моего отца оставшаяся. Когда в эвакуации с голоду пухли — и тогда ни в какую его на хлеб не меняла, а тут мразь пьяная этот светлый кусочек памяти на хрусты рваные завтра у барыг обменяет. Потом — за сумку. Из кошелька всё вытрясли. А у ней с собой ещё ножницы портновские — как раз точить носила. Ну, те, как увидели, — давай изгаляться: «Ах, так ты портниха! Ну мы тебе щас костюмчик по моде справим». И давай на ней одежду на полоски резать. На груди, сверху на кофте две большие дырки вырезали, на юбке — спереди дырку и сзади. Потом из двора на улицу вытолкали — иди, мол, покажись, какая ты вся из себя модная. Мать, кое-как руками прикрываясь, до дома добежала. Стыд, он, как известно, хуже боли бывает. Ну, я пошёл на следующий вечер искать гадов по проходным дворам да по тёмным улицам. В левый карман кастет зарядил, под куртку — кусок кабеля электрического приспособил и песок в кулёчках тоже положил. В первый вечер двоих встретил, как раз кабель испытал — проводимость замечательная. Кастет пока не трогал, он — штука опасная: если по запарке в верхнюю часть головы попадёшь, тогда точно искать станут. Убийство — это уже для ментов ЧП. Одним кабелем отработал. Всё у них из карманов выгреб — чтобы видно было, что не просто так развлекаюсь, а с корыстной целью, да и деньги никогда не лишние. Пошёл опять через вечер, упаковался так же — в карманах, под курткой все приборы с собой. Ходил, ходил — ну никого: обычные граждане подгулявшие ходят, а тех, кто мне нужен, — ну как назло. Пошёл уже домой не спеша, и тут выходит девка из подворотни, лыбится и на меня смотрит. Ну, я тоже на неё взгляд кинул, приостановился. Тут же за её спиной две рожи обозначились такие, за которыми я весь вечер скучал, и говорят: «Проходи быстро, не по тебе товар». Ну, я и пошёл вроде как, а сам за дерево стал, жду, кто следующий будет. Смотрю — выплывают два мужика интеллигентного вида: один с портфелем, а другой с папкой подмышкой. Видно, что под бухом — весёлые, идут, ржут и всё каких-то Галю с Катей вспоминают. Девка выходит перед ними, и кофту — нараспах. Они, как увидели, ещё сильнее заржали — и к ней. Тут эти две рожи из-за её спины: у одного молоток, а у другого — кусок трубы. «Кино, — говорят, — посмотрели? С вас по червонцу с рыла за просмотр». Ну, тут уже я из-за дерева вышел, и к ним тихонечко, на цыпочках. Думаю: надо сразу валить, без разговоров; раз они уже с инструментами — значит, моральное право имею фамилию не спрашивать, да к тому же и цену сильно завысили… Одного сразу положил, а другой успел таки молотком махнуть. Еле его руку перехватил — и кабелем по рёбрам, аж хрустнуло. Он как взвоет, а тут и девка из ступора вышла, завизжала как резанная — и во двор. Смотрю — оттуда уже трое метутся, и не с пусты ми руками. И не один за другим на меня пошли, а веером разбежались, и с трёх сторон. Как раз песок и пригодился: одному и другому по жмене в морду — они и тормознулись от неожиданности. Слышу за моей спиной звук — как бутылка разбилась. Отскочил, оглянулся — третий лежит, чем-то облитый, а тот мужик, что с портфелем, в руке разбитую бутылку за горлышко держит. Второй интеллигент свою папку с земли подымает, а из неё нож торчит — насквозь пробил вместе со всем, что там было. Одна рукоятка — красивая, наборная — наружу. Тут эти двое после песка прочухались — и опять на меня. Пришлось кастет задействовать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

  • Сложный процесс взросления…

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Переплетение жизненных дорог предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я