Быть Человеком

Николай Дегтярёв, 2021

Наверное, не случайно автор открывает своё повествование воспоминанием из далёкого детства о том, как учился плавать… Это очень символично, ведь «жизнь прожить не поле перейти». Книга рассказывает о становлении личности молодого человека, о переходе от юности к молодости. Вначале мы видим ершистого подростка, а в завершении книги – мужчину, прошедшего серьёзную службу в армии. Вместе с героем повести Степаном Трифоновым, в котором угадывается автор произведения, мы растём физически и нравственно, трудясь с ним то на строительстве шлакобетонного заливного гаража или зерносушилки, то на лесозаготовке… Вместе с главным героем тяжело переживаем смерть отца и испытываем щемящую любовь и нежность к матери. Участвуем в строительстве Горно-обогатительного комбината в Солнечном на Всесоюзной комсомольско-молодёжной стройке и вступаем в единоборство с хунвейбинами… Путь становления личности Степана Трифонова не был гладким – приходилось и «оступаться», и ошибаться, ведь как говорит один из героев повести: «Родители и учителя только открывают двери, а дальше человек идёт сам». Завершается книга, как и начиналась, созерцанием реки, символом течения жизни: «Степан, оставшись один, ещё долго сидел на берегу Амура. Мощная дальневосточная река спокойно несла свои воды в Охотское море. Она, как жизнь, продолжала своё вечное движение, с крутыми зигзагами, поворотами, непредсказуемыми бурями и штормами. Но в одном был уверен Степан: с началом жизненного пути, как с главным экзаменом, он справился успешно – понял, что главное – быть Человеком!» Черныш Юлия Германовна, учитель русского языка и литературы МОАУ СОШ с. Томское Серышевского района Амурской области

Глава 2

Сучкоруб

Стёпа, робко постучав, зашёл в кабинет начальника отдела кадров Белогорского вагонного депо.

— Здравствуйте!

— Здорово, коли не шутишь, — приподняв очки над глазами, произнёс пожилой мужчина, чинно восседающий во главе письменного стола с большой двойной чернильницей и стопкой папок.

— Не до шуток, пришёл на работу устраиваться.

— Какое училище закончил? Шимановское?

— Нет, я только школу закончил, и то не до конца, — протягивая паспорт, неуверенно произнёс Стёпа.

— А где трудовая книжка?

— Пока ещё нет.

— В вечернюю школу записался?

— Да.

— Ну и по какой специальности хочешь работать?

— Мне сказали, что вы посылаете бригаду на лесозаготовку.

— Набираем… Я вижу: ты парень крепкий — подойдёшь, — рассматривая паспорт, как-то задумчиво произнёс кадровик.

У Степана сразу спало внутреннее напряжение, и он расслабленно откинулся на стуле.

— Постой, так тебе ещё нет восемнадцати — в командировку нельзя несовершеннолетним!

— Так мне во время командировки — двадцать пятого января — стукнет восемнадцать, вернусь совершеннолетним.

— Почему «стукнет»? Может, исполнится?

— Не знаю, так говорят почему-то.

— Вот мне недавно стукнуло пятьдесят… А в твоём возрасте ещё не стукает, а только приглашает шагать по жизни. А стучат, это значит, предупреждают — задумайся…

— «Век живи, век учись, попивая чаёк с маргарином, — так пройдёт твоя жизнь, и умрёшь ты дубина дубиной», — так, кажется, поёт Марк Бернес?

— Ты не расслабляйся, а то распелся, понимаешь. Сейчас я тебе выпишу временный пропуск, пойдёшь в стройцех, найдёшь мастера Ахунова Нахума Нисановича, скажешь, что я послал на собеседование.

— А он не пошлёт?

— Пошлёт, если назовёшь его по имени-отчеству.

— Не понял?!

— По-русски неблагозвучно звучит, поэтому зови его, как все, — Наум Иванович.

— Понял. А вы лес заготавливаете только зимой?

— Да, из-за комаров.

— Их так много?

— Мы в позапрошлом году посылали бригаду, они там поддали хорошо и, отмахиваясь от комаров во время работы, пилами да топорами повырубили весь молодняк. Пришлось лесхозу штраф платить.

— До свиданья.

До Степана только во дворе дошло, что его разыграли. Мастер, небольшого роста толстый мужик лет сорока, оказался вполне коммуникабельным и даже добродушным:

— Пиши заявление, я сам в кадры отнесу.

— На чьё имя писать?

— Садись. Вон тетрадь, вырви двойной лист, а я продиктую.

Степан вырвал из середины тетради лист бумаги, обмакнул перо в большую стеклянную чернильницу и замер в ожидании.

Мастер начал спокойно диктовать:

— Начальнику вагонного депо стации Белогорск товарищу…

Через три дня, ночью, бригада лесозаготовителей прибыла на станцию Ушумун, заставленную вагонами, гружеными лесом, и заваленную огромными штабелями кругляка. А после обеда, преодолев испытания лесной дорогой, расположились в зимовье, выложенном из тонкого нетёсаного кругляка, врытом в сопку. Передняя стенка с окном и дверью сооружена из необрезных досок^[10], наполнена опилками. Слева от входа — общие нары, покрытые ватными матрасами и суконными солдатскими одеялами. Напротив дверей стояла кирпичная, но не оштукатуренная печка. Справа — стол, предназначенный для приготовления и приёма пищи.

Повар, худой, долговязый мужик лет тридцати пяти по прозвищу Карасик, сразу растопил печку — благо наколотых дров было достаточно как внутри помещения, так и снаружи.

— При таком дубаре картошка замёрзнет.

— Юра и Стёпа, за водой! — тоном, не терпящим возражений, произнёс мастер.

— Наум Иванович, пусть салага идёт, а я дров наколю.

— Юра, хотя у тебя и Власов фамилия, но тебе далеко до чемпиона мира. Забудь свои дембельские замашки. Здесь нет «салаг» и не будет. Я больше двух раз не предупреждаю — отправлю домой.

— А я — чё? Люди — вон чё, и то ничё, а я чё?..

Степан молча взял цинковое ведро, ломик и пошёл вниз к ручью. Юра слегка замешкался и побежал догонять Стёпу, размахивая ковшом:

— Сказали, что без ковша не наберёшь: мелко.

Юра учился в одном классе со старшим братом Эдиком, поэтому знал Стёпу чуть ли не всю жизнь.

— Чего ты психуешь? Я просто так…

— Юрка, я с четырнадцати лет не считаю себя салагой и другим не советую, поэтому не нарывайся.

— Помню я: ты в двенадцать лет уже бросил курить. Ладно, замнём.

— Замнём, — ответил Стёпа и протянул руку.

Юра ответил крепким рукопожатием.

Маленький ручей, покрытый льдом, с правого берега имел небольшую проталину.

— Здесь ключ бьёт! — радостно воскликнул Стёпа.

— Поэтому и не замерзает.

Перед тем как начерпать воды в ведро, Юрка с удовольствием приложился к ковшу:

— Вот это да! Холодная как лёд!

— Ты мне оставь, а то всю выпьешь, — попытался шутить Стёпа.

— Не боись, пей, только горло не простуди.

— Точно, горло — это моё слабое место, — между большими глотками воды пробурчал Стёпа.

Когда вёдра были наполнены, ребята осмотрелись. Они стояли посередине заснеженной пади, расположенной между двумя рядами сопок, заросших вперемежку лиственницами и соснами. Сопки уходили в затуманенную морозом даль.

— Китайцев высматриваете? — как-то неожиданно подошёл мастер.

— Откуда здесь китайцы? — удивился Стёпа.

— Вон те дальние сопки — это правый берег Амура.

— Наблюдают за нами, — уверенно констатировал Юрка. — Ночью прилезут и перережут нам глотки.

— Тебе первому, чтобы не наводил жути, — пригрозил Наум Иванович.

Со стороны землянки послышался металлический звон.

— Это повар нас подгоняет — воду заждался. Бьёт обухом топора по куску рельсы, — догадался Стёпа, — я видел: там висит рельса. Ещё подумал: зачем она здесь нужна?

— Да мало ли в тайге что может случиться?! А это — надёжная связь, — добавил Наум Иванович.

— Хорошая вода! — отхлебнув из ковша, оценил мастер. — А какой воздух! Сюда надо туберкулёзников присылать: пока лесу напилят, глядишь, и выздоровеют. Я уже пятый год сюда приезжаю.

— Это точно. У меня отец был туберкулёзник, каждый год ездил по госпиталям, санаториям, так он рассказывал, что все санатории стоят в сосновых рощах, — поддержал мысль Стёпа. — А у вас туберкулёз?

— Типун тебе на язык! Язва желудка у меня.

— Помогает?

— Хуже не становится, а покидать меня не желает. Стерва!..

Так, перебрасываясь словами, как снежками, добытчики воды, утопая по колено в снегу, достигли землянки.

— Долго вы ходите, мужики! Рискуете без обеда остаться, — пробурчал повар.

— Ничего, протопчем тропинку — будет легче бегать!

После обеда подъехали два трелёвщика — и сразу всё ожило! Появился рабочий настрой, который переключил бригаду на другой ритм. Оживился разговор, исчезла излишняя суета. Только Стёпа был напряжён: «Ещё бы… доверили самостоятельную работу, ничего, что она самая неквалифицированная, но ответственная — сучкоруб».

Трактористы остались обедать. Бригада лесозаготовителей двинулась на деляну. Пока добрались до вершины сопки по глубокому рыхлому снегу, спина у Стёпы вспотела. Ещё бы: ватные стёганые штаны, телогрейка, шапка с опущенными клапанами… Но здесь ничего не поделаешь: мороз за сорок — при другой амуниции долго не поработаешь.

Резкий звук бензопилы «Дружба» сработал как сигнал начала заготовки леса. Первое дерево упало с шумом, мёрзлые ветки с треском ломались, отлетая от ствола на приличное расстояние.

— Твоя задача заподлицо обрубать сучья, стаскивать их в кучу и сразу сжигать, — обратился к Стёпе Наум Иванович. — Да смотри, чтобы даже спрятавшиеся в снег сучья были найдены и преданы огню.

— Понятно.

— Что-то ты невесело отвечаешь, дружок.

— Да вот боюсь, что не успею за бригадой.

— Не будешь сачковать — справишься! А ты делай так: кто подойдёт к костру греться или сушиться, не пускай без веток.

— Вас тоже не подпущу!

— Вот это разговор уже серьёзный! За работу! С Богом!.. Стоп! А ты держал топор в руках?

— В детстве дрова колол, отцу помогал по мелочам да на уроках труда в школе. А этим летом приходилось брёвна кантовать^[11]: в Серышеве строили парикмахерскую.

— Тогда я спокоен… Чего мне бояться?

— «Лесорубы! Ничего нас не берёт: ни пожары, ни морозы!» — запел Стёпа и, разгребая снег ногами и размахивая в такт песни топором, двинулся к комлю спиленной сосны. Принял удобную стойку — и с плеча резко рубанул топором по основанию толстой ветки. Звон топора разнёсся эхом по деляне, насквозь промороженная ветка со звоном отлетела от ствола. Стёпа остался доволен. Работа закипела.

Когда последняя ветка накрыла довольно солидную кучу, Стёпа воткнул топор в торец дерева, наломал сухих веточек, потом надёргал травы из-под снега, потом степенно достал спички из кармана ватных штанов и наконец чиркнул спичкой. Лёгкие языки пламени, чуть поколебавшись, вспыхнули весёлыми огоньками. Пламя постепенно охватило костёр и, почувствовав свободу, вдруг резко вспыхнуло и уже смело начало пожирать сучья. Стёпа снял рукавицы — огонь осторожно коснулся Стёпиных ладоней и, уже не обращая внимания на своего создателя, объял всю кучу веток. Горящие иголки пытались вместе с дымом подняться в воздух и улететь с ним в голубое небо, но быстро рассыпались.

Из состояния «нирваны» Стёпу вывел грубый голос мастера:

— Ты что это делаешь, сукин сын? Ты что, не знаешь, что топор нельзя втыкать в торец? Такая метка приравнивается к треснувшему стволу! Дерево будет сохнуть, а трещина расширяться, а это — неликвид^[12].

— Я не знал.

— Ну, бригадир, я тебе устрою головомойку! — грозя кулаком в сторону вершины сопки, взбесился Наум Иванович. — Сейчас пришлю пильщика — пусть отрежет торец, покажешь ему это дерево. Работай! Чего рот разинул!?

Стёпа ещё не видел мастера в таком состоянии и слегка оторопел.

Подъехали трелёвщики, работа закипела. Чокеровщики^[13] лихо цепляли сразу по три-четыре хлыста, а трелёвочные трактора, поднимаясь на дыбы, с рёвом затягивали их на себя и волокли на место складирования.

Работа быстро поглотила и Стёпу — сучья стали отлетать с первого удара топора. В этом деле помогал мороз — большинство сильно промёрзших сучьев отлетало при ударе поверженного дерева о землю, оставалось подчистить ствол.

Деревья росли довольно густо, поэтому одного костра хватило на несколько хлыстов^[14].

Срубленные ветки Стёпа перетаскивал по рыхлому, но глубокому снегу.

Стало жарко, но не разденешься: искры от костра впивались в ватную телогрейку, оставляя заметные следы, и больно кусали при попадании в лицо. Валенки на ногах становились всё тяжелее и тяжелее. Но, как ни устал Стёпа, а команда «шабаш!» показалась преждевременной: «Неужели конец рабочего дня?»

Степан, добросав остатки сучьев в костёр, наконец-то огляделся: солнце начало заходить за сопку, небо порозовело, в лесу потемнело, и, если бы не надсадный рёв трелёвщиков, можно было бы услышать тишину вечернего леса.

Повар остался доволен: все ели с аппетитом, никто не ворчал. Но пока никто и не хвалил — чтобы не сглазить.

Темнота наступила быстро, зажгли две лампы «летучая мышь». Сразу все повеселели, пошли в ход анекдоты. Первым «выступил» вальщик леса, сорокалетний мужик Сидор Иваныч:

— Бензопилы только появились. В передовую бригаду леспромхоза выделили одну пилу «Дружба»^[15]. Бригада единогласно решила поощрить лучшего пильщика — чукчу. Он долго отнекивался: «Ручная пила лучше». Но в конце концов уговорили. Через неделю приезжают к нему на деляну — и опешили: напилил столько же, что и ручной пилой, на пару с Кешкой: «Ты что, сачкуешь, паря?» Обиделся чукча. Прислали к нему передовика поделиться опытом. Он берёт пилу, заводит… — Чукча: «Она ещё и заводится?!»

Дружный хохот окончательно отогнал сон.

— Один лесоруб задержался на деляне, только двинулся домой со своей бензопилой на горбу, а тут — волки.

В общем, победила «Дружба», — вставил своё слово вечно молчащий пильщик Иван.

— А не пора ли нам баиньки? А то завтра — с рассветом на деляну, — настоятельно заявил мастер и закрутил фитиль лампы. Постепенно лесорубы утихли, только от печки доносился треск догорающих дров.

За ночь жилище лесозаготовителей, которое не назовёшь ни блиндажом, ни землянкой, сильно остыло. Мороз пробрался через дощатую стенку, хилые двери и окно. При такой температуре сон исчезает очень быстро. К семи утра вся бригада уже сидела за столом, изготовленным из обрезных досок^[16]. Никто не слышал, когда встал повар, но на печке уже стояли кастрюля с макаронами, заправленными сливочным маслом, только что вскипевший чайник и тарелка с белым хлебом, нарезанным большими кусками. Здесь же стояли алюминиевые чашки со сливочным маслом и кусками сахара-рафинада.

— Грейтесь, — произнёс повар.

— Тут без бутылки не согреешься, — пробурчал Юрка.

— Всё! До конца сезона — сухой закон, — резко прервал мастер. — И не злите меня больше, а то моей язве это не нравится.

Все вмиг замолчали, а Наум Иванович взял большую ложку сливочного масла и проглотил.

— Вот, только этим и спасаюсь от этой язвы, мать её ити. Каждое утро натощак — ложку масла.

— А я подумал, что ты про жену вспомнил, — сострил вальщик Сидор Иваныч.

— У меня нормальная жена, отнюдь не язва, — спокойно парировал мастер.

— Сидор, ты знаешь, почему не получится поиметь бабу на площади?

— Почему?

— Много советчиков…

— От язвы лучше — барсучий жир, — предложил бригадир.

Дружный хохот не смутил Сидора Сидоровича, он встал и голосом Левитана произнёс:

— Барсучий жир обладает бактерицидным эффектом, повышает иммунитет и эмоциональный тонус, локализует гнойные образования, способствует очищению ран, нормализует работу желудка, создаёт защитный слой на поверхности слизистой оболочки, тем самым замедляя процесс эрозии и помогая быстрее восстанавливаться повреждённым тканям.

Возгласы изумления и восторга вперемешку со смехом и аплодисментами не смутили бригадира, и он пояснил:

— Я окончил медицинское училище, ребята, так что не удивляйтесь. Но болеть не советую — не поможет… — И, выдержав «мхатовскую» паузу, добавил: — Увильнуть от работы.

— Обижаешь, начальник, — с акцентом бывалого зэка вставил Юрка, — мы сюда приехали не груши хреном околачивать, а деньги зарабатывать.

— Хватит митинговать. Одевайтесь как следует: сорок пять градусов — это не шутка. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь простыл, — поставил точку в разговоре Наум Иванович.

Ветра практически не было, поэтому мороз не показался таким уж сильным. Подниматься в сопку сегодня было легче, уже явно прорисовывалась тропинка. Бригада шла колонной по одному. Вековые сосны, осыпанные снегом, стояли молча, дожидаясь своей участи. Стёпе стало грустно: «Росли эти сосны целый век — и всё, настал их конец: одни пойдут на срубы домов, другие на брусья, доски, горбыль, на забор или на дрова. А если их не спилить, всё равно со временем они пропадут, превратившись сначала в трухлявый лес, который сгниёт, если не попадёт под пожар. Такова судьба…»

Из размышлений Стёпу вывел след на снегу:

— Интересно, откуда здесь собаки?

— Волк здесь проходил, а не собака, — пояснил Сидор Сидорович.

— Как вы определили так сразу?

— Потому что таких больших собак очень мало, и ещё, запомни: волк держит лапу «в кулаке», а собака растопыривает пальцы. Судя по следу, этот волк весит килограммов семьдесят с лишним. У тебя какой вес?

— Восемьдесят.

— Вот примерно так же весил этот волк.

— Ничего себе, а я думал, что они как собаки — пуда два, не больше. Не нападали?

— Не такие они глупые, чтобы на человека нападать. Только если жрать больше нечего. Да, анекдот вспомнил: «Только в феврале появился поручик Ржевский на балу. К нему подходит дама: «Говорят, что Новый год вы встречали в Сибири. И как вы там провели время?» — «Я был на ёлке, сударыня-с». — «Невероятно! А ещё говорят, что это дикий край и там отсталые нравы. И кто вам её устроил?» — «Волки, сударыня-с, волки».

Степан искренне рассмеялся.

— А это чьи следы?

— Это зайцы бегают. Надо будет петли поставить.

— Чего бы он в петлю полез? В петлю лезут, когда жить надоело. Я видел одного мужика в петле. Некрасивое зрелище — язык вывалился, сопли висят до живота — жуть.

— Ты что под дурачка косишь?! Нашёл с чем сравнивать. Да что тебе объяснять — в обеденный перерыв захвачу проволоку и покажу, как ставить петли.

— Спасибо, — обрадовался Стёпа.

За разговором быстро дошли до деляны. Таёжную тишину резко нарушили визгливые пилы, вдалеке послышался рокот трелёвщика. Грохнулась на снег первая сосна — рабочий день начался.

Вечером бригадир и сучкоруб возвращались с деляны вместе.

— Давай здесь свернём с тропы: видишь, целая тропинка протоптана? Это косой ночью бегает на жировку.

— Не понял…

— Место кормёжки так называется. Видишь — целую тропинку протоптал?

— Выходит, что не раз бегал?

— Это его привычка: туда-сюда носиться.

— Как дурачок.

— Сам ты дурачок! Это среди людей придурки бывают, а в природе всё гармонично, всё отлажено до мелочей.

Бригадир достал из кармана моток медной проволоки, перочинным ножиком отрезал кусок длиной с метр. Не спеша сделал петлю, поставил на тропинку и закрепил за куст:

— Вот и вся наука. Понял, как делать: работай, ищи удобное место на тропе и перекрывай петлёй.

Стёпа своим «складишком»^[17] отрезал несколько кусков проволоки и шагнул в сторону от тропинки, в глубокий рыхлый снег.

На следующий день он обнаружил в петле замёрзшего крупного зайца:

— Сидор Сидорович, он мёрзлый. Брать?

— А какой же он может быть? Ночью было пятьдесят градусов. Привяжи тебя — и ты к утру замёрзнешь.

Повар был очень доволен:

— Молодец, Стёпа! У лесозаготовителей должно быть натуральное мясо, а не тушёнка, с неё много не наработаешь.

На следующий день все с удовольствием ели лапшу с зайчатиной. А повар, как ему казалось, страдающий от скудного меню больше других, решил разнообразить рацион питания мясом птицы. С первого дня на помойку, возникшую недалеко от зимовья, повадились сойки, а начпрод (так сам себя называл повар) добросовестно их подкармливал: «Чтобы выросли до размера курей».

Двадцать пятого января — день рождения Степана. Когда вся бригада ушла на деляну, Карасик поставил на подпорку большой ящик из-под провианта, насыпал хлебных крошек.

Верёвку протянул через дверь и, продолжая заниматься готовкой обеда, посматривал на скопление птиц. Через час их было как на зерновом дворе воробьёв. Осталось дёрнуть верёвку и выудить из ловушки добычу.

Когда под вечер бригада ввалилась в зимовьё, стол уже был накрыт; в центре стояла эмалированная чашка, с горкой наполненная жареными мелкими существами непонятного происхождения.

— Ты что, бурундуков нажарил? — с улыбкой произнёс бригадир.

— Ты, бугор, сначала попробуй, а потом шипи, — возмутился повар. — Здесь двадцать соек! Целый день на них потратил. А как имениннику?

— Я соек люблю, но живых — красивые они, вот на вкус не пробовал. Жалко как-то, но всё же спасибо.

— Итак, мыть руки — и за стол. Всем по две сойки, остальные — имениннику, — тоном, не терпящим возражений, заявил повар.

— Не руки мыть, а совершеннолетие обмыть! — не выдержал Юрка.

— Пить — делу вредить. Ничего спиртного не осталось, всё сожрали в дороге, поэтому я вам и не запрещал пить, чтобы на похмелье допили все заначки. Степан, поздравляю тебя по поручению профкома депо и от себя лично. Восемнадцать лет — это начало жизни, до этого была только подготовка. Теперь спрос с тебя как со всех. Поздравляю!

— Спасибо. Насчёт спроса: я что-то не помню поблажек; пожалуй, наоборот.

— Да не обижайся ты, это я так — для красного словца.

— Стёпа, ты вообще не пей эту заразу. Я вот натерпелся в своей жизни: у меня жена страдает от алкоголизма, — обратился «к народу» обычно молчаливый вальщик леса Анатолий Штукарь.

— Что, запои?

— Да нет… От моего алкоголизма.

Так, в шуточках и прибауточках, лесозаготовители отметили совершеннолетие Степана.

Стёпа постепенно втянулся в работу, ему уже не казались тяжёлыми валенки, с трудом волокущиеся по снегу, и не мешала в работе основательно прожжённая телогрейка^[18]. Топор перестал выскальзывать из рук. Вспоминались слова из песни «Привыкли руки к топорам…».

— Степан, с сегодняшнего дня будешь работать чокеровщиком, — предложил бугор, — не удивляйся, в бригаде должна быть взаимозаменяемость.

— Да я не против. Поработаю…

— Гришка будет сучкорубом. И ещё: осталось работать недели три, а твоя душегрейка вся как простреленная, вернее изрешечённая — только не пулями, а искрами. Тебя и в вагон не пустят, это тоже надо учитывать.

— Это моя, а ту, что мне на складе выдали, я оставил дома, по приезду выйду на работу в новенькой «куфайке».

Стёпа легко заскочил на гусеницу трелёвщика, открыл металлическую дверку и, только когда уселся на твёрдое, обтянутое дерматином сиденье рядом с трактористом, почувствовал волнение.

— Стёпа, да ты не дрейфь, прорвёмся. Этот трактор переворачивается редко.

— Да я и не боюсь, — уверенно парировал Стёпа.

— Ну и молодец! Меня звать Август, — тракторист протянул мазутную руку Стёпе.

— Откуда вы меня знаете?

— Ты думаешь, что мастер со мной не согласовывал? Да, зови меня на «ты».

— Вы же старый, наверное, вам лет сорок. А мне только восемнадцать. Как-то неудобно.

— Неудобно штаны через голову надевать… Ладно, как хошь, так и зови — хошь горшком называй, только в печку не сажай.

Август включил четвёртую передачу, трактор чуть качнулся и с воем полез на сопку. Минут через пятнадцать подъехали к деляне. Степан открыл дверку, встал на гусеницу и, не раздумывая, прыгнул в снег.

Тракторист развернул «агрегат» и подал его назад к комлям хлыстов. Стёпа не раз наблюдал за работой чокеровщика и даже помогал, поэтому, не дожидаясь мата, схватил тяговый канат и потащил его к хлыстам.

— Стёпа! — крикнул с кабины тракторист, — ты сначала займись вон тем стволом. Да нет, не этот — тот, у которого комель за пнём спрятался. Сначала его развернём, потом остальными будем заниматься.

— Понял.

Стёпа потянул канат к вершине, быстро зацепил крюк и махнул рукой в сторону трактора. Трос натянулся, к удивлению Стёпы, дерево легко развернулось, комель освободился от угрозы упереться в пень.

— Вот теперь цепляй стволы, да не больше полуметра от среза.

Стёпа зачокеровал первый ствол. Подцепил второй, затем третий, четвёртый стволы.

— Внимательно следи, чтобы чокера не отцепились или какой хлыст в пень не упёрся, если что — свистни.

— Я не умею громко свистеть.

— Ну, тогда кричи и маши руками.

Август поднял щит и только тогда включил лебёдку. Тяговый канат зазвенел от напряжения, хлысты постепенно стали собираться в один пучок. Август опустил щит, комли постепенно сформировались в компактную пачку и улеглись на щите.

Стёпа быстро заскочил в кабину. Трелёвщик слегка «встал на дыбы» и, недовольно ворча, двинулся под сопку. Тракторист переключился на вторую передачу. Трактор наклонился так, что Стёпе пришлось упереться руками в щиток приборов. Стало немного страшновато, казалось, что трактор сейчас кувырком покатится вниз, а хлысты следом завершат цирковой номер.

— Держись!

Пока спускались с сопки, у Стёпы вспотела спина, и он запел, чтобы как-то взбодрить себя:

Гремя огнём, сверкая блеском стали,

Пойдут машины в яростный поход.

Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин

И Ворошилов в бой нас поведёт.

Незаметно подъехали к верхнему складу. Юрка Власов и мужик со странным именем Бобур лебёдкой и полиспастами^[19] грузили хлысты на ЗИЛ-150. Стёпа спрыгнул на снег и радостно закричал:

— Принимай древесину!

— Ты-то откуда взялся? — удивился Бобур.

— Да вот на повышение пошёл — больше метра над землёй сижу.

— А сколько платят?

— Не знаю, как у вас, а у нас в Биробиджане — как куб, так руб!

И оба дружно расхохотались.

— Ты что, сюда базарить приехал?! — сквозь шум двигателя раздался мощный голос Августа.

— Бегу!

Степан быстро, как будто это делал всю жизнь, отстегнул чокера. Подождал, пока они все освободятся, и радостно запрыгнул в кабину.

— Ты куда? Я тебе разве не говорил? Я в Ушумун еду, как бы дизель не гавкнул по дороге, надо срочно подремонтировать.

— А я-то думаю, что это меня ни с того ни с сего к тебе направили? — как-то вяло произнёс Стёпа. — Мне что, здесь оставаться?

— На машине подвезут. Скажешь мастеру, что я на ремонте. Не унывай: уныние — смертный грех! А вообще — ты молодец, работал хорошо. Пока!

Крепкое рукопожатие — и Стёпа остался на складе в странном недоумении и растерянности.

— Ты чего не укатил с Августом?

— Да он на ремонт, дизель перегревается.

Степан сел у костра, подкинул пару веток сосны и, глядя в огонь, задумался: «Вот суетятся люди, валят лес, строят из него дома… Сколько лет простоит дом? Столько, сколько росло это дерево — лет сто, не меньше». Стёпа решительно встал, подошёл к штабелю, выбрал среднее дерево и спокойно, не спеша начал считать годовые кольца. Вскоре он, довольный, вернулся к костру: «Точно — сто одиннадцать лет. А ведь мог кто-нибудь сломать, и всё — не было бы дерева. Или повредили бы — тогда оно выросло бы кривым, никому не нужным. Так и люди: вырастают все вместе, а становятся разными: и кривыми, и больными, и дурными… Некоторых уже не исправишь. Одна надежда, что хотя бы часть из моральных уродов приспособится к обществу… Сколько среди нас таких приспособленцев? Много!.. Вот таких проверяет случай, время, война… Там они и обнажают свою сущность — становятся тем, кем они и были на самом деле».

Размышления прервал шум подъехавшего порожнего хлыстовоза. ЗИЛ-130 плавно остановился, водитель Семёныч, приехавший последний раз подзаработать перед уходом на пенсию, вылез из кабины:

— Мастер послал за вами. Двоих могу взять в кабину, как-нибудь втиснетесь, а ты, Стёпа, как самый крупный, — поедешь сзади. Только держись покрепче.

— А за что на этой площадке держаться? За воздух зубами?

— Не за стойку же… Держись за передний борт, других вариантов нет.

— А может, мне лучше сразу на прицеп залезть?

— Ты дошутишься! Не дай бог слетишь — вот тогда прицеп тебя добьёт.

Степан неуклюже забрался на площадку. По краям лесной дороги из-под снега торчали вывороченные с корнем пни, кустарник и прочий таёжный хлам. Дорога использовалась только зимой, летом сюда не проберёшься ни на какой технике. Стёпа мёртвой хваткой вцепился в борт, обшитый жестью. Машина плавно тронулась. Даже при небольшой скорости стоять на «полусогнутых» было весьма неуютно. В ватных рукавицах руки быстро потеряли цепкость. Машина шла на третьей передаче, но её трясло и подбрасывало на каждой кочке, как телегу на полевой дороге. Несмотря ни на что, на сопку забрались благополучно, но на крутом спуске Семёныч не успел переключиться на вторую передачу, как машина полетела под откос. Здесь уже стало не до переключений — успевай рулить! Стёпу подбрасывало, как мячик, того и гляди — руки не выдержат и вывалишься, как птенец из гнезда.

«Всё! На повороте точно перевернёт, — лихорадочно пролетело в голове, — может, прыгнуть — шансов остаться в живых будет больше, если, конечно, не попадёшь под прицеп. Нет, буду держаться до конца!»

На левом крутом повороте Стёпа неимоверными усилиями удержался, вцепившись во взбесившуюся машину. Склон резко снизился, и машина как ни в чём не бывало затарахтела по дороге, даже не остановившись. Стёпа выпрямился во весь свой немалый рост и во всю лужёную глотку закричал:

— Ах у дуба, ах у ели вы, наверно, уху ели!

Вечером усилился ветер, появилась позёмка. За завтраком Наум Иванович объявил:

— Всё! Завтра — выходной. Точно пурга разыграется…

Никто не стал возражать, кое-кто обрадовался, а Стёпа подумал: «Ну и слава богу, надо отдохнуть, что-то я устал».

Ночью у Степана побежала кровь из носа. «Давно не бежала, пора освежить прокисшую кровь», — с иронией подумал Стёпа. Тихонько, стараясь не задеть товарищей, слез с нар, взял со стола тряпку, прислонил к носу, натянул штаны, засунул ноги в валенки, накинул фуфайку и, стараясь не скрипеть дверью, вышел наружу. Чёрный лес тоскливо шумел на сопках, ему в унисон подвывал ветерок, небо не проглядывалось за серыми низко опустившимися облаками. Снег, приложенный к носу, быстро наполнялся кровью. С каждой порцией хрустящего снега крови становилось меньше и меньше. Минут через пять кровь остановилась. Стёпа глубоко вздохнул и вдруг услышал странные звуки, пробивающиеся сквозь шум ветра. Казалось, что визжит и хрипит свинья. «Наверное, показалось», — подумал Стёпа и, почувствовав холод, пошёл спать.

К утру ветер затих. По присыпанному свежим снегом насту лесорубы двинули на деляну. Пока шли, Стёпа своим рассказом о странных звуках ночью заинтересовал товарищей. И, как только Сидор Сидорович — опытный охотник — сквозь тонкий слой свежего снега заметил кабаньи следы, предложил:

— Вы идите, а мы со Стёпой осмотрим ближайшую ложбину.

— Надо было ружьё захватить, — забеспокоился Наум Иванович, но возражать не стал.

Метров через пятьдесят, в ложбине между сопок, «следопыты» увидели сначала кровь на снегу, а чуть дальше, за кустами — клочья шерсти вперемешку с кровью и следы борьбы животных.

— Картина понятна, — деловито начал рассуждать бригадир, — волки напали на дикого кабана, вот ты и слышал звуки этой борьбы ночью.

Потрясённый, Стёпа решил уточнить:

— Разве могут волки справиться с кабаном?

— Могут, сынок! Гуртом и батьку легче бить.

— Наверное, проголодались.

— Они всегда голодные, как и некоторые люди.

— Я в детдоме по воскресеньям тоже был голодный, но на волков не нападал — частенько выли, вокруг — лес.

— Что, плохо кормили?

— Кормили прилично, но по воскресеньям на завтрак — сыр, чай с карамельками и печеньем — сыр я терпеть не могу. В обед — гороховый суп и солянка, я эти блюда на дух не переношу, вот ужин — молочная каша с булочкой — это я с удовольствием.

— Это ты зажрался, называется.

Так, за пустыми разговорами, догнали бригаду. День для Стёпы оказался невезучим — при рубке сучка поскользнулся и топором рубанул по голени, прорубив валенок. Сильная боль появилась к обеду.

— Стёпа, оставайся за повара, а ты, Карасик, пойдёшь за него — пора размяться, а то скоро жиром зарастёшь.

Дружный хохот потряс землянку — повар был самый худой в бригаде.

— Я давно просился. Стёпа, подойди сюда, я тебе всё объясню.

Стёпа внимательно выслушал наставление повара.

— Так у тебя уже всё готово, только кашу сварить осталось.

— Да, тушёнка на окне.

Когда все ушли на деляну, Стёпа прилёг на нары и, несмотря на боль, быстро заснул. Снилась ему тайга — огромные заснеженные сосны, он один идёт по глубокому снегу. Снег становится всё глубже и глубже, идти становится всё труднее и труднее, ноги с трудом переставляются. «Как водолаз в глубоководном снаряжении, со свинцовыми подошвами», — подумал Стёпа и сразу же провалился в глубокую яму, нога ударилась обо что-то острое и Стёпа проснулся.

Нога разболелась не на шутку. «Только этого мне не хватало до полного счастья», — усмехнулся Стёпа и осторожно встал с постели. В это время открылась дверь и вошёл Юрка Власов с трактористом Ваней.

— Вот, вернулись, будем ремонтировать трактор.

— А меня, инвалида, возьмёте?

— Конечно! — возмутился тракторист. — Будешь на подхвате: где ключ подать, где поддержать.

— Чего ты психуешь?

— Да я не на тебя, а на ХТЗ, не любит, падла, работать.

— Ты себя вини, а не трактор.

— Ты знаешь, сколько он уже работает? Давно пора на металлолом.

— Не уважаешь ты его, вот поэтому он и не хочет работать.

— Да я же шофёр! Права на машину забрали, а на эту колымагу посадили. А ты знаешь, как ХТЗ расшифровывается?

— А кто не знает: Харьковский тракторный завод.

— Не угадал — Хрен, Товарищ, Заработаешь.

— Оригинальное название! А за что у тебя права водительские забрали, за пьянку?

— А за что ещё забирают? Через полгода пересдавать буду.

Степану надоело слушать дурацкий диалог:

— Хотите, я вам анекдот расскажу?

И, не дождавшись ответа, начал:

— Пожилой сантехник и фазан^[20] устраняли аварию в подвале. Проблема была под канализационной водой, поэтому пришлось нырять в это говно. Сантехник исправляет, а фазан подаёт то инструмент, то ещё что-нибудь. Опытный сантехник устранил неисправность и с умным видом наставника ученику заявляет: «Учись, а то так и будешь всю жизнь ключи подавать!»

— Ты это на кого намекаешь? — чуть не в один голос возмутились мужики.

— Просто вспомнил, — подкидывая дрова в печку, пробубнил Стёпа.

— Стёпа, я смотрю: вид у тебя не товарный, иди-ка ты на нары, полежи, а мы без тебя справимся.

— Ничего, доварю.

— Старших надо слушать! Привыкай — через год в армию.

— Ладно, уговорили, действительно нога разболелась.

Стёпа забрался на нары и лёг на спину.

— Стёпа, а чем заправлять?

— На окне стоит.

— Здесь две открытых банки «Великой китайской стены»… Обе высыпать?

— Конечно обе. Как открыты?!

— Как любая банка — ножиком! Дурацкий вопрос задаёшь…

— Я имею в виду: почему они открыты — ничего повар об этом не говорил?

— А чего ты всполошился?

— А когда их открыли? Может, они уже пропали или мышь там побывала…

— Да брось ты!.. Прокипятим — все микробы подохнут.

— Микробы-то подохнут, а вот окисление… Банка ведь железная.

— Я уже высыпал.

— Нашли, о чём беспокоиться, — встрял Ваня, — накладывай, я поем, если не подохну, значит, всё хорошо.

Юрка наложил сразу две чашки вкусно пахнущей гречневой каши:

— Я тоже хочу экспериментировать.

С нар донеслось:

— И мне накладывай.

Стёпа осторожно начал слазить с нар.

— Ты лежи, я принесу.

Дружно застучали ложки, через десять минут вымытая посуда была в ящике.

— Матушка рассказывала, что целая семья умерла от подобной окисленной тушёнки, — вспомнил Стёпа, прощупывая живот.

— У нас соседи отравились, скорую вызывали, — забеспокоился Юрка.

— Здесь скорую не дождёшься, — отозвался тракторист.

И пошли печальные воспоминания… Страх начал действовать как инфекция, поражая всех подряд. Не прошло и часа, как вся «команда» вышла на пригорок перед ручьём и, засовывая по два пальца подальше в глотку, пыталась вызвать рвоту. Сначала получилось у тракториста, затем у Стёпы. Юра оказался последним. В это время остальные лесорубы вернулись с деляны. Странная картина предстала перед их глазами: лицом к Китаю стоят трое мужиков и рыгают.

— Эй, там, на бугре, вы что, китайцев дразните? На международный скандал нарываетесь? У нас и так Хрущёв все отношения с ними испортил, а вы, «ревизионисты»^[21], ещё усугубляете, — сдерживая смех, прокричал Наум Иванович.

Стёпа поковылял к мастеру:

— Наум Иванович, мы сварили кашу с тушёнкой, подумали, что испортилась: давно открытая — вот и перестраховались.

— Ты сильно хромаешь — отдыхай. Карасик покормит нас отравленной кашей.

Люди давно так заразительно не смеялись над «придурками»!.. Насмешки и приколы продолжались до конца командировки.

Через пару недель план по заготовке древесины был досрочно выполнен. Бригада снялась со своего обжитого «табора» и двинулась на станцию Ушумун. Завершал колонну лесовоз, загруженный брёвнами; на одном из них, удобно устроившись, сидел Стёпа, ему снова не хватило места в кабине. По-весеннему голубело небо и грело солнце.

Примечания

10

Необрезная доска — та, которая получается в результате продольной распилки бревна. Главное отличие необрезной доски от обрезной в том, что на кромках сохраняется обзол.

11

Снимать часть древесины с беговой зоны брёвен с одной, двух или четырёх сторон.

12

Древесина, утратившая технические качества.

13

Работник, занятый на лесосечных и лесокультурных работах, специальным приспособлением (чокером) подцепляющий к трактору срубленные деревья-хлысты, которые потом вывозятся на специальную площадку.

14

Ствол поваленного дерева, отделённый от корневой части и очищенный от сучьев.

15

Бензопила.

16

Пиломатериал размерами сечений от 16 × 8 мм до 250 × 100 мм. Основное отличие обрезной доски — это наличие обзола…

17

Складной карманный ножик.

18

Ватник.

19

Натягиваемая многими верёвками или канатами таль, грузоподъёмное устройство, состоящее из собранных в подвижную и неподвижную обоймы блоков.

20

Учащийся фабрично-заводского училища — ФЗУ (жаргон).

21

Китайские ревизионисты себя ревизионистами не считали, а считали таковыми хрущёвских коммунистов, «закопавших дело и тело» Сталина.