Бытие и сознание

Николай Виноградов

Как бы ни была трудна жизнь, редко кто осмеливается оборвать её раньше времени. Потому что и в тридцать, и в пятьдесят, и в семьдесят все живут надеждой на более счастливое будущее. «Умирать не собираюсь, я ещё и не живал ни разу», – скажет любой старикан. О судьбах, которые мы сами себе строим, о тяжёлых, порой даже невыносимых периодах жизни людей, о попытках выкарабкаться с самого дна – вот о чём эта книга.

2. СТАРЫЙ КОЗЁЛ

На вид ей было лет двадцать пять, не больше — настоящая русская красавица. Глядя на женщину некоторые мужчины смотрят первым делом на ноги, кто-то сначала оценивает зад, кого-то больше интересует грудь, а я почему-то всегда смотрю на лицо. Пусть даже все части тела женщины будут идеальны, но если мне не понравится лицо, то остальное просто перестаёт меня интересовать. Я, конечно, не физиономист, но полностью согласен с определением Цицерона, что лицо является зеркалом души.

Личико несколько худоватое, кожа чистая и нежная, маленький, курносый носик с тонкими, чуть ли не прозрачными и чётко обозначенными ноздрями. Маленький рот с довольно пухленькими, никогда полностью не смыкающимися губами, за которыми белели ровные зубки. Верхняя губка была очаровательно вздёрнута. Но самое главное место на лице занимали глаза — огромные, как у куклы Барби, и чисто зелёные. Ресницы длинные-предлинные, чуть ли не до самой переносицы, и густые, как волосяной фильтр в моих сигаретах. Сколько уличной пыли, наверное, собирают за день эти «опахала». Бровей почти нет. Так, тоненькая, едва заметная ниточка. Волосы не сказать, что некрасивые, просто она, видимо, совершенно не следит за ними. Да и причёска какая-то непонятная. Вернее, прически вообще нет как таковой. Цвет волос жёлто-белый. Сразу видно, что искусственно крашенные перекисью водорода. По мере отрастания, у самых корешков волосы показали свой натуральный тёмный цвет. Но все эти недостатки, на фоне таких глаз, превращались даже в достоинства.

— Что, отец, на свеженькое потянуло? Могу предложить свою сестрёнку, — подошёл ко мне парень лет тридцати с нахальной улыбкой во всё лицо. — И квартирка найдётся. Не ахти какая, конечно — унитаз не работает, краны заржавели, но диван нормальный. А хочешь, к себе веди, если есть куда. Не дорого, полторы штуки деревянных за час.

— А? Чего? — опешил я от такого неожиданного предложения. Никогда ещё в жизни у меня даже мысли не возникало покупать женщину, тем более, которая в дочери годится. Накинув маску бывалого в таких грешных делах, заикаясь, ответил:

— Н-нет, спасибо! Слишком молода для меня, да и не по карману. Но хороша! Только вот брутто на ней, мне кажется, далеко не соответствует нетто. Хоть и не видел, но представляю. Плащик весь мятый и в пятнах. Такому «бриллиантику» и оправу бы получше. Что-то плохо ты следишь за своей «сестрицей», сынуля. Она что, действительно тебе сестра? — тоже скривил я губы в улыбке, изучая лицо наглеца. Где-то я уже видел эту морду с «волчьей пастью», но не мог вспомнить.

— Давай, дуй отсюда, папаша! Любопытный слишком, — толкнул меня в грудь молодой подонок, одарив гневным взглядом.

Здесь неподалёку есть рынок. Пока шёл, всё думал об этом казусе: «Неужели дожился до такого состояния, что стал похож на возможного покупателя эдакой «свежести?». Стало даже интересно, на каком таком основании этот «сынок» — сосунок вдруг увидел во мне старого страдальца по женскому телу? Тут вдруг вспомнил, как лет пятнадцать назад, зимой, спускаясь по лестнице с мусорным ведром, на втором этаже поймал двух подростков, поджигающих газеты в почтовых ящиках. Схватил их за шкирку, грозил отвести к родителям, но пожалел. У одного из них была «заячья губа» — разрыв в средней части нёба. Мальчишка так горько заплакал, что я просто отпустил обоих, выведя на улицу. Меня он, конечно, узнать не мог — тогда я был ещё мужиком, полным сил и здоровья, а сейчас уже последние седые волосы выпадают. «Ах вот ты каким стал, наглый «зайчонок»! Тоже мне, сынуля выискался, прости меня Господи!»

Сходил, купил три розы. Взял в магазине бутылку водки и пяток свежих огурцов. Они по-прежнему сидели во дворе, на трубах теплопровода, спрятавшись за кустами от прохожих.

Выставил на газету свою водку с огурцами. Старая, пожелтевшая газета служила для этой компашки «шведским столом», на котором стояли две початые бутылки дешёвого «Портвейна-777» с двумя огрызками яблок и одним на всех пластиковым стаканчиком.

— Разрешите преподнести вашей сестре этот скромный букет в знак преклонения перед красотой природы.

В компании, кроме «сестры с братом», сидели ещё две молодые прошмандовки с помятыми физиономиями, по которым даже приблизительно нельзя было определить их возраст. И ещё один парень, все руки которого были в наколках. «Успел, видать, уже две ходки сделать в места не столь отдалённые», — догадался я, судя по двум перстням, наколотым на пальцах левой руки.

«Сынок» сначала оскалился по-волчьи, сверкнув на меня злыми глазами, собираясь, видимо, обложить матом, но, увидев пузырь водки, даже выдавил из себя подобие улыбки.

— Ну присаживайся, папаша, раз такое дело. Рассказывай, кто таков?

— Угощайтесь, пожалуйста! Местный я, вон из того дома. С похмелья малость, а выпить не с кем. Посижу с вами маленько, если не против. Я безвредный, Дмитрий меня зовут.

— Да без проблем. Я Джека, а это вот твой тёзка, кликуха — Малыш.

Урка слегка приподнялся, чтобы пожать руку ради знакомства. «Этот, похоже, у них самый главный» — прикинул я.

Рост оказался полной противоположностью его погоняла — под два метра и весом, наверное, не меньше центнера.

«Сидят здесь как БОМЖи, дешёвую бормотуху пьянствуют. Но БОМЖами не рождаются, ими становятся, а это типичные представители нашей „передовой“ молодёжи. Легко понять, что перспектива стать БОМЖом в двадцать пять — тридцать лет мало реальна. Детдомовцам государство хоть какую-нибудь бы общагу, но выделило, а эти — обыкновенные молодые тунеядцы, не пожелавшие получить даже плохенькую профессию. Общество махнуло на них рукой, родители задолбались их воспитывать и плюнули на это дело, пустив всё на самотёк. В таком молодом возрасте всегда имеется ещё достаточно много сил, чтобы не шлёпнуться окончательно на самое дно жизни, опустив усталые руки».

— Слышь, отец, может, красненького дёрнешь для рывка? По себе знаю, как с похмелья водка лезет, — предложил тёзка.

— Спасибо за понимание, сынок! Красное с детства не пью, башка потом трещать будет.

«Сынков что-то у меня сегодня много объявилось, — подумал я с грустью. — Прямо-таки какая-то долгожданная встреча отцов и детей. Не приведи, Господи, иметь таких сыночков».

***

Пьянка пошла полным ходом. Красавицу звали Светланой. Её большие глаза уже не казались мне такими красивыми. Слегка улыбнулась, приняв букет, понюхала один раз и бросила в траву за трубы. Потухли глаза, стали какими-то отрешёнными и безжизненными, как у наркомана.

«Да, наверняка, колется. Убить бы гада, который испортил такую прекрасную особь человеческого рода. Скоро совсем отцветёт, а там и до могилы рукой подать, — печально рассуждал я, наблюдая за девушкой. — Как же могло случиться, что в наш век наивысшего развития, цивилизация допустила такой промах? Конечно, молодость всегда отличается избытком энергии. Она будет высыпаться через край, если не найти для неё отвода в нужную и полезную сторону. Сам когда-то с друзьями гонял с грохотом на мотоцикле по ночным улицам, энергия выпирала дурью изо всех щелей. Но у нашего поколения была возможность строить БАМ, осваивать целину, возводить новые города. Кажется, ещё совсем недавно наркомания была редкостью в нашей стране. Да, мы слышали, что где-то в Америке есть хиппи, в Италии есть мафия, Коза-Ностра, и всё такое, но до нас это никогда не доберётся. У нас пили, пьют и будут пить, но наркотики — это не для русских. А теперь почти в каждом подъезде валяются шприцы со следами чьей-то крови. Наркомания прогрессирует так быстро, что становится страшно за детей, за всю молодежь нашу, и, как вывод, за всё наше будущее. Высшей мерой нужно наказывать за распространение наркотиков. Хотя, что толку наказывать? Людей, наверно, в природе стало слишком много, расплодились. Вполне возможно, что сама природа стала контролировать уровень воспроизводства людских рас. Идёт естественный отбор, где выживает сильнейший. Или умнейший, а может, более везучий. Даже сильные и умные не защищены от этого злого рока. Вот и эта девочка, Света, может быть, из любопытства, присущего всем молодым, попробовала разок, другой. А может, помог кто-то втянуться, заработал на ней чуток. Деньги-то не пахнут».

— Светка, тебе налить? Будешь?

— Бухну, пожалуй. Плескани соточку. Закуси не надо, розами занюхну.

— Она у нас балерина… была раньше. В оперном театре имени Пушкина плясала.

«Стал замечать, что к нам через каждые десять-пятнадцать минут подходили какие-то молодые люди и что-то шептали на ухо Малышу. После этого он вынимал свою мобилу и кому-то звонил. Один раз удалось подслушать.

— Алло, Тюря, это я. Тут Рыжий подошёл, говорит, что за «Герыч» тебе уже заплатил. Секи сюда! Значит так, «Герыча» у меня осталось только на две шмали, больше не продавай. Травы полно, «Марьиванна» с «Гашем» сегодня что-то плохо идёт. Подъезжай сюда через пару часиков, тут четыре тёлки к нам прибились. Сейчас им дам носики припудрить. Отвезёшь их к «мамочке», пусть поспят чуток. Вечером сам за ними заеду, в ночной клуб отвезу, пусть отрабатывают. Да, и пусть «мамка» им прикид подберёт. Давай, пока!..

«Так и есть — выродки, сутенёры и проститутки, молодые алкаши и наркоманы, прожигающие свою жизнь. Подонки-сыночки не желающие честно трудиться, устраивающие свой преступный бизнес, подсаживая на иглу молодых девчат, как эту красивую балерину театра, вынуждая их за очередную дозу заниматься проституцией. Как поганые пауки, медленно высасывают жизненные соки из бедных красивых бабочек, запутавшихся в их паутине. Таких тварей-пауков нужно безжалостно давить и размазывать кирзовым сапогом по асфальту, всех до единого.

До чего же скотская и паскудная стала жизнь, ничего святого — ни интереса, ни смысла, ни цели. А у этой Светки, наверное, родители есть, моложе меня. Прозевали, а теперь стало поздно воспитывать. Она их, наверное, просто на три буквы посылает.

У всех проблемы, времени ни на что не хватает. Надо работать, пахать, вкалывать, чтобы зарабатывать деньги, иначе быстро окажешься на дне, как у Максима Горького. Какая на фиг душа? За день так напахаешься, что доползти бы до дивана да попялиться в ящик, где чуть ли не на каждом канале стреляют, насилуют и убивают. Без острых сюжетов от нынешней жизни с её заботами не отвлечься. Первоклашки, идя в школу, пересказывают фильмы друг другу:

— Этот, значится, замочил мента из пистолета, а потом его свои же зачистили, чтобы следов не оставлять. Живьём в бетон сбросили…

Первый класс, семь лет пацану. Смерть человека, насильственная смерть, воспринимается уже как совсем обыденное дело. Ещё и сказки-то, наверное, ни одной сам не прочитал»…

— Вот, только на один пузырь хватило. Восемнадцать рублей надо. Эй, Бичёвка, у тебя, вроде, было сколько-то…

«И пьют не хмелея, курят одну за одной. Это уже четвёртая бутылка водки. Да плюс ещё две красных, практически не закусывая — и ни в одном глазу. Да-а, цивилизация, твою мать! Уехать бы в глушь, в деревню куда-нибудь. Чистый воздух, природа, но где там работу найдёшь, на что хлеб покупать? — грустные мысли не унимались в моей захмелевшей голове. — Все судачат о скором конце света. Многие даже не сомневаются в этом. Всем миром умирать не так страшно, все давно готовы к этому. Чего ж дёргаться-то перед смертью? Пей, гуляй, наслаждайся, лови последние моменты счастья на этом свете…

Что-то совсем я здесь засиделся, всё любовался на эту девочку Свету, как на удивительно красивый элемент природы. Она совсем спьянилась, огромные глазищи стали настолько безжизненными, даже страшными и отталкивающими. Начала много болтать, несёт всякий вздор неприятным голоском, срывающимся на визг, как у маленького недорезанного поросёнка. Через каждое слово мат, хлеще матроса Балтийского флота. Смотреть и слушать стало уже неприятно, даже противно. Надо двигать домой».

Конец ознакомительного фрагмента.