Гр. Л. Н. Толстой

Николай Васильевич Успенский, 1889

«В первый раз я увидал нашего гениального беллетриста в Москве, где получил от него самое радушное приглашение посетить пресловутую Ясную Поляну – этот рассадник не менее пресловутых „народных школ“…»

В первый раз я увидал нашего гениального беллетриста в Москве, где получил от него самое радушное приглашение посетить пресловутую Ясную Поляну — этот рассадник не менее пресловутых «народных школ».

Маленькие серые глазки на широкой мускулистой физиономии графа произвели на меня неприятное впечатление, немедленно вызвавшее как резкий контраст в высшей степени симпатичное лицо И.С. Тургенева, о котором однажды И.И. Панаев выразился так: «Если Тургенева поставить на подоконник против солнца, то он будет светиться насквозь»^[1].

В Ясной Поляне, окруженной казенной засекой и потонувшей в зелени, мы с графом вели нескончаемые беседы о литературе, задачах искусства и о том, наконец, что человечество обладает только непроизвольными движениями, подобно обезглавленной лягушке, подвергнутой действию гальванического тока. Эту идею граф и провел в своем прелестном романе «Война и мир», но, как говорится, задним числом, так как русская читающая публика давным-давно уже успела познакомиться с известной брошюрой нашего знаменитого физиолога Сеченова под заглавием «Центры, задерживающие рефлекс, и непроизвольные движения».

Между прочим, Л.Н. сообщил мне весьма любопытный отзыв О столицах и деревенской жизни.

— Боже мой, Боже мой! — говорил граф, сжимая руки. — Из этих центров мнимой цивилизации, наполненных всевозможными бездарностями и шалопаями, не чаешь, как и выдраться… Когда я приезжаю из Петербурга или из Москвы в Ясную Поляну, то первым долгом спрашиваю своего скотника: «Что буренка? Отелилась?» — «Так точно, ваше сиятельство… Бычок-с… вылитый в мать». Я иду на скотный двор и долго, долго любуюсь теленком, чтобы изгладить столичные впечатления…

— Николай Васильевич, — однажды обратился ко мне граф, — не подарите ли вы нашему детскому журналу какой-нибудь рассказец?.. Вы так глубоко изучили народный быт и так мастерски владеете народным языком… Вы меня этим очень обязали бы…

Когда рассказ был написан и просмотрен графом, он спросил меня:

— Сколько же вы возьмете за этот чудесный рассказ?

— Помилуйте, это такие пустяки…

— Нет, я назначил вам шестьдесят рублей.

— Это ужасно много, Лев Николаевич.

— Нет, нет, пожалуйста, не отказывайтесь…

— Извольте, — сказал я, — только и вы в свою очередь не откажитесь и от моего предложения: продайте мне вашего забракованного коня, которому кличка Сумасшедший.

— Да помилуйте, Успенский, он вас лишит жизни…

— Вот это-то мне в нем и нравится.

— Ну что ж! Я отдаю его вам в качестве литературного гонорара, лишь бы только он вам не сломил шею…

И я за ничтожный рассказ из народного быта воспользовался конем, у которого была «дугою шея, хвост трубой»…

— Почитайте-ко от скуки сочинения моих учеников, — предложил мне граф в один осенний вечер, — и скажите ваше мнение…

Передо мной очутилась кипа детских тетрадей, из которых в одной я вычитал следующее:

«Однажды Лев Николаевич вызвал Савоскина к доске и приказал ему решить задачу из арихметики: „Если я тебе дам пять калачей, и ты один из них съел, то сколько у тебя осталось калачей?..“ Савоскин никак не мог решить этой задачи, и граф за это выдрал его за виски…».

Нимало не сомневаясь в справедливости сообщения ученика гр. Толстого и до глубины души возмущенный этим поступком великого художника, я, не медля ни минуты, сел верхом на вырученного мною коня и отправился в Тулу к брату Льва Николаевича, которому и передал новость…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Считаю нелишним заметить, что Панаев, некогда владевший «Современником», вследствие какого-то фатума вручил его Некрасову.