Катенька

Александр Амфитеатров, 1889

«Звонят. Горничная докладывает: – Вас какая-то спрашивает… По презрительному выражению лица и тону голоса чувствую, что «какая-то» – не из важных…»

Звонят. Горничная докладывает:

— Вас какая-то спрашивает…

По презрительному выражению лица и тону голоса чувствую, что «какая-то» — не из важных.

— Просительница на бедность?

— А Бог ее знает! надо полагать…

— Ну все равно, просите…

«Какая-то» входит, и я сразу понимаю презрительный тон и негодующую мину горничной: предо мною — «беспокойная ласковость взгляда и убогая краска ланит…»

— Простите, ради Бога, что я осмелилась… — звучит робкий голос, тихий и глухой — словно из-за двух стен.

— Чем могу служить?

Долгое молчание. Потом опять — подземельный шепот.

— А вы меня не узнали? Я так и думала, что не узнаете…

Вглядываюсь: лицо как будто знакомое, но — где видал, когда, как, зачем? не могу вспомнить. И не могу определить, молода ли моя странная гостья, пожилая ли она уже. Ей можно дать и двадцать лет, и сорок…

— Виноват, как будто встречался, но…

— Я — N… помните? Вы мою мать хорошо знали, бывали у нас в Москве…

— Боже мой, неужели? Вы — Катенька N?

— Ну да, я та самая Катенька N., которой вы конфеты возили и Брэма с картинками подарили.

Я знал мою гостью здоровым, балованным ребенком — теперь передо мною стоит «какая-то».

— Катенька, сколько же вам лет?

— Двадцать третий… А что? не похоже? Старухой смотрю?

Я смолчал. Она горько улыбалась, кусая губы; глаза ее переполнились слезами…

— Расскажите же, как вы жили в это время, что мы не видались?

Она взглянула мне в лицо, — и мне стало стыдно своего вопроса…

— А. В.! разве вы не видите? — сказала она тою глубокою интонациею трагической правды, которую нельзя подделать.

Конец ознакомительного фрагмента.