Грани выбора. Сила характера против силы обстоятельств

Николай Борисов-Линда

В сборнике представлены повести и рассказы о житейской мудрости, чести и долге, о выборе, который извечно стоит перед каждым из нас.

ПРИЦЕЛ

Александр подъезжал к дому, когда телефон встрепенулся вибрацией, сообщая, что пришла эсэмэска. Он мельком глянул на экран и замер от неожиданности. На экране светилось слово «СЫН».

Подъехав к воротам, он лихорадочно нажал на пульт открытия. И пока половинки ворот медленно разъезжались в разные стороны, он впился взглядом в экран телефона.

«Папа, прилетаю завтра. Кирилл».

Заехав во двор, остановился, заглушил мотор, вглядываясь в окна коттеджа. Ни одно окно не излучало свет. Даже те окна на первом этаже, где находилась столовая и кухня, зияли чернотой безжизненных проёмов.

Жены дома не было. Александр откинулся на спинку сиденья. Ему было радостно и тревожно. Радостно от того, что сын наконец-то возвращается с войны, его сына войны. А тревожно то, что сын ещё не прилетел и как бы чего не случилось.

Он уже давно перестал с равнодушием встречать наступающий день, всё ему мнилось, что вот-вот может что-то случиться, что-то произойти нехорошее. Нет, не с ним, он за себя не волновался, он волновался за своих детей, друзей, родственников, но больше за сына. Да и было от чего.

Пять месяцев назад, в середине мая, вот так же под вечер пришло на телефон сообщение: «Папа, не обижайтесь. Я в Новороссии. Успокой маму. Я вас люблю. Целую. Кирилл».

Этот день ему помнится до мелочей. Впервые в жизни он оказался в беспомощном состоянии. Впервые в жизни он не знал, что ему сделать, что предпринять. Он набирал номер сына, но ему отвечал бесстрастный голос: «Абонент временно не доступен. Попробуйте позвонить позднее».

Александр метался по городу, заезжал к друзьям, советовался, спрашивал, но все только сочувственно качали головами. Да подбадривали:

— Держись, Александр, это его жизнь.

— Да какая жизнь, — кричал он в ответ. — Какая к чёрту жизнь, там смерть! Двадцать три года парню, жить да жить, а он куда? В чужие разборки пушечным мясом? Он даже в армии не служил, а туда же, на войну. Нарожал бы детей сначала, а потом бы уж… Там ведь братья наши.

Вечером он напился. И на другой день пил. Только на третий день остановился и начал собираться в дорогу, в Новороссию.

Жена отговаривала, висла на нём, плакала причитая:

— Сашка, что ты надумал! Голова седая, а сам туда же! Кирюшка молод, а ты старый пенёк, убьют тебя, что мы будем делать? Как будем жить? Как я без тебя?

— Найдёшь моложе, — отвечал он. На что она колотила его кулаками по спине, тычась мокрым лицом в его усы, нос.

Купил военное обмундирование, всю амуницию. Упаковал рюкзак, купил билет на самолёт до Ростова. Вечером, перебирая оружие, он обнаружил пропажу прицела на карабин. Прицел ночного видения был новым. Александр только один раз им воспользовался и в кругу друзей восторгался удивительным прибором, и вот его нет. Александр точно помнил, что прицел не снимал с карабина, а это значит, что Кирилл забрал прицел с собой. На войну.

Проводы в аэропорт были тягостными. Друзья подходили, молча обнимали, хлопали по спине, качали головами и отходили. Одни, попрощавшись, виновато прятали глаза и уезжали. Другие толпились во дворе дома, курили, обсуждали какие-то свои дела, войну на Украине. Только друг Николай, обняв его, внимательно посмотрел в глаза, выдохнул:

— Ну, ты, брат, выдал, одним бес на старости лет в ребро, а тебе куда? Совсем охренел, брат. Зачем тебе это надо? На кого бизнес свой бросаешь?

— К сыну поеду. Плечом к плечу с сыном фашистскую нечисть уничтожать буду. А бизнес, что нам, много надо? Всё есть. Живём в тепле, не голодаем… Эх, Николай, я столько передумал за это время. Не так мы живём, понимаешь, не так.

— А как надо жить? Надо ехать убивать людей? Тебе зверья мало? Езжай в Африку, там слоны, тигры. Зачем же людей убивать?

— Каких людей, Николай? Это разве люди, что они сделали в Одессе, что они делают в Донбассе? Кирюшка, я теперь понял, почему он поехал воевать. Он неделю тенью ходил. Всё спрашивал меня, за что они людей сожгли? Они хуже зверья, это не люди. Сегодня они живьём сожгли людей в Одессе, завтра придут к нам и будут жечь нас, наших детей, внуков. А ты, зачем? Кирюшка, он осознал, что происходит. Потому-то он там, а мы здесь.

— Эй, Сашка, Сашка, какой же ты дурак, — Николай смотрел на друга с сожалением. — Бандеровцы и власовцы как-нибудь между собой договорятся, но это будет потом, когда вы, идейные, как с той, так и с другой стороны, друг друга поубиваете.

— Какие власовцы? — Александр уставился на друга. — Ты о чём?

Тот зло сплюнул:

— Да всё о том же, о тупорылости вашей. Кто у нас в девяностые к власти пришёл? Кто Союз нерушимый развалил? Демократы? Чей сейчас флаг гордо реет буревестником над Кремлём? Власовский! А за что они боролись, власовцы с другом Гитлером, а? Под этим флагом они шли убивать советский народ, а где он сейчас советский народ и где Советский Союз, а?

— Николай, ты о чём сейчас? Причём здесь власовцы и мой Кирюша.

— А при том, что к власти в Киеве пришли бандеровцы, то есть фашисты. Так же, как и у нас, расстреляв так называемый «белый дом», захватили власть власовцы. И они рано или поздно между собой сторгуются. А вы патриоты, — он лихорадочно достал из кармана какие-то таблетки и одну за другой закинул себе в рот, — а вы доморощенные патриоты будете в это время гнить в земле.

— Ладно тебе, Николай, смешал в кучу нас, бандеровцев, власовцев, — Александр ладонью провёл по лицу. — Я уеду, ты тут присмотри. Там всякое со мной может случиться, война всё-таки. Я об одном тебя попрошу, как бы там ни было… Меня в любом виде заберите и похороните рядом с родителями. Я на кладбище был, распорядился. Ты только ничего Верке не говори.

— Сашок, ты не заметил, ты вообще-то придурком становишься, даже не дураком, а при дураке. Я теперь тебя хочу спросить, ты это сейчас о чём? Может быть, ты и Кириллу могилку заказал, а? То-то моя Люська говорит, что твой «Крузак» на стоянке возле кладбища видела. Брат, ты совсем из реальности выпал.

— Нет, Николай, это вы в осадок выпали. Живёте, как будто ничего не происходит. Где-то, кого-то убивают, а вы песни поёте, пляшете, будто последний день для вас наступил, видеть ничего не хотите, — Александр в досаде махнул рукой. — Вот когда вас схватят за глотку, тогда поздно будет.

Жена уже не злилась на него. Она словно затаилась в себе. Оделась во всё чёрное, повязала чёрный платок на голове и, накрывая стол, ходила, бросая обречённый взгляд, красных от слёз глаз, в сторону Александра. То, проходя мимо, спрашивала:

— Ты ничего не позабыл?

На что Александр вскидывался:

— Да нет, мать, всё вроде бы собрал…

Жена не поехала провожать его в аэропорт. На улице, возле ворот, она обняла его и, глядя в глаза, заговорила:

— Саша, это не ты меня выбрал себе в жёны. Это я тебя выбрала себе в мужья. Это я хотела, чтобы у меня были дети от тебя. Это я хотела жить с тобой до смерти и делала всё, чтобы так оно и было. И я тебя никому не отдам.

Александр обнял жену, поцеловал в губы. Он гладил её по спине, голове и чувствовал, как волна сожаления охватывает его сердце. Он смотрел в её глаза, полные слёз, и токи щемящей тоски бились в сердце. Когда теперь свидимся? Да и свидимся ли?

Он почувствовал, что ещё немного и у него самого брызнут слёзы из глаз. Только сейчас, вот здесь на пороге своего дома, перед мгновением разлома его жизни, в прощальных объятиях жены он вдруг понял, что произошло с ним, с его жизнью.

Вереница машин ехала провожать его в аэропорт. В аэропорту он не позволил друзьям проводить себя до трапа самолёта. На прощание, крепко обнявшись со всеми, он зашёл с Николаем в здание аэропорта и через стекла наблюдал, как кортеж машин друзей, выстроившись в ряд, посигналив напоследок, уехал.

На линии досмотра он видел, как женщины-служащие с интересом рассматривают его в новеньком камуфляже, берцах. Ему пришлось вытащить всё из своих карманов. Пришлось немного распотрошить и рюкзак, но ничего запретного не обнаружилось и его впустили в зал.

Подойдя к своему терминалу, он попрощался с Николаем и направился к стойке регистрации. Поставив рюкзак на ленту, Александр положил паспорт с билетами на стойку контролёра, а сам с интересом наблюдал, как рюкзак поехал по ленте.

На душе было тревожно. Впереди его ждал другой мир, другая жизнь. Он пытался в мыслях предугадать дальнейшие события, но возвращался к разговору с женой. Чувство вины перед ней, перед дочерью и перед всеми, для кого его отъезд был неожиданен, тихо стучало в сердце.

Женщина-контролёр взяла со стойки его документы с билетом и вопросительно взглянула на Александра:

— Александр Владимирович, — она посмотрела на билет. — Мне нужен ваш паспорт.

— А я вам что дал? — Александр в недоумении уставился на контролёра.

— Вы дали корочки от паспорта, — контролёр положила на стол его документы.

— Как, какие корочки? — Александр смахнул со стойки документы, раскрыл их. Паспорта внутри корочек не было. Он лихорадочно полез в карманы, внутренне понимая, что паспорта с ним нет.

— Сударыня, сударыня, сейчас, сейчас мы разберёмся, — он видел, как другой контролёр снял его рюкзак с ленты, поставил на пол. Александр лихорадочно посмотрел на часы, соображая, сколько времени осталось до отправки, и в то же время не понимая, куда делся его паспорт.

Отойдя с рюкзаком в сторону от стойки, чтобы не мешать регистрации, он набрал номер Николая:

— Аллё, аллё, Николай?

— Да, Александр, ты уже в самолёте?

— Черта с два в самолёте! Какой нахрен самолёт! У меня паспорта нет! Ты где сейчас? Далеко? Давай назад!

Вскинув рюкзак на плечо, рванулся к выходу, но, резко передумав, подбежал обратно к стойке регистрации.

— Извините, господа, извините, — он грудью навалился на стойку. — Сударыня, а можно зарегистрироваться по правам? У меня права на вождение автомобиля с собой есть!

Контролёр сочувственно улыбнулась ему:

— Александр Владимирович, для регистрации необходим ваш паспорт. Привезите паспорт, и мы вас зарегистрируем. У вас есть целых сорок пять минут.

Александр, по-волчьи рыкнув, метнулся к выходу. Выскочивиз дверей терминала, он быстрым шагом поспешил к стоянке автомобилей. В голове ухало: «Как, как такое могло случиться? Куда делся паспорт? Помню, точно помню, взял в кассе билет, сложил пополам и положил в паспорт. Ну, я вас! Кто взял? Жена, дочь? Только они, больше некому. Изничтожу! Эх, едрит твою кочерыжку!»

Подойдя к стоянке, он обнаружил, что машины Николая ещё нет. Александр рыча, набрал его номер:

— Ты где?! Давай быстрее, я на стоянке жду! У нас времени в обрез!

— Так ты скажи, что случилось? Я уже подъезжаю, но здесь небольшая пробка.

— Давай быстрее, едрит твою кочерыжку! — Александр выключил телефон и, закинув за спину рюкзак, побежал навстречу.

Пробежав метров пятьдесят, он почувствовал, что задыхается. Остановился, тяжело дыша.

Машина Николая медленно подъехала, уткнувшись колесами в бордюр.

— Ну и что случилось? — Николай вылез из машины и уставился на Александра.

— Багажник открывай и поехали домой. У меня паспорта с собой не оказалось. Корочки от паспорта есть, а паспорта нет. Верка, наверное, вытащила. Нам за полчаса нужно вернуться. — Александр говорил спокойно, буднично, будто ничего сверхъестественного не произошло, только серость лица да тяжелое дыхание выдавали его состояние. Крупные капли пота выступили у него на лбу.

Николай в удивлении свистнул:

— Ну и дела твои, Господи.

— Да не Господа это дела, не Господа. Чёрта дела это, чёрта. Ай да мать, — Александр кинул рюкзак в багажник. — Погнали, Николай, погнали.

Открыв дверь, Александр нагнулся. Вдруг что-то острое вонзилось в сердце. Раз, затем ещё, так, что он задохнулся, неестественно выпрямился. Боль, резанув, пронзила левую ногу. Ноги его подогнулись, и он рухнул на асфальт, тяжело ударившись головой о бордюр.

Единственное, что потом вспоминалось, это истошный крик Николая:

— Са-а-шка-а-а!

Хорошо, что машина скорой помощи оказалась в аэропорту. Инфаркт миокарда не позволил Александру повоевать в Новороссии. Лёжа на больничной койке под капельницей, он многое передумал и пришёл, для себя, к неутешительному выводу: «На всё воля Божья в мужской жизни, но есть ещё воля любящих жён. Против их воли воля Божья иногда пасует».

Вглядываясь в сияющее лицо жены, он тяжело шевелил губами:

— Радуйся, радуйся, вот выберусь, я тебя… я тебя… Чуть мужа не ухайдакала. А всё трындела, что по любви за меня… вышла… сколопендра.

Её глаза лучились, полные любви и нежности:

— Саша, самое страшное уже позади. Ты, главное, выздоравливай. Домой придёшь, а там… сам решишь. Тут Кирюша вчера звонил. У него всё хорошо. Говорит, что устроился в Донецке и у них там тихо, редко стреляют… Он ополченцам помогает, город от мусора они очищают… Одно говорит неудобство, носки да бельё нижнее не может каждый день менять и водой приходится холодной умываться.

Выйдя из больницы, через некоторое время Александр почувствовал, что как-то сник, постарел, что ли. Ему стало казаться, что он стал ниже ростом, даже не ниже, а как бы помельчал. И это состояние и тела и духа было ему в тягость, порой невыносимо. А в области солнечного сплетения возникло ощущение стыда. Это щемящее чувство саднило, но не давало ответа: вскипает оно от того, что он не поехал воевать, или наоборот, что он собирался это сделать. Иногда ему казалось, что люди с осуждением смотрят ему вослед, бывало, он оглядывался, стремясь удостовериться в обратном.

Сейчас он сидел в машине и вспоминал о случившемся, домой идти не хотелось. Да и что там делать в этих пустых хоромах. Строил дом для большой семьи. Мечтал, что внуки будут бегать по комнатам и радовать его своим смехом. Дочь же, выйдя замуж, решила жить отдельно, и они оказались в доме втроём. А теперь и сына нет. В доме стало пусто, неуютно, неприветливо.

Жизнь его мелькала различными сюжетами из прошлого. Память скакала в воспоминаниях, то сваливаясь в глубокое детство, то выныривая в ближнем десятилетии, а то замирая в днях прошедшего месяца. И чем стремительней накручивались сюжеты из прожитого, тем горше становилось у него на душе:

— Жизнь, ты моя, жизнь, сплошная череда неверно принятых решений.

Да, со своими делами, работой он не заметил, как выросла дочь. Только на её свадьбе у него мелькнула мысль: «Господи, а была ли его Надюша маленькой?»

Он вспомнил её первоклашкой с огромными бантами на голове, едва выше своего футляра от скрипки. Выпускной вечер в лицее. Молодая, красивая девушка. Институт, замужество и вот уже он дед. Как пролетело время.

А сын, Кирилл, рос каким-то несобранным и нескладным. Вечно в его комнате был беспорядок. Одни увлечения неожиданно трансформировались в другие. То занимался фехтованием, а то раз и перешёл в секцию бокса. Через три года неожиданно в столовую заявился в кимоно и убеждал мать, что это японская борьба борьба интеллектуалов, что, мол, бокс последние его здравые мысли выбил. На что Александр, усмехнувшись, заметил: «Оно и видно, здоровых мыслей нет». Два института поменял, так ни один и не закончил.

Последние четыре года Кирилл занимался стрельбой. Выполнил норматив кандидата в мастера спорта по пулевой стрельбе, участвовал в соревнованиях и весьма успешно.

Александр брал его на охоту и видел, как Кирилл радуется каждой убитой утке или зайцу. Но прошлой осенью, на охоте на уток, случился инцидент, о котором Александр и сейчас вспоминает с неохотой.

Зайдя на катере в камыши, они с Кириллом затаились и ждали утиного перелёта. Кирилл с жадностью всматривался в верхушки камыша, то и дело вскидывая ружьё, но утки пролетали далеко от их засады. Не выдержав, Кирилл громким шёпотом заговорил:

— Пап, пап, давай немного выйдем из камыша. Утки вдоль того берега летят, видят они нас, что ли?

В это время над ними с шумом пронеслась пара уток. Кирилл вскинул ружьё, но утки, словно почувствовав опасность, метнулись в разные стороны. Кирилл выстрелил дуплетом. Селезень, срезанный дробью, камнем шлёпнулся на гладь воды, так что водные круги дошли до них, а утка, перевернувшись в воздухе, упала далеко в камыши.

И вдруг раздался крик. Жалобный крик раненой птицы. Утка кричала в камышах, как маленький ребёнок, которому больно, очень больно. Её резкие вскрики над речной тишиной словно взывали о помощи.

Кирилл в недоумении уставился на отца:

— Пап, что это она? — Александр взял в руки вёсла.

— Как что, Кирюш, она ведь живая и ей тоже больно. По-видимому, дробинка ударила в какое-то чувствительное место, вот она и плачет от боли.

А утка кричала, захлёбывалась, тяжело вздыхала, по-детски всхлипывала, словно призывая кого-то. Может быть, она звала к себе селезня?

Пока они пробирались сквозь камыши в её направлении, Александру самому становился невыносим крик раненой птицы. И когда он, наконец, её нашёл, то увидел её раскрытый, перебитый клюв, подломленное крыло, но не содрогнулся от жалости к птице, а с яростным облегчением свернул ей шею и в неестественной тишине побрёл к катеру. С силой загребая воду сапогами, Александр разбавлял образовавшуюся тягостную тишину шумом воды, так было легче идти.

— Вот, отмаялась сердешная. — Он бросил утку к ногам сына. Тот от неожиданности попятился.

— Пап, поехали домой.

— Так охота только началась, слышишь? — Он приподнял голову, прислушиваясь. — О! О! Ещё! — Эхо доносило выстрелы охотников. И, словно в подтверждении его слов, прямо над ними с шумом пронеслась стая уток. Они молча проводили их взглядом. Сын даже не сделал попытки выстрелить.

— Кирилл, ты чего? — Александр с усмешкой посмотрел на сына. — Ты это брось. Это же охота, так Богом заповедано. — Но Кирилл не слушал. Он смотрел в тёмную гладь реки и думал о чём-то своём.

Охота не удалась, они даже не остались ночевать, погрузив катер на прицеп, вернулись домой.

С наступлением зимы Александр попытался взять сына на охоту, по первому снегу, на зайца, но Кирилл отказался. То же самое произошло и весной. Всякий интерес к охоте у него пропал. А тут взял и поехал убивать… людей, что с парнем случилось?

Александр не стал загонять машину в гараж. Тяжело выбравшись из машины, он набрал номер жены:

— Аллё, Верунь, ты где?

— Дома, где же мне ещё быть?

— Как дома? Смотрю, в окнах темно. Я думал, ты ещё не пришла.

— А зачем свет? Дома я одна. Вот лежу на диване… в темноте.

— Ты знаешь, завтра Кирюшка возвращается. Мне сообщение пришло.

— Знаю, мне тоже пришло. Саша, заходи домой. — Александр увидел, как словно в цепной реакции начал загораться свет в окнах. Это жена прошла по всем комнатам первого этажа и включила свет.

После отъезда сына она не могла находиться в доме с тёмными комнатами. Она говорила, что если горит в комнатах свет, то ей чудится, что в одной из них находится Кирилл, и ей от этого спокойней на душе. А сегодня одна в тёмном доме, значит, возвращается покой в семью.

2

Александр поднялся на крыльцо, оглядел двор. Мелькнула мысль, что собирался переложить брусчатку, но так и не прикоснулся. Всё во дворе словно замерло с отъездом сына, даже миникультиватор, брошенный у молодого кедра, так и стоит сиротинушкой всё лето, а надо бы убрать.

Два молодых кедра, посаженные по углам двора, за двенадцать лет вымахали больше десяти метров, ещё немного и начнут приносить первые орехи.

Как же давно это было. Дочь с сыном что-то колдовали с кедровыми орешками, потом появились маленькие росточки, они их рассадили в горшки и носились с ними словно с маленькими детьми. А потом вот настояли, и каждый посадил своё дерево и ухаживал за ним. Зимой закутывали в тряпьё. В один год Кирилл замотал ствол своего кедра старым пальто и каждый вечер перед сном бегал смотреть, не холодно ли ему. Сейчас кедр смотрит со своей высоты и, наверное, тоже знает, что скоро его хозяин приедет.

Александр задрал голову, пытаясь разглядеть макушку дерева, но не увидел. Будто тягостная дрёма, обволакивающая его всё это время, стала рваными кусками слетать, сползать с него, показывая ему иной мир его жизни. Легкие лепестки радости нежно касались его сердца, вызывая в нём чувство умиления. Ему захотелось плясать. Он вдруг ударил ногой, затем другой, рванул руки кверху и пошёл кругом по крыльцу, выбивая чечётку, ударяя руками по бёдрам и груди.

— Эх! На-а! Эх! На-а! Едрит твою кочерыжку! — и вдруг неожиданно для себя, ведомый какой-то неведомой силой, пустился вприсядку. — Опа-на! Опа-на! Хрен вы нас возьмёте!

Он не видел, как из окна столовой на него смотрела жена. Как её восторженные глаза наполнялись слезами, и они катились ручейками по щекам. А она их смахивала пальцами и смотрела, смотрела на мужа.

Александр с остервенением хлестал себя ладошками так, словно и вправду сбивал с себя что-то не нужное ему и чуждое. Неожиданно остановился, тяжело дыша, осмотрелся по сторонам. Жена отшатнулась от окна, передником вытерла оставшиеся слёзы и, улыбаясь чему-то своему, пошла накрывать на стол. А он же, устыдившись своего минутного состояния, даже удивившись себе, в недоумении качал головой, бурча под нос:

— Во выдал, как в двадцать лет. Ладно, хоть жена не видела, а то подумает, что рехнулся.

Зайдя в дом, он направился к умывальнику помыть руки.

— Саша, Саша, новости из Новороссии! — жена выглядывала из столовой, — Донецк показывают. Фашисты опять бомбят город.

Александр подошёл к двери, облокотился на косяк, вслушиваясь, о чём говорит военный журналист.

Телекартина взрывов и комментарий к происходящему были для него так явственны, что казалось, будто это ему говорят и журналист, и диктор, будто ему напоминают о том, что война идёт без него. И кто знает, не случись того злополучного миокарда, может быть, своим присутствием он повлиял бы на тамошние события и война бы уже закончилась. А теперь что?

Он вспомнил, как из вот такого телевизионного репортажа узнал о судьбе своего сына. После отъезда Кирилла прошло больше двух месяцев. Они иногда перезванивались или обменивались сообщениями. Сын много не рассказывал. Говорил, что в Донецке его встретили хорошо. Жив, здоров, не голодает. Есть где поспать, помыться. Поставили на довольствие. Для большей убедительности в правдивости своих слов Кирилл пригласил поговорить с родителями своего командира, успокоили. В общем, дорогие мама и папа, картина маслом, ваш сын в полном порядке и бояться за него нечего. Разбирает завалы, тушит пожары, помогает жителям города выживать в условиях военного времени.

Всё бы хорошо, но не верились Александру эти телефонные сказки. Отцовским сердцем чувствовал он, что-то не договаривает Кирилл, что-то таит от него и от матери.

Субботнее утро того дня было каким-то вялым. В пятницу вечером к ним в гости приехал Николай со своей женой. Попарились в баньке, побултыхались в бассейне, немного выпили и засиделись до полуночи. Жены ушли в другую комнату, а они, запьянев, ворошили политику и политиков. Разговор вёлся о Донбассе, Новороссии, Украине.

Николай горячился:

— Ты думаешь, я бы не поехал воевать? Я бы поехал, если бы на Украину напала Польша или Германия или НАТО. Я бы дня дома не остался. Украинцы — наш братский народ. Наши деды воевали с ними рука об руку против фашистов. А сейчас что? — он уставился на Александра. Александр тоже вопросительно посмотрел на него. — Пусть они со своими бандеровцами сами разбираются. Они же не лезли к нам, когда у нас власовцы наш… чёрный дом с танков расстреливали. Не лезли. И у нас власовцам америкосы помогали, и что? Власовцам наплевать было на Союз, Россию им бы хапнуть, урвать, а там, трава не расти. Вот так по-ихнему и вышло. Развалили, растащили Союз, разворовали и пришипились по республикам первые секретари обкомов, чтоб им гнить заживо. Что скажешь, не так? — он опять уставился на Александра. Тот скривился, словно от зубной боли.

— Николай, да хватит тебе. Зарядил власовцы, власовцы. А где у нас памятник Власову, а? Нет, тю-тю.

— Тю-тю, — передразнил Николай. — Это сейчас пока тю-тю, придёт время, Власов вместо Ленина стоять будет, а народ наш всё это схавает. Потому, как народ наш, что дитя безвольное и бесправное и вдобавок безмозглое. Каждый в отдельности думает, что его это не коснётся. Хрен вот вам, не отсидитесь.

В семнадцатом Россию проорали, в девяностом Советский Союз проспали. Синкопа, одним словом, а не народ. Да и труп мирового вождя, — он тяжело махнул рукой. — Сашка, давай выпьем за наших жён. Что бы мы делали без них? Знаешь, если бы не моя Люська, хрен бы я инженером стал. Как вспомню, сколько она со мной мучилась. Эх, из-за меня аспирантуру бросила… Сашка, это ведь только мы такие… убогие. Труп главного убийцы русского народа, убийцы Царя, могильщика Православной России лежит на главной площади государства. Во-о, маразма какая, а ты — Новороссия. — Он опрокинул рюмку в себя одним глотком и, не закусывая, продолжил:

— Ты думаешь, кто-то даст создать русское государство, пусть даже вот такое мизерное, — он сложил указательный палец с большим, а потом перевернул в фигу. — Вот даже такого не дадут русским. Не затем они уничтожали русских и Россию, чтобы заново дать возможность русским создать свою государственность. Это чукчам, пожалуйста, татарам, да ради бога, башкирам с удовольствием. А у иудеев-то вообще аж два государства… А вы скулите, русская весна, русская весна… Скоро вам всем русская зима будет.

— Ладно, Николай, я смотрю, тебя понесло совсем не в ту сторону.

— А чё не в ту сторону? Мой Лёшка тоже намылился в Новороссию. В тихушку котомку собрал и вперёд, вначале строевым шагом, а потом на полусогнутых. Ладно, я успел перехватить. Отобрал деньги, документы.

— Да ну? — Александр откинулся на кресло и поправил на себе простыню.

— А вот тебе и ну — баранки гну. Кирилл твой для него сейчас герой. Я бы ему всыпал да боюсь, не справлюсь. Боевым самбо занимается. Так что мне сейчас с ним ухо востро надо держать.

Наша ребятня рвётся защищать Новороссию, а чё наше правительство не сформирует батальоны из украинцев, их, говорят, у нас в России больше миллиона, а? Сформировали бы, вооружили батальоны «Киевская Русь» и вперёд на защиту Украины от бандеро-натовских оккупантов. Ты зачем на меня так невнятно смотришь или я что-то не то говорю?

— То, то говоришь, пойдём, окунёмся, — Александр сбросил с себя мокрую простыню. — Или ты уже не в состоянии плавать? Тогда пойдём, погреемся.

— Нет, Сашок, я вот рюмашку коньячка на посошок хлопну и домой. А вообще, я тебе скажу, Россию погубят банкиры и торгаши. Попомни мои слова.

— Послушай ты, Нострадамус пьяный, ты пророчествуй да знай меру. Не дай Бог, твоя болтовня сбудется.

Гости остаться ночевать не захотели, вызвали такси и уехали.

Утром Александр, мучимый жаждой и естественными позывами, встал пораньше. Проболтавшись между туалетом, ванной и столовой, он решил посмотреть телевизионные новости. Но, поскольку вечеринка не пошла ему на пользу, он, поискав в холодильниках что-нибудь солёненькое, водрузил на стол банку

с солёными огурцами. Расслабившись в предвкушении утоления жажды, Александр налил в бокал рассол. Припав воспаленными губами к краю бокала, он в то же время всматривался в экран телевизора и вслушивался в слова диктора.

Репортаж шёл с переднего края боевых позиций Донецка. Камера давала крупный план ополченцев, затем шли картинки разбитой бандеровской техники, затем разбомбленные, горящие дома, города, плачущие женщины, дети. Александр так и не выпил из бокала, поставил его на стол. На душе стало невыносимо пакостно.

— Сейчас несколько слов скажет ополченец с позывным «Стелс», — на экране промелькнули вооруженные люди в балаклавах и ушли, словно в вечность. Остался один военный. Он сидел будто манекен, только что сошедший с обложки боевого журнала «Братишка». Лицо было спрятано под маской, только напряженные глаза внимательно всматривались в камеру. На коленях у него лежала снайперская винтовка. Он бережно сжимал её левой рукой, а правой нежно поглаживал цевьё. Всё в его амуниции было подогнано и к месту. Он поправил винтовку, заговорил чуть простуженным голосом:

— Я здесь уже два с половиной месяца. Воюю и стараюсь, чтобы фашистская нечисть не устанавливала свои бандеровские порядки на земле Новороссии, — этот родной голос, пусть чуть с хрипотцой, Александр бы узнал из тысячи голосов. Любимые глаза сына с лёгким прищуром, правый наклон головы при разговоре энергией радости ударили горячей волной в самое сердце. Александр вскочил с места и заорал, что есть силы:

— Ма-ать! Ма-ать! Иди сюда! Сюда! Кирюшу показывают! — рванулся к ней навстречу, но нога в шлёпанцах предательски поскользнулась на скользкой плитке, он потерял равновесие. В смятении ухватился рукой за скатерть, скатерть не удержала его, и Александр всей своей массой повалился на пол, таща за собою всё, что было на столе. Страшный грохот упавшего тела, звон разбитой посуды, скачущие огурцы перед глазами, истеричный крик жены:

— Са-ашка! Что с тобой! — ничто не смогло отвлечь Александра от экрана телевизора.

— Гэ-эк, — выдали от удара легкие. — Вот блин, мать, Киру нашего показывают.

— Са-ашка! Что с тобой? — жена подлетела к нему, упала на колени и подхватила руками его голову.

— Киру, Кирилла нашего по телевизору показывают, вон, вон, с винтовкой, — он лежал и показывал рукой на экран.

Жена ойкнула:

— Сынулька, Кирюшка. А чё он говорит?

–…вначале был под Славянском, сейчас с Моторолой. Мы в мобильной группе…

— А кто это рядом с Кирой?

— Тихо ты, мать, слушай, — здесь картинка сменилась. Опять оператор показывал разбомбленные дома, взорванные мосты, убитых людей. Говорил, говорил, говорил.

А они так и сидели посередине своей комнаты, всматриваясь в экран телевизора с надеждой, что, может быть, ещё раз покажут их сына. Жена непроизвольно гладила голову мужа, перебирала волосы, лаская их, и прижимала к своим коленям. А он тёр ушибленное колено, не мигая смотрел на меняющиеся картинки экрана, понимая, что мгновенное свидание с сыном состоялось.

— Саша, а какая такая матарола? Я не расслышала.

— Не расслышала она. Не надо было орать: Сашка, Сашка, что с тобой? Моторола — командир у них, вроде бы… я сам не понял. Только твоя сирена в голове звенит: Сашка, Сашка. Вот что он ещё говорил?

— Так я испугалась. Я подумала с тобой опять приступ.

— Приступ. Говорил, надо палас на плитку постелить. Скользко тут у нас. Коленку вон расшиб. За тобой бежал, чтобы ты Киру увидела.

— А скатерть зачем стащил?

— Мать, отстань, а? Захотелось мне стащить, так вот и стащил. Слава Богу, наш уборщик территории объявился, жив и здоров. Пожарник, едрит твою кочерыжку. Принеси лучше рассола капустного, а то я сейчас умру от избытка чувств.

— Не умрёшь. Вчера не умер, а сегодня и подавно. Николаю позвони, узнай, как он там. Может и его Люська рассолом отпаивает. Больно уж он вчера взвинченный ушёл. Опять, небось, про политику судачили. Расскажи ему, что мы нашего Кирилла по телевизору видели. Я, правда, только глаза и узнала, а что говорил, убей, не помню.

Они, кряхтя, поднялись. Жена, оглядев столовую, усмехнулась:

— Ну, Сашка, ирод. Посмотри, что ты наделал. — Он же в ответ обнял жену, чмокнул в губы:

— Не ругайся, мать, жизнь прекрасна во всех её проявлениях. И знаешь, мать, я ведь только тогда узнал, что такое счастье, когда на тебе женился.

— Да? — жена в удивлении заглянула в его глаза. Он же лукаво усмехнулся:

— Да, да, мать, но было уже… поздно.

— Ах ты, ирод…

Тут раздался звонок телефона. Жена сняла трубку:

— Доброе, доброе… ой! Не может быть! Батюшки! — Она прижала трубку к груди. Александр в волнении уставился на жену. Сердце залихорадило:

— Верунь, что случилось.

— Люся звонит, Люся. Лёшка их сбежал в Новороссию. Николай там рвёт и мечет.

— Да-а, — Александр сел на стул. — Этого и следовало ожидать. Господи, как я его понимаю. Ох как понимаю.

Сейчас, стоя в дверном проёме и смотря новости из Новороссии, он думал о том, какой тяжелый груз растворился в его сердце. Нет, не свалился, а растворился в его сердце этот груз и живёт внутренним переживанием об убитых и тревогой за живущих. Тревогой за людей, живущих в том огне человеческой несправедливости, взращенной непониманием или злым человеческим умыслом. Он тяжело вздохнул:

— Слава Богу, сын возвращается.

— Саш, чего ты сказал?

— Тетеря ты у меня, говорю, глухая. Слава Богу, говорю, что Кирилл завтра возвращается.

— Да, да. Слава Богу, — жена несколько раз перекрестилась. И посмотрела на божницу с Богородицей.

А ведь всего-то два месяца назад ни одной иконы в доме не было. Сейчас же во всех комнатах по иконе.

3

Ужинали молча. Вернее не разговаривал Александр, а жена лепетала что-то о своём. Перебирала, кого пригласить на встречу с сыном, что приготовить. Поставить ли тесто для пирогов сейчас или перенести это мероприятие на утро, что сынулька, наверное, там на сухомятке совсем от домашней пищи отвык.

Александр неторопливо жевал, иногда поглядывал на жену и не перебивал её. И только когда она в списке гостей забралась за двадцать человек, он откинулся на спинку стула, заговорил:

— Мать, ты что суетишься? Какие гости? Пригласим Николая с Люсей, может, их Алексей, что через Киру передал, и хватит. Там Кирилл сам решит, кого приглашать? А стол накрыть надо. Чтобы были его любимые треугольники, груздочки…

— Сашка, треугольники с груздочками больше ты любишь.

— Ну, мать, что я могу поделать, если наши вкусы с сыном совпадают. А в отношении гостей? Пусть отдохнёт с дороги, от войны, а там посмотрим.

Спать, как никогда, легли рано. Жена отвернулась от Александра, уткнулась в стенку и засопела. А он лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок, прислушивался к шорохам дома и ему слышалась музыка. Она была необычна своей мелодичностью, ничего подобного он раньше не слышал. То ли звуки флейты или скрипки звучали то торжественно, то печально. Он напрягал слух, даже один раз приподнял голову, вслушиваясь, откуда исходят завораживающие звуки, но, так и не определив, забылся сном.

Проснулся от того, что горячее тело жены перелезало через него. Он такого бесцеремонного обращения к себе допустить не мог. Всё его мужское самолюбие, всё его мужское естество воспротивилось неуважительному действию жены. Он нежно обнял её, не пуская.

— Сашка, пусти, — зашептала жена в самое ухо. — Вставать пора, а то опоздаем, ну, ирод приставучий.

— Не опоздаем, радость моя, не опоздаем.

— Ах ты, хитрец, то мать, то сколопендра, а тут — радость моя.

— И не только радость моя, но и солнышко моё…

Выехав в сторону аэропорта, они попали в пробку.

— Сашка, я говорила тебе, что опоздаем, а ты нет, нет, в самый раз приедем.

— Мать, а ты зачем так долго спишь? Встала бы пораньше, мы бы пораньше и поехали.

Когда до аэропорта осталось с полкилометра, запел телефон Александра. Он переключил его на громкую связь:

— Да, да, Кирюша, мы подъезжаем.

— Пап, мы здесь, на стоянке. К терминалу не подъезжай.

— Хорошо, сын, хорошо. — Он отключил телефон и выразительно посмотрел на жену. — Он сказал «мы». Кто это «мы»? Может быть, они с Алексеем прилетели?

Жена в недоумении пожала плечами:

— Он бы в сообщении сказал, что с Алексеем. Или у них это сюрприз? Вот Николай с Люсей обрадуются.

Перед стояночной кассой образовалась пробка. Оставив машину перед кассой, они, озираясь по сторонам, кинулись на стоянку. Александр выискивал среди идущих людей военную форму и человека с рюкзаком, но таковых не было.

— Мать, я что-то Кирилла не вижу.

— И я не вижу.

Они побежали к самому терминалу, но сына нигде не было. Александр лихорадочно достал телефон и набрал номер:

— Кира, а ты где?

— Пап, ну вы даёте. Вы с мамой, как паровоз с вагончиком, пропыхтели мимо нас, я вас окликнул, а вы… ту-ту-у и мимо. Оглянитесь, вот мы.

Александр оглянулся. В десяти метрах от них стоял парень в джинсах, чёрной кожаной куртке и чёрных очках. Рядом с ним стояла девушка и три чемодана. Девушка была в джинсовой юбке, куртке. Соломенного цвета коса лежала на левом плече и спадала до самого пояса. Парень снял очки, сделал несколько шагов навстречу.

— Ну, сын, я тебя не узнал, — Александр в недоумении развёл руками. Они схлестнулись в мужском объятии с хрустом и мужскими поцелуями.

Александр отстранил от себя сына и заглянул ему в глаза, в них была бездна. Кирилл вроде бы его видел и в то же время видел всё, что происходило вокруг. Другой взгляд был у Кирилла.

Он отошёл, дав матери обнять сына. Лобзания, всхлипывания, сюсюканье, слёзы и голос сына с хрипотцой были реальны и не реальны. Александр всматривался в любимое лицо, ловил взгляд и видел в нём напряжение или даже тоску.

— Папа, мама, я хочу познакомить вас с моей невестой, — Кирилл повернулся в пол-оборота к девушке. — Даша, подойди к нам. Да не стесняйся ты, это же мои родители.

Девушка нерешительно подошла. Розовый румянец залил всё её лицо, она в смущении опустила глаза.

— Вот, мама и папа, это моя невеста, Даша. А это, Даша, мои мама, Вера Алексеевна, и папа, Александр Владимирович.

Александр подошёл к девушке и обнял её, заглянув в глаза:

— Вот, мать, у нас ещё одна доченька есть, — но мать уже оттёрла его, целовала и прижимала к себе невестку.

Александр смотрел на девушку и думал: «Это хорошо, что женился. Вот только какая-то она хрупенькая. Как она ребёночка в себе носить будет? Есть ли ей восемнадцать лет. И когда успел, и повоевать, и жениться? Да, нынешняя молодежь не чета нам. Наш пострел везде поспел».

— Пап, поехали домой, там и побеседуем, — сын подхватил два чемодана и пошёл вперёд.

Подойдя к машине, он в удивлении остановился:

— Пап, ты же хотел Кузю поменять. Передумал, что ли?

— Поменяю, Кира, поменяю. Крузак хорошая машина, вот тебе его отдам, тогда и поменяю.

— Ну, класс, батя, спасибо, — он радостно заулыбался, незаметно подмигнул Даше.

Они уложили вещи в багажник. Жена и невестка сели на заднее сиденье. Александр подал ключи от машины сыну:

— Надеюсь, не забыл дорогу домой?

— Нет, пап, ночами снилась. — Они стояли на улице, в салоне машины играла музыка, и Александр явственно уловил мелодию. Это была именно та мелодия, звучавшая у него в голове перед сном.

— Пап, а как там крёстные, дядя Коля, тётя Люся?

— Как-как, ждут Лёшку. Вы ведь отцов не слушаете. Всё по-своему норовите сделать, не советуетесь со старшими. А как нам, как матерям? Вы ведь не на Чёрное море поехали.

Кирилл опустил голову, вздохнул:

— Пап, не дождутся крёстные Лёши. Убили его, — он тяжело сглотнул слюну. — Позавчера. Они с передовой пришли, а там бандеровцы обстреливать город начали. Пожары, разрушения. В многоэтажном доме стена от взрыва обрушилась, завалило подвал. Их туда направили помогать, расчищать вход. Там люди, дети. А тут мина прилетела… И пожарников троих сразу на смерть, а Лёше осколок в шею попал. Он до последнего боролся, в сознании был… не хотел умирать. Он кровью истёк. Не успели довезти.

Александр почувствовал, как всё в нём онемело. Он хотел что-то сказать, но не мог. Хотел двинуться, но ноги не слушали.

— Его дня через три должны привезти, а может и раньше. Меня рядом не было. Командир рассказал.

— Эй, мужики, вы что стоите? Поехали домой, там наговоритесь, — жена, опустив стекло, махала рукой. — Поехали, поехали.

— Да и вправду, мы что стоим, поехали, — Александр едва выдавил из себя. — Господи, какое горе, какое горе.

Кирилл ехал уверенно. Раньше в его вождении присутствовала бесшабашная агрессия. Надо и не надо он норовил обогнать впереди едущую машину. Иногда сцеплялся с неуступчивым водителем в гонке кто кого. Благо, машина мощная, но бывали моменты очень опасные. При скорости под двести километров в час контролировать ситуацию на дороге очень сложно, но ему всё было нипочём. Видя его агрессивный стиль вождения, Александр решил с приобретением автомобиля повременить, а вместо этого подарил велосипед. Так и на том драндулете он выделывал такие пируэты, что Александр говорил порою себе: «Какой же я молодец, что воздержался от покупки машины. Надо бы вместо этого велосипеда подарить ему трехколесный велосипед».

Сейчас Кирилл вел машину быстро и аккуратно. Александр искоса поглядывал на сына и видел, что это был уже не тот юноша, сбежавший повоевать. За рулём сидел мужчина, мужчина жесткий, уверенный в себе. Он чётко соблюдал дистанцию, обгонял мощно, не рыскал с полосы на полосу.

Подъезжая к дому, они увидели машину Николая. Александр посмотрел на сына:

— Так он уже знает? Или тебя приехал встречать?

— Наверное, ребята сообщили.

Ворота открылись, и машина Николая въехала во двор, они заехали следом.

Кирилл вышел из машины. Навстречу ему, тяжело ступая, шёл сгорбленный человек. Он шёл по-утиному переваливаясь, как-то неуклюже выставив вперёд правое плечо. И виделась в человеке его физическая немощь: то ли горб, а то ли грудь неестественно выпяченная.

Александр сидел в машине и, когда жена захотела выйти, он цыкнул на неё. Она заволновалась:

— Саша, Саша, что случилось?

— Случилось, Веруня, случилось, Лёшу убили.

— Ой, мамочки, что же будет? — Она закрыла рот руками и не дала сердечному вскрику выплеснуться. Только тело забилось в горестных конвульсиях.

— То и будет. Инсульта бы не было у Николая, — и он полез из машины навстречу другу.

Отпустив Кирилла, Николай обнял Александра:

— Вот так, брат, вот так, — ткнулся лицом ему в плечо. — Думал, встретим Киру, порадуемся. Ан нет. Как же так, Саша, как же так? — Отшатнулся, задрал голову к небу и погрозил пальцем:

— А ты всё знаешь, ты всё ведаешь. Это ты затеял свои игрища? Ты думаешь, сломаешь меня смертью сына? Не получится! Вот тебе! Вот тебе! — Он сложил фигу и махал ею, кому-то грозя.

— Коля, брат, не надо, не надо так, — Александр обнимал друга, не давая грозить фигой небу.

— Сашка, брат, Люсю мою в больницу увезли. Плохо ей. А он всё знает, он всё ведает… Это он всё устроил: и войну, и смерть!..Это он всё напридумывал, чтобы нам жизнь мёдом не казалась. Это он дал убить моего сына. Моего Лёшу. — И вдруг затих, успокоился.

Николай в дом войти не захотел:

— Поеду к Люсе в больницу. Посижу с ней рядом… Она очень тяжелая. Я вот отлучился, чтобы Киру встретить. Поеду я, брат.

— Коль, может, что надо? Ты скажи. Мы сейчас вместе приедем с Кирой. Сейчас вещи бросим и приедем.

— Брат, не надо. К ней не пустят… Ты же знаешь, у меня всё есть. Только вот Лёши теперь нет… если Люся уйдёт… Я мстить поеду в Новороссию. Я же капитан запаса… Я же танкист.

— Коля, у тебя Оля с Генкой и внучки. Ты успокойся.

— Эх! — Николай махнул рукой и закосолапил к машине.

Через час, когда они сидели за столом, зазвонил телефон. Трубку снял Александр:

— Аллё.

— Саша, брат, Люся ушла, умерла Люся… — и гудки.

— Коля, Коля…

Весь день был тяжелым. Но жизнь есть жизнь. Одни умирают, другие нарождаются, одни плачут, другие радуются, и не остановить этот цикл человеческого бытия.

Жена обхаживала невестку. Водила её по комнатам, показывала своё кухонное хозяйство, рассказывала, какой Кирилл хороший сын, какой он умница, и всякое, всякое.

Отец с сыном на чистом воздухе готовили шашлык. Александр колдовал с мясом, а Кирилл готовил угли в мангале. Беседа велась на разные темы. Сын интересовался новостями города, спрашивал о друзьях. Александр же переводил разговоры к войне, но неожиданно спросил:

— Кирилл, а вы давно живёте с Дашей?

— Пап, мы ещё не живём с Дашей как муж и жена. Она пока моя невеста. Вот повенчаемся, тогда и будем жить.

Александр в недоумении посмотрел на сына:

— А расписываться, что, не будете?

— Будем, как без этого, но сначала повенчаемся.

— А как вы с ней познакомились?

— О, пап, это грустная история. Наша группа проходила по окраине города, когда украинская артиллерия начала обстреливать город, — он подбросил несколько приготовленных полешков в мангал и скривился от попавшего в лицо дыма. — Мы рассредоточились и попадали, кто куда мог. Снаряды летели в город над нами, а один попал в одноэтажный домик. В этом домике была Даша с отцом, матерью и младшим братишкой. — Он опустил руки и посмотрел на отца:

— Пап, их всех убило, а Дашу завалило стеной. Она сирота. Я видел, как у дома рухнула крыша, слышал крик. — Он отошёл от мангала к отцу. — Пап, я знал, что кто-то там под завалом живой. Я знал, пап. — Александр замер, слушая сына.

Когда я подбежал к развалинам дома, одна его часть начала гореть. Я слышал стон и отбрасывал кирпичи, доски, понимая, что если не успею, то тот, кто стонет, умрёт. Здесь братаны подбежали, и мы успели.

Я её вытащил уже полуживую, а потом нёс два километра на руках до больницы. Пап, я знал, что это моя будущая жена. Пап, я знал. Я пока нёс её, я ей говорил об этом. Я ей говорил, чтобы она не умирала, чтобы не оставляла меня одного. — Александр смотрел на сына, и у него на глазах наворачивались слёзы. Он в живую видел, как сын, его сын, несёт спасенную им девушку и говорит ей слова любви и просит её не умирать.

— Потом, после больницы, я Дашу забрал к себе. У нас в подвале было своё место. Все думали, что мы муж и жена, но мы ещё не муж и жена.

— Нет, сына, все браки заключаются на небесах. Поэтому вы там, — он показал пальцем, — уже повенчаны. Осталось за малым, повенчаться здесь.

Баня, бассейн, казалось, смыли с сердца печаль и горе. Они сидели с женой за столом распаренные и довольные и смотрели, как сын с невесткой дурачатся в бассейне. Их смех завораживал, хотелось, чтобы они смеялись непереставая. И Александру подумалось, какое же это счастье, когда в доме такой заразительный смех. Но тут, чёрная тень схватила сердце, потащила его своими щупальцами в реальность: они уже никогда не услышат смеха Лёши, который звенел здесь совсем недавно. Смех Лёши был так задорен и свеж, что, услышав его, поневоле приходилось улыбаться. Да, уже никогда он не увидит своего крестника. И уже никогда не раздастся голос Люси из бассейна: «Кырну, мырну, где вынырну».

Он тяжело вздохнул и потянулся за бутылкой. Жена заметила его перемену и сама посерела лицом.

— Мать, включи музыку. Что-нибудь советское, из нашей молодости. — Она взяла пульт, что-то поискала, нажала кнопку.

Музыка ударила так мощно и звонко, что в бассейне замерли. А из колонок зазвучало:

…Сердцу очень жаль, что случилось так.

Гонит осень вдаль журавлей косяк.

Четырём ветрам грусть-печаль раздам,

Не вернётся вновь это лето к нам.

Не вернётся вновь, не вернётся вновь,

Не вернётся вновь, это лето к нам…

Жена резко нажала на кнопку пульта, музыка исчезла, только её эхо ещё несколько секунд звучало в ушах. Она отбросила пульт и забилась в истерике. Она уткнулась Александру в грудь, прижалась, словно маленький ребёнок, которому страшно и он ищет защиты у взрослых.

— Сашенька, что же это творится? Зачем всё это? Зачем война? Сашенька, миленький, — она билась головой ему в грудь.

Кирилл, увидев, что с матерью происходит что-то неладное, выскочил из бассейна, кинулся к ней:

— Мама, мама, успокойся, что с тобой? Не плачь, мама! Я же вот он, рядом.

Они вдвоём с отцом успокаивали мать и не видели, как Даша, выбравшись из бассейна, села на корточки и беззвучно заплакала. Вода стекала с неё тоненькими струйками, и она казалась маленьким воробышком, который выпал из гнезда и попал под дождь. Она сжалась в комочек и, задрав своё личико кверху, плакала, некрасиво кривясь лицом, вжимая своё тельце меж худеньких плечиков, изрезанных полосами синеватых шрамов. Она вся вздрагивала от внутренних судорог, готовая разродиться горестным криком.

— Сына, сына, — Александр, обнимая жену, показывал головой в сторону невестки. — Вон с Дашей что-то. — И они втроём кинулись к ней.

Кирилл подхватил Дашу на руки, мать накинула махровую простыню, пытаясь закрыть её, если не своим телом, то материей. Вдвоём с матерью они успокаивали невестку.

— Дашуня, что с тобой, манюничка, — Кирилл обнял, прижал невесту к себе, а мать подсовывала простыню, поправляя, закрывая оголенные места её мокрого тела и в то же самое время смахивая слёзы со своего лица.

И только Александр молча наблюдал, не зная, что ему делать, куда убрать руки, думая, то ли сесть, а то ли уйти куда.

— Вы, вы, успокойтесь уж тут… успокойтесь, — опустив голову, побрёл растапливать камин.

Через час в доме наступила полная тишина. Свет не включали. Языки пламени в камине лизали дрова, а те пощелкивали, раздувая огонь, завихряя его красные всполохи, дыша теплом и уютом. Красные угли то распалялись добела, а то чернели. На стенах зарождались тени, они скакали, будто играя в догонялки, то пропадая вовсе, то замирая, словно выжидая чего-то необычного для себя. Даша с Кириллом сидели в одном кресле. Они прижались друг к другу, закрывшись пледом, и смотрели на огонь.

Александр с женой сидели раздельно, но рядом. Они отрешенными взглядами всматривались в языки пламени. Жена наклонилась к Александру:

— Саш, а Бог есть?

Он, отвлёкшись от своих мыслей, внимательно посмотрел в её глаза: — Веруня, конечно же есть. Как же без Бога. Ты вон сколько молила за Кирюшу, и Бог услышал твои молитвы. Наш сын вернулся домой живой и здоровый, да ещё и с будущей женой, — он улыбнулся ей. Но она смотрела на него пристально и пронзительно.

— Значит, Люся плохо молилась за Лёшу, да? И Бог не услышал её молитв. Бог забрал Лёшу к себе и Люсю тоже, оставив Николая мучиться. Зачем так, Саша?

— Мать, ну что с тобой? Я не знаю, зачем так устроен мир. Ты ходишь в церковь, разговариваешь с Богом. Спроси его об этом, а лучше нет, не спрашивай, — он придвинулся к ней, обнял за шею и поцеловал в глаза. — Не спрашивай. Пусть идёт так, как идёт. Завтра поедем к Николаю. А ты не мучайся этим вопросом, твоей вины здесь нет. Ты ведь и со мной Бога уговорила, как тебе хотелось. Не переживай, я прошу тебя.

— Саша, ты смеешься, да? Почему Бог позволил в Донбассе ту молодую маму с ребёночком убить, а? Они ведь никому ничего плохого не делали, жили себе, радовались солнцу, небу. Зачем? И все те люди, которых бомбят… зачем Бог позволяет их убивать? Зачем позволил убить Лёшу? А Люся…

— Мать, перестань, — Александр растерялся. Он видел, что с соседнего кресла две пары глаз внимательно смотрят на него.

— Веруня, я не знаю, почему на земле всё так устроено, а пересказывать чужие объяснения не хочу. Знаю только одно, Каин убил своего брата Авеля, и Бог знал, позволил это. Потомки этого Каина живут среди нас и творят свои дела, может даже не ведая, зачем творят, а Бог всё видит… Ты не накручивай себя. У тебя сын живой с такой войны вернулся, да ещё с невестой, а ты… Давай отложим этот разговор. — Он встал, запахнул халат, влез в тапочки, а на душе стало так противно, даже паскудно до невозможности.

Там в солнечном сплетении полыхнул стыд, стыд за своё бессилие, за свою слабость, как мужчины, как воина. Стыд полыхал, обжигая сердце, глаза, щёки, он напирал давлением, учащенным сердцебиением. Ему показалось, что три пары глаз, внимательно наблюдавшие за ним, заметили его слабость.

Александр сгорбился и, ни на кого не глядя, вышел. Улица встретила его холодом. Свет фонарей освещал двор, забор, часть улицы. Александр замер от удивления. Всё, куда дотягивались лучи света, было бело, будто кто-то накинул белую простыню и продолжал откуда-то сверху разбрасывать хлопья пуха. Крупные снежинки падали медленно, словно нехотя, меняя собою мир, и мир изменился.

Александр прислушался к себе: «Почему мне не радостно и в то же самое время не горько? Почему в душе у меня всё замерло, онемело? Да, да, покуда Киры не было, мир не менялся. Он держался на наших мыслях, желаниях, чтобы сын вернулся. И вот он дома, и мир изменился. Он стал холодным и неуютным. Он забрал дорогих людей, заставил осмыслить, что ничто не вечно. Да мы и без него это знали. Зачем же так жестоко, зачем же так бессердечно?»

Александр полной грудью вдохнул в себя холодный воздух и закашлялся. В приступе кашля он не заметил, как к нему подошёл сын.

— Пап, пойдём домой, а то простудишься, — он оглянулся вокруг. — Ух ты, зима пришла, а я даже лето не видел.

— И я, сын, тоже лето не видел. В суете каждодневной в никчёмности кувыркаешься, а жизнь проходит. Оглянуться боязно…

— Ладно, пап, перестань, — он полуобнял отца и увлёк к двери. — Завтра утром КамАЗ приезжает из Донецка. Лёшу привезут. Мне надо их встретить, а обратно они через три дня поедут. Обратно гуманитарный груз повезут. Ты мне Кузю дай, я ребят встречу, провожу по городу к дяде Коле, а потом сразу домой.

— Хорошо, Кира, а может, я с тобой?

— Нет, пап, не надо. Я приеду, потом все вместе к дяде Коле поедем.

— Хорошо, — Александр склонил голову. — Хорошо.

4

В спальне горел ночник. Жена уже лежала в постели, смотрела телевизор. Александр сбросил с себя халат и залез под одеяло. Он вытянулся во всю длину своего тела, закрыл глаза. Жена повернулась к нему:

— Саша, телевизор будешь смотреть?

— Нет, выключай, — ему не хотелось говорить. Легкая прохлада постели успокаивала, хотелось лежать не двигаясь.

— Спокойной ночи, — жена выключила ночник, телевизор. Комната погрузилась в полумрак.

Александр чувствовал, что жена на него смотрит, но он лежал не шевелясь.

— Саша, как же так?..

— Мать, отвернись и спи. Завтра будет не простой день, — но жена не отворачивалась.

— А если бы Кирюшу или тебя вот так привезли мёртвого, что бы я делала, а? Я бы тоже умерла, как Люся от разрыва сердца.

— Мать, прекрати, — Александр приподнялся на локтях. — Ты, что за дурь мелешь? Кира в соседней комнате спит, в другой комнате невестка, а я вот он, рядом. Или ты не веришь? Пощупай, вот он я, живой.

— Ну тебя, Сашка, с тобой ни о чём серьёзном поговорить нельзя.

— Мать, я скоро от твоих серьёзных вопросов выть начну. Отворачивайся и спи, едрит твою кочерыжку!

Жена отвернулась к стенке, жалостливо всхлипывая.

— Ну ладно тебе, Веруня, успокойся, — Александр прижался к жене, нежно обнял, стал целовать в шею, ушко. Жена повернулась к нему и ткнулась в него мокрым лицом:

— Саша, я ведь люблю вас, Сашенька.

— Веруня, хватит, хватит, сейчас нас, от твоих слёз, в океан вынесет. Успокойся, — он гладил жену по голове и легонько прижимал к себе, и она успокоилась. Через несколько минут она уже сопела у него на плече.

Александр боялся пошевелиться, чтобы не разбудить жену. Он звал сон, начинал считать, но сбивался со счёта. Открывал глаза, ждал, когда веки отяжелеют и глаза сами закроются, но всё тщетно. Мысли возвращались к Лёше и Люсе. И вдруг неожиданно, совсем явственно, он вспомнил, нет, даже не вспомнил, а увидел себя маленьким.

Ему было шесть лет. Жаркий полдень в середине лета. Босиком, в одних шортиках он бежит к деду на конюшню. Ноги обжигает дорожная пыль, и он сбегает на обочину в траву, мягкая трава щекочет прохладой.

Дед в вышитой льняной рубахе, в шляпе крутит ворот колодца, достаёт деревянную бадью с водой, льёт её в деревянное корыто. Рядом с корытом стоит жеребец, он в нетерпении стучит копытом, фыркает, пробует мордой воду и замирает, всасывая её в себя.

Дед улыбается Александру, подхватывает его, кружит над головой, осторожно сажает на жеребца. Тот вздрагивает, отрывается от корыта и тоже смотрит на Александра, но каким-то грустным глазом. Узнав юного наездника, продолжает утолять свою лошадиную жажду.

Александру хорошо. Он ухватился за жесткие волосы лошадиной холки и в мыслях уже скачет по лугам, полям, оврагам.

— По-обе-ере-еги-ись! — слышится откуда-то. Александр оглядывается и видит, как в их сторону несётся огромный бык, а с двух сторон наездники с кнутами. Огромный бык, с железным кольцом в ноздре, не слушается их.

— Ах ты, едрит твою кочерыжку! Сорвался бугай! — дед берёт жеребца под уздцы и отводит за колодец. Он с тревогой смотрит то на приближающегося быка, то на Александра. — Спокойно, Тургай, спокойно, — но жеребец, будто почувствовав опасность, громко заржал и попытался встать на дыбы. Дед осадил его.

— Спокойно, Тургай, спокойно. Александр, держись, — дед даёт ему повод в руки. — Ну, внучок, не дрейфь. Не давай Тургаю голову задирать. Подтягивай узду, подтягивай. — Сам берёт бадью в руки и ждёт.

Бык в бешенстве проскочил мимо колодца, но, будто что-то вспомнив, остановился, развернулся и рванул на деда.

Жеребец заржал, почувствовав опасность, встал на дыбы, Александр потянул поводья на себя что было сил. Конь захрапел и пошёл кругом, в ярости грызя трензель, вытанцовывая копытами по земле, и замер.

Александр только видел разлетевшиеся щепы от бадьи и лежащего рядом с колодцем огромного быка.

Всадники спешились и кинулись вязать быку ноги:

— Ну, Кирилл Яковлевич, ты и тореадор, тореадор. Ты не убил его? Мы думали тебе хана.

Дед стоял весь бледный, прямой, что та оглобля, в руках держал сапожный нож:

— Я бы не посмотрел, что он племенной, едрит твою кочерыжку, у меня внучок здесь, а Тургай норовистый… а у меня нога… едрит твою кочерыжку.

Племенной пусть в стойле стоит, там его место… Я бы не посмотрел. Пусть радуется, что я ему глотку не отхватил… А завфермой скажите, увижу его сегодня, я ему ноги пообломаю. А если бы дети попали? Да мало ли кто?

— Так мы его и отгоняли от домов, — один из всадников щерился. — Я не знаю, что ему не нравится, коров, тёлок целое стадо, а он в бега. Кормят, поят, любовь чуть ли не через день, да каждый раз новенькая, а, Яковлевич? Чем не житуха?

— Фомич, ты не зубоскаль. Моли Бога, что всё так обошлось. Если бы что с внучком случилось, я бы сначала его, потом вас… — дед глянул из-под бровей тяжелым взглядом. — Ковбои, едрит твою кочерыжку.

Жена во сне застонала, заволновалась. Александр легонько погладил её по плечу, и она сползла с его плеча, повернулась лицом к стенке, успокоилась.

Он полежал ещё несколько минут, но сон не шёл. Тихонько откинув одеяло, Александр выбрался из постели. Сидя на краешке кровати, он услышал какие-то невнятные шорохи: то ли кто-то ходил по гостиной, то ли разговаривал.

Накинув на себя халат, он спустился в гостиную. Там на диване сидел сын и о чём-то разговаривал по телефону.

— Кирилл, ты чё не спишь? — Тот повернулся к отцу и приложил палец к своим губам.

— Нет, нет, как договорились, так и делайте. КамАЗ я завтра, нет уже сегодня, встречу и через два дня он поедет обратно. Груз к отправке готов. Всё по перечню. Всё, конец связи. Я же сказал, я перезвоню. — Он вопросительно посмотрел на отца:

— Пап, а ты что не спишь? Я сегодня по телефону с дядей Колей разговаривал. Он собирается после похорон ехать в Донецк. Тётю Люсю и Лёшу в одной могиле похоронят. Он на всякий случай и себе рядом с ними место приготовил. Он просил, если его убьют, то чтобы останки обязательно привезли, и когда будут хоронить, то чтобы гроб с его телом рядом с крестной закопали.

— Кира, ты об этом так спокойно говоришь…

— Пап, а как я должен об этом говорить? Да, Лёша погиб, да крёстная умерла, мы скорбим, нам тяжело, но мы-то живы. Или нам тоже умереть?

Я в Новороссии стольких друзей похоронил… А от Севы белоруса ничего не осталось. Ничего, папа, вообще ничего. Вот, был парень, здоровый, красивый, двадцать два года и нет его. Сколько раз я мимо этой воронки проходил, всякий раз спрашивал: «Сева, друг, ты где?» И всматривался, выискивая хоть что-нибудь, нету.

А сколько людей на Донбассе поубивали — и все спокойные, живут как ни в чём не бывало. Кино по телевизору смотрят, новости с Новороссии называется, а потом рекламу смотрят про прокладки женские и лекарство от геморроя…

— Сын, а как ты воевал? Ты много убил?

— Пап, зачем тебе это знать? Как ты говоришь, мы ведь не на Чёрное море поехали. Если бы я не убивал, то кто-то убил бы меня. Думаю, тебе бы от этого легче не было. Я ведь и поехал на войну, чтобы убивать нелюдей. Эти твари русских как народ уничтожают.

— Расскажи, сын, как ты воевал? Тебе не было их жалко?

— Кого, пап, укропов? Это вы здесь о какой-то придуманной вами гуманности рассуждаете, а её, гуманности, на войне нет.

Наши командиры просят нас пленных бандеровцев не убивать, мол, братья они. А эти братья знаешь что с нашими парнями делают, с теми, кто к ним в плен попал? Они ведь любители сала и поднаторели свиней опаливать паяльной лампой. Так вот и наших парней, что тех поросят, живыми… паяльной лампой.

А что они вытворяют с гражданским русским населением, да и не только с русскими. Они ведь не украинцы, они западенцы, внуки бандеровцев, они нам чужие, бесы, одним словом. Насилуют даже беременных на восьмом, девятом месяце… Папа, что это? — Он закинул ногу на ногу, откинулся на спинку дивана.

— А здесь у нас дома, в России, находятся некто, которые этих бандеровцев оправдывают. Ведут с ними беседы и играют с ними в какие-то демократии. И это, папа, не демократия и не глупость, это — предательство. — Он тяжело вздохнул:

— Скольких я там умных людей повстречал, подружился. Они мне на многое открыли глаза. Я раньше, когда дядю Колю слушал, думал, что он всё фантазирует, что это у него от избытка ума. Он ведь два института закончил. А оказывается нет, на самом деле так и есть. Оказывается у нас, русских, есть свои поэты, свои музыканты — не те, что по ящику кривляются.

Пап, ты слыхал про такого певца, Николая Емелина? А Александра Харчикова? Вот я тоже не слыхал, а они есть, живут, поют. Только их на телевидение не пускают. Я послушал их песни, оторопь берёт, всё понимаю, всё слышу, всему сопереживаю, будто воздух родины далёкой вдохнул.

А казачьи песни запоют, плакать хочется вместе с песней, а от иной желание летать появляется. Почему на нашем телевидении, радио русских песен нет, один лай иностранный, словно мы и впрямь оккупированы, вон и полицаи по улицам ходят, вместо наших родимых ментов.

Мне дядя Коля говорил, и я прочитал удивительную книгу Александра Солженицына «Двести лет вместе». Ты читал, пап?

— Нет, не читал. Ты побольше дядю Колю слушай, он тебе ещё не такие сказки расскажет, — Александр недовольно хмыкнул. — У дяди Коли во всём виноваты жиды да мировой заговор с жидомассонами.

Тоже мне, два института, а ты спроси его, как он их заканчивал. Философ. Тётя Люся все его курсовые делала, это у неё три высших образования.

Если он такой умный, что он со своими акциями пролетел, как фанера над Парижем. Пять миллионов подарил, а со строителями? До сих пор по арбитражам бегает. А с выборами? Депутат хренов, столько бабла в избирательную компанию вбухал? Его послушать, все вокруг виноваты, а мы, русские, белые и пушистые. Водку надо меньше кушать. — Александр крякнул от негодования и вдруг поймал себя на мысли, а с чего это он вдруг на своего друга Николая ополчился. И понял. Заревновал Николая к сыну. Николай оказался для сына авторитет. Не он, отец, а крёстный Николай.

Но и сын понял настроение отца. Он улыбнулся ему:

— Ты зря, папа, так к крёстному. Ты же знаешь, он переживает за Россию и многие вещи он говорит правильные. Вот дядя Коля говорит, что Россия, как русское православное государство, была уничтожена в семнадцатом году. Часть русской элиты была вырезана, другая часть выдавлена за границу, и к власти в стране пришли инородцы. Из кого состояло первое советское правительство по национальности? А ведь то же самое сейчас произошло на Украине.

А о нас русских, как о народе, даже в Конституции России не упоминается, нас, как народ, вроде бы и нет, хотя все кричат о какой-то русской весне. Но что интересно, громче всех кричат инородцы. У нас на эту тему две радиостанции каждодневное бодалово ведут, это какое-то «эхо» и чьи-то «вести», они, что две стороны одного шекеля. Они над всей Россией парят в нравоучениях, судят нас, правду в нашей истории ищут…

— Сын, хватит, я эти бредни слушать не желаю, — Александр встал. — Ключи от машины в прихожей на тумбочке, там же и документы. Спокойной ночи, — не оглядываясь, зашлёпал босыми ногами по ступенькам лестницы.

— Спокойной ночи, папа, — Кирилл тоже встал. Он подождал, когда отец скроется в дверном проёме, и пошёл за ним следом.

«Да, постарел отец, совсем сдал. По лестнице тяжело поднимался, хотел же лифт соорудить и что-то передумал. Мать молодцом, теперь Даша ей в помощь, вроде бы понравились друг другу».

Он легко взбежал по лестнице и натолкнулся на отца:

— Опа на! — громко прошептал. — Пап, ты что стоишь, спать не идёшь?

Александр положил руку на плечо сыну:

— Знаешь, Кирилл, в жизни столько невидимых, подводных камней, что приняв однажды какое-то решение, нельзя быть уверенным, что будет так, как ты этого хочешь.

— Пап, о чём ты?

— Я о том, что тебе надо получить высшее образование и подумать о семье, о будущих детях… О своей жизни. — Кирилл в ответ заулыбался:

— Пап, я последние два месяца только об этом и думаю. Вот видишь, бросил все свои дела в Донбассе и приехал домой.

— Эх, сын, — Александр обнял сына, резко отстранил от себя и пошёл в спальню.

Кирилл в недоумении смотрел ему в след: «Что с отцом? Что он хотел сказать? Может быть с мамой что? Вон тётя Люся умерла, а она на два года моложе мамы».

5

Александр ещё долго не мог заснуть. Он вспоминал слова сына и думал, почему, когда ему об этом самом говорил Николай, он не слышал его. Вернее слышал, но слова друга были как бы невесомы, а всё, что сказал сын, каждое его слово било в самое сердце. Может, всё оттого, что сын для него, в его памяти, сознании, всё ещё оставался маленьким мальчишкой и вдруг этот мальчишка перечит своему отцу словами друга. Получалось, что сын

в этой жизни стал понимать гораздо больше своего отца и показал ему об этом.

Он ворочался с боку на бок, тяжело вздыхал, спорил в мысленных диалогах с сыном. И так, не переспорив сына, заснул.

Александр проснулся от ароматного запаха пирогов. В доме стояла гнетущая тишина, из-за стеклопакетов не слышно было ни единого уличного звука.

Ему вспомнилось детство, вот так же, лёжа поутру в постели, он прислушивался, как мать шебаршит чем-то в кухне и оттуда исходит этот чудодейственный запах пирогов. А за окном щебечут пташки, доносятся какие-то звуки с улицы и ощущается твоя причастность ко всему, что происходит вокруг, и ты понимаешь, что ты живёшь.

Вставать ему не хотелось, но вспомнились события вчерашнего дня и словно занавесь упала и отгородила его от томного и счастливого мечтания, вернув в грубую реальность.

Приведя себя в порядок в ванной комнате, он оделся и долго-долго смотрел на своё лицо в зеркале. На мгновение ему показалось, что отражение несколько подалось к нему навстречу, понимание необычности происходящего обдало его жаром. Он отшатнулся от зеркала, но отражение не изменилось, и он в ужасе отпрянул на середину ванной комнаты. Сердце учащенно забилось.

— Что это было? Показалось? — шептали губы. — Что за бред? Такого не может быть. — Он медленно повернулся лицом к зеркалу, в решительности вперив взгляд в своё отражение. — Дурдом какой-то, — он хотел повернуться и уйти, но не посмел. Ощущение того, что кто-то невидимый смотрит с зеркального проёма, заставило его попятиться, и только у самого порога он повернулся к зеркалу спиной.

Спустившись в столовую, он увидел, как Даша управляется с маленькой сковородкой, из которой словно по велению волшебной палочки выскальзывали янтарные оладушки. Поздоровавшись, он тяжело опустился на стул и здесь почувствовал, как дрожат его ноги.

Жена была в тёмном платье, тёмной косынке:

— Саша, подождём Киру или ты перекусишь?

Он мотнул головой:

— Крепкий кофе сделай, без ничего. А Кира когда уехал?

Даша также в тёмной косынке и в знакомом тёмном платье пританцовывала возле плиты:

— Наш «стелс» и есть «стелс», в четыре часа фьють и испарился, — она вскинулась перехваченной косынкой головой и выразительно посмотрела на Александра. — Я даже шума машины не услышала. В комнате такая тишина, что, мне кажется, я её слышу, а как уехала машина, не слышала.

— Да, в комнатах тишина, это точно, а ты откуда знаешь, что в четыре часа уехал? — Александр смотрел на её платье, силясь вспомнить, где и когда его видел. Да, ну конечно же, это платьице дочери, она его носила в старших классах. Он посмотрел на жену:

— Мать, а что-то другого не могла подобрать? Этому платью лет пятнадцать.

— Саш, всё же повыбрасывали. Это единственное тёмненькое, остальные светлые, — она поставила перед ним чашку с кофе. — Да и это великовато. Пришлось прихватить в нескольких местах. В субботу надо по магазинам пробежаться, подобрать вещи. На улице зима уже.

Александр отхлебнул из чашки:

— Даша, так откуда тебе известно, что Кира в четыре часа

уехал?

Она посмотрела на него через своё плечо и зарделась:

— Так он перед тем, как уехать, поцеловал меня.

Александр с женой переглянулись. Александр беззвучно засмеялся:

— Это как же он тебя поцеловал, что ты проснулась?

— Отец, перестань невестку смущать, пей свой кофе и иди, не мешай нам, — Александр видел, что и жена едва сдерживается

от смеха. Здесь краем глаза Александр заметил, как створки ворот стали разъезжаться в разные стороны и в просвете показался чёрный нос автомобиля.

— А вот и Кирилл приехал, лёгок на помине, — он допил из чашки. — Ладно, мать, пойду встречу, и давай, накрывай на стол. Покушаем и поедем к Николаю.

Выйдя на крыльцо, он увидел, что двор был подметён. Тот лёгкий снег, что выпал за ночь, был аккуратно собран в небольшие кучки по краю кирпичного забора. Александр подождал, пока машина остановится и из неё выйдет сын.

— Здравствуй, сын.

— Здравствуй, пап, — сын подошёл, обнял отца. — Как спалось?

— Нормально. У тебя как? Встретил? Проводил? Как там дядя Коля?

Кирилл тяжело вздохнул:

— Плох крёстный. Он тётю Люсю уже забрал.

— Как забрал? Мы же хотели вместе, — Александр в недоумении пожал плечами. — И кто ему её отдал?

— Пап, тётя Люся уже в гробу лежит. Там людей полный дом, родственники… и Лёшу тоже переложили в гроб.

Он открыл багажник, вытащил большой рюкзак, бросил его на землю. Второй такой же рюкзак, альпинистский, он поставил на землю осторожно.

— Пап, я не знаю какие там порядки, но дядя Коля сказал, что он никому крёстную не отдаст, что все три дня, до похорон, она будет дома вместе с Лёшей.

— Кирилл, а ребят, которые Лёшу привезли, ты там, что ли, оставил?

— Нет, пап, я свои вещи забрал, а они дальше поехали. Там ещё одного нашего братишку повезли. Татарин с Набережных Челнов, Миша Насыров. Тоже горе. Двадцать восемь лет парню было, двое детей осталось, — он посмотрел на отца. — Дети сиротами стали, как его жена будет их на ноги поднимать?

Александр опустил голову, тяжело вздохнул:

— Сын, а как же он? Он мусульманин и поехал на Украину?

— Пап, Михаил Насыров наш татарин, россиянин. Мы ведь с татарами вместе в Великой Отечественной войне фашистам хребет сломали и сейчас то же самое будет. А воевать с фашистами со всего света едут. Мой прадед с немецко-фашистскими захватчиками воевал, а я, его правнук, опять с фашистами воюю, но теперь с укропо-фашистами.

— Да, нынче не советское время, — Александр покачал головой, как бы сожалея. — Капитализм для слабых и неимущих страшен и унизителен. Ты узнай адрес его жены, чем можем, поможем.

Кирилл на эти слова улыбнулся:

— Спасибо, пап, это… по-нашему, — сам же начал расстёгивать альпинистский рюкзак. — Я сейчас, пап, тебе что-то покажу. Так… это сюда, это сюда. — Александр с любопытством наблюдал за действиями сына.

— Вот, посмотри на эту штуку, — протянул чёрные ножны, из которого торчала чёрная ручка ножа.

— Это мне, пап, в Луганске ветеран Великой Отечественной войны подарил, он танкистом был и им в то время такие ножи выдавали, как личное оружие. Нож НР-40 образца 1940 года, нож разведчика. Видишь, у него и ножны деревянные.

Дед рассказывал, что двоих фашистов на него насадил. А я пока только одного, — он хитро посмотрел на отца, слегка прищурившись и чуть наклонив голову вправо. Александр одернул протянутую руку и вопросительно посмотрел на сына. Тот как-то нехорошо усмехнулся:

— Да ты, пап, не бойся. Это же боевой нож, а боевой нож должен быть обагрён кровью врагов. А то что это за нож такой? Он для боя предназначен, посмотри, как гарда устроена, — он выдернул нож из ножен. Нож был чёрен.

— Смотри, смотри, как он ладно ложится в ладонь, смотри, пап, — он покрутил ножом, показывая его достоинства. — Вот так бьют им снизу под сердце, а вот так сверху. — Он покрутил головой, словно что-то высматривая. — Пап, посмотри, как он летает, — и вдруг резко метнул нож в кедр. Нож мелькнул чёрной, неуловимой тенью, пролетел метров десять, тупо ткнулся в ствол дерева. Александру почудилось, что кедр тяжело охнул.

— Кира, ты что делаешь? Ты зачем? — Ему показалось, что что-то у него самого внутри оторвалось. Словно какая-то неуловимая связь, существовавшая до этого момента с деревом, оборвалась.

— Ты чё, пап, — сын смотрел на него с недоумением, и легкая тревога мелькнула в глазах. — Тебе плохо, пап?

— Нет, Кирилл, со мной всё в порядке. С тобой что?

— А со мной что? — он в недоумении пожал плечами. — И я в порядке.

— Кирилл, это же твой кедр. Ты же его прорастил, ты его вырастил. Зачем ты его так? Он тебя ждал…

— Пап, перестань. Дерево оно и есть дерево. Оно ждать не может. Ничего ему не будет, — он повернулся и пошёл к кедру. Подойдя, выдернул нож. Постоял, рассматривая кору. Потрогал ладонью ствол, похлопал, погладил и, повернувшись к отцу, заулыбался:

— Всё, пап, у нас с ним мир. Он меня простил.

Александр тяжело вздохнул:

— Эх, сын, сын.

Кирилл подошёл улыбаясь:

— Я сейчас тебе такое покажу, что ты ахнешь.

— Нет уж, Кирилл, уволь, только не скальп…

— Да нет, пап, что уж ты? Какой скальп? — Он растормошил рюкзак и достал оттуда что-то в чехле, похожее на тубус.

Александру стало жарко:

— Ты это что? Ты это… гранатомёт домой притащил?

— Да нет, пап, какой гранатомёт, хотя, по нынешним временам, парочку их дома иметь не помешало бы, — он улыбался своей доброй улыбкой. Потом с минуту поколдовал и вдруг явил Александру какое-то странное оружие:

— Вот, пап, посмотри, бесшумный, крупнокалиберный снайперский комплекс «Выхлоп». Потрясающее оружие. Я первый месяц с эсведешкой бегал. Ничего не скажу, неплохой аппарат. Конечно же, есть свои слабости, но это, пап, настоящее оружие. — Он в восхищении приложил винтовку к плечу и прицелился, поводив ею по верху забора. Александр немо уставился на сына. А тот не замечал состояние отца:

— Мне этот комплекс Сева, позывной «Белорус», подарил. Жаль, погиб братишка. Ух, пап, я им нащёлкал бандеровцев. Я ему и имя дал «БПС», что означает «бесшумная песнь смерти». На, посмотри.

Александр взял винтовку в руки. Подержал её, прикидывая вес:

— Лёгкая, — приложил к плечу, прицелился. Поводил стволом. — И скольких ты, Кирилл, человеческих душ загубил? И как ты её хранить будешь? У нас ведь не Новороссия, у нас Россия. Это же боевое оружие. На него разрешение необходимо иметь, как у меня на карабин.

— Пап, ты не переживай, у меня всё законно. Это моё личное оружие. Вот, посмотри моё удостоверение.

Александр взял пластиковую карточку с фотографией сына в военной форме, в которой было написано, что его сын Кирилл является старшим лейтенантом Вооруженных сил ДНР и за ним закреплено личное оружие под заводскими номерами.

Александр сглотнул неожиданно набежавшую слюну:

— Кирилл, ты всё привёз с собой? И какой ты старший лейтенант? Ты ведь в армии не служил?

На что Кирилл усмехнулся:

— Пап, я воевал, причём здесь служба в армии? В моём подчинении боевая группа бойцов, на счету которых не одна сотня убитых врагов. Мы четыре танка у укропов отбили, два «града» и много чего ещё у них накуролесили, — он забрал винтовку из рук отца. — С собой я привёз только «Выхлоп». Времена у нас в России неспокойные, кто знает, может наша доморощенная «отрыжка госдеповская» и у нас захочет евромайдан устроить? Так я их, гнид, в зародыше…

— Саша! Кира! Идите домой! Вы что на улице стоите? Мы стол накрываем, — жена открыла створку окна и выглянула, помахивая им рукой.

— Да, правда, что мы на улице стоим, пойдём в дом, — Александр подхватил лежащий на земле рюкзак. — А здесь что у тебя? Боеприпасы на случай войны?

Кирилл в ответ хохотнул:

— Нет, там вся моя военная амуниция. Что интересно, пап, сбруя американская. Америкосы и укропов снабжают, и нас. Главное для них, чтобы мы друг дружку подольше и побольше убивали. Твари, стравили славян через бандеровцев. — Он стал зашнуровывать рюкзак, но остановился:

— Да, пап, помнишь, у тебя на карабине прицел был, ночник?

Александр остановился, повернулся к сыну:

— Тот, что ты с собой забрал?

— Думал, что он там пригодится, а он и пригодился, — Кирилл вновь полез в рюкзак. Через некоторое время достал прицел и протянул отцу:

— Пап, посмотри. Если бы не он, то я бы перед тобой сейчас не стоял.

Александр взял прицел в руки и увидел, что часть окуляра разбита и из неё торчит осколок.

— Знаешь, пап, я прицел всегда с собой носил, в нагрудном кармане, против сердца, — Кирилл улыбался, рассказывая, словно это был не его роковой случай, а какой-то анекдот, и случившийся вовсе не с ним.

— Это было в Семёновке, 4 июня. Украинские войска пошли на нас в наступление. Бомбили нас с самолётов и вертолётов, расстреливали с миномётов, гаубиц и даже из «градов». Из окопа нельзя было высунуться. Над нами летал украинский беспилотник, я несколько раз стрелял в него, но он высоко и в движении, не попал. Зато через пять минут в то место, откуда я вёл огонь, прилетело шесть мин. Потом они пошли на нас в атаку, наверное, думали, что всех нас с землей сравняли. Танком разбили блокпост. Мы ничего не могли с ним сделать, у нас кроме автоматов ничего не было. Я несколько раз пытался попасть со своей эсведешки ему в смотровую щель и вроде бы один раз попал, он остановился. Постоял, постоял и попятился назад, а там их раненные бойцы, так он по ним проехал.

Задом пятился, гад, в месиво своих раненных превратил.

Здесь прилетели их «вертушки» и давай утюжит нас, заодно и своих. Жутко было. — Он перестал улыбаться:

— Я тогда подумал, а своих-то зачем они бомбят? Там же их солдатики, срочники. Потом мы разобрались, они своих долбили за то, что они стали отступать. Вот там я этот осколок и поймал. Перебегал на новую позицию, а здесь с вертолёта снаряд прилетел. Жахнуло метрах в пятнадцати, как раз я ему навстречу бежал. Очнулся от того, что меня братишки на себе тащили в укрытие. Стали разбираться, что со мной, и выяснили, если бы не прицел… то меня вроде бы уже и не было. У меня после этого случая неделю грудь болела. — И он глупо улыбнулся.

Александр смотрел на осколок: «Так вот ты какая, смерть моего сына. Ты хотела забрать его у меня, а мой прицел не дал тебе этого сделать. Спасибо тебе, мой, нет, наш нечаянный друг. Я ведь купил тебя ради баловства. Всего-то и пользовался тобою один раз. Нет, не для охоты я тебя купил, нет, это провидение подтолкнуло меня на эту покупку, чтобы в будущем, неведомом мне, защитить моего сына от смерти. Спасибо тебе, прицел». Он преподнёс прицел к губам и поцеловал его.

— Пап, ты что? Что с тобой? — Кирилл в недоумении смотрел на отца.

— Да так, — Александр подхватил рюкзак и, не опуская прицела от груди, пошёл в дом. Ему не хотелось, чтобы сын увидел навернувшиеся слёзы в его глазах.

6

В поездке к Николаю за рулём сидел Кирилл. Он лихо управлял машиной, и Александру думалось: «Вот так бы всегда сын водил машину, а он бы располагался рядом. Подумать можно обо всём, да и по сторонам можно спокойно посматривать, не боясь въехать какой-нибудь машине в зад». Кирилл ехал своим маршрутом, и Александр удивлялся, как же давно он не заезжал на эти улицы. Город-то, город как переменился, нет, обновился совсем до неузнаваемости. Он несколько раз чуть не спросил Кирилла: «Кира, а где это мы едем?» Но постеснялся. Возле коттеджа Николая стояло много машин, но Кирилл подъехал к самым воротам. Александр хотел сделать ему замечание, мол, как он машину оставит, никто из дома не выедет. Но Кирилл опередил его:

— Пап, мам, вы идите, а мы с Дашей по магазинам пошмоняемся. Вещи надо купить, то да сё.

— Что, то да сё? — мать настороженно посмотрела на невестку, на Кирилла. — А деньги-то есть?

— Мам, есть деньги, есть. Вот, папа карточку дал. Я не хочу идти к дяде Коле. Я был. Лёшу видел, тётю Люсю. Мне плохо там, — он отвернулся и посмотрел на отца:

— Пап, идите уж, а? Закончите, позвоните, мы подъедем.

— Саш, что это? Николай обидится, как-то не по-людски…

— Мать, пошли, пошли. Они с Николаем договорились, — он открыл дверь, выбираясь из машины. — Едрит твою кочерыжку, вроде хорошая машина, а катапульту придумать не удосужились.

Пока он выбирался из кабины, жена уже стояла и поджидала его. Она внимательно смотрела, как он, кряхтя и сутулясь, опускает ноги на землю и выпрямляется во весь рост. Мелькнула мысль: «Постарел её Александр, постарел. Ещё полгода назад ходил грудь колесом, а сейчас сутулится и кряхтит, что старик. Да, закатали сивку крутые горки».

Александр словно прочитал её мысли:

— Что, мать, так смотришь? Постарел твой сокол ненаглядный? — Он грустно улыбнулся, обнял её за плечо и увлёк к калитке дома. Они пошли не оглядываясь.

Кирилл внимательно смотрел на отца с матерью, и когда за ними закрылась калитка, он повернулся к Даше:

— Дашунь, садись вперёд, — но она уже карабкалась между сиденьями, боясь ненароком на что-нибудь наступить. Наконец, умостившись и защелкнув ремень, она скомандовала:

— Вперёд, Стэлс-с!

— Есть, моя принцесса, вперёд. — Машина, рыкнув двигателем, взвизгнув колёсами, рванула с места, уносясь к потоку машин.

Во дворе дома толпились люди. Две крышки гроба с крестами облокотились о стену, притягивая взгляды. Парни и девушки небольшими группами вполголоса о чём-то беседовали, иногда поворачивая головы в сторону гробов, будто проверяя себя в увиденном. Некоторые ходили или стояли с сосредоточенными лицами, они словно решали какую-то неразрешимую, умственную задачу. Одни беседовали, другие перекидывались какими-то незначительными фразами, но у всех на лицах застыл немой вопрос. А может и не вопрос, а трагическое удивление: «Неужели это смерть?

Зачем? Почему? Чего ради?»

Александр мельком окинул взглядом двор. Увидев знакомых, молча поздоровался. Николай вышел на крыльцо встречать друга. Он был чисто выбрит, подтянут. Черный костюм вкупе с чёрным свитером выделяли его бледное лицо, придавая трагическую элегантность. Воспалённые глаза были холодны и печальны. Александр удивился неожиданной внешней перемене друга. Они молча обнялись. Вера хотела что-то сказать, но он перебил её:

— Вера, не надо говорить. Пойдёмте молча.

Поднялись по ступенькам, прошли прихожую и вошли в залу. Два лакированных гроба стояли посредине залы. Всё свободное пространство было уставлено венками. Окна задрапированы тяжелыми, тёмными занавесями. Огонь множества свечей, стоящих подле икон, отражался в ликах и, казалось, изливал ещё больший свет.

Конец ознакомительного фрагмента.