Ни ума, ни фантазии

Никита Немцев

Представьте себе, что вы держите в руках книгу (или она смотрит на вас с экрана – сейчас это не важно): она лохмата, неопрятна, мерехлюндит, дышит перегаром, мутнеет, как на свидании, с неловкостью хохочет, мальчишится: ей стыдно что она – такая – и беззащитна под чужими взорами. С ней скучно ехать в электричке, ей нечего рассказывать о себе (у неё нет ни ума, ни фантазии), но как у всякой книги – единственная мысль пронзает её ранимый корешок: «Пожалуйста, откройте». Но упаси вас Бог – не надо. Книга содержит нецензурную брань.

© Никита Немцев, 2019

ISBN 978-5-4496-8516-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Эту странность

Как странника укрой в своем жилище.

Гамлет, действие 1, сцена 5

— На циферблате шесть. Ваш поезд в девять?

— В девять тридцать.

— Что ж, постранствуйте. Это так просто: упаковать вещи и перемещаться в пространстве.

С. Кржижановский. Странствующее «странно»

Мои пальцы странствуют по корешкам, глаза обегают табуны букв, лампочка сплёвывает жёлтым чахоточным светом, а в окно стучится луна. Я ей не открою. Холодно.

Я судорожно ищу подходящий эпиграф. Сборник готов — не хватает только этой безделицы. Гёте? Бодлер? Борхес? Неудачный эпиграф — худшее, что может быть на свете. Хуже только перловка.

Глаза молят об отдыхе, буквы кажутся фиолетовыми и оживают. Включаю Шостаковича и ложусь на диван: под головой Толстой — углом тычет прямо в шею. Хорошо.

Флейта звучит насмешливо, как бы с упрёком: ты не поздравил друга детства, Никита, ты гад, ты ехидна, у него же день рождения! А точно. Написал ему сегодня: «Как житьё-бытьё твоё красноярское?». Он отвечает: «Ничего, день рождения вот праздную». Я и тогда не поздравил — пошёл Хармса перечитывать в надежде на эпиграф.

Стойте-ка. Да. Кажется, к поздравлению хорошо пойдёт эпиграф из Рабле. Точно! Из его предисловий. Что-нибудь про сифилитиков и пьяниц — то-то обрадуется: он же медик. Открываю синюю книженцию. Сейчас-сейчас… Чёрт! Это не Рабле, а Селин. Ладно, тоже врач. Так-так-так. Вдруг я чувствую, что уже не держу книгу в руках, что я свалился, что я куда-то пропал, что я — даже сказать — внутри книги: на меня валится дохлая лошадь, я слышу звук выстрелов: вдруг понимаю: лошадь — это Ъ, стрельба — гласные заговаривают зубы согласным; невдалеке две Н сидят в суффиксе, обнявшись, и хохочут: из приставки выходит сухопарая И, приближается ко мне и вероломно щекочет; я бегу на чистые поля, — но оттуда меня смахивают мои же заметки: ничего не остаётся: я решаюсь броситься со страницы в неизвестность, — но книжка захлопывается, наступает полная ночь. Только из межстраничного зазора какой-то свет долетает.

— Эй, ты чего? — раздалось подо мною. Я отшатнулся. Оказывается, я самым неприличным образом уселся на Ё — прямо на точечки.

— Извините, — пробормотал я.

— А! Так это ты тот самый похититель эпиграфов? — Ё поёжилась непоседливо.

— Кажется, так.

— Эй, Ж! Ну где тебя носит? Он здесь! — Ё крикнула в сторону. А потом снова ко мне: — Думал, так легко буквы достаются? Ты вообще знаешь, сколько ты уже наворовал?

— Постойте. Погодите. Я не понимаю. О чём вообще речь?

Но Ж успела обнять меня своими чёрными лапищами, и крик мой стал беспомощней, чем последний комариный писк.

Никита Немцев. Ни ума, ни фантазии

Странный парень этот Никита. Зазвал в Москву свою блинскую, а сам забурился не пойми куда. Приезжаю, значит: дверь открыта, никого нет. Только листок на столе и книжки разбросанные. Непорядок.

Ну, полистал я, короче. Нет его ни в Селинах, ни в Раблях. Пара клякс замызганных нашлась, но ведь не мог же он, кхе-кхе…

А сборничек мне понравился. Некоторые страницы — почти лихорадка, естественно, но даже интересно. Я чуть-чуть подправил. Ну так, слегонца. Корни-то забыл, районы Красноярские путает. И всё такое.

Розыски Никиты я продолжаю. Об успехах я вам обязательно доложу. Хотя вообще — грустно, жалко и обидно. Нормальные ребята эти писатели, а всё на эти самые эпиграфы идут. Как бы тут и самому не загреметь…