Вновь: первые сыны

Никита Владимирович Чирков (2024)

Проиграв в битве за человечество, находясь в изгнании, Алви и Изабелла оказываются у Буревестника — спрятанного во льдах старого научного комплекса. Из последних сил они ищут там не только убежище, но и шанс отомстить ложному мессии, виновному в гибели цивилизации. Преодолевая конфликт интересов, учась доверять друг другу, Изабелла и Алви обнаруживают на Буревестнике группу ученых из пяти человек. Оказалось, они были изолированы от внешнего мира на целый год и работали над секретными проектами от тайного заказчика, не зная о произошедшем в мире инциденте. Но все вышло из-под контроля. Неведомая сила вмешалась в работу Буревестника, вынудив ввести карантин. Времени мало, переменных много, доверия нет… Итог этого дня непредсказуем.

2

Просыпаясь в теплой кровати, Анна еще до открытия глаз ощутила отсутствие рядом Ковака, привыкнуть к чему до сих пор не получалось, ибо слишком часто за последний месяц он уделял время своему проекту чуть больше, чем ей. Она открыла глаза, сразу же по направлению к той стене, которую Ковак исписал формулами и вычислениями, постоянно что-то стирая и переписывая, играя в этакую игру с самим собой. И вот сейчас, прямо под лучами восхода, он сидел на стуле перед стеной, сосредоточенно разглядывая разрозненную головоломку.

— Сегодня наш последний день, — заговорила Анна спокойно, продолжая лежать на кровати, — уже чувствую, как буду скучать по этому.

Ковак посмотрел на нее с понимающей улыбкой.

— Доброе утро. Не хотел тебя будить.

— Из-за этого ты решил не только створки открыть лишь на треть, а еще и оставить меня одну в кровати. Миленько.

Ковак встал, подошел к ней, поцеловал, после чего нажал на сенсорную панель на стене, чтобы открыть створки большого горизонтального окна, впуская всю яркость восхода над ледяным полотном. Он вернулся к отныне ярко освещенной стене, создавая собой тень над разными вычислениями. Увлеченный своей работой, он не мог не поделиться этим с любимой девушкой.

— Ты ведь знаешь, что мы все — лишь результат случайных мутаций. Некоторые красивее остальных, разумеется.

— Как это мило, спасибо. — Она чуть поднялась до изголовья, дабы удобнее наблюдать за возбужденным Коваком, вновь подмечая, как ей нравится это его озорство процесса мышления.

— Разве наличие постоянной мутации не есть признак стабильности?

— Верно. Но вот вопрос — есть ли система в этой постоянной?

— Думаю, ты бы уже ее заметил.

— В этом и проблема: она есть, и мы просто не умеем ее увидеть, или же ее действительно нет, а наши поиски — лишь артефакт нашего эволюционного пути, жаждущего познания и обуздания.

Встав с кровати, она подошла к нему и нежно обняла со спины, ощущая приятное тепло от света.

— Если хочешь научиться обуздать жизнь, то самое время вспомнить, что вскоре наш контракт закончится, что позволит наконец-то воплотить наши… мутации в… новую мутацию.

Ковак развернулся с улыбкой на лице, обняв ее крепко, смотря прямо в глаза.

— А ведь красиво начала.

— Да, как-то я ушла не туда. Профдеформация сказывается. Короче, уже через несколько часов придет новая смена, а мы вернемся на Опус. Думаю, если мы решим завести ребенка сегодня, то…

— То это будет чудесно.

Он вглядывался в ее черные большие глаза, поглаживая длинные темные волосы.

— Дольше обычного ожидаю твое «но».

— Ты знаешь правила — я знаю правила. Детки-конфетки здесь запрещены.

— Умеешь поддержать.

Ковак крепко обнял ее и поцеловал, сглаживая неприятный момент.

— Но на самом деле я рада, что ты хотя бы пару минут не думал о работе.

— Люблю твою заботу.

— Ну, на самом деле я бы хотела именно сегодня, в последний солнечный день, который еще и наш последний день здесь, зачать близнецов.

— Близнецов?

— Ну да, у меня в семье таких много. Так что шанс велик. А еще будет символично, потому что у нас комната под вторым номером, что очень…

— Серьезно? Это твой символизм, тупо номер комнаты.

— Люблю твое занудство.

— А я рад, что у нас не восьмая, например, а то…

Не дав ему закончить, она поцеловала его, после чего они вернулись в кровать, просто обнимаясь в тепле под одеялом. Они наслаждались тишиной и покоем минут десять, пока она не сказала то, что, казалось, сама искренне хотела, потому что любила слушать его голос:

— Рассказывай, что там у тебя на уме, а то громко думаешь.

— Я научил его бояться холода, — неожиданно тяжело сказала Ковак. — Причем не физически, а психологически. Клетки так запрограммированы, что любая минусовая температура сеет панику, раздражая его спинной мозг, вынуждая страдать так сильно, что нервная система просто не выдерживает. Смерть становится спасением.

— Уверена, звучит это не так ужасно, как есть на самом деле.

— Вынужденное ограничение. Нельзя разрешать бесконтрольное поглощение и деление. Интеграция полезнее замещения.

— Если я не ошибаюсь, то образцы Сироты тем и были, что держали свою территорию при себе.

— Да, но оказалось, что это было искусственно. А раз мы смогли немного обуздать это умение, то…. Странное чувство. Ты знаешь его: «я что-то упустил».

— Скажу то, что ты и так знаешь, но из-за профессионализма не позволяешь себе признать: ты имеешь право недоработать, потому что недоработка — это стандарт. Всегда что-то где-то будет не учтено. Не просто же так контракт всего на один год. Новая смена продолжит труд, так же как мы продолжили труд предшественников. И ты когда-то сам говорил, что будешь умнее тех, кто был до нас, потому что надо учиться на чужих ошибках.

— Это я понимаю. Но от чувства привязанности к работе и ее результату отделаться сложней, чем я думал. А без личного увлечения… этот самый результат был бы не таким… результативным. Надо бы больше книг читать, а то чет я плутаю в словах.

Она посмотрела ему в глаза для убедительности слов.

— Мы с тобой, как и остальные, знаем, что работа наша проектная. Буревестник для этого и удален от остального мира. И это наше преимущество — нашу мутацию ограничили простыми инструментами. Иначе ты, как и я, как и остальные, вряд ли бы покинул это место. Потому что мы все профессионалы, которые любят свою работу.

Ковак смотрит на ее убедительное заботливое внушение и удивляется тому, как же ему повезло с ней: ведь будь он один, то и правда увяз бы в работе настолько, насколько это допускает уже и не мысль, а простая биология. Он погладил ее щеки, поцеловал, обнял так крепко, как будто вот-вот потеряет ее.

— Тебя я люблю больше.