Слепая любовь. Лирическая повесть

Ника Январёва

«Слепая любовь» является заключительной частью дилогии (первая повесть «И пели ей райские птицы» выдержана в жанре семейной саги; вышла в 2015 году, готовится к переизданию). Читатель встретится с полюбившимися героями: семьями Зориных и Гладковых, где подрастают и вступают во взрослую жизнь дети. Но главным становится новый герой – слепой мальчик Юра. Только ли с ним связано название повести? Семейные тайны и интриги, вероломное предательство и горькое прозрение, яркие чувства и опасные связи…

Глава 2

–…У меня светлые волосы, не очень длинные, лицо круглое и всё в веснушках, хорошо, что ты их не видишь… Ой!

— А мне кажется, что это красиво, — не обращая внимания на её «ой», доброжелательно возразил Юра. — Я слышал, что у кого веснушки, того солнышко любит.

— Ну, может быть, — нехотя соглашается Оля и торопится перевести разговор с не очень приятной для неё темы:

— А у тебя вот пальцы красивые — длинные, музыкальные. Я в этом разбираюсь, у меня сестра двоюродная на пианино хорошо играет.

— Я тоже немножко играю, — смущённо признаётся Юрик.

— Ой, вот здорово! Ты с учителем занимаешься, да?

— Нет, это тётя Зина меня научила, она в детстве музыкальную школу закончила. Мне интересно перебирать клавиши. Я стараюсь сыграть то, о чём думаю, и своё отношение к этому выразить. Тётя Зина говорит, что это у меня философствование такое. А раньше у меня игра была: разные цвета передавать звуками. Вот, например, оранжевый: ля-соль-ля. Алый: соль-ми-соль. Ты — это алый цвет.

— Почему? — Олины пухлые щёчки и вправду заалели от такого неожиданного сравнения. И от того, каким тоном сказал это Юрик.

Он объяснил:

— Соль — потому что весёлая, жизнерадостная, си — это рана, это потому, что ты жалеешь меня, а ещё соль — мне нравится с тобой.

Оля, ставшая пунцовой, готова была провалиться сквозь землю. Так точно угадано, так откровенно сказано.

— Я обидел тебя? — тёмные брови поднялись над очками и две складки появились на лбу. Оле захотелось нахмуренность эту разгладить рукой, она даже сделала полудвижение. Но посторонний мальчик — не Маришка и не Серёжа. Кстати, где они? А, вон, гоняются за Джимом, вместе с другими обормотами… В траву повалились, вот мама не видит! А Юра ждёт, что она скажет. Вот тебе и болтушка! Язык словно к нёбу прилип, не ворочается.

— Нет, я не обиделась, просто… Откуда ты знаешь всё это?

— Я же слышал, как ты мимо меня проходила. А иногда останавливалась неподалёку и вздыхала. И бананы Джиму к ошейнику цепляла. Тётя Зина ещё смеялась: «Что, Джим, не знает твоя подружка, что ты косточки любишь, а не бананы?»

А Оля-то думала, что всё было тайно!

Будто извиняясь, Юрик признался:

— Мы, слепые, слышим очень хорошо. А ещё руки у нас очень чуткие. Вот, хочешь, я угадаю, какого цвета твоё платье?

Он как-то по-особому поводил пальцами по краю Олиного подола, что лежал на скамейке.

— Зелёное! — уверенно произнёс.

И Оля покосилась недоверчиво: слепой — мнимый или ему кто-то подсказал?

— Нет, я не жульничаю, — угадывает Юрик её подозрения, — просто от каждого цвета идёт своя волна. Обычным людям это трудно представить. А у слепых взамен зрения сильно развиты осязание и слух. И ещё обоняние. У тебя очень приятные духи.

И Оле снова стало неловко: духи, конечно же, позаимствовала у мамы… И, конечно же, ради Юры… Выговорила с натужным смешком:

— А ты, Юра, опасный человек. Так много всего знаешь, а со стороны и не подумаешь.

«Знаю, Оля, знаю, — мысленно произнёс Юра, — и что сердце твоё доброе, и что девочка ты хорошая. А только надоест тебе моё общество и весь интерес пропадёт, когда все мои секреты узнаешь. И наскучит тебе якшаться с инвалидом. Тётя Зина мудрая, хорошо, что с детства меня ко всему этому подготовила… Инвалид я и есть инвалид… А только очень мне здорово разговаривать с тобой, Оля».

Словно бы случайно задел край её платья, поднялся. Свистнул Джима. Мохнатая рыжая комета через три секунды ткнулась ему в руки.

— Пора нам, Олечка.

— А как ты узнаёшь, что пора? — взглянув на часики, удивилась Оля: Юра уходил всегда в одно и то же время, прямо минута в минуту.

— Посмотри на солнышко, на скамейку. Ты ведь заметила, что я всегда на одно и то же место сажусь. Как луч доходит до моего левого мизинца, так, значит, и пора… До завтра, Оля.

А назавтра шёл дождь, и прогулка не состоялась. А потом было воскресенье, и все Гладковы отправились на речку. А в понедельник Юрик почему-то не пришёл…

А потом открылся садик, и надо было водить Маришку с Серёжей, а дома всегда находились какие-то неотложные дела. А то вдруг Кэтрин прибегала с новой фантазией на тему шитья или звала куда-нибудь, и Оля не решалась отказаться: пришлось бы рассказать о Юрике.

Думала о нём каждую свободную минуту. Но и маме, вопреки обыкновению, ни о чём не рассказывала, ограничиваясь, если вдруг спросили, уклончивыми односложными ответами. Ох, и неспокойно было Светлане от этих умалчиваний прежней болтушки! Однако, увидев, что Оля пропадает в парке не каждый день, поуспокоилась. Этот неистребимый материнский инстинкт — уберечь ребёнка от явных и мнимых опасностей, от тревожащих знаков и соблазнов!.. Словно потакая матери, пёстрая вереница дел и дней кружила Ольгу, не пуская в парк, хотя каждый вечер, укладываясь спать, девочка клятвенно обещала себе: уж завтра — непременно!.. Не скоро, совсем не скоро удалось вырваться.

Стайки воробьёв, карапузы на трёхколёсных велосипедах, бабушки в платочках — всё как всегда. И одинокий слепец на скамейке.

Не дойдя нескольких шагов, увидела, что Юрик улыбается.

— Здравствуй, Оля, — и поднялся навстречу.

Она остановилась, не подходя. Так стало стыдно. Ведь наверняка же каждый день ждал, прислушиваясь. А она!..

— Мне было никак… — неловко пробормотала. Улыбка сошла с губ Юрика.

— Я инвалид. И ты мне ничего не обещала, — чуть резковато сказал он.

А Оля давилась слезами, не в силах ни уйти, ни приблизиться. Юра подошёл к ней сам.

— Олечка, не надо, — и безошибочно нашёл её руку. — Не надо, а то я подумаю… А мне так думать нельзя. Ты пришла — и умница. Я очень рад.

Оля тёрла кулаком глаза и видела сквозь слёзы похудевшее Юрино лицо, и чувствовала, как дрожит его рука, тихонько сжимающая её пальцы.

— Юрик, прости. Я теперь всегда…

— Ч-ч-ч! Не обещай ничего. От тебя зависит очень мало. Я всё понимаю…

Он всё понял и потом, через год, когда Оля вскользь обмолвилась о Егоре.

Высокий, быстроглазый, с нагловатой улыбкой, Егор повстречался Оле на школьной дискотеке. Было в нём что-то пикантное и опасно-манящее.

Сводил несколько раз в кино и кафе. Предлагал, сведя всё к шутке, когда отказалась, попробовать пива. Катал на собственном навороченном мотоцикле. Было с ним весело и безоглядно легко.

Предложил однажды сходить к знакомому на день рождения. Оля согласилась после некоторого колебания.

Компания подобралась разношёрстная, но все явно старше Ольги, хотя она и выглядела взрослее своих пятнадцати. Полненькая, с оформившейся фигуркой, по-взрослому не чрезмерно накрашенная, она ловила на себе нагловатые взгляды парней и «всё понимающие» — девушек.

Шампанское за именинника пили все, но Олино нежелание поднять второй бокал было встречено всеобщим непониманием.

— А может, ей лучше водочки? — гаденьким голосочком пропела фиолетововолосая разухабистая девица, которую звали Птичкой.

Компания, не исключая и Егора, дружно заржала.

Вот тогда и надо было уходить. А Оля, дурочка, побоялась показаться малолеткой.

Егор начал приставать, как только врубили музыку и погасили свет. Он навалился на Ольгины плечи и сбоку дышал ей в лицо невообразимым коктейлем из табака, пива, водки и шампанского. Рука его, с короткими потными пальцами, грубо полезла сзади за вырез блузки. Оля отшатнулась, юркнув из-под руки Егора в коридор. Но замок оказался непростым, и кто-то из Егоровых дружков схватил её за руки. С неожиданной силой оттолкнула захмелевшего донжуана. Он, пошатнувшись, уцепился за край её юбки. Материя затрещала. Оля впилась ногтями в эти ненавистные руки. Они разжались. Парень грохнулся, не удержав равновесия, а Ольга, справившись, наконец, с замком, выскочила за дверь.

Бежала по тёмным улицам, придерживая разодранный бок юбки и размазывая по щекам тушь. Кривила губы в брезгливой гримасе; было невообразимо гадко, словно мерзкие пальцы Егора и его приятеля оставили на её теле заклеймившие позором отпечатки.

Ткнулась в грудь отцу, когда распахнул дверь на её истеричный стук. Долго отмокала в ванной, нещадно тёрлась мочалкой, стараясь избавиться от невыносимого ощущения липких бесцеремонных лапищ.

Светлана отпаивала её успокоительным отваром из смеси трав и со смешанным чувством запоздалой тревоги и облегчения слушала сбивчивый рассказ и пламенные клятвы, что «больше — никогда, никогда, никогда!»

Юрик не улыбался. Он ровно сказал:

— Здравствуй, Оля, — как всегда, за несколько метров узнав её по шагам.

Она не приходила почти месяц, и сейчас в её походке, в её сдерживаемом дыхании было что-то виновато-осторожное, порывисто-несмелое. Когда уходила в последний раз, в голосе невольно прорывалась радость, а сейчас он был тусклым, каким-то невыразительным.

Оля присела рядом с Юрием и монотонно, почти скучно рассказала ему всё. Потом оба долго молчали.

— Я не батюшка, грехи отпускать не умею, — наконец неловко сказал Юра.

— Да, верно, — так же скучно отозвалась Оля и поднялась, намереваясь уйти.

— Не уходи, сядь, — попросил Юра.

Она послушно опустилась рядом и заставила себя смотреть в его незрячее, такое знакомое и такое симпатичное для неё лицо.

— Я тебе скажу, а ты забудь. И это, и всё… Обидно то, что ты не поняла Егора сразу, он ловко пускал пыль тебе в глаза. Высокий, красивый и сильный, да?.. Ты хорошая, но излишне доверчивая… Олечка, если бы я мог… — волнение помешало ему досказать «оберегать тебя от таких вот Егоров» или что-то подобное. Юра опустил голову, и ярко заалела его щека, видимая Ольге. И тёплой волной обдало её сердце.

— Ты звучишь сейчас грустно-грустно, как си-соль-си третьей октавы, бледно-сиреневый цвет, — прошептал Юра.

Оля взяла его дрожащую руку и стала водить пальцем по ладони. Но Юра вдруг быстро сжал пальцы, поймав её в капкан:

— Не смей!

Она не успела дописать «люблю».