Обман Розы

Ната Лакомка, 2020

Меня зовут Роза Дюваль, и я – артистка в провинциальном театре. Не слишком веселая работа для девушки, которая не желает искать покровителя. Да и актриса я никудышная – совершенно не умею притворяться. Но все началось с букета черных роз, и теперь я вынуждена играть чужую роль рядом с мужчиной, один взгляд которого повергает меня в трепет…

Глава 8. В церковь на адской машине

Как было бы хорошо, если бы все, что было накануне, мне приснилось — приезд мужа графини, потом визит его родителей… А еще лучше — пусть бы приснилась встреча с Розалин. Я укладывала волосы в прическу и делала это медленно, оттягивая как можно дольше встречу с графом и Аржансонами. Но прятаться в спальне было невозможно, и мне пришлось покинуть свое убежище и снова выйти на сцену в образе мадам де ла Мар.

В гардеробной было больше дюжины утренних платьев, но я никак не могла выбрать — все они пугали меня некоторой фривольностью, чрезмерным кокетством. После долгих колебаний я остановила свой выбор на бледно-оранжевом платье — достаточно скромном, без излишних оборок и кружев, а слишком глубокий вырез я прикрыла газовым шарфом, перебросив его со спины на грудь и завязав концы позади, обернув талию на манер кушака.

В столовой никого не было, хотя на столе уже стояли тарелки с закусками и корзинка со свежевыпеченным хлебом. Окно было распахнуто настежь, впуская солнце и свежий воздух, напоминая, что весна уже близко.

–…и все же, мне кажется, Этьен пожалеет, — услышала я голос Софии.

Я выглянула в окно и увидела мадам Аржансон, которая под ручку с мужем прогуливалась по аллее недалеко от дома.

Они не заметили меня, и я смогла в полной мере насладиться мнением свекрови о Розалин.

— Она высокомерная, грубая, — перечисляла София, тыча сложенным зонтиком в песчаную дорожку. — Я была против их союза изначально! Она совсем не подходит моему мальчику.

— Вчера она вела себя очень мило, — добродушно ответил месье Аржансон, попыхивая трубкой.

— Это притворство! — сердито возразила его жена. — Наверное, все дело в том, что она очень красива, и ты смотришь на нее глазами мужчины. А я смотрю глазами матери и вижу, что мой сын несчастен с ней.

Они остановились в тени лип, глядя, как голуби сбились в стаю, греясь на солнце, и месье Огюст примирительно сказал:

— Она красива, но это не главное. В ней есть огонек. Такие женщины всегда привлекают мужчин. И Этьен, я думаю, ценит в ней именно это.

— Это не огонек, это чертовка, — проворчала София. — Мой мальчик еще наплачется с ней!

— Он уже далеко не мальчик, — деликатно напомнил ей муж. — И лучше не вмешивайся в их отношения. Они поссорятся и помирятся, а твое вмешательство никогда не простят.

— Как я могу не вмешиваться?! — София с таким возмущением вскинула голову, чтобы посмотреть на мужа, что чуть не потеряла шляпку. — Я — его мать! Я обязана приложить все силы, чтобы ему было хорошо и…

Слова ее заглушили пронзительный вой и адский грохот. София взвизгнула, месье Огюст оглянулся, а я только и успела, что отступить вглубь комнаты, чтобы не быть замеченной.

Снова повторился странный звук — как фабричный гудок, только выше и пронзительней, сердце от него так и переворачивалось. Из кухни выскочили перепуганные Сесиль и мадам Пелетье, и бросились к выходу. Я побежала за ними, гадая, что могло быть причиной такого шума.

Мы высыпали на крыльцо одновременно с Аржансонами, которые спешили из сада.

На дорожке перед домом стояла карета — с открытым верхом, на четырех металлических колесах, с металлическими же бортами. На облучке восседал закутанный в черную шубу граф де ла Мар и вдохновенно давил ладонью на резиновую грушу с металлической воронкой — она-то и издавала пронзительный звук. На голове графа были кожаная шапка и круглые очки, которые он сдвинул на затылок. Волосы растрепались и смешно торчали в разные стороны, а руки и левая щека были перепачканы чем-то черным и маслянистым.

— Ради всего святого, Этьен! — завопила София, затыкая уши. — Прекрати!

— Как вам? — похвалился он и нажал еще пару раз, вспугнув голубей. — Теперь даже глухой не встанет у меня на пути!

— Что это? — строго спросила его мать.

— Клаксон! — объявил он гордо. — Гораздо лучше, чем кричать, чтобы убирались с дороги.

— Ты перепугал нас до смерти!.. — София погрозила ему зонтиком. — У меня до сих пор сердце не успокоится… — она облокотилась на руку мужа и прикрыла лицо ладонью.

— Пойдем в дом, дорогая, — предложил ей месье Огюст. — Может, тебе лучше прилечь?

— Мы собирались в церковь после завтрака, — напомнил Этьен, лихо выпрыгивая из кареты. — Я специально подогнал машину…

София отняла руку от лица, и они с мужем выразительно переглянулись.

— Тут дорога почти ровная, — принялся убеждать их Этьен. — Это не как в Шале, тут нет камней.

— Благодарю, но мы лучше отправимся в Санреж на лошадях, — тоном, не терпящим возражений, сказала София. — Вымой руки, и пойдемте завтракать, — она поднялась по ступеням и добавила, прежде чем войти в дом: — И лучше переоденься, Этьен. Ты весь пропах керосином.

Служанки потянулись в дом следом за мадам Аржансон и ее мужем, и я осталась на крыльце одна.

Граф достал из кармана платок, безуспешно пытаясь стереть темные пятна с ладоней. Он тер скомканным платком с таким ожесточением, словно собирался протереть собственную кожу до дыр. Потом он поднял голову, увидел меня и сразу отвернулся. Я не стала раздражать его и тихонько вернулась в столовую.

— Предлагаю не ждать Этьена, — командовала София, хмуря брови. — Садимся за стол, а то опоздаем к службе.

Мадам Пелетье поставила перед ней блюдо со сладкими слойками — еще горячими, пахнущими вишневым вареньем, и София немного подобрела.

— Этьен как с ума сошел со своими машинами, — пожаловалась она мне. — Я ничего не имею против, если он занят фабрикой — хотя, на мой взгляд, это дело купцов и ремесленников, а графу можно было заняться чем-то более благородным — воинской службой, например. Или политикой… Но сегодня можно было не устраивать переполох с утра!

— Он предложил прокатиться до церкви, — смущенно хмыкнул месье Онгюст, передавая мне баночку с мармеладом.

— Нет, благодарю покорно! — мадам София картинно схватилась за сердце. — Мне хватило прошлого раза! Я не сяду в эту адскую телегу даже под страхом смерти!

В это время в столовой появился Этьен. Лицо его было замкнутым, и было похоже, что он прекрасно всё слышал. С грохотом отодвинув стул, он демонстративно показал матери чистые руки и взял кусочек хлеба, щедро намазывая его маслом.

За столом повисло неловкое молчание, и София сочла нужным извиниться:

— Не хотела тебя обидеть, — сказала она ласково, — но мы с Огюстом лучше проедемся в двуколке.

Я наблюдала за ними, не вмешиваясь в разговор. Мне было любопытно и непонятно, но я боялась, что если вмешаюсь, то сразу выдам себя с головой.

Этьен съел бутерброд, сжевал слойку, залпом выпил кофе — и все это с таким похоронным видом, как будто ел не нежнейший хлеб и самое сладкое французское масло, а жевал подметку своего башмака.

София и месье Огюст переговаривались вполголоса, обсуждая погоду и стрижку розовых кустов в саду.

Я тоже допила кофе, и теперь ждала, когда остальные закончат завтрак, искоса наблюдая, как граф мрачно крутит в пальцах серебряную вилку.

Вдруг он повернулся ко мне и спросил:

— А ты не хочешь прокатиться?

— Этьен, — сказала София с мягким укором, тут же позабыв о стрижке кустов. — Вряд ли Розалин захочется сменить удобную коляску на твой… эм… на твой…

— Я с удовольствием прокачусь, — сказала я неожиданно даже для самой себя. — Хотя не совсем понимаю, о чем речь.

— О-о… — София приподняла брови и покачала головой.

— Пусть прокатится, — тут же поддержал меня месье Огюст. — Молодые кости — не старые, — он раскатисто засмеялся. — В молодости тело требует встряски!

— И все же… — протянула его жена.

— Да бросьте, — сказал Этьен, бросая вилку на стол. — Можно подумать, это что-то страшное! Пойду, заправлю двигатель. Керосином, — он с грохотом отодвинул стул, поднимаясь из-за стола. — Надень шубу, Розалин. Замерзнешь.

Он вышел из гостиной, и Аржансоны опять переглянулись.

— Я его обидела, — вздохнула София.

— Ну что ты, — успокоил ее муж. — Он все понимает.

Но София уже смотрела на меня, и во взгляде ее я читала сострадание:

— Вы такая добрая, — сказала она и снова вздохнула. — Господь любит добрые дела.

— Жду вас во дворе! — крикнул граф уже из прихожей.

— Удачи вам, моя дорогая, — пожелала София и вздохнула в третий раз.

Я посчитала, что надевать шубу было бы слишком — солнце светило ярко, погода была ясной и тихой, но Этьен скривился, увидев меня в пальто и шляпке с вуалью.

— Сказал же — надевай шубу, — он забрался на облучок и теперь натягивал перчатки.

— Но зачем? — удивилась я.

— Ладно, забирайся так, — он протянул мне руку, помогая залезть на высокое сиденье, и набросил мне на плечи свою шубу — тяжелую, и в самом деле пахнущую керосином и еще чем-то резким, незнакомым — словно металлом, нагретым солнцем. — Вот ручка, — Этьен указал на полукруглую скобу перед моим сиденьем. — Держись крепче, а то вылетишь на первом же повороте.

Он надел кожаную шапку, так удивившую меня в первый день нашей встречи, надвинул очки на глаза и сразу превратился в героя фантастических рассказов из серии путешествий на луну на пушечном ядре.

— Но где лошади? — робко спросила я, не понимая, как можно запрячь в эту коляску лошадей, если не было дышла.

Мадам и месье Аржансон уже выезжали со стороны внутреннего двора в двуколке. Серые лошади в яблоках помахивали хвостами и переставляли тонкие ноги изящно, как балерины.

— К черту лошадей, — резко сказал Этьен и надавил на какой-то рычаг.

Раздался грохот, и нас обдало удушливым облаком — с таким же резким и металлическим запахом, который пропитал шубу. Коляска дернулась, зафыркала, как живая, и поехала сама, безо всяких лошадей!

Я взвизгнула и схватилась за скобу, потому что коляска резко повернула — Этьен управлял ею, закручивая из стороны в сторону колесо, крепившееся прямо перед ним.

— Дорогу! — крикнул он и нажал на резиновый клаксон.

— Этьен! — завопила София, потому что месье Огюст с трудом удержал перепуганных лошадей.

Но граф де ла Мар только рассмеялся и еще раз крутанул колесо, заставляя коляску повернуть направо и миновать ворота.

Эту поездку я запомнила на всю жизнь и сразу поняла, почему София смотрела на меня с таким состраданием.

Машина мчалась по дороге, подпрыгивая на всех ухабах. Я стиснула зубы, чтобы они не стучали, и изо всех сил держалась за железную скобу. Ветер так и свистел в ушах, и шуба, которую набросил на меня граф, была очень кстати.

Когда первый страх прошел, я оглянулась. Где-то далеко виднелась серая в яблоках пара, а наша безлошадная коляска летела вперед, как на крыльях, грохоча и испуская клубы едкого дыма.

— А! Какая скорость! — крикнул Этьен мне в ухо. — И мотор — зверь! Я его усилил, теперь могу за два часа домчаться до столицы!

Два часа!..

Я вспомнила свою поездку в столицу, в королевский приют — день на лошадях, которые уныло тащились по дороге. Ужасные гостиницы, где останавливались, чтобы покормить лошадей и хоть немного отдохнуть самим. День унылого и тяжелого путешествия. А здесь… два часа?!.

Мы ворвались в Санреж, распугивая прохожих и гусей гудками клаксона. Люди шарахались в стороны, провожая нас взглядами. Я чуть не потеряла шляпку на повороте — едва успела поймать ее, прижав к макушке, и тут же чуть не слетела с сиденья, потому что машина подскочила на кочке.

— Держись! — Этьен успел схватить меня за талию, прижимая к себе.

Я оказалась рядом с ним так близко, что чуть не коснулась щекой его щеки. Он смеялся! Это было невероятно, но он смеялся, наслаждаясь путешествием!

Он отпустил меня почти сразу же, вцепившись в колесо управления двумя руками, но я продолжала чувствовать его рядом — так близко, как никогда не чувствовала ни одного мужчину.

Одержимый… Он и в самом деле одержимый…

Мне стало трудно дышать, сердце замерло, а потом понеслось вскачь, как эта самая машина по дорожным ухабам, но впереди уже показалась церковь, и Этьен снова задергал рычаги, заставляя железную коляску остановиться. Она замолчала возле самого церковного забора, едва не столкнувшись с ним, и меня бросило сначала вперед, а потом назад, больно ударив о жесткую спинку.

— Сейчас помогу тебе спуститься, — Этьен спрыгнул на землю, привычно сдвигая очки на лоб, обошел машину и открыл дверцу с моей стороны. — Тут ступенька, осторожнее…

Он принял меня в объятия так легко и бережно, словно ловил в ладонь тополиный пух. На мгновение я оказалась прижатой к его груди, но тут же отстранилась, потому что со всех сторон на нас глазели горожане. Мальчишки со свистом и улюлюканьем скакали вокруг, вереща еще громче и пронзительнее клаксона, но кроме них восторг был лишь в глазах графа. Остальные смотрели на нас настороженно, а некоторые — с испугом.

— Даже не пикнула, — сказал граф одобрительно, снимая с меня шубу и бросая ее на сиденье. — Идем, здесь есть кафе, где подают отличный чай. У нас есть полчаса, пока мама с отцом сюда доберутся, а ты замерзла.

Я и правда продрогла, и больше всего мечтала поскорее оказаться в тепле и у зеркала, потому что представляла, на что сейчас похожа моя прическа.

— Когда я первый раз прокатил мать, — рассказывал мне граф, — она визжала не переставая.

— Прекрасно ее понимаю, — с трудом выговорила я.

Граф засмеялся и повел меня к двухэтажному домику, увитому плющом, над дверью которого красовалась надпись, сделанная в стиле прошлого века — с вензелями и фигурными завитушками над заглавными буквами: «Чайная «Пепел роз» у мадам Эсмеральды».

— Что думаешь об этом? — небрежно спросил Этьен, кивнув в сторону машины.

Но его небрежный тон меня не обманул. Если он готов спрашивать мнения жены, которую не уважает, и один вид которой доводит его до бешенства — значит, этот странный аппарат очень для него важен.

— Думаю, что это — чудо, — сказала я совершенно искренне. — Мне это кажется настоящим волшебством.

— Волшебство — сказки для бабушек, — заявил граф, ухмыляясь, но я видела, что он доволен. — Это одно из последних изобретений, двигатель внутреннего сгорания, установленный на этой малютке, сильнее пяти лошадей…

Он принялся с увлечением рассказывать мне об устройстве железной машины, одновременно заводя в чайную.

Мы сели за столик в уютном небольшом зале, и граф сделал заказ, не заглядывая в меню. Нам принесли фарфоровые белоснежные чашки и пузатый чайник в стеганой пестрой грелке. Чай пах мятой и был обжигающе горячий. Я с наслаждением грела озябшие ладони о чашку и слушала, как Этьен рассказывает о том, что хочет усовершенствовать модель самоходной машины, поставив ее на амортизаторы, усилив привод и сделать сиденья с ремнями, чтобы пассажиры не вылетали за борт.

Я увидела свое отражение в витрине и запоздало вспомнила, что хотела посмотреться в зеркало, но не осмелилась перебить графа. Впервые он говорил со мной без неприязни и наигранного радушия.

— Хочу пустить их на поток, — Этьен позабыл о чае, чуть наклонившись ко мне и поставив локоть на спинку моего стула. — Чтобы у каждого в нашей стране была такая малютка. Взгляни на моих родителей — вот они приехали на лошадях, но их нельзя оставить так, как мы оставили машину. Лошадей надо распрячь, накормить, привязать, а железному коню ничего подобного не требуется. Его можно бросить под дождем, заправить топливом через неделю или даже через месяц — и ему всё нипочём.

— Он совсем не требует ухода? — спросила я, загипнотизированная его рассказом.

— Требует, конечно, — засмеялся граф. — Но согласись, что лошади не приставишь новую ногу, и не заменишь старое сердце на молодое, а этому жеребчику, — он любовно указал на машину, которую мы видели из окна чайной, — можно поменять колесо, и двигатель, и он побежит по дорогам, как новенький. А вот и родители прикатили! — он помахал в окно мадам Софии и месье Огюсту, которые только что прибыли в своей двуколке к церкви.

Но я напрасно надеялась, что поездка на железном коне заставит Этьена переменить отношение к Розалин. Что было причиной — то ли сама обстановка церкви, то ли смущение из-за того, что он слишком разоткровенничался — я так и не поняла, но едва началась служба, как граф помрачнел, нахмурился и взглянул на меня с раздражением.

Я всегда любила бывать в церкви, и постаралась не замечать недовольных взглядов мужа графини де ла Мар. Меня не касается, как он смотрит на свою жену. Если Богу будет угодно, мой обман не раскроют, и пусть потом супруги ссорятся и мирятся сколько угодно — лишь бы мне остаться в стороне.

После проповеди, когда все прихожане потянулись к священнику за благословением, граф стоял за моей спиной. Я не видела его, но чувствовала присутствие так же явно, как если бы он положил руку мне на плечо. Он не отходил от меня ни на шаг — когда я подошла поцеловать крест, положить монетку в свечной ящик, когда остановилась возле статуи святой Розалины…

Священник произносил напутственное слово, объявляя о времени и дне следующей службы, и в это время Этьен наклонился ко мне и шепнул:

— Ты специально прикрыла грудь вот этой прозрачной тряпочкой? Чтобы свести с ума всех мужчин?

— Что? — удивленно спросила.

— Говорят, жена одного римского императора поступала так же, продолжал нашептывать Этьен, — она прикрывала свои прелести вуалью, и это распаляло больше, чем откровенная нагота, — и он закончил с оскорбительным презрением: — Теперь я понял, с чего ты стала такой набожной. Да, тут зрителей больше, чем достаточно. Каждый на тебя посмотрел.

— Это была супруга императора Нерона, — ответила я спокойно.

— Что? — теперь настала его очередь удивляться.

— Супруга Нерона, — повторила я и улыбнулась, показывая, что меня ничуть не задели его обидные слова. — Только она делала это из скромности, чтобы не смущать никого своей красотой. Кстати, потом император обезумел и убил ее без вины. Беременную.

Этьен ничего не ответил и остался стоять столбом, а я закрыла молитвослов и пошла к выходу следом за Софией и месье Огюстом.