Знак убийцы, или Приговоренные грехом

Наталья Хабибулина, 2015

Очередная загадка для майора Дубовика. Убийства или несчастные случаи? Какие тайны скрывают обитатели курорта? Будет ли наказан убийца? Справедливость должна восторжествовать, впрочем как и всегда, когда за дело берется профессионал.

Предисловие

Жорка с жалостью смотрел на спящего брата.

Вот уже два месяца Вадим не вставал с постели. Некогда кудрявые волосы со смоляным отливом рассыпались по подушке серым пеплом. Худая впалая грудь судорожно вздымалась, выпуская на выдохе хриплые булькающие звуки. Скрюченные тонкие пальцы большой руки сжимали выцветшую ткань ситцевого пододеяльника.

Эти руки Жорка помнил сильными и тёплыми, когда брат, возвращаясь с работы, поднимал маленького, такого же кудрявого, как и он сам, малыша, крепко целовал в обе щеки и спрашивал густым басом, был ли его котёнок послушным с нянькой, спал ли, и хорошо ли ел.

За Жорку отвечала старая толстая нянька Улита — все перечисляла по пальцам, отчитываясь перед хозяином, как она называла Вадима.

Потом в семью пришла Светлана. Весёлая, озорная, она заполнила собой всё пространство их небольшой комнаты в коммунальной квартире, хоть была, как воробышек — маленькая, худенькая. Но столько света и тепла она принесла в их дом, что смогла объединить и подружить всех соседей огромной квартиры.

На Первое мая и Седьмое ноября теперь стали накрывать общий стол в большой кухне, сдвигая несколько столов вместе. Пили вино, заедали капустой и селедкой с салом, громко разговаривали, плясать выходили в коридор. Старый матрос Кузьмич так растягивал меха тальянки, что маленькому Жорке казалось: ещё чуть потянет, и лопнет цветастое нутро обложенной кнопочками гармошки. А жена Кузьмича громко, с визгливыми нотками пела частушки, которых у неё в запасе было несчитано.

Жорке эти праздники запомнились, как самые счастливые. Потом, много лет спустя, у него, взрослого человека, нередко на стол резалась и дорогая колбаса, и окорок, и копченая рыбка, пусть и немного, но только та селедка и та капуста были самыми вкусными закусками с непередаваемыми запахами детства.

Ребятишкам в такие дни перепадало по нескольку штук шоколадных конфет, и выделялись монетки на кино и мороженое. Визжа от радости, бежали на улицу, подтягивая старые штанишки на помочах, и мчались в главный «храм» детства — кинотеатр «Октябрь». Свистели вместе с чапаевскими конниками, разрубая деревянными сабельками плотный от сизого дыма дешевых папирос воздух кинозала, до хрипоты кричали «Ура!», а потом, потные, выходили на улицу и долго спорили, жив ли любимый комдив, или всё же утонул?

А в квартире к тому времени веселье переходило в тихие разговоры и песни негромкие, но надрывные, с тоскливой слезой…

Жорку Светлана баловала. Как и Вадим, ухватывала на розовые толстые щёки и мусолила поцелуями отбивавшегося мальчишку, смеясь и лопоча ласковые слова.

— Своих уж заимели бы, всё тянут и тянут… — ворчала старая нянька, отбирая мальчишку из жарких рук девушки, которая заливалась смехом, ещё сильнее прижимая к себе маленького брата мужа. Да только Жорка видел раз, другой, как плакала в подушку Светлана, а брат тихо уговаривал её, обещая, что всё исправится, и народится у них сыночек или дочка… Она же лишь трясла своей светлой головой, не веря его словам… Да и своим ожиданиям не верила тоже…

А Жорку баловала: иногда приносила огромную шоколадку, Жорка такие, конечно, видел в витрине кондитерского магазина, но как её есть, представлял смутно. Чаще Светлана покупала пирожное. Это была сказка! Небольшая коробочка, а в ней!.. Маленькая корзиночка из песочного или бисквитного теста, а на ней розы из невыносимо вкусно пахнущего крема. Пирожное съедалось вмиг, а вот коробочка убиралась Жоркой в укромное местечко до следующего раза. Эту вкусную ванильную картонку мальчишка нюхал втихаря от всех, а чтобы слюни так часто не сглатывать, он закусывал этот запах обыкновенной тянучкой или леденцовым петушком.

Потом умерла нянька, получив какой-то удар. Жорка всё удивлялся: где и когда она его получила, от кого? Дома ведь сидела, и вдруг упала на кровать и затихла.

Жорка к тому времени уже пошел в первый класс, и брат с женой оставляли его дома одного под присмотром старого матроса Кузьмича. Вместе с ним он и каракули первые выводил, и буквы складывал в первые слова.

Потом и Кузьмич отошел в мир иной, а Жорка, уже учась в старших классах, смотрел сам за соседской девчонкой первоклассницей, помогая писать черточки и крючочки.

По выходным они своей небольшой, но дружной семьей выезжали за город. Зимой катались на лыжах с невысоких горок, летом купались в городском пруду, в кафе ели мороженое, в парке снимались и вместе, и на отдельные фото, катались на каруселях, а потом дома, за круглым столом обедали и обсуждали новый фильм…

Светлана, по-прежнему, хоть и не терзала Жорку ласками, но нежно обнимала и целовала на ночь. Мальчишка, потерявший мать в младенчестве, чувствовал, что так может обнять и поцеловать только мать, и за эти материнские ласки он мысленно благодарил Светлану, а в жизни старался ничем её не огорчать, был послушен и дисциплинирован.

Но однажды их привычный мир рухнул, рассыпался, как карточный домик…

Жорка смотрел на Светлану, лежащую в гробу, и знал, что это она, но не узнавал… Пергаментная кожа лица с фиолетовым оттенком возле ушей, тонкие, растянутые в синюю полоску губы, убранная назад уже бесцветная челка, худые пальцы, больше напоминающие сухие палочки — всё это не могло быть той милой и чудесной Светланой!… Не могло!… И так это кричало в Жорке, что он вдруг почувствовал дурноту и повалился боком на, сидящую рядом, соседку, которая едва успела подхватить паренька, не дав ему рухнуть на пол.

Дурно пахнущая, неприятная жидкость привела его в чувство, и потом, дважды, на кладбище, когда его юношеская психика не выдерживала чудовищной картины смерти, вновь возвращала Жоркино сознание к жизни, жизни без неё, без их любимой Светланы…

Старенький доктор сказал, прослушав и простучав грудь Жорки, что сердце надорвалось, возраст переходный, оно и не выдержало.

— Должно пройти, повзрослеешь, «закостенеет» твой «мотор», научишься принимать всё по-мужски, стойко… А пока… Подлечить бы тебя на море, — при этом доктор посмотрел на Вадима.

Тот лишь коротко кивнул. А через месяц принес голубой листок, на котором было напечатано «Путёвка» и ниже весь текст, к ней прилагающийся с фамилией и именем Жорки.

Тогда он впервые увидел море. И радовался по-мальчишески, до пустоты подложечной и замирания надорванного сердца, внутренне стыдясь этого чувства, но жизнь брала свое, и думалось, что вот сейчас, приедет он домой и всё потечет по-старому, по-доброму…

Но… не случилось… Вернее, случилось, но не так, как хотелось…

На двери комнаты белела приклеенная бумажка. Жорку, тупо смотрящего на этот клочок с фиолетовой печатью, затащила к себе в комнату соседка и жарко шепча, сообщила, что брата его арестовали эти… По чужому навету… Кто написал письмо, она не знает, но говорили, что в нем написано, будто брат был связан с английской разведкой. Ничего чудовищней Жорка и в бреду придумать бы не смог! Кинулся было бежать, доказывать, что всё это ложь, только женщина дёрнула его за рукав, усадила и прошипела:

— Куда, оглашенный! С кем тягаться-то будешь? Сиди, молча, может быть, всё и обойдётся, хотя…

Два года тянулись, как нетающая тянучка. Дни сменялись днями, недели проходили за неделями, только Жорка их не замечал. В школе от него все отвернулись, из комсомола исключили, лишь он сам, чувствуя какую-то нарастающую внутри силу, сжав зубы, отдал всего себя учебе. Он помнил, как брат со Светланой упорно и настойчиво доказывали ему необходимость образования, как хотели, чтобы он стал инженером. Соседи потихоньку помогали мальчишке, как могли, жалели по-своему, не выказывая своих чувств — это было чревато для всех известными последствиями.

И вот сейчас, он, первокурсник политехнического института, сидел возле умирающего Вадима и с болью в сердце вглядывался в дорогое ему лицо.

Брата выпустили через три года. Жорка знал, почему это произошло, но никому не говорил об этом. Да никто особо и не интересовался…

Вадим открыл воспаленные глаза и тихо произнес:

— Не тужи, Жорка, жизнь продолжается… Умираю я, брат…

Жорка, стараясь поверить своим словам и заставить поверить в них брата, горячо возразил:

— Вадим, ты сильный, и справишься с болезнью!

— Не лги ни себе, ни мне… — вяло шевельнул пальцами больной. — Тело моё здесь, а душа там, со Светланой и нашим Ванькой… Умру, пышных похорон и поминок не закатывай. Мне все равно, а тебе учиться надо… Деньги побереги. Не подведи… Похорони в одной могиле с ними… Вещи мои все продай, ни к чему тебе старьё с покойника… А старухи какую-никакую копейку дадут… А потом… Уже когда встанешь на ноги, поставь нам общий памятник, всем троим, как положено, со звездой…

Больше не имея сил терпеть и видеть это, Жорка зажал рвущиеся рыдания, больно укусив кулак, и выбежал из комнаты…