На осколках тумана

Наталья Ручей, 2021

– Я хочу ее. – Что? – доносится до меня удивленный голос. Значит, я сказал это вслух. – Я хочу ее купить, – пожав плечами, спокойно киваю на фотографию, как будто изначально вкладывал в свои слова именно этот смысл. На самом деле я уже принял решение: женщина, которая смотрит на меня с этой фотографии, будет моей. И только.

Глава № 14. Артем

Мне кажется, самое элементарное, что можно сделать — это вызвать для Лины скорую помощь. Но я слабо верю в то, что она действительно хочет что-нибудь с собой сделать.

Шантаж.

Обыкновенный бабский шантаж, на который стоит повестись только раз, и можно смело перебираться обратно, потому что вцепится и уже не отпустит.

В мои планы это не входит, но Лину точно необходимо встряхнуть. Возможно, тогда она откроет глаза и посмотрит на ситуацию без романтических рюшек, когда она стерва, но настолько красивая, что он готов расстелиться ковриком у ее ног. Ходи, дорогая, дырявь меня каблуками — лишь бы не поскользнулась.

Обстоятельства могут меняться, внешность, статус, вкусы, привычки, но не принципы и характер. Возможно, выгляди я как раньше, ей было бы проще принять то, что между нами уже все закончено. А так она вбила себе в голову, что никуда я не денусь, а если и денусь, то достаточно погрозить поводком с шипами, чтобы снова вернулся.

Охрененные выводы.

Как знать, возможно, ее тактика была бы логичной, будь я уродом всю жизнь. А я просто таким однажды проснулся.

Поначалу казалось, что стоит снова уснуть, и этот кошмар рассеется, разорвется, как старая тряпка. Потом пришлось принять этот факт и пытаться бороться. А после принять и другое, что этот кошмар — теперь и есть моя жизнь.

Сумерки сгущаются, в них вливается туман, в глаза ударяет свет фар, и дорога начинает напоминать какой-то тоннель в зазеркалье, который втягивает в себя серыми кляксами.

Идеальное отражение моего состояния.

И хорошо, что машина как будто сама знает дорогу, позволяя мне отвлекаться на чушь, которая в данный момент уже не имеет значения.

— Толик, ты дома? — набираю по пути номер еще одного лучшего друга, и услышав ответ, продолжаю: — Я буду через пять минут. У тебя есть белый халат?.. Отлично, захвати его и какие-нибудь лекарства… Слабительное тоже… и от диареи… угу, ты правильно понял.

Через пять минут Толик уже стоит у высоких красных ворот. В одной руке небольшой чемоданчик, в другой — как и заказывали, белый халат.

— Есть вероятность, — предупреждаю, когда он садится в машину, — что я нашел тебе пациента.

— Я даже боюсь себе представить, что это за пациент, — усмехается Толик, — если практически ночью ему может понадобиться помощь психиатра, вооруженного домашней аптечкой.

— Это Лина.

По дороге я кратко ввожу его в курс дела, в том числе упоминаю, зачем нужен белый халат, и он выдает шедевральную реплику:

— Н-да, зря я градусник целых три минуты искал…

Мы подъезжаем к дому, в котором я раньше жил, и здесь все по классике — во всех окнах готическая темень, которая должна нагнетать, приглушенный свет лишь в гостиной, дверь — понятное дело, открыта, потому что ключей у меня уже нет.

Толик бросает куртку на заднее сиденье, натягивает халат, подхватывает чемоданчик и тут же делает строгое лицо, как и полагается доктору скорой. В доме нас встречает грустная мелодия Баха, и я с трудом воздерживаюсь от мата. Похоже, Лина уже ничего не может делать без музыкального сопровождения.

Хозяйка дома обнаруживается в гостиной — и здесь все тоже по всем драматическим канонам. Она лежит на диване в эффектной позе Дездемоны, которая ожидает Отелло — рука свисает вниз, демонстрируя обновленный маникюр в черных тонах. Волосы не просто распущены, а уложены красивой волной. На лице макияж. Короткий пеньюар чуть распахнут, чтобы каждый входящий зашел и сразу же пожалел красоту, которая по его вине может вот так вдруг увянуть. И как вишенка на этом тортике грусти — весь дом пропитан духами.

Так и видится, как в последнюю минуту перед нашим приездом Лина пишет не записку с обвинениями, где во всем виноват только я, а бегает по комнатам с ароматным флакончиком тех самых духов, которые я когда-то и подарил. Мол, смотри, бессердечная сволочь, все это из-за тебя, меня уже практически нет, но я тебя еще помню!

Мы с Толиком понимающе переглядываемся. Я прислоняюсь к косяку двери и попросту наблюдаю. А он, с трудом совладав с мимикой, снова делает угрюмое лицо доктора и входит в гостиную с громким окриком:

— Так, и где у нас здесь больной?

Больная, услышав голос незнакомого мужчины, вздрагивает, но глаза не открывает.

— Так, что у нас здесь… — Толик окидывает взглядом стакан с водой и пустой блистер таблеток на столике возле дивана и приближается к Лине. — Ага, вот и больной!

Он присаживается на диван, задумчиво щупает пульс девушки, а потом устремляет взгляд на ее грудь, едва прикрытую кружевом пеньюара, и озвучивает решение:

— А теперь послушаем сердце…

И все бы ничего, думаю, Лина спокойно бы переживала холодное прикосновение стетоскопа, но Толик, распахнув ее пеньюар еще больше, видимо, решил послушать сердцебиение ухом — это же быстрее, а она умирает! И когда он уже начинает склоняться над девушкой с благими намерениями, случается чудо — больная открывает глаза!

— Так, хватит! Прекращаем этот театр! — Лина довольно сильно как для умирающей отпихивает от себя доктора, приподнимается, запахивает пеньюар, оборачивается и устремляет на меня полный негодования взгляд. — Не ожидала от тебя, Жиглов!

— Чего именно? — уточняю прохладно. — Тебе было скучно — я придумал, как тебя можно развлечь. Или я тебя неправильно понял? Нужно было вызвать скорую, чтобы тебя определили туда, куда помещают всех суицидников?

Лина силится что-то сказать, но, присмотревшись ко мне внимательней и осознав, что я не шучу, издает только выдох и прикусывает губу.

У меня начинает раскалываться голова от этой напускной обиды. И от сильного запаха духов. И от мелодии Баха. Заметив, как Лина сосредотачивается, чтобы выдавить слезы, резко выдыхаю, чтобы не сорваться.

Лина подскакивает с дивана, хочет ко мне приблизиться, чтобы я убедился — в ее глазах уже влага! Она так страдает! И все, что ей было необходимо — только еще раз увидеть меня…

Театр.

Точно театр.

Но ей нужно больше работать не над оформлением сцены, а над эмоциями, потому что все это выглядит жалко, мерзко, и отталкивает от нее еще сильнее, чем раньше.

— Артем… — голос Лины срывается, пауза, выдох, грудь высоко вздымается, а пеньюар от ее шага снова распахивается как будто бы невзначай.

— Повторение репертуара, — мой голос удерживает бывшую любовницу от того, чтобы кинуться мне на шею.

— Ну и урод же ты! — бросает она уже без надрыва, позволяя вырваться настоящим, живым эмоциям.

Я усмехаюсь, прекрасно зная, что она видит в данный момент.

— Кстати, Лина, это действительно доктор, — говорю сухо, спрятав улыбку. — И если у тебя мелькают мысли что-нибудь сделать с собой, чтобы я почувствовал свою вину и вернулся, мой тебе совет — используй возможность и поговори с ним. Потому что предупреждаю сразу и один раз. Если я получу еще хоть одно сообщение от тебя подобного рода, хоть один звонок, будь уверена, я сделаю именно так, как и говорил. Не думаю, что в психушке жить лучше, чем в этом доме. Но в любом случае, это будет твой выбор.

Развернувшись и не глядя на нее больше, я выхожу из дома под сопровождение Баха и крики:

— Урод! Ты полный урод!

Ну здесь ей даже играть не приходится — реплики звучат эмоционально и отражают сущую правду.

Как там у Станиславского?

Верю.

Закрыв за собой дверь, я спускаюсь по ступенькам, сажусь на одну из них, и пока жду, когда выйдет Толик, закуриваю сигарету.

Ночь впитывает в себя дым от пяти сигарет, но друг по-прежнему в доме.

Он появляется, когда я почти расправляюсь с шестой. Бросает неодобрительный взгляд в мою сторону, словно не психиатр, а нарколог, но от комментария воздерживается.

— Она выговорилась и уснула, — отчитывается о проделанной работе и прислоняется к колонне крыльца. — Склонности к суициду я не заметил — она слишком любит себя. Слишком вкладывает в себя, чтобы уничтожить такую красоту. Растеряна, немного подавлена, но не из-за сильных чувств к тебе, уж прости. Скорее, ей страшно выйти из привычной зоны комфорта.

Он выдерживает небольшую паузу и все же добавляет, глядя не на меня, а в сторону, словно рассматривая забор.

— А вот о том, что сделала, она сожалеет.

Может, и так. Но все это уже не имеет значения.

Закончив с сигаретой, я первым выхожу за ворота, надеясь, что был здесь в последний раз. Хотя что-то подсказывает, что лучше не надеяться, а не пожалеть времени и поставить в церкви свечу, чтобы Лина быстрее нашла для себя новую зону комфорта.

В горле першит от дыма, глаза режет от усталости и гаджетов, правая щека какого-то черта принимается ныть, простреливая узнаваемой болью от уха к затылку.

"Отличный"вечер.

Не удивлюсь, если завтра будет не менее"прекрасное"утро.