Карлсон, танцующий фламенко. Неудобные сюжеты

Наталья Рубанова, 2020

Что такое любовь на расстоянии тритона? Ответ в книге: новеллы, вошедшие в неё, выросли из всемирно известного бунинского цикла «Тёмные аллеи». Души, скрывающиеся под женскими, мужскими и надгендерными масками, – суть одно, и всё же каждый человек по-своему играет те или иные роли. Как не переиграть? Как отличить обыкновенное чудо от суррогата – и наоборот? Персонажи Натальи Рубановой, переселяющиеся из текста в текст, ставят на себе чрезвычайно острые – in vivo – опыты и видоизменяются до неузнаваемости. Их так называемая поза – очередные распялки человеческого вивария. Вивария, в котором каждый ищет свой ответ на «проклятый» тёмноаллейный вопрос XXI века: любишь ли меня – ты… Впрочем, пока не закроет и этот гештальт. Книга содержит нецензурную брань

этюд

[А ДЕВОЧКА ПЛЫЛА…]

А Девочка плыла, плыла меж домов и деревьев, и Лера, конечно же, видела — да разве могло быть иначе? — её губы, руки, её лицо, которое тщетно разыскивала днём с фонарём лет, наверное, тысячу — из жизни в жизнь, из жизни в жизнь: так бывает, увы, днём с фонарём, да, из жизни в жизнь, днём с фонарём: одно и то же, одно и то же, одно и… Но неужели «здесь и сейчас», думает она? В этом теле? Не ущипнуть ли себя за руку? Неужто скоро можно будет обойтись без подсветки?.. Вот, вот они, да вот же, совсем близко — глаза колдуши, глаза зелёные, той самой формы — манящей и слегка отпугивающей: а если… если за цветом и формой — не разглядят её, Лерину, форму и цвет, как быть?

Лера идёт по улице: этот город не спит никогда, этот город — опасная паутинка для раз и навсегда влюбившихся в него, ведь он, город этот, высасывает из раз и навсегда влюбившихся в него все соки, а потом смотрит, что вышло: да, так просто, так примитивно! Однако Лере повезло: в Лере ещё осталось. Осталось немного сока. Потому лишь и видит она, одна из немногих, Плывущую Девочку: как хороша, надо же, как воздушна… И снова: как хороша, как… «Странно, Лера, не правда ли? Ты ещё способна на глупости! А ну-ка! Какие наши годы!» — «Да замолчи, замолчи же немедленно!» — Лера онемечивает Железного Человечка, сидящего у неё в мозгах: сделать это, на самом деле, ох как непросто. Он, этот самый Железный Человечек, как и город этот, не спит никогда — его можно лишь обмануть, обвести вокруг пальца, что Лера и делает: годы тренировки, сеточка морщинок на сердце — вот, собственно, и вся наука. Металлический голосок исчезает и она, наконец, выдыхает — впору хвататься за сердце, впрочем… нет-нет, говорит себе Лера, я ведь даже не знаю её, не знаю эту проплывающую сквозь стены Девочку (почему, кстати, именно Девочку?), зачем же сразу — за сердце? А оно: тук-тук, тук-тук! — убирайся… — тук-тук, открой… — поздно! — тук-тук! тук-тук! поверь… — я не могу больше! не могу верить!.. все, кого я… — тук-тук, она не «все»! туктук! тук-тук-тук! тук-тук-тук-тук-тук!..

Открыть шлюзы — так, вероятно, это называется? Лера хватается за сердце и улыбается: пусть, пусть бьётся, к чему условности! Да пусть этот кусок мяса размером с кулак разобьёт её вдребезги, расплющит, размозжит — какая теперь разница? Уже не страшно — Лера больше ничего не боится и ни о чем не жалеет:

«тогда было тогда, теперь есть теперь».

Девочка-девочка, откуда такая выучка? Попробуйте-ка с подобной грацией проплыть над уставшим Театром Пушкина, не задеть миниатюрную церковь, не зацепиться за официозный Литинститут, не удариться о крышу восхитительного нотного! Да она, пожалуй, профи! Сколько оболочек сменила душа её, перед тем как превратилась в небесную танцовщицу? И вот уж — смотрите-ка! — Сад Эрмитаж, Каретный ряд и Большой Каретный, Успенский и Лихов… Может, окликнуть, думает Лера, и не сразу замечает, что прокусила нижнюю губу до крови: привкус йода и морской воды, отзвук неизведанной ещё блаженной боли, оцепенение: «Девочка-Девочка, кто научил тебя плыть по воздуху? Как попала ты в моё безвоздушье?» Девочка касается — случайно, впрочем, — плеча Леры: Леру бьёт током — так, в общем-то, и падают замертво… А Девочка уж плывёт над ней — рассматривает: ни живую ни мёртвую, ни молодую ни старую; так и заплывает глазами своими зелёными — в серые Лерины, так и остаётся там.

Лера думает: вот если б Девочка сейчас не плыла, они могли бы идти вместе — хотя, нет-нет, постойте: и д т и… — всё уже было! Вот если б она, Лера, сейчас не шла, а плыла — тогда они могли бы вдвоём п л ы т ь! «Не обязательно быть всё время рядом, чтобы плыть всегда вместе, правда?» — спрашивает Лера Девочку, но та молчит, молчит, всё время молчит… «Почему не отвечаешь? — не произносит Лера. — Почему заставляешь теряться в догадках? — не плачет. — Почему боишься? — не кричит».

Девочка легко огибает Почтамт, а потом опускается на землю: это — з е м л я — происходит так неожиданно, что Лера поначалу не совсем понимает, как вести себя — и потому, быть может, чтобы побороть невесть откуда взявшуюся неловкость, пристально вглядывается в её губы, будто желая снять с них «кальку»: чего не договаривают? какие таят наслаждения? чего жаждут? требуют? боятся? Тысячная доля секунды — самая настоящая вечность, если воздух, по которому вы обе только что плыли, превращается в пену морскую.

«Вам лучше? Вам уже лучше?» — Лера не понимает, Лера не хочет понимать, как не хочет и подниматься с асфальта. «Вам действительно лучше? Одна дойдёте?» — «Пальто-то как испачкала пылью этой! Дорогое, поди… главное, чтоб в химчистке белое не испортили…» — «В химчистке могут…» — «Не надо: в ‘евро’ всё нормально» — «А может, наркоманка? Сейчас же их, как собак» — «Да не похожа, приличная вроде» — «Ага, эти приличные знаешь чё вытворяют? Бляди они все. И Рената Литвинова — блядь!» — «При чём здесь Рената Литвинова? Человеку плохо, а вы нецензурно выражаетесь… При детях и, можно сказать, женщинах!» — «Можно сказать, а можно и не сказать!» — «Эт ты о чём?» — «Да о женщинах… Где тут хоть одна женщина кроме этой припадочной?» — «А ну, гоните его, хамло такое! Я, между прочим, двадцать лет учительствую!» — «Пошла ты…» — «Я те щас как пойду по морде! Я заслуженный учитель, падла такая, понял?!» — «Тихо, народ… очухалась вроде» — «Может, машину ей?» — «Сама дойдёт, не сахарная» — «А интересная бабёнка, между прочим! Я бы с такой… и не раз!» — «Быстрый какой, а может, у неё муж!» — «Да нет у неё никакого мужа. У неё на лице написано: одна» — «Что значит ‘на лице написано’?» — «А то и значит: одинокая» — «Что такое одиночество?» — «Почему сразу ‘одинокая’? Свободная! Сво-бод-на-я! Вам это в голову не приходит, нет? Что не всем нужны обременения в виде партнёров?» — «Одиночество, друг мой, это когда кроме родной собаки вам и поговорить-то не с кем…» — «А что, собака — не человек?» — «Человек, только очень… очень немой. Неговорящий…» — «А какой породы у вас Молчит?» — «Дворянин!» — «Опять собачники, тьфу…» — «А вы не плюйтесь, дедуль, собачники — оно к лучшему» — «Как так к лучшему! Людя́м и́сть не́чва, а эти…» — «У этой тоже небось… собачка… или там, кот какой-нибудь…» — «Может, ей неплохо с ними…» — «Дама, да скажите же что-нибудь!» — «Здравствуйте…» — выдавливает не к месту Лера: голова гудит, будто адский котёл. Какая-то лысая девица подмигивает ей и помогает подняться:

«Проводить? Или, может, ко мне? Дома никого, расслабитесь… У меня и вино есть… Вы какое вино-то пьёте?» — Лера качает головой: «Простите…»

Это ж надо — средь бела дня грохнуться в обморок, толпу зевак собрать, что ещё… что ещё… было ведь что-то ещё… что-то важное, невероятно важное… Лера хватается за сердце. «Послушайте, вам действительно было плохо, ну то есть реально — как вы доберётесь? У вас есть на такси? Нельзя в метро, душно… а вы, случаем, не беременны?» — Лера хохочет: «Беременна! Беременна! Ну конечно, конечно, беременна! Целую вечность! Вы угадали. Во мне — Девочка» — «Девочка?» — вскидывает брови лысая девица и, понимая, что ей ничего не светит, убирается восвояси. — «Девочка. Она плывёт. Плывёт меж домов и деревьев!»

«Куда же Она подевалась? Почему не вижу Её, не слышу Её, не чувствую Её? Неужто для того, чтобы плыть с Ней, нужно обязательно находиться в отключке? Впрочем, я и так в отключке, меня давно, возможно, о т к л ю ч ил и…»

Лере кажется, будто она р е п е т и р — был в старинных часах такой механизм, отбивающий время при натяжении шнура или нажатии кнопки, и вот уж: боммм, боммм… Слышите? «Отбивающий время» — Лера вздыхает; Лера, как всегда, заостряет внимание на «несущественных» деталях: несущественных до тех самых пор, пока эти не прижмут к стенке: «Руки за голову!» — тра́-тата-та́, тра́-тата-та́… «А земелюшка-чернозём холодная, а земелюшка-чернозём склизкая! — бабы поют, слёзы льют. — Уж мне б в тебя, земелюшка-чернозём, погодя́, не сейчас, лечь! Уж мне б тебя, кровинушка, опосля удобрить! Уж мне б тебя, гноинушка, сказкой про бычка белого, невинно убиенного, замордовать!..» — Лера затыкает уши, плачет, Лера бежит: она должна, должна во что бы то ни стало пройтись сегодня по воздуху, здесь и сейчас — другого времени на жизнь у неё нет.

«Отказ от социального взаимодействия» называется у них аутизмом, безработица — «высвобождением квалифицированного персонала». «Мы не нуждаемся больше в ваших услугах!» — Город трясёт, Город рвёт людьми прямо на улицу: они называют это «лёгкой кадровой паникой», они ещё не придумали, кривда, что делать с з а п а х о м д е н е г, которые отобрали.

Лера выкатывается на пованивающую отобранными деньгами улицу, осматривается — Девочки нет! Жаль… Она точно купила бы ей сейчас вот это французское мыло — или нет, зачем мыло? Духи, духи, конечно, духи… А лучше… лучше… лучше, пожалуй, вот этого розового слона, смешного, с чёрными глазами-пуговицами… Но Девочки нет! Никто не плывёт меж домов и деревьев, хоть уревись! Между домами и деревьями реклама: «Впитывают до двух раз больше!» — на плакате прокладка «с крылышками»… «Каждая женщина имеет право на менопаузу!» — скандируют бойкие старушонки, лихо марширующие от Тверской к Моховой… «И даже пламя свечи состоит в каждое мгновение из совсем разных, других частичек огня!..» — какой-то очкарик, собравший у памятника А. С. П. толпу, отчаянно жестикулирует; ему задают вопросы, он счастлив. «Новогодние соревнования по украшению офисов! Консультации для hr-менеджеров по проведению мероприятия! Сплочение коллектива. Раскрепощение. Пожизненная гарантия» — «Конец постсоветской эпохи выражен в падении биржевых индексов…» — «Конец истории… Идеалы рынка… Философия продукта…» — «Требуется автор уникальных статей. Девушка с презентабельной внешностью, оплата почасовая…» — «Требуется курьер, грузчик, уборщица» — не требуется сегодня только Лера, только она одна.

И вдруг… Девочка плыла, действительно плыла меж домов и деревьев, плыла к ней, Лере, и она, конечно же, видела — да разве могло быть иначе? — её губы, руки, её лицо, которое тщетно разыскивала днём с фонарём лет, наверное, тысячу — из жизни в жизнь, из жизни в жизнь: так бывает, увы, днём с фонарём, да, из жизни в жизнь, днём с фонарём: одно и то же, одно и то же, одно и… Но неужели «здесь и сейчас», думает она? В этом теле? Не ущипнуть ли себя за руку? Неужто скоро можно будет обойтись без подсветки?.. Вот, вот они, да вот же, совсем близко — глаза колдуши, глаза зелёные, той самой формы — манящей и слегка отпугивающей.