Златая цепь

Наталья Гайс (2024)

В дом Илария Бурмистрова попадает необычный гость. В ходе беседы с ним выясняются обстоятельства, больше похожие на вымысел, кроме одной детали. Подчиненная отныне чужому сценарию, жизнь семьи Илария рушится на глазах. Любимая жена, будущий ребенок… Дальше они пойдут врозь. Но это полбеды. Непоправимость ситуации в самом их пути — он расходится во времени. Кому-же помешала семья Бурмистровых? Всего лишь тем, кто любит этот мир, живет в нем веками и генетически зависит от одного из представителей этого рода. Но спрятаться от них не просто…

Глава 7. Пожар

Однажды вечером Настя домой не пришла. С дрожащим сердцем, взяв Мишу на руки, отправился Иларий на поиски жены. Бывший дом помещика Емельянова, в котором проходили злосчастные собрания по-комсомольски настроенной части села, был закрыт. На крыльце дома, в глубоко пьяном состоянии спал комсомолец Федька Чиж. Почему-то в одном ботинке, с текущей по подбородку слюной. Иларий попытался его разбудить, но безрезультатно. На душе стало неспокойно. Скрепя зубами, он направился к дому Варвары. Настя оказалась там. Вышла на крыльцо и сказала, что заболела младшая дочь Варвары Танюшка. А потому она останется на ночь. Спиртным от нее не пахло. Она была спокойна и ласково потрепала за щеку сонного Мишку. Жена показалась ему настолько адекватной и родной, что гордость и радость сменили тревогу и обиду в его сердце.

— Ну у тебя ведь тоже ребенок, — спокойно заметил он, — а у них семья большая. Что ж — помочь больше некому?

— Я всегда говорила, что муж у меня буржуй! — неожиданно злобно отреагировала на его слова Настя. — Для меня все дети общие! И я буду помогать там, где считаю нужным!

И вот опять эта странная тень ненормальности мелькнула по ее лицу и опять сжалось в тревоге и печали его сердце. Ну, может это ему только так кажется? Ну она другая, верно. Ну ведь в другой среде росла, других родителей имела, другой образ жизни вела. Ну инакость ее не означает ненормальность. Он не справедлив в этой своей оценке. Нужно быть терпимее. Ведь в конце концов терять их он не желает.

— Ну хорошо, пусть будет так, — смирившись с ее словами, терпеливо произнес Иларий. — Но утром-то ты придешь?

Но она его уже не слушала, а лишь злобно сверкнула узкими своими глазами и побежала в дом. Там было шумно. Доносилась музыка и мужской, хриплый смех. Не похожий на смех Терентия — мужа Варвары. И не похоже было всё происходящее на собрание. Иларий задумался и повернул домой. С прежней тяжестью и не спокойствием на сердце.

Среди ночи в окно постучали. Сосед Варвары, Андрей, с раскрасневшимся лицом и грязными руками, тяжело дышавший и перепуганный насмерть. Он сообщил, что горит Варварин дом. Кинулись поздно. Пожар начался глубокой ночью. И спасти удалось двоих младших детей и мужа Варвары. Остальные скорее всего погибли.

С сонным, плачущим Мишей на руках Иларий, в чем был, снова кинулся к горящему теперь дому. Людей собралось много, все были мокрые и грязные, но пожар уже никто не тушил. Огонь слабел, доедая остатки дома. Среди толпы, на телеге сидели перепуганные Варварины дети. Четырехлетняя Танюшка и пятилетний Вася. Рядом, весь перепачканный сажей и дрожащий, как осиновый лист, стоял их отец Терентий. Руки его были сильно обожжены по локоть и он держал их в полусогнутом положении, по лицу неудержимо текли слезы, опаленные огнем волосы походили на спутанную паклю. Увидев Илария, он бросился ему на шею, надрывно рыдая, как страдающая от любви барышня. Иларий отстранился и опасливо прижал к груди сына.

— Что случилось?! Где Настя?! — крикнул он каким-то чужим голосом и Терентий тут же перестал рыдать. — Где дети твои, жена?!

— Все погибли! Все! — как полоумный, прокричал Терентий и израненными руками схватился за голову. — Как они кричали от боли…, я видел… как Варвара горела… Я не смог помочь…

Иларий смотрел на огонь долго и отрешенно. Его маленькая, новая жизнь, которую он строил с нуля, как умел, наполовину сгорела. Его чувства, мысли, понимание смысла, все, что было движением его плоти и желанием жить дальше, сейчас безвозвратно рассыпалось пеплом.

— Как же так…, — едва слышно произнес он.

— К старшеньким в комнату огонь не пустил, — продолжал говорить Терентий, — а младших пока вынес, весь дом занялся. Я туда, а они горят… А я тушить взялся и… зря… Понимаешь, зря… Это Семен все! Он ее убить хотел, Настю-то! Кричал, что ребенок ее ему нужен!

— Ребенок? — опешил Иларий, испуганно посмотрев на Терентия. — Какой ребенок?! Миша?!

— Ну да! А какой же еще? Они все детскую коммуну построить мечтали. Это он ей голову забил! — Терентий вдруг изменился в лице. — Ты знаешь, там ведь еще бес один крутился. Подле дома-то.

— Да кто же такой этот Семен?! — снова услышав про ребенка, закричал Иларий, проигнорировав последние слова Терентия.

— Да еврей. Петроградский. Да видел ты его наверное. Кудрявый дюже, всегда в сапогах хромовых, в любую жару. Он с полгода с ней уже. За твоей спиной. Я против был, я всегда был против! Это Варька их покрывала. Такая же дура, как твоя была! Слышь, Петя! Парень, говорю, подле дома был. Прямо у нас, за крыльцом. Подозрительный очень. Я на него грешу. Он это дом поджег! Вот те крест — он!

— Зачем ему Миша?! — словно не слыша больше ничего, прокричал Иларий.

— Так я ж говорю — для коммуны. С кого-то ж надо начинать. Она с ним в Петроград собралась. А он уперся. Без ребенка, сказал, не возьмет ее. Она ему: пусть с мужем будет. Мне так спокойней. А он ни в какую! Мне, говорит и второй ребенок нужен! Ох и сильно они поругались. Я все думал — какой второй? А она видно беременная от него была. Вот так-то… Потому как плохо ей стало, ну и вырвало прямо под ноги ему. А ну как кинулся он на нее с кулаками. А мы разнимать! Вроде затихли они. Я на двор вышел. Парень этот и мелькнул от крыльца, да в сад. Ну, мало ли, думаю… Возвращаюсь, а там огонь уже во всю. И лампа разбитая на полу. И керосин разлит. Видно он опять вспылил… А може и не керосин.. Може парень этот…

— Что он говорил про Мишу, не помнишь?!

Глаза Илария были полны такого гнева, что Терентий как-то ссутулился и отошел поближе к детям, словно хотел защитить их от этого гнева. Танюшка захныкала, с ужасом озираясь вокруг, а Вася скорбно скривил рот и долго, вопрошающе посмотрел на отца. Словно хотел спросить: всё или еще чего будет?

— Говорил что-то, — невнятно пробормотал Терентий и подул на свои коричневые, скукожившиеся руки. Было видно, что он испытывает сильную боль. — Разве все упомнишь?

— Говорил ли, что нужно убить Мишу?

Терентий испуганно посмотрел на Илария, а Вася, услышав слово"убить", наконец не выдержал и громко, во весь свой тоненький, детский голосок завыл"ма-а-а-ма-а-а! Не убивайте-е-е! Ой-ой-ой-ой-ой!". Мальчонка зарыдал в рев и, глядя на брата, Танюшка залилась горючими слезами отчаявшегося и лишнего в этом мире существа. Две грудастые соседки сразу подбежали к детишкам с водой и какими-то тряпками, словно хотели поскорее зачеркнуть эту новую, невыносимую почему-то реальность, обманув своими теплыми заботливыми руками и заставив их снова поверить в счастье.

— Да что ты! Не было такого! — Терентий растерянно шарил глазами по лицу Илария, словно хотел отыскать причину такого ненормального вопроса. — Да тебе хуже, чем мне, брат…, — заключил он наконец и заплакал, как мог — одним лицом. Он плакал и смотрел на уменьшающийся, когда уже не нужно, огонь. Всего лишь огонь… Но все то, что называл он своей жизнью, теперь навеки ушло, превратившись в кучу обгоревших бревен, гору пепла и мертвые тела. Мертвые…

Иларий хотел обнять его и успокоить, но перед глазами стояли горящие дети и он не знал, кого за это ненавидеть.

— Парень, говоришь, какой-то крутился? А что за тип? — вспомнил он наконец слова Терентия, но тот зажмурился от боли и упал на колени.

— Русый, высокий, крепкий, смазливый такой, одет не по-нашему…

Больше он ничего сказать не смог, потому что начал терять сознание от боли и потрясения.

Домой Иларий не пошел. Здесь, на телеге, возле этого догорающего кладбища своей новой жизни, он и остался. Мишенька крепко спал на соломе, не реагируя больше ни на нескончаемые разговоры и причитания вокруг, ни на тяжелый, тошнотворный запах дыма. Бабы расхватали младших Варвариных отпрысков по рукам, а стонущего от нахлынувшей боли Терентия уложили на весеннюю, холодную еще землю и помогали, чем могли. Водой, постным маслом, жиром и медом. В Кошкино всех лечила пятидесятилетняя фельдшерица Фрося, у которой в наличии имелись лишь горы пожелтевшей марли и вата. И теперь, наученная только опытом, она растерянно смотрела на страдания пациента и не могла решить: накладывать повязку или везти Терентия в Тоболенец? Однако белый халат надеть она успела.

Окружной милиционер явился с первыми лучами солнца, когда от пепелища струился лишь редкий дым. Он осторожно осмотрел головешки и, с видом чопорной барышни отметил взглядом с трудом различимые среди них останки. Терентий все хватался грубо забинтованными руками за голову и причитал, что тела-то одного не хватает. И все не мог сообразить — взрослого или дитёнка. Старшие дети были уже рослые, а Настя и Варвара ростом не высоки. Понять — кого же не достает, он так и не смог. Говорил лишь, что двенадцать трупов должно быть. А их одиннадцать всего. Он бегал по пепелищу, рыдал и все хватался и хватался за голову, но одного трупа так и не досчитались. В итоге, к середине дня, на разбитом, милицейском автомобиле Терентия и его детей отвезли в Тоболенецкую больницу.

Из Тоболенца и прибыла серьезная комиссия из трех человек для расследования этого дела. Иларий был удивлен такому повороту, объясняя его личностью погибшего Семена. И подозрения его оправдались, так как он был вызван в дом помещика Емельянова для дачи показаний.

Бритый наголо, черноглазый мужчина лет пятидесяти громким, резким голосом задавал ему престранные вопросы.

— Какого вы года рождения? — с недоверием поинтересовался он и Иларий побледнел. Неужто трагедия еще не закончилась?

— Одна тысяча восемьсот восемьдесят шестого…, — растерянно произнес он паспортную дату рождения и отметил, что лицо этого милиционера кажется ему мучительно знакомым.

— А кем вам приходился Семен Рубинчик?

— Кто? — Иларий прищурился и удивленно приподнял бровь. — Простите, я, наверное, не расслышал.

— Семен Рубинчик, я сказал! — звонко повторил мужчина и словно принюхиваясь, дернул ноздрями своего маленького, аккуратного носа. Казалось, что ему не нравится запах допрашиваемого.

— Я не знаю такого, — спокойно ответил Иларий, прижавшись к спинке стула — подальше от лица своего собеседника. Теперь он был уверен совершенно, что где-то его встречал. Не так давно, в этой, новой жизни.

— Как же…, — мужчина сипло рассмеялся и покачал головой. — Как же не знаете… А Терентий Брагин утверждает, что вы были хорошо знакомы и именно вы послали к ним в дом некого приезжего гражданина, дабы свести счеты с бывшим вашим приятелем товарищем Рубинчиком, который имел непростые отношения с вашей женой, и которая пряталась там от ваших побоев.

— Моих побоев? — Иларий удивленно заморгал и снова приблизился к собеседнику. — Вы точно ничего не путаете?

— Так рассказал Брагин. — Мужчина пожал плечами и озабоченно пошарился в своих карманах. — Жорж, мне покурить надо! — крикнул он через открытое окно стоявшему на улице молодому помощнику.

Изба-читальня, Охра, сельпо… А может еще в Москве, после перехода, в доме Щербатова? Иларий никак не мог вспомнить, где сталкивался с этим жгучим, немолодым брюнетом. И даже голос, голос был знаком…

— У меня только мои, Сергей Сергеич! — Жорж криво усмехнулся и протянул в окно серебряный портсигар с живописным портретом полуобнажившей грудь девушки.

— Твои сгодятся! — шутливо ответил мужчина, вытаскивая из бархатного нутра портсигара пухлую, чуть кривую папиросу. — От Болонского?

— От него родимого! — блаженно растянулся в улыбке Жорж и вернулся к беседе с рыжей, курносой девушкой в мужском пиджаке.

— Ну вот, сейчас марафет наведу, — прикуривая, заявил Сергей Сергеевич, — и, может быть пойму причину вашего обмана.

— Почему же вы верите ему, а не мне? — Иларий настолько искренне расстроился, что Сергей Сергеевич довольно улыбнулся. Видимо Болонский пришелся ему по вкусу.

— Ну, поведайте мне свою версию…

— А в чем вы меня, собственно, обвиняете? — неожиданно догадался спросить Иларий.

— Да собственно ни в чем…, — Сергей Сергеевич стал как-то отрешен и добродушен. Глаза его покраснели, а в помещении запахло коноплей. — Выясняю обстоятельства происшествия.

— Какие же обстоятельства? — сердито полюбопытствовал Иларий. — Меня в доме не было.

— Но погиб наш сотрудник, — Сергей Сергеевич укоризненно покачал головой. — И Брагин обвиняет вас…

— Ваш сотрудник?! — Не выдержал Иларий и вспылил. — Вот так поворот! И, по-вашему, сотрудник милиции мог дать кому-то собой манипулировать? И врет ваш Брагин! Врет! Только вот не пойму — зачем?!

— Идите, допрос окончен! — неожиданно заявил Сергей Сергеевич, медленно моргнув, и пожевав что-то во рту. — Идите, идите…

— Что — уже разобрались? — испуганно отреагировал Иларий на такой неожиданный поворот.

— Разберемся. Мы вызовем вас еще, если возникнут вопросы. Только уже в Тоболенец. Ждите-с! — Громко предупредил он и протянул Иларию его паспорт.

Радуясь в душе окончанию этой тяготящей его беседы, Иларий поспешил к сыну, минуя дом матери Насти и Варвары, в котором теперь находились ее с Терентием дети. Больше с этой семьей он не хотел иметь ничего общего. У него было любимое дело и маленький Мишка. И уж как-нибудь он переживет эту трагедию. Вот только голос Сергея Сергеевича все время звучал в голове. Знакомый-знакомый голос, знакомое-знакомое лицо…

И лишь ночью, как от толчка, проснулся Иларий от озарившего его воспоминания. За день до пожара, в тот вечер, когда открыли для него новый подвал, перед ужином, словно потянуло его на крыльцо выйти, воздуха свежего вдохнуть — весеннего, чуть сыроватого. Ну и до сарая решил заодно дойти — прикрыть его, а то мало ли… Взял свечу и на улицу, а тут шорох за домом странный. Иларий затаился, распознав в вечерней тишине осторожные шаги и тяжелое дыхание. Как будто бежал кто долго и отдышаться не мог. И вот он уже перед ним черной тенью и тревожно стало на сердце.

— Вы кто?! — воскликнул Иларий, осветив темноту и увидел невысокого, лысеющего брюнета в непривычной на вид, темной одежде.

"Да!" — облегченно вздохнул Иларий. — "Это был он. Сергей Сергеевич! Как же я мог забыть? Ведь недавно было… И что же это он в моем огороде делал? И почему сказал, что из Охры? И шел он от сарая. А что, если знает о подвале? А что, если он действительно оттуда? Сколько же погани вокруг развелось! Шакала от волка не отличить!"

Слухи, воспоминания, домыслы, допросы… Дневниковых записей Илария по ходу событий все меньше и меньше. Сердце мое неспокойно в предчувствии беды. Ох, и не просто же все! Ну и подарочек мне подсунул покойный мой друг. И писать теперь приходится по памяти. Но делать нечего…

Одно лишь бесконечно радует меня — мое новое имя и новый дом! Вот уже год, как судьба увела меня в чужое время, чужие края, спасая от смерти, а быть может коварно уводя от поисков, в которых конкурентов легион и лишь один из них возможно движется по верному пути. Прерванные поиски отчего-то не дают мне покоя, но помочь выбраться в Охру теперь может только Безухов, а потому, вопреки обстоятельствам, пришлось обратиться к своим спасителям. Ведь только они в состояниис ним связаться.

Но либо мне что-то не до конца объяснили, либо с обратной связью были не лады, так как реакцией на мою просьбу стало вялое пожевывание неразборчивых фраз, нервное курение и сомнительное обещание"покумекать".

Кумекали ровно три месяца и в итоге, в доме стариков, поздно вечером, была устроена встреча с господином Безуховым — не на шутку сердитым, скупым на улыбку и в белом свитере. Мы нехотя пили чай с ватрушками и долго настраивались друг на друга. Я — не торопя, он — не торопясь, дабы не растерять силу субординации в глазах стариков. Ему была дана роскошная возможность сомневаться, мяться, капризничать, потому что от него сейчас зависело мое дальнейшее спокойствие и, кто знает — быть может судьба неведомого мальчика.

— Ну что же, — примерно через час отвлеченных разговоров ни о чем, начал Сергей, — есть конечно способ выбраться в Охру. У вас там остались близкие? Понимаю… — Он посмотрел на меня небесно-честно, но врал однозначно. Наверняка навел обо мне справки. Ну, если только ради любезности. Что ж, ради любезности я и отвечу.

— Нет у меня никого. Но есть одно незавершенное дело.

— Что же не сказали сразу? Мы бы не хлопотали так, обустраивая вам новую жизнь.

— Я вернусь. — Мой уверенный и спешный ответ заставил брови Сергея одобряюще изогнуться и суровость тут же слетела с его лица.

И тут в дверь постучали. Всех присутствующих словно выдернули из забытья. Стук был громким и неожиданным.

— Божички, кто так поздно? — нервно пролепетала хозяйка и растерянно пожав плечами, уставилась на Сергея.

— Ну глянь. Чего тень наводить? — небрежно приказал тот и его лежащие на белой скатерти руки тут же сжались в кулаки.

Старушка вышла на порог, где с минуту с кем-то переговаривалась. Очень тихо, но второй голос был женский.

— Кого принесло? — настороженно поинтересовался старик, как только она вернулась.

— Да Лилька Садовая. Нитки ей голубые надо. А у меня нету.

— Фу ты ну ты! — с облегчением выругался хозяин. — Носит ее в такое время.

Сергей же как-то напрягся после ее слов и весь превратился во внимание. Не заметить это было нельзя.

— Кто приходил? — переспросил он у хозяйки, чем очень ее удивил.

— Лиля Типунова. Соседка.

— Нет-нет, вы сказали как-то иначе!

Слишком живая реакция Сергея насторожила в этот раз не только меня.

— Садовая она сказала, — сурово ответил вместо супруги хозяин. — Что-то знакомое?

— Да. Наверное… — Сергей быстро понял свою ошибку и немедленно ушел в себя. — Наверное что-то вспомнилось.

— Да это девичья ее фамилия. Садовая-то. Мне так привычней. Голова у нее ведь и вправду садовая. — Старушка мягко рассмеялась, залилась довольным, малиновым румянцем и краем цветастого фартука открыла духовку, где шкворчал уже полчаса как царствующий по всем комнатам грибной пирог. Ватрушки ватрушками, а от такого аромата чувство голода не проходило. — За такого бирюка замуж вышла!

"Доставай уже его", — читалось во взглядах всех присутствующих и мне вдруг показалось, что и сидим мы здесь все исключительно из-за этого пирога.

От внимания моего однако, несмотря на мысли о пироге, не ускользнуло внимание господина Безухова к объяснению хозяйки о Лилькином бирюке и девичьей фамилии. Что-то поглотило его. Что-то было в этом имени не так.

К теме моего временного возвращения в Охру вернулись, когда на тарелках у нас дымились золотые ломти пирога с нагло торчащими во все стороны грибами. И было их там видимо-невидимо, с луком, рыжими кусочками морковки и почти не потерявшей свой цвет и аромат петрушкой.

Итак, все было проще, чем казалось. Существовало еще несколько порталов. На поверхности. Главное — выбрать нужное время и спокойно идти. Опасен для меня только ОГБИЧ, так как там хранятся мои данные, но это данные покойника, а потому появляться там мне не безопасно.

И никаких тайн и запретов. Ну тогда какого рожна мне морочили голову, ни разу даже не предложив вернуться домой?! Вроде не дураки… Но теперь уже все равно. И теперь я вернусь туда лишь на время, главное, чтобы обратно войти в тот же самый день, из которого выйду, несмотря на то, сколько мне придётся там пробыть.

Нагнетать теплую, домашнюю атмосферу и портить настрой нашему дорогому гостю лишними вопросами о том, почему, да как, мне не хотелось, а посему, скрепя зубами, пришлось оставить свое любопытство неудовлетворенным. Ничего, пусть пройдет время… Когда-нибудь я обязательно спрошу их, по какой причине меня удерживали в поселке под грифом"совершенно секретно". Когда-нибудь, но не теперь.

— Вот такие пироги! — словно прочтя мои мысли, выдал старик и кажется, он даже подмигнул. Не то мне, не то пирогу. — Их едят — они глядят!

Мы с Сергеем тут же внимательно посмотрели на порезанный пирог и старик рассмеялся. О, сила слова! Два образованных человека, один из которых монстр науки до мозга костей, купились на старую, русскую прибаутку. Купились всего на несколько секунд, но это много… Почему мы так всё усложняем? Ведь вот этот седой, с впалыми щеками, знаток жизни, просто говорит. Без сокрытого смысла. Смысл этот постоянно ищут другие. А ведь его там нет, как нет никаких определений. Бытие определений не признает. Что есть, то и есть. Оттого этот старик понимает истину вернее, чем мы — мастера тяжелых иллюзий, пленники собственных игр. Не глядят пироги! Не гля-дят! А может глядят?

О моем переходе условились на послезавтра и было не столько радостно и волнительно, сколько волнительно и страшно. А если снова произойдет что-то непредвиденное и я не смогу вернуться? О, боже, я снова иду на риск! Так может оставить все как есть? Может не искать больше Иларьевского ребенка, ведь об обещанном мифическом особнякея уже даже и не вспоминаю. Да и нужно ли мне когда-либо было это нежданное наследство? Отвечу"нет"даже не задумываясь. А теперь и подавно. Только данное слово и собственный интерес. Но разве они стоят того, что бы ради них потерять обретенное ныне? Никакой своей частью они не стоят такой потери. Но быть может я преувеличиваю? Ну что может произойти? Вернуться я смогу всегда. Порталов, как теперь оказалось, больше, чем думалось. Меня могут либо не выпустить, либо убить. Лучше второе. Жить с мучительными мыслями об оставленном где-то доме и человекея не смогу. Мне бы рассказать все тому, с кем так болезненно расстаться, мне бы посоветоваться, мне бы стало легче.

Но храбрости хватило только на беседу со стариком. Мне был необходим чей-то совет. И старик развеял мои сомнения сразу, предупредив, что шутить так не стоит. Мельница раскручена, некоторые рычаги уже опущены и мое отступление может обернуться новой угрозой. Раз дело начато, значит так должно быть. И не важно — какой последует итог.

При этих его словах в сердце у меня горько шевельнулось, но решение было принято. И страх пропитал своим духом все, что с этой минуты происходило в моей жизни. В связи с чем и вспоминать об этом мне неприятно. Но не стану забегать вперед. Все по порядку.

Как бы не мучили меня сомнения, но пришлось настроить себя на работу, не отступая в своих решениях. И настал день икс, и старик проводил меня к порталу глубокой ночью, когда звезды висели над самой головой, а где-то тоскливо ухал сыч. Правило для меня было исключительным. Вернуться в Охру в день моего исчезновения нельзя. Это незаслуженная привилегия. В Охре в курсе моего смертельного кульбита в ОГБИЧ, а потому воскресение из мертвых вызовет массу неприятных вопросов. И, как минимум, меня ждет строжайший выговор. Что и произошло.

Господин Маркс встретил меня в ступоре, рассеянно улыбнулся и, пригласив присесть, отключил всю внешнюю и внутреннюю связь. За что ему большое спасибо. Хотя наверняка существует еще и постоянная прослушка и от нее не спрятаться. С какой целью он демонстрирует мне доверительную, якобы, обстановку? Какой правды ждет? И что вообще знает о моем отсутствии?

— Ну, я рад! — тепло произнес Маркс и улыбнулся одними глазами. — Не волнуйтесь. Вы новичок и подобные проверки устроены именно для таких, как вы.

— Проверки?! — Вот уж что-что, но это было неожиданно. Он сбил меня с толку в одну секунду. — ОГБИЧ — это проверка?

— Все проверка. И ОГБИЧ и ваша нынешняя жизнь.

— То есть, вы хотите сказать, что в свою новую жизнь я больше не вернусь?

Кровь прилила к вискам от такого ужасного предположения. Неужели это конец? Нет, только не теперь!

— Конечно, нет. Все, что с вами произошло — это часть обучающей программы.

— И как удачно далось мне это обучение?

— На троечку. — Маркс иронично повел уголком рта и пробарабанил по столу пальцами. — Вы не серьезны. Такое чувство, что свою работу вы выполняете как нечто должное, не концентрируясь на происходящем. Вы о чем все время думаете?

Ну и стоит ли ему отвечать? Если они каким-то образом в курсе всего, вплоть до моего поведения, то им наверняка и мои истинные намерения известны.

— Но вы же знаете. Зачем спрашиваете?

Маркс снова рассеянно улыбнулся и одарил меня долгим, непонятным взглядом. Как будто хотел мне сказать о чем, но никак не решался.

— Вы будете наказаны!

Это прозвучало с достоинством, все такой же легкой улыбкой и вызовом. Насмехался он, что ли?

— Я хочу выйти из Охры! — выдал мой язык и это было ужасно, но слово не воробей, а потому мне оставалось последовать примеру главного и изобразить на лице уверенность и насмешку.

— Что? — брови Маркса сердито сдвинулись, а честь и достоинство обернулись растерянностью. — Каким образом?!

— А что — это запрещено?

— Нет, но вы же только начали и… у вас неплохо получается!

— Я хочу вернуться в обычный мир. Не мое это, простите!

— Не ваше? — Маркс приблизился ко мне так, словно хотел шепнуть что-то по секрету. — Архивы Охры будут для вас закрыты.

— А зачем мне архивы Охры?

Между нами повисла пауза. Он буравил меня глазами с минуту, наверное. Мне стало неловко, но выдержать его взгляд удалось. Наконец он оторвал от меня свои красивые, темные глаза и направился к своему столу.

— Вы из какого года?

— Какая разница?

— То есть?! — главный сердито метнул в меня молнии. — Я должен оформить вам пропуск домой.

— Так быстро?

— А вы планировали решить здесь какие-то свои дела?!

Ах ты, боже мой! Вот это поворот! Вот это он мне мстит!

— Да господь с вами! Никаких дел у меня здесь нет! Но у меня кое-что изменилось! Я хочу жить в другом времени.

— Да-а-а-а? А больше вы ничего не хотите? Вас за все ваши проколы, неуместное любопытство и длительное, не одобренное никем проживание в другом времени намеревались сурово наказать! А вы нам тут систему ломать собрались! Мало того, что это просто аховая безграмотность, это еще и грубейшее нарушение всех внешних и внутренних законов, принципов и морали, в конце концов! Вы что себе позволяете?!

— Значит лучше было погибнуть?! И почему вы вообще повышаете на меня голос?!

Маркс замер на несколько секунд, словно размышлял, говорить ли мне остальное или хватит уже.

— Вам известно о существовании пожизненного заключения?!

— Конечно, да. Но я узнала об этом недавно.

— Как же вы устав изучали?! — Он снова подошел ко мне и глаза его забегали по моему лицу, как сумасшедшие. — Я вас отправлю, куда хотите, — произнес он неожиданно тихо и мягко. Казалось, что шевелились только губы. — Я вас реабилитирую. Но при одном условии. — Он вернулся к столу и заглянул в монитор. Пару минут он что-то скачивал на карту памяти, как мне показалось, затем подошел и протянул мне крошечный, позолоченный носитель. — Здесь весь устав! — Ну это он уже произнес громко. — Идите домой и ознакомьтесь. Завтра поговорим. Я же еще выясню кое-что на ваш счет и окончательное решение мы примем завтра! Но я буду не один. Придется собрать консилиум. Ваше положение слишком серьезно.

Как консилиум? Неужели мне показалось, что он намекал на реабилитацию? Неужели передумал?

— Благодарю за то, что тратите на меня свое время!

— Идите! Завтра в девять утра я жду вас здесь!

— Но как же…

— Завтра поговорим! Устав изучите!

Мне показалось, что у Маркса дрожали руки. Возможно, показалось.

Ну что же — устав так устав. Ноги домой не несли. Тем более что этот служебный деревянный домик уже почти стерся из моей памяти, но преданно меня ждал. Здесь можно было оставить свое жилище на долгие годы и оттуда ни винтика не пропадет. В Охре ни у кого нет мыслей о наживе, а о наживе за счет кого-то, о мародерстве и воровстве речи вообще быть не может. Я знаю, что прежде в мире было иначе. Там, где мне придётся жить теперь, все это в силе, а вот в моем времени не только в Охре, но даже и в обществе людей давно отсутствуют подобные пороки.

Ах, Охра, Охра, как жаль, что мы так некрасиво с тобой расстаемся! Мир грез, снов сбывшихся, причал иных, кто болезнь миру. Ты стала для меня источником самых прекрасных душевных движений и именно ты привела меня домой. Твои искусственные прежде закаты мне созерцать не пришлось, но настоящие теперь волшебны. Твой народ — герои сказок и былин, твои совершенные технологии родом из лаборатории чудес. И пусть мне не удалось стать твоим отважным защитником, твоим истинным гражданином, но вся жизнь моя теперь навсегда под знаменем Охры.

В доме было тихо, сухо, последние солнечные лучи ласково пробирались сквозь тонкие шторы на окне и каким-то ярким счастьем ложились на пол. Пахло старыми книгами, коих у меня накопилось очень много. Но только теперь, вследствие долгого отсутствия контакта с домом, этот сладковато-древесный запах снова незаметно овладел моим сознанием, опьянив одним единственным желанием — знания. Хотелось только одного — много читать, искать ответы на свои накопившиеся вопросы и погрузиться в манящий внутренний мир иной реальности, дабы раскрыть измучившую меня, какую-то бесконечную тайну о сыне Илария.

Но — в начале дело. Тем более, что в Охре оно у меня последнее. Открываю золотую карту памяти от господина Марка Маркса и передо мной зависают в воздухе светящиеся имена файлов. Они плавают прямо перед моим лицом, меняясь местами и зазывно мерцая. Я уже вижу"Устав сотрудника секретного управления"и собираюсь его коснуться, но мне под руку подплывает и мягко подталкивает другой файл — по логике тот, который был создан последним. И особенно смущает меня его название:"Вероника". Сердце аж подпрыгнуло от такого поворота. Вот так Маркс! На кого же он работает, если учесть, что при моем появлении выключил всю обязательную прослушку? Вероника, значит? Вот это да! Неужели ему известно все о моей новой жизни? Неужели я у него на крючке?

Осторожно трогаю настырно мигающий файл и передо мной разворачивается краткий документ всего в пару абзацев. Я до сих пор не решаюсь описывать его дословное содержание. Пусть мне лучше не поверят, но если вкратце, то это взаимовыгодное предложение, которое в моей непростой ситуации вполне тянет на ультиматум. Маркс обещал отправить меня на постоянное место жительства туда, куда только я пожелаю. Но при одном условии. Необходимо кое-что сделать. Для него. В абсолютной секретности. Содержание же самой просьбы вызвало во мне теплое и ожидаемое чувство дежавю, а затем смех. О, да, Маркс! Конечно же, я пойду на это! Потому что все остальное уже просто не имеет смысла. Слишком сильно хотелось домой — в свои теперь пятидесятые годы двадцатого века. И гори все синим пламенем. Какая разница — кто заказчик? Просьба их из века в век неизменна! И это действительно смешно!

Однако у меня были еще несколько дней, великодушно выделенные завтрашним консилиумом во главе с Марксом, который ясно дал понять, что о моей новой жизни ему известно все, вплоть до имен, и мое сопротивление может сильно навредить не только мне. Весь консилиум был сплошной показухой и формальностью, потому что другого ответа от меня он видимо и не ждал. Зато даровал пропуск во все архивы, лаборатории, библиотеки, ко всем самым засекреченным базам данных Охры и Геотии. Даже и не знаю, как удалось ему последнее. Силюсь лишь предполагать. Но меня это уже не остановит. Знаний хотелось жадно, ключ к ним у меня в руках, а значит… понеслось!

Однако, приношу свои извинения за столь длинную прелюдию к совершенно краткому, но изумительному результату поиска информации о человеке, истинное лицо которого давно уже просится к разоблачению. Ну, хотя бы к попыткам.

Я уже несколько дней судорожно навожу справки о Семене Рубинчике, находя массу интересного. Он популярен под любым псевдонимом. И все его имена и легенды привели меня к удивительной информации о том, что операция вокруг семейства Илария Бурмистрова носила секретное название"Миша". Не"Иларий", не"мальчик", не какой-нибудь бред типа"святое семейство"или"император", а именно"Миша". Позвольте, а как же ребенок из Охры?

Читаю архив дальше и воровливо озираюсь по сторонам — не может быть в разделе по геотам столько откровенной информации. Уж не ошиблись ли архивисты, подсунув мне запрещенное досье? Пытаюсь поверить своим глазам и жадно запоминаю последние данные об изучаемом субъекте. И исходя из этих данных, ныне Семен Рубинчик имеет другое имя — Александр Никитич Заворотнюк. И больше он не еврей, он донской казак, введенный в новую операцию, которая на этот раз имеет совершенно тупиковое название — "Лилия садовая". А еще большую странность придает ей то, что она напрямую связана с предыдущим"Мишей".

Итак, лик Загорских-Бурмистровых меняется и становится все более туманным, если не сказать пугающим. Чем дальше в лес, тем больше дров. И как же в дремучей этой чаще мне отыскать ребенка?