Дичь для товарищей по охоте. Документальный роман

Наталия Вико

В романе нет ни одного заурядного персонажа. Вокруг главного героя – гранпасьянс знаменитостей рубежа веков: Андреева, Горький, Станиславский, Ключевский. Прочитав роман, понимаешь, что великие исторические события берут начало в сердце. Любовь похожа на преступление и взведена, как курок. По бестселлеру профессионального историка и писателя Н. Вико о таинственной гибели миллионера Саввы Морозова сняты несколько документальных и художественных фильмов.

2

Выйдя из автомобиля у особняка матери в Трехсвятительском переулке, Савва потушил папиросу и неторопливо вошел внутрь. В последнее время он не часто посещал матушкин дом. Из года в год здесь ничего не менялось, будто и не было прожитых лет за спиной.

— Здравствуй, Никодим. Все толстеешь? Как поживаешь-то? — проходя в прихожую, бросил он пожилому мужчине с окладистой черной бородой.

— Благодарствую-с, Ваше степенство, — проводил его дворецкий низким поклоном.

В гостиной, ожидая матушку, к которой отправился с докладом слуга, Савва принялся расхаживать из угла в угол. Встречи с матерью — женщиной умной и властной, были для него не только сыновьим долгом, но и отчетом. Матушка — главная пайщица товарищества. Даже отец ее побаивался, по любому поводу советовался и советы исполнял беспрекословно. (3). Савва был пятым ребенком в семье. До него четыре девчонки народились, а мать с отцом все ждали сына — наследника, продолжателя рода. И вот, наконец, сын! Правда, в момент рождения в доме зеркало разбилось. Савва от отца потом узнал. Плохая примета. Тимофей Саввич жене про то ничего не сказал, только помолился за здравие супруги, да сына, коим наградил его Бог. Через год родился брат, Сергей, ставший матушкиным любимцем, потому как в отличие от своенравного упрямца Саввы, которого отец даже прозвал «бизоном», научился тонко играть на струнах материнской души.

Семья относила себя к старой вере, потому и Савва воспитание получил по уставу древнего благочиния. За плохие успехи в учебе драли его нещадно старообрядческой лестовкою. А она — штука жестокая, с рубчиком. После порки любимая няня Федосья, утирая слезы, мазала Саввушке больное место елеем и заставляла молиться святому Пантелеймону-целителю, чтобы зажило скорее…

Морозов достал папиросу, закурил, сделал несколько быстрых затяжек, но, услышав приближающиеся шаги, торопливо затушил, раскрошив пальцами табак, который просыпался на пол темного дерева. Несколько раз шаркнул ногой, разметая табачные крошки.

— Сам явился? — в комнату медленно, чуть раскачиваясь, вплыла Мария Федоровна, невысокая пожилая женщина в широком черном платье и чепце, с аккуратно заправленными волосами. Маленькие глазки скользнули по фигуре Саввы, узкие губы скривились в гримасе. Видно, все же учуяла запах табака.

— Чего вдруг? Доклад о делах фабрики мог и с посыльным передать, — сказала она строго и замолчала, всматриваясь в лицо сына. Савва сразу набычился, глядя исподлобья. Помнил, что последняя встреча с матерью закончилась ссорой.

— Экой ты сегодня! Случилось что? Или твоя «разведенка» чего выкинула? — чуть смягчила тон Мария Федоровна.

— Матушка, столько лет прошло, а вы все за свое, — поцеловал Савва руку матери и, дождавшись пока та усядется, почти утонув в огромном кресле, опустился на диван напротив.

— Что мне года? Разве что сердце пошаливать стало. Иногда, кажись, оторвется и рухнет в недра самые. А «разведенка» твоя, она была и есть «разведенка». Слыханное ли дело — наперекор законам веры святой, в дом разведенную привести! Знаю, что говорю! — повысила она голос, заметив, что Савва собирается возразить. — Знаю! Во всяком житейском деле, слава Богу, изнанку вижу.

— Матушка, столько прожито с Зиной вместе, детей народили, а вы все никак не смиритесь. Сами же согласие дали на наш брак. Значит — сумели простить.

— Материнское сердце простить может, а забыть — никогда. Не люблю ее и все тут! — Мария Федоровна хлопнула ладонью по поручню кресла. — И хватит о том. Так с чем пожаловал?

Савва вынул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул матери.

— Прочтите. Из Китая письмо от господина Лоскутова. Похоже, на китайском поле мы англичан на обе лопатки положили, — довольно усмехнулся он.

Мария Федоровна взяла бумагу, расправила на коленях и, надев очки, принялась читать, сохраняя строгое выражение лица.

В комнату внесли тяжелые бронзовые подсвечники с горящими свечами и поставили на низкий дубовый столик около кресла.

— Что ж, матушка свет-то электрический не включаете? — спрятав улыбку, поинтересовался Савва.

— Будто сам не знаешь? — ворчливо сказала она, не поднимая головы. — От свечей дух медовый идет и тепло живое.

— Марья Федоровна, что еще изволите? — прощебетала молоденькая прислуга, слегка наклонив голову.

— Ступай! — махнула рукой Мария Федоровна, продолжая читать.

Савва, откинувшись на спинку дивана, сидел с полуприкрытыми глазами и размышлял. Всякий раз, приезжая к матери, он подсознательно ждал доброго слова, похвалы, поддержки. И, наверное, нежности и материнской ласки. Нет, он, конечно, знал — мать любит его, но не считает нужным проявлять любовь к тому, кто уже давно перестал быть смешным маленьким упрямцем, а стал взрослым и сильным мужчиной.

Иногда, во сне, к нему приходила мать. Другая, из какой-то иной жизни. Протягивала руки навстречу, и он, мальчишка, сбегая вниз по ступенькам, нырял в ее объятья, в нежную, теплую, сумасшедшую любовь. А она целовала его лицо, пальчики, и шептала: «Милый мой, милый, мальчик мой¼»

— Я спрашиваю… — вернул его к действительности голос Марии Федоровны, протянувшей к нему руку с письмом. — Где витаешь? Как дети, здоровы?

Савва убрал письмо в карман. Вот опять — будто и не читала, слова не скажет в одобрение, хотя по глазам видно — довольна.

— Здоровы, матушка. Сейчас с Зинаидой в Покровское собираются, — Савва потеребил цепочку часов.

— Торопишься куда? — мать неодобрительно приподняла бровь.

— На мануфактуру, а потом в театр. Путь не близкий, но обещал, — стряхнул он с колена несуществующие пылинки.

— Слышала я, зачастил ты туда? — Мария Федоровна испытующе взглянула на сына. — Не нравится мне это!

Савва поднялся с места, машинально достал портсигар, раскрыл его, но, поймав неодобрительный взгляд матери, громко защелкнул и снова убрал в карман.

— Интересное дело получается, матушка! Никак вам Савва не угодит! Что-то я уставать стал от поучений.

Под недовольным взглядом Марии Федоровны сбавил тон.

— Вот вы, матушка, на Зину мою все обиду держите, а ведь вы ее любить должны: она точь-в-точь ваши речи повторяет.

Изнутри набегала горячая волна раздражения. Пора было уходить. Не хотелось вновь закончить разговор ссорой.

— Матушка, право же, я уж не дитя. Вырос давно. И жизнь строю по своему разумению и… полученному воспитанию. А воспитание вы мне дали отменное. Надеюсь, оспаривать не станете? — с добродушной улыбкой он посмотрел на мать.

Та погрозила пальцем.

— Хитер ты, Савва. Ой, хитер! — ее глаза потеплели. — Ладно, ступай. Вижу я — тебе уж не сидится!

Савва поцеловал протянутую руку и, не оглядываясь, будто сбросив груз с плеч, вышел из комнаты.

На душе Марии Федоровна было тревожно. «Не дитя… Вырос давно… И жизнь строит по своему разумению… Храни его Господь», — перекрестила она сына вслед.