Мы все горим синим пламенем

Анатолий Андреев, 2003

Четвертый роман А. Андреева состоит из серии новелл, объединенных сквозным повествованием. Установка на рассказывание историй заставляет вспомнить романы Х. Мураками. Главный герой, как всегда в романах А.Н. Андреева, – писатель, гуманитарий-интеллектуал. В романе элементы мистики соседствуют с пародией на притчу как способ мышления, и в то же время сам роман превращается в «притчу о притче». Явно ощутима скрытая полемика с Куэльо. Главный символ романа – «синее пламя», которое то ли очищает, то ли пожирает главных героев, и в то же время угрожает самому существованию человечества. Стилистика романа – многокрасочна и прихотлива. Обилие диалогов и действий держат внимание читателей от начала до конца. Роман полифоничен и многослоен; произведение, как и остальные романы А.Н. Андреева, обо всем.

1

На этот раз Леонида Сергеевича Горяева ожидал сюрприз.

Обычно при телесных недомоганиях, сопровождавшихся высокой температурой, вибрации каких-то душевных скважин рождали трепетные мелодии, исполнять которые доверялось только скрипкам. На этот раз, к немалому изумлению больного, мелодию повели не скрипки, и вообще все началось не с мелодии, а с тихого упругого хрумканья контрабасов. Ум-па, ум-па, ум-па, ум-па… Ум-па, ум-па, ум-па, ум-па… Потом негромко вступили тромбоны — лихо подхватывая джазовый зачин и развивая его потрясающим свингом. К ним пронзительно присоединились привыкшие солировать трубы, потом, очевидно, еще какие-то духовые, и простенькая, но заковыристая мелодия, накатывала плотным звуком, разрастаясь, как пожар. Ум-па, ум-па, ум-па, ум-па…

Мелодия была будто бы и резвая, игривая, но с тем оттенком бесшабашности, которая рождается только от безнадеги. «Веселенькое дело, — отметил про себя Горяев. — Словно черти на поминках отплясывают». Кстати, пассионарная рожа не умеющего унывать афроамериканца лукаво лоснилась из-за грифа лакированного контрабаса. Блики световых пятен скользили светлыми зайчиками, прыгали и пританцовывали, придавая странной интродукции разнузданный, и вместе с тем отчаянный характер.

«Все, пора приходить в себя, — пытался нащупать бразды правления Леонид Сергеевич. — Вот дослушаю концовку: как они, черти, сообразят?»

Надо было отдать должное: сообразили оркестранты замечательно. Совершенно неожиданно плотная звуковая стена словно бы исчезла, уступив пространство рыдающей, одинокой ноте гобоя, с которой началось феноменальное кривляющееся соло.

Черт знает что! Бесподобно до безобразия…

«Что это было?» — воскликнул Горяев, открывая глаза и обнаруживая, что он лежит в палате. Резануло ощущение блеска и чистоты, затем повеяло стерильностью и безмолвием северного полюса. Впрочем, в следующую секунду Горяев принял к сведению, что его внимательно рассматривают серые глаза незнакомца, который тактично выдержал паузу и доброжелательно ответил:

— Это был обыкновенный пожар. Только высшей категории сложности. Славно пылал наш девятнадцатиэтажный дом, номер 99 дробь два, что по улице Звонарева. Выгорел дотла. За исключением квартиры какого-то алкаша, по непроверенным данным. Этих божьих людей, эту нечисть, я хочу сказать, геенной огненной не возьмешь.

— А кто такой этот Звонарев? — спросил Горяев, настраиваясь на увлекательную беседу.

— Говорят, подпольщик. По другим сведениям — дореволюционный губернатор или меценат. Кто-то утверждает, что он был знаменитым дрессировщиком. Спец по тиграм, а может, по слонам. Какая, собственно, разница? Дом сгорел, улица осталась. Я был временно безработным в течение счастливого года, а теперь вот перешел в категорию бомжей. Все течет, горит и меняется. Что мне Звонарев?

— Может, это подпольщик, то бишь дрессировщик, накликал несчастья?

— Может быть. Если вы верите в привидения. Может, тень Звонарева с целой стаей теней его саблезубых питомцев и бродит ночами по улице его имени. Но поджигал точно не он. Теням не сладить с жарким пламенем.

— А кто же? — спросил Леонид Сергеевич таким тоном, словно он с самого начала помнил все, и потому его могли мучить разве что несущественные подробности. На самом деле он только начинал припоминать, смутно восстанавливая в сознании картины, проступавшие сквозь пламя и дым.

— Кто-то из нас, несчастных жильцов дома 99 дробь два.

— Откуда такая уверенность?

— Леонид Сергеевич, давайте пораскинем остатками здравого смысла, которые, по теории вероятности, должны бы сохраниться у нас после перенесенного шока.

— Давайте попробуем пораскинуть. Сейчас я сконцентрируюсь. Помогите мне принять вертикальное положение. Кстати, откуда вы знаете, как меня зовут?

— Боюсь вас разочаровать, но вчера вечером вы внятно произносили и мое имя. «Алексей Юрьевич? Очень приятно» — так вы реагировали на наше знакомство. Помните? При этом вы неприлично гордились своей профессиональной памятью. Помните?

— Нет.

— Слава богу. Я думал, сейчас вы врать начнете.

— Да я редко вру. И то преимущественно себе. Но мы действительно вчера знакомились?

— Действительно. У вас, кажется, повреждено ребро?

— Ребро?! Ага, вот теперь припоминаю… Это нелепая версия хирурга, которого бьет нервный тик. Я вчера так хохотал, когда узнал, что вытворял мой сосед во время пожара, что чуть не задохнулся. И ничего, ребра совсем не чувствовал. Честно говоря, у меня только царапина на левом бедре. Больше ничего. Мне кажется, я вполне здоров и даже, не побоюсь этого слова, нормален. Только зачем-то прикован к больничной койке. Между прочим, Звонарев был подпольщиком, если вам хоть капельку интересно. Я это точно знаю.

С помощью соседа, который пропустил последнюю реплику мимо ушей, Горяев уселся на кровати, пытаясь при этом сохранить на лице и в положении корпуса чувство собственного достоинства и независимости.

Читатель! Вы все поймете в свое время, если захотите и если дадите себе труд подумать — подлинно культурный труд, саму культуру делающий занятием, мало напоминающим развлечение. Сейчас же предлагаю просто послушать незатейливый диалог двух товарищей по несчастью. Итак, начинает Алексей Юрьевич.

— Готовы? Тогда приступим. Рабочая версия отцов города гласит: это был ужасный террористический акт. Смешно! Милиция просто сошла с ума! Где вы видели в нашем мирном городе террористов? Где их осиное гнездо? Где вы наблюдали их акции, тусовки или сборища?

— Для тяжелобольного вы как-то слишком бодро расхаживаете по палате. У вас же сломана лодыжка и что-то там расщеплено, если я не ошибаюсь.

— А-а, ерунда. Этот нервный хирург тоже выполнял политзаказ. Весь мир помешан на террористах. Сегодня если не почетно, то крайне выгодно пасть жертвой злого умысла фанатиков. При этом, правда, надо умудриться уцелеть. Вот мы с вами уцелели, и потому должны изображать ужасные последствия теракта, неужели вам неясно? Отныне вы не просто писатель, Леонид Сергеевич, но и образ невинной жертвы. Ценная улика и почетный свидетель. С чем вас и поздравляю. В газеты попадете, тиражи ваших книг будут расходиться мгновенно…

— У меня такое впечатление, что я не очень-то похож на жертву. Больше смахиваю на улику.

— Со стороны виднее. А сломанное ребро забыли? Не удивлюсь, если вас сегодня же обложат гипсом и под глаз фонарь навесят.

— Ах, да. Ребро как-то вылетело из головы. Итак, терроризм отпадает. Хотя вот тут, знаете ли, под сердцем, что-то дает о себе знать, дает… Жертва, говорите?.. Любопытная мысль…

— Терроризм не пройдет. Но есть вещи похуже терроризма, — между тем дерзко заявил Алексей Юрьевич и принял вызывающую позу.

— Интересная версия. Вы что, газет не читаете? Вы что, не в курсе, что нет ничего на свете хуже терроризма — нет и быть не может? Терроризм — бич нашего времени. Пора бы усвоить. Вопиющая политическая некорректность, какое-то политическое косоглазие. Вы просто выгораживаете терроризм. На что вы намекаете?

— А я и не намекаю. Я называю вещи своими именами. Самая термоядерная смесь на свете — это глупость, смешанная с ревностью. А начало всему — любовь.

— Очень интересно. Так кто поджег дом, всезнающий господин Оранж? Я правильно воспроизвел вашу незабываемую фамилию?

— Правильно. Видите ли, Леонид Сергеевич, фактическая база — самое слабое место моей стопроцентной версии. Собственно, я располагаю только одним фактом. Но железным.

— Мои уши на гвозде внимания, как говорят в таких случаях искушенные индейцы, еще оставшиеся в резервации. Кое-где.

— Индейцы, кстати, последнее время заметно прибавили в численности. Краснокожие больше не вымирают. Но вернемся к моему факту. Это очень интимный факт.

— За кого вы меня принимаете? Я — могила, железобетон на арматурной основе.

— «Гвозди бы делать из этих людей…» Типун вам на язык, дорогой Леонид Сергеевич, сказочного здоровья и долгих лет жизни. Продолжайте радовать нас своими удивительно добрыми детективами…

— Какая чекистская осведомленность. Просто неприличная и, я бы сказал, подозрительная для заурядного обывателя. Спасибо на добром слове. Я вижу, вы мне не доверяете. И напрасно. Я ведь никому ни словечком не обмолвился о том, что видел собственными глазами. Нечто интимное и непосредственно касающееся вас.

Очевидно, Горяев решил перехватить инициативу и перейти в наступление.

— И что же вы видели? — выстроил первый рубеж обороны Оранж.

— Это было месяц назад. Стояла лунная ночь. И вы, мсье, на лестничной площадке нежно и продолжительно тискали соседку с седьмого этажа, из двухкомнатной.

— Тоньку? — уточнил Алексей Юрьевич.

— Возможно. У нее муж такой, знаете, боксер. Или штангист. Отменно управляет мерседесом.

— Как вы думаете, ее муж сгорел?

— Откуда мне знать… Думаю, нет. Уверен, что нет. С такими кулаками и в огне не горят, и воде не тонут…

— Да… Сколько вообще жертв? Я имею в виду не таких, как мы, а тех, кто попросту погиб.

Оранж вроде бы сменил тему, но в его голосе определенно прибавилось доверительности.

— Говорят, не менее сотни. Многие находятся в тяжелом состоянии… — Горяев явно решил зацепиться за доверительность.

— Да, повезло нам с вами.

— Исключительно повезло… Подумаешь, ребро помято.

Алексей Юрьевич посмотрел на Леонида Сергеевича и улыбнулся. Потом произнес как старый добрый знакомый:

— Итак, я тискал Тоньку, вы наблюдали и завидовали, но при этом ни словечком не обмолвились ее мужу… Я правильно понимаю ваш шантаж? Взамен вы требуете, чтобы я выдал вам свой секрет.

— Почти все правильно, только «тискал» слишком мягко сказано.

— Гм-гм… Воспоминания! Как острый нож оне!

— Секрет! Гоните свой секрет. Обожаю секреты.

У соседей по палате явно складывались отношения. Оранж выдержал паузу и сенсационно заметил:

— Проблема в том, что я тискал, как вы изволили выразиться, не только Тоньку.

— Да вы ловелас, господин безработный! — подыграл ему Горяев.

— У меня была масса свободного времени. Детективы я презираю. Надо же было чем-нибудь заняться. И потом, я ужасно обаятельный, в меру остроумный, не в меру сексуальный…

— И не в меру самонадеянный.

— Да, исключительно самоуверенный, что так нравится хищному слабому полу.

— Кого вы тискали, и какая тут связь с пожаром? Не отвлекайтесь, подробности будете излагать следователю.

Горяев явно с удовольствием вел диалог, Оранж был тоже в ударе. Он легко двигался по рингу, делал жалящие уколы и ловко уходил от контрвыпадов.

— Огромный типун вам на язык. Просто гигантских размеров типун. Последней моей героиней была Катерина с четырнадцатого этажа. Буквально луч света! Я ей почти не изменял. Тонька не в счет, — провокационно завершил реплику Алексей Юрьевич.

— Почему? — искренне изумился Горяев.

— Два раза в неделю — вы считаете это серьезно?

— Об этом вы спросите у ее мужа.

— Может, он все-таки сгорел?

— Не отвлекайтесь. Мы с вами ищем поджигателя. Обгорелые трупы нас не интересуют.

Горяеву, судя по всему, досталась роль нелегкомысленного клоуна.

— На Катьку запал один придурок с тринадцатого этажа. Влюбился без памяти. Отец двоих детей! Семьянин! Где только совесть у людей…

— Не отвлекайтесь! — Леонид Сергеевич был сама строгость.

— Однажды темной луной ночью, когда я едва успел нежно, да, очень нежно попрощаться со своей возлюбленной, ко мне в комнату ворвался этот женатый тип, отец двоих детей, семьянин…

— Ну?

— Ворвался ко мне в комнату, где царил интимный беспорядок, этот бесстыдный самец и клятвенно пообещал спалить мой диван.

Оранж самоуверенно ждал реакции собеседника. Горяев кисло скривился:

— И это все ваши факты?

— Дорогой вы мой! Ваша наивность меня просто поражает. Восемьдесят процентов всех бытовых пожаров начинаются с возгорания диванов. Любой ребенок об этом осведомлен. И потом, этот псих поклялся здоровьем своей жены. По-моему это серьезно.

— Идите вы с вашим фактом знаете куда?

— Издеваетесь? Мне некуда больше идти, Леонид Сергеевич. Мой дом сгорел. Дивана больше нет.

Соседи по палате все с большим любопытством присматривались друг к другу. И все больше и больше проникались доверием и симпатией.

— Кстати о диванах… — Горяев весьма артистично выдержал паузу. — Если восемьдесят процентов всех пожаров начинаются с возгорания диванов, то пожар в нашем доме мог начаться не только с вашей подбитой дерматином развалюхи.

— Одну секундочку! У меня был прочный, удобный двухместный диван отечественного производства. Это вам не Италия какая-нибудь на колесиках, где партнерше ноги толком задрать невозможно! — Оранж не на шутку обиделся за свой диван.

— Да погодите вы со своей Италией. Сейчас вопрос не в том.

— А-а! Ваш диванчик тоже торжественно обещали спалить? — Алексей Юрьевич почти торжествовал.

— Если бы моя милая необъятная тахта полыхнула, мы бы сейчас с вами не беседовали здесь так игриво. В лучшем случае мы бы сейчас пребывали в раю.

— Я предпочитаю больницу и сломанную лодыжку. Чур меня, — открестился от рая Оранж. Леонид Сергеевич был солидарен с ним:

— А я, так и быть, готов примириться с моим подбитым ребром. Речь не о моей полутораспальной итальянской красавице. В вашей ахинее есть крупица здравого смысла. Я знавал по крайней мере еще пару диванов в нашем замечательном доме, на которые нашлось бы с полдюжины поджигателей.

Несерьезный клоун Горяев знал свое дело туго.

— Вы уверены, что в вас сейчас не включилось ваше больное детективное воображение? — торжественно насторожился Оранж.

— Оставьте мои детективы в покое, перестаньте мне завидовать.

— Да вы, я вижу, не без греха, писатель. Давайте начистоту.

Алексей Юрьевич с удовольствием потирал руки.

— Давайте. Только я боюсь, моя искренность может вас, гм-гм, дополнительно травмировать.

Теперь Горяев был сама деликатность.

— Так-так, становится все жарче и веселее. После моей лодыжки мне ничего не страшно. Гореть так гореть. Валяйте, добивайте бомжа. Поднимайте руку на униженного и оскорбленного, — юродствовал Алексей Юрьевич.

— Мужайтесь, господин Оранж. Ваша Катерина…

— Не может быть! Не верю! — весьма натурально возопил Алексей.

— Дайте слово сказать! Катерина не только вас и отца двоих детей за нос водила, но и меня. Змея подколодная! — с шиком, на голубом глазу выдал реплику Горяев. Оранж парировал со сдержанным достоинством:

— Вы хоть представляете, что вы сейчас натворили? Вы убили мою святую веру в людей. Этого вам точно там не простят, после этого в рай вам путь заказан абсолютно. Между прочим, я бы детективщиков к райским кущам на пушечный выстрел не подпускал. Просто палил бы по ним картечью. Прямой наводкой. Вам хоть капельку стыдно, сочинитель?

— Самую малость. А вам?

Теперь Горяев был мистер ехидность.

— Мне стыдно за себя. Я думал, у нее всего три любовника. Оказалось целых четыре.

— Кошмар! А я думал, всего два… — Леонид Сергеевич был в восторге от собеседника. Оранж отвечал ему полной взаимностью:

— Рогоносец вы несчастный! Да вы просто в людях не разбираетесь. Ладно, каких еще пару диванов вы имели в виду?

— Об одном я вам уже сообщил. Что касается второго… Не проболтаетесь?

— Нет. Я что, похож на болтуна? — в голосе Алексея заплескалась глубокая обида.

— Как вам сказать… Молчуном вас назвать — язык не поворачивается. Впрочем, сейчас это неважно. А с какой стати я должен выдавать вам свой самый большой секрет?

— У меня такое впечатление, что вам очень хочется выдать свой секрет. Видимо, больше не с кем поделиться.

Оранж отчего-то на минуту перестал быть клоуном. Горяев подхватил его нелукавую интонацию (нет, судя по всему, диалог вел все же Алексей Юрьевич):

— Ну, что ж, вы, пожалуй, в чем-то правы… Я люблю дочь моего друга. Вот так, господин бомж. Вот почему я снимал квартиру в вашем паршивом обгорелом доме. Не исключено, что именно моя тахта и оказалась тем злополучным детонатором…

— Эге, писатель, — Оранж приободрился. — В вас начинает проступать что-то глубоко человеческое. Сугубо человеческое, я бы сказал. Сколько вам лет?

— Сорок пять.

— А дочери друга, я полагаю, несколько меньше?

— Двадцать один.

— Губа не дура. Женаты, я полагаю? И детей, наверно, двое?

— Двое. Девочка и мальчик.

— И сколько вашей дочери?

— Двадцать два.

— Фью-ю-ю! Без комментариев.

Комментарий Оранжа был, в общем-то, обидной, хотя и талантливой, импровизацией. Но Горяев сейчас дорожил нотой простоты:

— Из-за этого я и ушел от жены. Пока мы не разведены. Что делать — ума не приложу. А врать надоело.

— Я вас видел вместе с этой девочкой, с дочерью лучшего друга, я имею в виду.

— Ее зовут Ирина, — со вздохом ответил Горяев.

— Ей идет короткая юбка. Но, по-моему, вы затеяли смертельную игру. Это пострашнее пожара будет.

— Пожар — это мелочи жизни. Укус комара.

— А как же Катерина? — перешел на шепот Оранж.

— Раз в неделю — разве это серьезно? Да и то от отчаяния, — в тон ему возразил Горяев.

— Понимаю.

— Не знаю, зачем я это вам рассказал.

— А я вам скажу, зачем, — Оранж энергично расхаживал по палате. — Вы просто учуяли во мне родственную натуру. Да-да, не отпирайтесь. Ну, что ж, примите исповедь мою. У меня практически те же проблемы. Только я не женат, разведен, но не очень устроен в жизни. Перебиваюсь случайными заработками. А это чистое существо мне всю душу перевернуло. Просто… пожар какой-то, напалм. Горю синим пламенем, то ли адским, то ли райским. Ведь я жену оставил с двухлетним сыном, которого мы ждали десять лет… Записывайте мою историю, что вы рот разинули. Вставите в роман. Гонорар поделим пополам.

Уже непонятно было, кто из них клоун серьезный, а кто не очень.

— Да, вы тоже влипли не на шутку.

И, понизив голос, Горяев добавил:

— А как же Тонька?

— От отчаяния, разумеется. Зачем задавать лишние вопросы?

— Понимаю. А как ее зовут?

— Кого?

— Ну, эту… вашу… юную подругу.

— У нее чудесное имя. Знаете, такое свежее, незатасканное. Как-то удивительно приспособленное для моих губ. Ее зовут… Нет, сначала я опишу ее фигуру. Нет, обрисую. Вот, вот и вот, представляете? Какая прелесть! Кстати, ей тоже двадцать два года. У вашей дочери хорошая фигура? — Оранж был не просто в ударе; глаза его блистали, движения были патетичными.

— Еще бы! — Горяев невольно переходил на восклицания.

— Ну, разумеется. Нашел у кого спросить… — ядовито осадил Леонида Сергеевича Алексей Юрьевич, оскорбленный в лучших чувствах. — Там такое чудо точёное! Слоновая кость! Африканская статуэтка!

— У африканских статуэток отчего-то сиськи всегда огромные, — уколом на укол парировал Горяев. Впрочем, сделал это вполне уважительно.

— Нет, здесь с пропорциями все в полном ажуре. Пикантнее, чем эти тощие задницы на подиумах. Софи Лорен отдыхает. Монро — просто драная кошка. Тут, тут и тут. М-м! Сила!

И в пантомиме Оранж был выразителен.

— А какого цвета у нее глаза? — невинно и как-то особенно проникновенно спросил Горяев.

— Вы рассуждаете как патологоанатом. Вам бы все по частям и безо всякой последовательности, — вдохновенный Оранж с презрением отнесся к выпаду Леонида Сергеевича. — После такой фигуры глаза уже не имеют значения. Но и глаза у нее — и тут вы правы! — отдельная песня. Я вам просто скажу: они цвета моря. А зовут ее…