Город и псы

Михаил Юрьевич Кравченко, 2021

Что ждет общество, когда нарушен экологический баланс между человеком и природой? События романа происходят в современной России, в одном из экологически неблагополучных регионов. Люди обратили внимание на странное поведение собак, чья агрессивность носит избирательный характер. Общество разделилось на два враждебных лагеря "догхантеров" и "зеленых" и почти стоит на пороге гражданской войны. Герой романа Сергей Ронин вовлечен в круговорот этих событий, не подозревая, что является носителем неизвестного вида энергии. На него спецслужбы объявили настоящую охоту, а жизнь Сергея – в смертельной опасности. Но на помощь приходят старшие друзья, прошедшие суровую школу войны в Афганистане, и бурятский шаман Сойжин. А еще у Сергея есть любимая девушка Рита, ради которой он идет на безрассудный риск и побеждает.

Глава 4

Рита

Выйдя из помещения штаба, и, стараясь идти, как можно спокойнее, Сергей едва не разминулся с полицейской, «Газелью», которая, свернув с главной дороги в проулок, ведущий к штабу, неожиданно вынырнула почти перед самым его носом, и проехала рядом, успев обдать воздух запахом резины и бензиновой гари. Она уже почти плавно заруливала на территорию служебной парковки, когда, в проёме, распахнувшегося окна, внезапно возникла фигура Эллочки, которая, опасно свесясь по пояс через край подоконника, что-то истошно кричала подъехавшим полицейским, показывая рукой в сторону уходящего Ронина.

Сергей мысленно представил себе, как машина сейчас остановится, и из неё, как из детской коробки с игрушками, словно оловянные солдатики, посыплются бронированные автоматчики в касках, которые уложат его лицом в грязный снег и замкнут на руках, за спиной, стальные наручники. «Беги негр, беги», — внутренне усмехнулся он, вспомнив название старой книги, и ноги сами собой, не дожидаясь команды из головы, повернули корпус тела в нужном направлении и потащили его за ближайший, выступающий угол здания, наращивая темп бега и, постепенно превращая его в настоящий, бешеный спурт.

Это длилось целых десять или пятнадцать долгих минут, пока он, наконец, не остановился, чтобы дать передышку измученным лёгким, и не посмотрел назад. Погони не было. Никто не мчался вдогонку на полицейской служебке, визжащей тормозами на поворотах, и, с диким воем сирены вращающей проблесковый маячок. Никто не бежал следом, щёлкая затворами укороченных «калашей» и не кричал: «Стой, стрелять буду!» Всё было, на удивление, тихо. Он внимательно огляделся по сторонам: вокруг не было ни души, только, откуда-то из парящего тумана, проступали знакомые, громоздкие очертания промзоны, которая растянулась здесь почти на два десятка километров. «Куда теперь?» — мысленно спросил он себя, — домой нельзя, к Петровичу — тоже. К афганцам? Парни, конечно надёжные, даром, что им хорошо за пятьдесят, а то и больше… Но, у них, кроме меня, других дел по горло. К тому же, вычислить меня там очень просто: все мои армейские связи хорошо известны. Стоит лишь копнуть знакомых или военкомат.» Он шёл так ещё долгое время, не останавливаясь и, не сбавляя темпа, в совершенно неизвестном направлении. Мысли, обострённые чувством реальной опасности, работали чётко, как часы, ища выход из сложившейся ситуации. «Ритка!» — вдруг вспомнил он, — Ну, конечно же, Ритка! Её домашнего адреса никто из моих знакомых не знает, как, впрочем, и саму её тоже. Как мне это сразу в голову не пришло, ведь, всего-то неё ночевал. Вот дурак!» Действительно, в тот, злополучный день, после отстрела собак, он пересидел время на вокзале, а потом, изрядно приняв на грудь в ближайшей забегаловке, и, ничем, толком при этом не закусив, почти не помня себя, притащился к ней. Там, будучи не в силах ничего объяснить, он повалился на диван, который Рита даже не успела застелить, и так проспал весь вечер и всю ночь, почти до следующего полудня. За всё это время, никто к ним не приезжал, не приходил и не звонил. Ни тогда, ни после…

* * *

Рита встретила вечернего гостя почти буднично и по-обыденному просто, словно и не ждала никого. Не накрашенная, в наскоро наброшенном на плечи цветистом, ситцевом халатике и зашпиленным на затылке, русым хвостиком жидких волос, она внешне могла показаться обычной женой, с большим стажем семейной, многотрудной жизни, которая сейчас встречала своего загулявшего, непутёвого мужа. Но её глаза, не тронутые пеленой сна, таили следы какого-то внутреннего беспокойства, несмотря на, вечно блуждающую на губах улыбку. Она даже не ответила голосом на стук в дверь, не имевшую смотрового «глазка», которая одна только и выделялась своей деревянной фурнитурой среди металлических собратьев, и молча открыла её, после чего, торопливо отступила назад, пропуская в узкую прихожую своей «хрущёвки» внушительную фигуру гостя, и также, быстро и без лишних слов, закрыла за ним дверь. Но Ронин, невнятно пробормотав не то приветствие, не то извинение, нерешительно замер в тесном пространстве коридора, испытывая неловкость за своё нежданное вторжение. Рита только всплеснула руками и рассмеялась, глядя на его помятый и замызганный вид, со следами ржавой грязи, и каких-то пятен из семейства горюче-смазочных.

— Серёжка, ты где опять ползал?! — она удивлённо округлила свои насмешливые глаза.

— Ну, чего стоишь-то? Давай, заходи уже. Я что-нибудь соберу на стол, а ты посиди пока здесь. — Она ткнула пальцем в сторону дивана, на котором Сергей ещё совсем недавно проспал мертвецким сном почти двадцать часов, — но только, сначала сбрось весь этот хлам в ванной, помойся и одень халат. Он там с прошлого раза висит. — Всё это она выпалила с порога так непосредственно и просто, будь-то обращалась не к тому, кого видела четвёртый или пятый раз за двадцать лет, а к закадычному приятелю, который давно проторил к ней тропинку и не хотел с неё сходить.

Я уже посидел тут один раз, вернее, полежал, — усмехнулся Сергей, намекая на своё недавнее присутствие здесь, — похоже, мой дух до сих пор не выветрился. — Он испытывал крайнюю неловкость и смущение. Но Ритка снисходительно махнула рукой и засмеялась. Её глаза, казалось, утратили следы прежней усталости и беспокойства, и теперь смеялись вместе с ней. В их лукавом прищуре светилась необъяснимая, потаённая радость.

— Рита, я не хочу есть, — серьёзным тоном произнёс Ронин, — и, кстати, пить тоже… — он посмотрел на неё растерянным и грустным взглядом. Даже тогда, в свой прошлый визит он, будучи в изрядной степени подпития, не выглядел таким загнанным и удручённым, как сейчас, хотя, и так было ясно, что случилось нечто ужасное, и, возможно, таившее в себе серьёзную опасность. Но он, в тот день, как всегда, отмолчался, залив огонь своих переживаний водкой, а она ни о чём не стала расспрашивать, рассудив по-своему, по-женски: значит, так надо, придёт время, — сам расскажет.

— Ищут меня, Ритка, — неожиданно сказал Сергей, — и, кажись, здорово взялись. Обложили со всех сторон, как волка. — Ронин посмотрел на девушку, ожидая увидеть в её глазах подобие удивления или страха: кому охота быть пособником или укрывателем преступника? Однако, ни того, ни другого в её глазах не было, они смотрели на него, как всегда, ясно и по-детски весело.

— Ну, и пусть себе ищут, — спокойно ответила она, — всё равно здесь тебя никто не найдёт.

— Ты хочешь сказать, что я могу пожить у тебя некоторое время? — неуверенно спросил он.

— Да, не хочу сказать, а уже сказала, глупенький ты, такой. Живи, сколько понадобится. У меня тут, хоть не хоромы, но места хватит. Дальше — видно будет.

— Ты даже не спрашиваешь, за что меня ищут…

— А зачем?

— Ну, как, зачем?.. А, вдруг, я человека убил или ещё что…Тебе разве всё равно?

— Нет, Серёжа, мне не всё равно, но, только, ты на убийцу не похож. Я это точно знаю. Ты не то что человека, — букашку зря не задавишь. А чем зря пытать меня, — возьми, да расскажи сам, — она посмотрела ему в глаза своим смешливым, но, вместе с тем, таким пронзительным взглядом, что Сергей на миг оторопел и замолчал в поисках подходящих слов.

— Я даже не знаю, как рассказать… Всё получилось так быстро и неожиданно… — И он, как мог, сбивчиво и неясно, попытался воссоздать картину происшедших событий. Рассказ занял три минуты, после чего Ритка, в обычной для себя манере, насмешливо фыркнула, и с обыденной простотой в голосе, словно речь шла покупках, а не о двух, отправленных на больничную койку мужиках, заключила:

— Правильно и сделал. Так им и надо! Тоже мне санитары леса. Живодёры они обыкновенные, — вот и всё! А теперь, — марш в ванную, а потом за стол: поесть всё равно надо, хочешь ты или нет. Утром я пойду на работу, а ты будешь меня дожидаться здесь и никуда из квартиры не выходи, понял. К обеду вернусь.

— С этими словами она направилась в кухню, и, как-будто невзначай, чтобы не увидел Ронин, коснулась руками глаз, смахнув с ресниц, невесть откуда набежавшие слёзы.

Спустя некоторое время, они лежали на кровати, взявшись за руки, счастливые и умиротворённые, в ожидании рассвета, который уже маячил в окне розовато-золотистыми перьями облаков. На улице было безветренно и тихо, только иногда полязгивали и позванивали первые трамваи, да поругивались уличные псы.

— Тебе не кажется, что они сегодня лают громче обычного? — почему-то спросила Ритка.

— Да, нет, не кажется. С чего ты взяла? — искренне удивился Ронин.

— Даже не знаю. Никогда так громко и дружно не лаяли, особенно утром.

— Ну, сейчас же весна, ты забыла, что ли? Пора собачьих свадеб.

— Серёж, — Ронин повернул голову и увидел весёлые и лукавые глаза Ритки, вопрошающе и с подвохом глядящие на него, — А, скажи, только честно, я тебе нравлюсь? Ну, хоть, немного?

— Переход от уличной зоологии к теме их взаимоотношений был так стремителен и комичен, что Ронин на сей раз сам еле удержался от смеха, не смотря на серьёзность положения, в котором они находились.

— Дай подумать — в тон ей, смеясь глазами, ответил он. — Наверное, скорее да, чем нет!

— А с какого времени? Продолжала напирать Ритка, — с сегодняшней ночи? Или, может быть с прошлой? — В её шутливом и совсем несерьёзном тоне Сергею почему-то почудились нотки скрытой грусти и тайной надежды.

— Прошлая ночь отпадает точно, — он улыбнулся уголками губ, — я её просто не помню, а, вот, нынче… Да, хватит, тебе, уже. Я, ведь, сказал, что нравишься, — перешёл он на свой обычный тон и потом тихо добавил — Очень нравишься…

— Правда?! — в её глазах сияла нескрываемая радость. — А ты мне всегда нравился, — задумчиво произнесла она, пристально рассматривая его лицо. — Нравился с того самого дня, как тебя перевели в наш восьмой «Б» из соседнего класса. Всегда такой вихрастый, молчаливый и гордый. Ты был похож на взъерошенного, неприручённого галчонка, которого посадили в клетку и дразнили. Правда, ты никому не давал спуску, даже тем, кто был сильнее и старше, а ещё за других заступался часто. Один раз я тебе платком вытирала кровь из носа, когда ты подрался со старшеклассниками. Они тебя назвали сиротой казанской, ну, ты и накинулся на них. Помнишь?

— Нет.

— А, когда я ногу подвернула на «физре», в девятом классе, и ты тащил меня в санчасть, помнишь? Я тогда, прям, вся таяла от счастья.

— Сергей вновь отрицательно мотнул головой и виновато улыбнулся.

— Ты, вообще, хоть что-нибудь помнишь что связано со мной? — засмеялось она.

— Помню. У тебя всегда был рот до ушей, потому, что ты всегда смеялась, даже на уроках.

— Это точно! — воскликнула Ритка, — я и сейчас всегда смеюсь. Даже, когда плачу, — и она, словно в подтверждения сказанного, принялась тихонько, хихикать — не весть чему.

— Серёж, — Ритка, вдруг, уставилась на него так, словно видела впервые, — Можно, я кое-что спрошу у тебя? — Ронин в ответ, молча, кивнул. — Ты, что, действительно, сирота? Как ты в детдоме — то очутился?

— У меня были родители, но только до девяти лет. Потом они погибли в авиакатастрофе, и я остался с бабушкой. А когда она заболела, это случилось вскоре после их гибели, органы опеки «позаботились» обо мне и определили в казённый дом, а в нашей квартире до моего совершеннолетия стала проживать любовница директора этого самого дома. Бабушку я больше не видел, — она умерла в больнице.

— А, что, родных больше не было никого?

— Никого.

— А кем были твои родители?

— Физики. Работали в какой-то секретной лаборатории, в военном, закрытом городке, где мы жили. Иногда меня даже зачем-то таскали с собой в эту самую лабораторию, приставляли там ко мне какие-то датчики с проводами, ещё что-то. Больно не было, скорее щекотно, но я ничего не чувствовал. Слушай, — спохватился Ронин, — может, уже хватит вопросов: мне итак скоро со следователем общаться, — надоест ещё.

— Ритка рассмеялась от его слов, как от хорошей шутки.

— Думаю, что не скоро, — сказала она, и добавила: — Ты меня извини, конечно, лезу тут к тебе с вопросами разными, но, понимаешь, я, ведь, вообще, ничего о тебе не знаю, вообще ничего, а мне так хочется узнать о тебе побольше. Или, нет, лучше — всё!

— Ну, что, всё-то, что всё?

— Ну, например, почему до сих пор не женился?

— Да, как-то, некогда было: всё прыгал с места на место, работу искал, да с начальством ругался. — Ритка снова засмеялась.

— Ты бываешь такой юморной, оказывается, — она ласково погладила его по щеке и пытливо сощурилась. — Ну, а всё-таки?

— Дырка у меня в башке, понимаешь, да и контуженный я, — просто, но выразительно сказал Ронин, глядя в оторопелые глаза девушки, — поэтому проблемы со здоровьем бывают… разные.

— Как это?!. — она недоумённо и растерянно уставилась на его голову, после чего стала её ощупывать, пока пальцы не наткнулись на плотные рубцы кожи, возвышающиеся на волосистой части его затылка.

— Боже мой, — тихо прошептала она и заплакала.

— Вот, видишь, ты больше и не смеёшься, а говорила: всегда смеюсь, даже, когда плачу. Эх, ты, вруша, — Ронин взял руками её голову и нежно поцеловал в заплаканные глаза. Ира снова попыталась улыбнуться, но теперь это уже получилось у неё с трудом.

— Так, ты, что, воевал?!

— Да, так, пришлось немного повозиться.

— И людей убивал? — невзначай вырвалось у неё.

— Смотря кого считать людьми, — серьёзно ответил он и приложил к её губам два пальца, что означало: разговор на эту тему окончен.

— Теперь моя очередь спрашивать, — сказал Сергей после непродолжительной паузы. — Готова? — Ира утвердительно кивнула.

— Где твоя родня? У тебя есть кто-нибудь?

— Нет. Мама умерла уже давно, а отца никогда не было. Дяди и тёти с моими двоюродными братьями отсюда далеко. Связь мы не поддерживали. Так, что, я живу одна.

— А трудишься где и кем, если не секрет?

— Поваром в столовой, через дорогу от дома — общепитовская столовка. Её даже из окна видать.

— Поваром — это хорошо, — шутливо произнёс Сергей, поглаживая живот.

— Да ну тебя! — засмеялась Ритка.

— Сама — то почему не замужем?

— Была уже один раз. По будням — носки и трусы стирать, по выходным зуботычины получать? С меня хватит.

— Так, ладно, ясно. Тогда последний вопрос: ты почему, когда открываешь дверь, не спрашиваешь: «кто?» Вот, ты мне нынче, вечером, открыла и даже не спросила. А, вдруг, — за дверью грабители или ещё кто?.. Не знаешь, что ли, где и в какое время живём?

— Во-первых, я точно знала, что это ты, я это чувствовала. А, во-вторых, что у меня тут грабить? И, вообще, — кому я нужна?..

Последнее прозвучало, как гром в его ушах. Ронин растерянно посмотрел на этот маленький, весёлый и ласковый комочек живого, человеческого тепла, который сейчас прижимался к нему, ища взаимной любви и ласки, и подумал, что родней и ближе её у него никого не было, и нет. От этих, новых для него и таких высоких, словно звенящая струна, чувств, сердце больно затрепетало и сжалось, а к глазам подступили слёзы.

— Мне нужна, — быстро проговорил он и крепко обхватил девушку своими здоровенными ручищами, покрывая поцелуями её лицо и шею, её счастливые, ещё не просохшие от слёз глаза и полуоткрытые губы.

— Ой, осторожней, осторожней, медведь! Совсем раздавишь меня! — запричитала Ритка, притворно пытаясь ослабить его железные путы, и, заливаясь, при этом, своим рассыпчатым, непритворным смехом.

— А всё-таки, они сегодня лают не так, как всегда — вдруг произнесла она, совершенно нелепую, и неподобающюю обстановке фразу, — как-то уж очень громко и грозно.

— Кто они? — рассеянно пробормотал Ронин, продолжая её целовать.

— Как кто? — Собаки, конечно же, — опять засмеялась Ритка, но, на этот раз, уже с головой погрузилась в захлестнувшие её волны Серёжкиных поцелуев, не отвлекаясь более ни на лай собак, ни на шум просыпающихся улиц, ни на будильник, взорвавшийся дребезжащим звоном на прикроватном, журнальном столике, возвестив тем самым, о начале нового, трудового дня.