Город и псы

Михаил Юрьевич Кравченко, 2021

Что ждет общество, когда нарушен экологический баланс между человеком и природой? События романа происходят в современной России, в одном из экологически неблагополучных регионов. Люди обратили внимание на странное поведение собак, чья агрессивность носит избирательный характер. Общество разделилось на два враждебных лагеря "догхантеров" и "зеленых" и почти стоит на пороге гражданской войны. Герой романа Сергей Ронин вовлечен в круговорот этих событий, не подозревая, что является носителем неизвестного вида энергии. На него спецслужбы объявили настоящую охоту, а жизнь Сергея – в смертельной опасности. Но на помощь приходят старшие друзья, прошедшие суровую школу войны в Афганистане, и бурятский шаман Сойжин. А еще у Сергея есть любимая девушка Рита, ради которой он идет на безрассудный риск и побеждает.

Глава 2

Ронин. Тридцать лет спустя

Охранный пост, с реестровым номером 585, считался самым дальним из всех постов на территории металлургического комбината, поскольку вплотную примыкал к лесополосе, отчего и был по праву наречён «точкой», куда ежесуточно высаживался очередной десант из двух охранников. Сама лесополоса, состоящая из смешанных древесных пород, в сочетании с низкорослым и густым кустарником, смотрелась живописным, но уже заметно хиреющим, уголком живой природы. Это было особенно различимо на фоне, наступающей на неё, словно опухоль, промышленной стройки, отбиравшей у неё последние живые соки и краски. Объектом охраны служило несколько возвышавшихся над этой увядающей красотой уродливых наростов, в виде беспорядочных куч тяжёлой и неестественно ярко горящей на солнце железистой руды.

Некогда она была свалена огромными «Белазами» на площадке, между пустыми зданиями давно недействующих и заброшенных цехов, да, там и осталась. Здания эти напоминали остовы гигантских, киношных монстров юрского периода, которые зияли в пространство разбитыми глазницами оконных проёмов, и при каждом порыве ветра, свободно гулявшего между обрушенных балок и потолочных перекрытий, жутко лязгали, словно железной чешуёй, обветшалыми, свисающим вниз оползнями проржавевшей листовой жести. А по самому верху крыш и гулких, переходных мостиков, словно порванные артерии этих чудовищ, безжизненно болтались толстые пучки, свитые из проводов, тросов и многожильных кабелей всей этой сложной, коммуникативной системы, некогда питавшей живой энергией гигантские, промышленные организмы.

По ночам утробы этих монстров наполнялись целыми стаями не прибившихся к постам, бродячих, заводских псов, которые, спасаясь от отстрелов, прятались в их зловонном нутре. Иногда, гонимые вечным инстинктом и запахом пищи, сюда забредали лисы. И тогда, эти, гудящие от ветра, сквозные пространства бывших цехов оглашались пугающим лаем и визгом не только собак, но и лисиц, правящих свой дикий шабаш в период гона. Бывало, что и зайцы, оголодавшие за многоснежную зиму, без сладкой ольховой коры и выглядевшие ещё более жалко в период весенней линьки из-за свалявшихся на боках пучков грязной шерсти, преодолевали свой немыслимый, страх и подбирались к тускло мерцающим окнам сторожки, оставляя на снежном полотне предательски различимые стёжки своих следов.

На рассвете становилось очень тихо, но жизнь, кипевшая здесь всю ночь, и теперь не замирала ни на миг. Лишь только первые лучи начинали скользить по выступающим верхушкам промзоны, как это, зажатое грудами железа пространство, пока ещё морозное, но уже неуловимо остро пахнущее весной, было всё пронизано мириадами птичьих глаз, неустанно следящих с насиженных высоток за состоянием кормушек и мисок с едой, расставленных чьей-то заботливой рукой.

Никто здесь толком не знал, зачем, а, главное, от кого охранялись эти пыльные, радиоактивные кучи, некогда богатой ферросплавами, а ныне, напрочь истощённой руды, которую собирались за бесценок продать предприимчивым китайцам. То, что охрана этой никудышной руды была простой фикцией, — знали все, но никто об этом не говорил вслух.

Важно было лишь то, что под эту «точку» каждый год выбивались большие деньги, кормившие охранников. Старожилы охраны ещё помнили те времена, когда, отнюдь, не эти, а другие, настоящие, ферросплавы, или попросту, «ферики», целыми составами уходили в неизвестном направлении и оседали впоследствии на чьих-то банковских счетах, превращаясь в коттеджи, иномарки и депутатские кресла. — для больших боссов из охраны и руководства комбината. Всё это происходило в те незапамятные времена «большого передела», когда одни бандиты, отмывшись от крови, и, сменив блатную «феню» на приличный тон, надели депутатские значки. Другие же, сняв погоны представителей силовых структур, перешли от нелегального «крышевания» к легальному, инициировав создание, так называемых ЧОПов, руководство которыми замкнули на самом высоком уровне в Москве.

Теперь о тех смутных временах напоминали, разве что эти пустующие домены цехов, жалкие в своём былом величии, да прилегающие к ним бывшие вотчины заводских территорий, загаженные металлическими свалками и пыльными шлакоотвалами, на которых бестолково ютились натыканные кругом вагончики и хибарки сторожевых постов. И только «точка», именуемая постом под номером 585, не смотря ни на что, была по — прежнему востребована, и попасть сюда было не так-то просто. Существовало даже нечто вроде конкурсного отбора, который, как правило, успешно проходили только старожилы, блатники и представители «белых касок», то есть начальство среднего звена. Но рвались сюда не только благодаря двойному тарифу, хотя и это были не лишние деньги при копеечной зарплате охранника. Скорее, благодаря этой самой удалённости от всего мирского, и близости к ещё живой, дикой природе, со всей её флорой и фауной, где душа, словно наполнялась каким-то новым, очищающим светом, и где, быть может, только и можно было по-настоящему почувствовать себя человеком.

С такими мыслями встретил свой очередной рассвет охранник шестого разряда Сергей Ронин, сидя в сторожке, у окна, в ожидании своих сменщиков. Спать уже не хотелось, но и выходить лишний раз из её нагретого нутра тоже не очень — то тянуло. Утро выдалось холодным и ветряным, с редеющими на небе звёздами и жидкими, волокнистыми облаками. Молодой март ещё покусывал утренним морозцем, сменявшимся днём порывистым ветром, несущим запах талого снега и слегка, подогретой солнцем, древесной коры. В окне уже прорисовывались очертания берегов искусственного, пресного озера, образованного чистым и тёплым промышленным конденсатом, над которым поднимался густой, белый пар, и кружили дружными стайками дикие утки, отзимовавшие здесь уже не первый сезон. Вода этого конденсатного озера была настолько тёплой и чистой, что породила в себе различные формы жизни — от зелёной ряски и водяных лилий до разнообразного планктона и даже рыбы. Иногда Ронину казалось, что все эти зайцы, лисы, птицы и утки на озере, — все это настолько не подходило под общую картину шипящего, лязгающего и горящего огнями печей железного монстра, имя которому металлургическое производство, что трудно было даже представить себе, как это все могло здесь уживаться вместе. Нередко, прохаживаясь у озера или вдоль лесополосы, он, порой, задумывался о таких вещах, которые только здесь и могли прийти ему в голову.

* * *

Дежурный чоповский «Уазик» резанул фарами морозную, пыльную мглу промзоны и остановился у шлагбаума. От него отделились два тёмных силуэта и спешно направились к жестяному вагончику, в котором размещался пост.

— Эй, вы, там, в кандейке, — раздался знакомый голос, — принимай смену!

— Айда, Петрович, отмучались, — сказал Ронин пожилому напарнику и загремел задвижкой. Дверь тотчас заплясала от ветра, чуть не срываясь с петель, и тщедушное нутро сторожки наполнилось колючей, холодной взвесью из дыма и пыли, летящей со шлакоотвалов.

— А я бы ещё помучался, — отозвался из угла Петрович, неохотно покидая тёплый лежак, сооружённый из старого верблюжьего одеяла и пары армейских бушлатов, — куда мне спешить: я тапереча холостой. Ронин вдруг вспомнил, что старик уже месяц, как схоронил жену и почувствовал в душе какую-то неловкую жалость к старику.

— Тогда оставайся на вторую смену, разбогатеешь ещё на полтора «косаря», — бросил он шутливым тоном и прихватил за ремень спортивную сумку, загодя упакованную нехитрым домашним скарбом, который он таскал с собой из смены в смену.

Между тем, в образовавшийся проём уже вваливались две грузные фигуры охранников.

— Лиса была? — первым делом спросил один из них, в пятнистом камуфляже, осмотрев пустые алюминиевые чашки у порожка вагончика. Вопрос прозвучал как пароль, с которого здесь обычно начиналась работа каждой новой смены, и Ронин, ожидавший этого вопроса, кивнул в ответ и улыбнулся.

— Была. И не одна, — ответил за него Петрович. — На этот раз мамаша привела с собой лисёнка. Весь вытянутый какой-то и тощий, как селёдка. Хвост жидкий и облезлый, мордочка, ушки и лапки — чёрные. А сам — тёмно-рыжий, как мамка. Растянулся перед нами на снегу, как собака, морду на передние лапы положил и смотрит своими маленькими, грустными глазёнками: есть просит. Пришлось всю мамашину пайку ему скормить. Цирк, да и только!

— А, что лиса? — подал голос другой охранник.

— А что, лиса, — повторил Петрович, — встала за шлакоотвалом, метрах в двадцати от нас и наблюдает, как сынуля уплетает содержимое её мисок А ещё дальше, метра на три от неё, и папаша стоит. Ну, прямо, — святое семейство. Охранники дружно рассмеялись.

— Без харчей осталась рыжая?

— Да, нет, не скажи, — Петрович искоса глянул на Ронина и улыбнулся в усы, — Серёга отдал ей всю свою пайку.

— Ну, ты даёшь, кинолог, — присвистнув, ухмыльнулся верзила в пятнистом камуфляже, с неподдельным изумлением глядя на Сергея, — Всё отдал лисе, а сам остался без хавчика.

— Ну, ты, даёшь, — ещё более выразительно повторил он и сокрушённо замотал головой.

* * *

— Эй, хорош там базарить, мне кроме вас ещё три поста менять! — нервно гаркнул из кабины УАЗа водитель, и в дополнение сказанного пару раз хрипло «клаксонул» в промозглую тишину весеннего утра, мигнув при этом фарами дальнего света, Ронин и его напарник, наскоро распрощавшись с новой сменой, уселись в нагретом салоне дежурной машины, которая тотчас рванулась по накатанному насту, выхватывая фарами из темноты очертания заводских сооружений вместе с густой стеной деревьев и кустарников лесопарковой полосы. Объезд оставшихся постов, с процедурой пересменки, если двигаться от «точки», занимал самое малое полчаса, поэтому можно было ещё как следует «покемарить» под монотонное урчание мотора. Ронин закрыл глаза, но, спустя минуту или две, сквозь пелену забытья до его сознанья донеслось несколько странных хлопков, и в следующее мгновенье машина резко дёрнулась, с силой качнув корпуса сидящих в ней, вперёд и остановилась. Он болезненно воткнулся грудью в приборную панель, а шофёр нецензурно выругался.

— Что за чёрт, почему остановились? — Сергей потёр место ушиба и слегка поморщился. Удар по силе был сопоставим с тем, когда, почти пятнадцать лет назад, на первенстве Краснознамённого Пограничного Управления ФСБ РФ по республике Таджикистан, какой-то бычок — тяжеловес плотно приложился к его грудине левым прямым. С тех пор там слегка побаливало и поднывало к непогоде, и вот теперь, надо же, опять на старые дрожжи.

— А ты сам посмотри, — процедил в ответ водила, тыча пальцем в лобовое стекло, — «Санитары», мать твою! Это у них называется — внеплановый отлов безнадзорной твари, то бишь отстрел. Типа халтуры. Он зло усмехнулся и распахнул дверь кабины. На дороге, метрах в трёх от переднего бампера, поскуливая и повизгивая, волчком крутилась рыжая псина. Рядом с ней лежала другая, такой же масти, словно они были из одного помёта. Её морда, с обнажённым оскалом жёлтых клыков, с которых свисала кровавая пена, была неестественно вытянута, а бока судорожно ходили, и с них густо валил пар. Впереди, на самом краю обочины, в свете фар, маячили очертания старенького, тентованного «Зилка» и двух дюжих фигур, в капюшонах поверх голов, и с ружьями наперевес.

— Куда палишь, гад!? — заорал водила, наполовину высунувшись из кабины, — а если бы по нам попал? Это, между прочим, дежурная машина охраны комбината, в отличии от вашей труповозки. Можем расценить, как нападение.

— Так ведь, не попал же, — весело заржал один из них, откинув капюшон, словно рыцарское забрало, демонстрируя, тем самым, свои мирные намерения. В этот момент раздался ещё один хлопок, но пуля ушла безадресно, не найдя на сей раз жертвы, а только срезав несколько веток и осыпав снег в густом ольховнике, где успела скрыться стая собак. Стрелявший плюнул с досады и смачно выругался. Судя по всему, он был старшим в этом дуэте.

— Подгоняй фургон ближе, поможешь погрузить! — скомандовал он весельчаку и решительным шагом направился к охранникам. — Я пока оттащу собак на обочину, чтобы эти — он, пренебрежительно махнул рукой в сторону «Уазика», — могли спокойно проехать.

Ронин, некоторое время, словно в забытьи, безучастно наблюдавший за всем этим, вдруг очнулся, и окончательно пришёл в себя, когда собаки уже перестали подавать признаки жизни. Он что есть силы рванул на себя дверной рычажок кабины, чуть не обломив его при этом. Шофёр с криком: «Сиди, не рыпайся! — пытался ухватить Сергея за рукав, но тот энергично и бесцеремонно сбил захват, и почти вывалился из кабины навстречу надвигающейся фигуре человека с ружьём.

— Да, постой, ты, они же тоже на работе, зачем нам неприятности! — почти взмолился водила, ещё надеясь остановить охранника. За последний месяц у него, итак, было два «залёта», связанные с повышенной дозой промиле в крови, поэтому любая нештатная ситуация, после очередного «китайского» предупреждения, могла стать для него последней.

— Серёга, не надо, не встревай, — у них же стволы! — также вдогонку ему закричал Петрович, не решаясь сам вылезти следом за ним из машины, но Ронин уже вышел на свою «рабочую» дистанцию, и привычным, резким движением плеча бросил свой огромный, правый кулак вперёд, словно молот, выцеливая пространство, темнеющее под нависающим козырьком капюшона. Пространство вдруг стало осязаемым и твёрдым, в нём что-то хрустнуло и послышался неопределённый, чавкающий звук.

— А-а-а, сука! — взвыл «санитар», но не упал, а, отступив на шаг, сноровисто вскинул ружьё и лихорадочно защёлкал затвором. Медлить было нельзя, и Ронин с коротким подшагом, «выстрелил» первым, пустив теперь в ход свою левую. На этот раз он вложился от души, всей своей шестипудовой массой, удачно зацепив подбородок противника и, сопроводив полёт кулака — молота гулким, утробным выдохом. «Мешок» в капюшоне сразу обмяк и рухнул, как подкошенный, тут же, где стоял, на ребристую колею дороги, сложившись в неестественной позе, будь — то, трансформер и, безвольно выронив из рук орудие убийства.

Его молодой напарник оторопевший было, поначалу, довольно быстро оценил обстановку, и, предупредительно пальнув пару раз вверх, уже бежал к ним размашистым шагом, угрожающе лязгая на ходу затвором. Шагах в трёх от Ронина и лежащего рядом с трупами собак его напарника, он предусмотрительно остановился и поднял ствол. Его лицо, ещё недавно сиявшее простоватым и глуповатым радушием, было перекошено бешеной злобой.

— Тебе чё, козёл, жить надоело?! Ты чё творишь, фуфел!? У нас же лицензия на отлов, у нас же заявка от вашего начальства, у нас же план… — Он почти в упор направил оружие в грудь Ронину, потом подошёл к напарнику и тронул его за рукав. — Слава, Слав, ты меня слышишь? А, Славян?! — Но тот, почти не меняя своей неестественной позы, только лишь невнятно промычал что-то в ответ и снова затих. Похоже, что помимо прочего, у него была сломана челюсть.

— В общем, так, — рявкнул молодой «санитар», продолжая держать на мушке Ронина, — пусть с тобой теперь разбирается ваше начальство и полиция, а ты, — он ткнул пальцем в шофёра, — сейчас берёшь рацию и докладываешь о происшествии в свою дежурку, — пусть вызывают полицию и «скорую». Но, сначала, — все из машины. Живо! И не вздумайте газануть, — я не промахнусь! — он сделал предупреждающий жест рукой и положил палец на спусковой крючок.

— Э-э, хорош, размахивать стволом, тут тебе люди, а не собаки, — завозмущался шофёр, пытаясь потянуть время. — Ещё шмальнёшь сдуру. Вы же сами виноваты: палите куда попало. Вон, чуть в машину не попали. Откуда нам знать, что вы не бандиты? Ещё не известно, с кем вперёд будет разбираться полиция, — сказал он, пытаясь намекнуть Ронину, а за одним, и Петровичу на версию о необходимой обороне.

— Кстати, о собаках, — словно не слушая его, продолжал молодой, — напарника у меня сейчас нет, — по вашей, кстати, вине, и машину мне самому подогнать несподручно, поэтому вы двое, — он качнул стволом в сторону Ронина и водилы, — вы оттаскиваете собак к грузовику, и там грузите их, понятно?! Старик останется здесь, — он смерил Петровича оценивающим взглядом, словно прикидывая, насколько тот может быть для него опасен, и, как видно, удовлетворившись осмотром, коротко скомандовал: «Пошли!»

* * *

Теперь Ронин хорошо вспомнил этот тентованный, обшарпанный «Зилок» и этих двоих, сидящих в его кабине, в таких же длиннополых, как у рыбаков, брезентовых плащах с капюшоном, назначение которых заключалось в том, чтобы не измазаться собачьей кровью и экскрементами в процессе «работы». Примерно, раз в месяц, а иногда и чаще, этот фургончик цвета «хаки», по звонку дежурной части заезжал на территорию комбината, и медленно фланируя объезжал его подзаборные периферии, густо заросшие метровой, некошеной стеной сорного разнотравья, в виде зарослей лопуха, крапивы и сурепки. Иногда он неожиданно выныривал на территории постов и охраняемых складских помещений, и тогда охранники, как могли, прятали собак, которые не просто кормились при постах, но и жили там на правах домашних питомцев. Но даже дорогие, кожаные ошейники, которыми сердобольные охранницы окольцовывали их бурые, косматые шеи, дабы придать собакам статус хозяйских псов, уже не могли их спасти, ибо не являлись для них охранными грамотами в лице представителей коммунальных отделов очистки и спец автохозяйства.

— Ну, ты чё, уснул что ли? — раздался голос «санитара», с удивлением рассматривающего неподвижно застывшую, словно статуя, фигуру Ронина, погружённого в свои мысли, — Пошли, я сказал! — Он угрожающе тряхнул стволом. — А тебя, что, не касается? — бросил он стоящему рядом шофёру, — Если не знаете, как это делается, то объясняю: берёте собак за хвосты и тащите к машине. Лучше по скользкой колее, на обочине: так и тащить удобнее, и крови на дороге меньше. Вопросы? — Он, вдруг, снова заржал, как в первый раз, но каким-то рассыпчато — дробным, дурным смехом. Ронин мельком взглянул на него и увидел остановившийся, немигающий взгляд, в котором плясали огоньки дикого и злобного веселья. «Да, он, — обдолбанный», — мелькнула в голове мысль.

— А что, так и потащим собак под конвоем? — как можно спокойнее спросил он.

— Так и потащите, — ответил парень, еле сдерживая смех. По всему было видно, что он не на шутку «раскумарился». Эйфория, наступившая от полученной дозы, уже достигла своего апогея, что, впрочем, не мешало ему плотно держать палец на спусковом крючке. Окоченевшие трупы собак, которых предстояло тащить, лежали на буром от крови снегу, с вытянутыми навстречу друг другу лапами и мордами, перекошенными последней судорогой. Ронин подошёл к ним, слегка наклонился и развёл в стороны вытянутые руки, имитируя намерение поудобнее ухватить одну из них за хвост, но в следующее мгновение, не разгибаясь, бросился вперёд, воткнувшись головой в живот своего конвоира. Тот хрипло охнул и давнул на спусковой крючок. Своды утренних небес сотряс запоздалый выстрел, подняв с верхушек деревьев испуганных ворон и галок. Сергей, свалив противника всей массой тела, и, оказавшись сверху, не собирался меряться с ним силами в борьбе, а просто несколько раз ударил его по лицу обоими руками попеременно.

* * *

— Что же ты наделал, Серёга? — сокрушённо произнёс Петрович, с силой сжав и потирая ладонями виски, — ты же убил его. — Он перевёл взгляд на неподвижную фигуру, лежащего навзничь «санитара», из приоткрытого и разбитого рта которого даже не вился тонкой струйкой пар дыхания.

— Да нет, жив, кажись, — возразил шофёр, — приложив к его сонной артерии пучок из среднего и указательного пальцев. — Только, вот, что мы теперь с этим будем делать? — Водила выглядел явно озабоченным и растерянным и, похоже, избегал смотреть на своих товарищей.

— Сделаешь то, что тебе велел этот пацан: доложишь по рации в дежурку, что так, мол, и так. Пусть вызовут полицию и «скорую», — ответил Ронин. — Начнут что спрашивать, — валите всё на меня. Я — один виноват, один и отвечу.

— Нет, Серёжа, так дело не пойдёт, — сказал Петрович, — Они чуть не продырявили нашу машину, оружием угрожали, а ты должен страдать из-за этих тварей? Хочешь, чтоб всё было по-честному? Нет, дорогой, — там, долго разбираться не будут. Кто первый написал, — тот и прав. А если закроют, — потом уже не выпустят, не надейся!

— Да, ты-то, откуда знаешь? — усмехнулся Ронин.

— Да уж знаю, — буркнул в ответ Петрович, — довелось… — Короче, давайте договоримся так, — продолжал он, — никто нас о ночном, внеплановом отлове не предупреждал, хотя были обязаны. Мы встретили в районе поста вооружённых людей, которые палили в нашу сторону, приняли их за бандитов и оказали им, так сказать, достойное сопротивление, в рамках необходимой обороны. Правильно?

— Всё правильно, Петрович, — подхватил водила, — тем более, что всё так и было.

— Ладно, — махнул рукой Ронин, — что было, то было, а что будет, — то и будет, — Я сейчас пойду пешком через Ольховку, — сказал он, имея в виду заросли молодой ольхи, обрамляющие лесополосу, — а вы останетесь здесь и дождётесь гостей. Им и изложите свою версию случившегося. А я никому и ничего не хочу объяснять. Кому буду нужен, — тот сам меня найдёт. — Он растерянно и грустно улыбнулся. — Собак не трогайте, — пусть сами их и таскают, — добавил он и, коротко простившись, медленно побрёл в сторону леса.

— Домой не ходи! — крикнул ему вдогонку Петрович, — перекантуйся где-нибудь. Можно у меня. Только не забудь брякнуть по мобильнику, но Ронин, не отвечая и не оборачиваясь, снова махнул рукой и ускорил шаг. Проходя мимо собачьей труповозки, он на секунду остановился и прислушался, с замиранием сердца пытаясь уловить за её брезентовой ширмой любые шорохи и звуки, которые хотя бы отдалённо напоминали тихое поскуливание или тонкий, протяжный вой. Но всё было тихо.

Утро уже вступало в свои законные права и набирало силу, растекаясь по всему горизонту потоками лавы из солнечного света и тепла, и, смешивая на своей палитре нежные, весенние акварели красок. Ветер незаметно стих, а мороз резко пошёл на убыль, уступая место ещё неуверенной и осторожной оттепели. Сергей шёл знакомыми, уже не раз хоженными, и так любимыми им тропинками лесополосы, словно по живому острову, среди мёртвого моря. Он шёл и плакал, не вытирая слёз. Может быть, впервые за многие годы, с тех пор, как похоронил Рэкса. Боль, которая, казалось, уже утихла навсегда, вдруг проснулась в нём с новой силой, и наполнила сознание какой-то тяжёлой и мутной отравой, долго и тайно копившейся в душе и не нашедшей для себя ни спасительного выхода, ни противоядия.