Место клизмы изменить нельзя. Рассказы морского доктора

Михаил Сорин

В данной книге – рассказы морского доктора о событиях в его жизни, которые происходили с ним в дальних походах и на берегу. В них и флотский юмор, и реальная действительность работы морского врача.

Астма

Это было мое первое официальное дежурство по больнице после окончания интернатуры. Вообще-то дежурил самостоятельно я давно, уже через три месяца после моего появления в этой районной больнице в качестве врача-интерна хирургического профиля мне не двусмысленно намекнули, что, дескать, хватит валять дурака и пора заниматься делом. А дело состояло в том, что надо было дежурить по больнице наравне со всеми. И я встал в строй. Хотя, если честно признаться, меня постоянно опекали. Хирурги уходили домой поздно, не смотря на закончившийся рабочий день. Они «нянчили» своих послеоперационных больных, писали нудные протоколы операций и дневники в истории болезни, а заодно присматривали за мной. Да и ночью, когда я оставался один, по каждому случаю, требующему серьезного оперативного вмешательство, вызывался ответственный хирург, а то и целая бригада. И тогда до утра не гаснул свет в операционной, а утром, дружно выпив по кружке крепко заваренного кофе, все начиналось сначала. Платили врачу-интерну копейки, а у меня, как в прочем и у основной массы студенчества старших курсов, уже была семья. Была жена и еще маленькое прелестное создание — дочь Санька. Семью надо было как-то обеспечивать. И я стал подрабатывать врачом-педиатром, благо их тогда не хватало. Год пролетел, как один миг и я был оставлен в этой же больнице, как ни странно, районным педиатром и только на полставки хирургом, хотя интернатуру закончил по хирургии. И так это было мое первое официальное дежурство. В приемном покое врач, сдающий смену, сообщил, что ночь прошла относительно спокойно, травм и операций не было, в реанимации всего один больной. Это двухлетний мальчик с бронхиальной астмой. Привезли его сегодня ночью.

У него развивается отек легких и остановить его не удается ничем. Сегодня суббота, консультантов не вызвать и скорее всего он к утру погибнет. Главврачу докладывали, он сказал, что ты у нас теперь главный педиатр, вот и принимай решение, но особого героизма проявлять не следует, т.к. случай этот безнадежный.

— Как это, безнадежный, — взвилось в уме все мое молодое медицинское естество. А пробовали они? На вопрос, не успев его задать, получил сразу ответ:

— Пробовали все, никто не сомкнул глаз ни на минуту. Астматический статус длится уже третьи сутки, отек легких прогрессирует, развивается сердечная недостаточность.

— Но ведь есть же «область», почему не отправить ребенка туда?

— Пора летних отпусков, звонили туда, отвечают, мол, справляйтесь своими силами. Короче, не мудрствуй лукаво, сказано, что мы сделали все, что смогли. Все, я пошел.

В реанимационном отделении было почти пусто. Кровати в ожидании своих пациентов застыли, укрывшись белыми покрывалами. Тихо и равномерно гудел монитор. И тут я почувствовал на себе чей-то взгляд. Так бывает, когда ты считаешь, что вокруг тебя никого нет, и тут совершенно неожиданно тебя охватывает пронзающее ощущение чужого взгляда. Я резко оглянулся. С кровати, которую я сразу не заметил, на меня смотрели два огромных расширившихся от немого страдания глаза. Зрачки были такие широкие, что сразу невозможно было понять какого цвета радужка. Да это было и не важно, так как я услышал шумное, булькающее с присвистом дыхание. Так могут дышать только астматики. Это был он, несчастный, погибающий от удушья ребенок. Рядом на коленях, застывшая в безмолвном страдании, находилась его мать. Она понимала и в то же время не верила, что теряет свое любимое чадо. Ее губы что-то шептали, а по щекам беспрерывно катились крупными горошинами слезы. Я рванулся прочь, едва сдерживая рыдания.

Мне почему-то показалось, что на кровати лежала моя маленькая дочь. Господи, надо же что-то делать, этот ребенок не должен умереть. Не может помочь область, значит, есть кто-то по выше, республиканский центр на конец. Мысли вихрем закружились в голове. Только как туда добраться? И тут, словно внутри меня обозначился ответ: санитарная авиация. Да, именно она. Номер нужного мне телефона находился в приемном покое.

— Сан авиация слушает, — раздался в трубке приятный женский голос.

— Девушка, милая, это Быховская районная больница, я дежурный врач, у нас тут погибает ребенок с некупирующимся приступом бронхиальной астмы. Область нам в помощи отказывает. Что нам делать?

— Подождите минуту. Так все понятно. Мы вас сможем переправить в Минск, только вам необходимо доставить ребенка в аэропорт и по дороге взять направление в областной больнице города Могилев.

Дальше последовали вопросы чисто анкетного характера. Я передал трубку дежурной сестре, а сам стал лихорадочно думать, как довезти ребенка до Могилева, выловить заведующего отделением Детской областной больницы и взять у него пресловутое направление. В душе я понимал, что вся моя затея может лопнуть, как мыльный пузырь от любой случайности и тогда ребенок погибнет в дороге, и вся ответственность ляжет на меня. Можно запросто лишиться диплома, который только появился в моем кармане и еще пахнул свежей типографской краской, но могло все получиться так, как задумано, и я увижу настоящий цвет этих детских глаз. Малышу на дорогу сделали еще кучу всяческих инъекций. Его бедной и несчастной матери, которая теперь смотрела на меня с мольбой и надеждой, я объяснил все и разрешил ехать вместе с ребенком. Нам терять было нечего, а так была хоть какая-то надежда. Я дозвонился до главврача, объяснил ситуацию и попросил замену на дежурство.

Водитель санитарной машины был старый и опытный, он много лет проработал в этой больнице и на своем веку повидал всякого, поэтому лишних вопросов не задавал. Рассказывали, что во время войны он тоже крутил баранку и подвозил снаряды на передовую, а возвращаясь в тыл, эвакуировал раненых. Я сидел в салоне рядом с Кириллом, так звали мальчика. Только шумное и прерывистое дыхание говорило о том, что он еще жив. Детское личико носило на себе смертельную усталость тяжелобольного человека.

В детской областной больнице нам объяснили, что сегодня суббота и заведующий отделением, который может выписать направление вряд ли будет, поэтому выгружайте ребенка, раз уж приехали, и возвращайтесь назад. Случай действительно безнадежный. И в этот момент появился ведущий педиатр. Он внимательно выслушал обе стороны, глянул на больного и ни слова говоря, выписал документ. И только перед самым отъездом сказал:

— Удачи, я верю, что ты его спасешь. Введите ему еще эуфиллин с кордиамином, кислородная подушка есть с собой?

— Есть, все есть, спасибо вам и позвоните, пожалуйста, на Сан-авиацию, ждут ли они нас еще?

Нас еще ждали. По дороге в аэропорт Кириллу стало хуже. Мы выехали прямо на летное поле. Самолет с красными отличительными крестами на борту был готов взлететь в туже минуту.

Летчик попытался отругать нас за длительное ожидание, но увидев посиневшее лицо умирающего ребенка, прервал себя на полу-фразе, махнул рукой и тихо сказал:

— Взлетаем, и помоги ему Бог.

Самолет медленно набирал высоту. Нас слегка вдавило в кресло и стало тяжелее дышать. За иллюминатором кусками разорванной ваты стали появляться, а потом таять облака.

Господи, как там ребенок? Как он переносит эту перегрузку? Эта мысль выбросила меня из кресла, я подскочил к носилкам и оцепенел. На меня смотрели голубые, как ясное небо глаза и в них не было муки, исчезла синева и на щеках, проступил розовый рассветный румянец. Ребенок дышал ровно и спокойно.

Мама гладила его по спутанным волосикам на голове и что-то ласково шептала на ушко. Я где-то читал, что подобные состояния лечат с помощью баротерапии, но на практике не видел никогда.

— Доктор, — в салон выглянул второй пилот, — вас вызывает Минск, они хотят с вами переговорить по поводу больного ребенка.

— Доктор на связи, ребенку стало лучше, на мой взгляд, приступ купировался.

— Не тешьте себя иллюзиями, — прозвучал в трубке незнакомый голос, — то что ребенку стало лучше говорит о том, что есть шанс на его спасение, но впереди у вас посадка, готовьтесь, что он опять отяжелеет, но в любом случае мы вас встречаем, желаю удачи.

Трубка замолчала, а в кабине пилотов повисла напряженная тишина.

— Ничего, прорвемся, — разрядил обстановку штурман, — не таких доставляли и все живы, правда, командир?

— Да, наша санитарная птичка счастливая, на борту еще никто не погибал, не дрейфь, доктор. Вот увидишь, доставим мы твоего пацана в лучшем виде.

Я не дрейфил. Я надеялся и верил в удачу. И в это время из салона раздался крик матери:

— Скорее, Кирюше опять плохо, он задыхается.

Я метнулся из кабины пилотов, малыш был опять бес сознания.

— Ребята, через сколько времени посадка? — закричал я, прорываясь сквозь шум винтов.

— Уже садимся, держитесь.

Мы держались, я одел Кириллу кислородную маску и тут увидел, как оседает, не выдержав напряжения его исстрадавшаяся мать. Медицинская сумка была под рукой. Нашатырь быстро привел ее в чувство.

— Сынок, маленький мой, — произнесла она, едва придя в сознание.

В это время наш самолет мягко коснулся взлетной полосы. Мы долетели. Я видимо так устал от напряжения, что с трудом помнил, как нас выгружали и сажали в санитарную машину. Врачи тут же подключили капельницу. В реанимацию нас не пустили, а через два часа томительного ожидания в приемном покое сообщили, что приступ купирован окончательно, ребенок будет жить.

Через два месяца меня призвали служить на два года. Главным педиатром района я так и не успел стать, но остался хирургом, а Кирюшка выздоровел окончательно, и как мне стало известно стал врачом, кажется педиатром.

Июль 2005 года.