Благословляю сильный дождь под утро… Стихи

Михаил Жереш

Душевная поэзия о любви, жизни и принятии близкого человека. Искрометный юмор, нежная лирика и симпатичные признания в весеннем и осеннем стиле.

ЦИКЛ «СКАЛЬП СЕЗОНА»

СКАЛЬП СЕЗОНА…

Три демона

Три демона из прошлой жизни

Пришли сводить со мной счета.

Мне бы сказать, как раньше: «Брысь!» им,

Да не сверсталась голова.

Один ревел, взъерошив холку,

Что посрамил гордыню я,

Сложил достоинство на полку.

В друзьях не ангел, а свинья!

Второй за клёкотом противным

Меня корил за мирный лад:

Мол, позабыл былые битвы

И дома отсидеться рад.

А третий серой чешуёй

Вил кольца и в глаза шипел,

Что был Иудой я с тобой

И о любви нечестно пел.

Вздохнул я, плечи подрасправив,

Ответил первому:

— Мардук,

Меня судить отныне вправе

На небе Бог, под небом — друг.

И если мне свинья лопочет,

Что благородней нет меня,

Во мне достоинство клокочет

И честь нетронута моя!

Второму я под клюв подсунул

Свои запястья и сказал:

— Твой богатырь, коль век не спутал,

Давно своё отвоевал.

Смотри, как, немощь призывая,

Считает пульс остатки дней,

И на запястьях расцветает

Синюшних вен пучок корней.

А третьему подзадержался

Я дать ответ и промолчал:

В эфире хлипком рисовался

В ночи заброшенный причал,

Две тени, нежных волн шипенье,

Мерцанье звезд, твоя рука,

В полунамёке откровенье

О том, что песня есть одна:

Там слов немного про фиалки,

Про блеск любимых серых глаз,

Про то, что сто миров не жалко

Отдать за миг, смутивший нас…

Я повернулся к полке пыльной,

Ловя далёких дней каприз,

Ударил третьего несильно

И произнес незлобно: «Брысь!»

Дочкины откровения

Собирайтесь ветры злые

С самой дальней стороны,

Чтоб от холода застыли

И овраги, и кусты.

Тучи черные сгоняйте

Над моею головой,

Почернее выбирайте,

Чтобы град несли с собой.

Пусть насыпят града гору

И завалят весь мой дом,

Град подтает, но немного,

И замерзнет в лед потом.

Станет дом как в саркофаге,

Лишь труба вверху торчит.

От людей, шумов и влаги

Лёд надежно защитит.

Тучи черные закроют

Свет луны и дальних звезд,

Волки дикие завоют,

Чтоб гостей чёрт не принес.

Окна все заставлю сеткой,

Все замки в дверях запру,

Подопру дверь табуреткой,

Щели тряпками заткну.

Вот и время улыбнуться:

Я укрылась от людей,

Малыши не подберутся

Близко к комнате моей.

Мне никто не помешает.

И в создавшейся тиши —

Я спокойно поиграю

В куклы милые мои.

За ветками монисто заблестит

За ветками монисто заблестит,

В ночной тиши негромкий шорох юбок.

Она ко мне, конечно, прибежит

На лавочку с рисунком из зарубок.

На невысоком берегу реки

Слова откроют в душу загородку,

Отыщутся на сердце родники

С нектаром крепче самой сильной водки.

И потекут под сладостный напев

Растянутые мысли об извечном —

Клянясь в любви, мы губим юных дев

Надеждою, опасной и беспечной.

Пока она, в волнении дрожа,

Считает плюсы будущего плена,

Пути молочного небесная межа

Укажет мне дорогу в Ойкумену.

…Я замечтался, а монисто не блестит,

Луна грустит в предутреннем тумане.

И по траве, к утру намокшей, не шуршит

Хранительница верного обмана.

Не прибежала… На колени встав,

Достал кинжал с нашлёпкой из голубок

И… в ярости полоску искромсал

На лавочке с рисунком из зарубок.

Моё Эго в обиде свернулось клубком

Моё Эго в обиде свернулось клубком.

Черной пуговкой носик укрылся хвостом,

И затихло, чтоб резче почувствовал я,

Как его затравила бездушность твоя.

Но почувствовать боль мне года не дают,

И подносят бальзам и на рану кладут,

Был бы молод, наверно, рубил бы с плеча,

А сейчас только сжал рукоятку меча.

Это сложно, считая кого-то своим,

Резать то, что единым назвал Элоим.

Я ни Бога, ни души не мыслил делить —

Лишь мечтательно ждал и просил не юлить.

Третий глаз мне шептал: «Ведь она же слепа!

Быть рабой? Может быть, но нужна не раба».

Не сложился мозаики сколотый край,

И в петроглифе стертом затихла печаль.

Буду Эго баюкать и за ушком чесать,

Будем вместе учиться людей различать.

Меч на сече напьется, глаз во снах отдохнет,

И прощенье само незаметно придет.

Буду скромен и нежен, и прост между тем,

Только душу не буду делить я ни с кем:

Её гонит в полон, обзывая прыщом,

Мое Эго больное, а кто же ещё?

Целовал не ту

Чтобы ветром обвевало

И прохладу нагоняло,

Запаситесь опахалом

В жаркий день.

Чтобы паром обдавало,

Лей на каменку немало

И настоя, и отвара,

Выкинь лень.

Если к ночи страшно стало,

Смотришь грустно и устало,

Лезь скорей под одеяло

В темноту.

Если долго целовала,

А потом не прибежала,

Значит в тени пьедестала

Целовал не ту.

Рву цепи, потому что тесно в них

Рву цепи, потому что тесно в них,

Душа не терпит поводка на шее,

И, улучив неповторимый миг,

В рывке последнем от свободы млею.

Задумал оттолкнуться и взлететь,

Пространство покорить и парадоксы,

И в клекоте над облаками петь,

А не скулить в повадке, данной мопсу.

Но не вознесся. Вопреки мечтам

Скольжу ко дну с негаданным прозреньем:

Ведь раньше я, благодаря цепям,

Не падал вниз к опасным заблужденьям.

Стальные звенья берегли бока

И ограждали от беды, ржавея.

…И голову не потерял, пока

Был поводок с ошейником на шее…

Из Омара Хайяма

Всего, что нагрузил в дорогу,

Моя не вынесла душа.

Делю ответственность я с Богом

Стаканом крепкого вина.

Теперь не я, а он в ответе

За половину моих дел.

Он виноват — он сам, заметьте,

Со мною выпить захотел.

Тело тянется к небу

Тело тянется к небу,

Сердце рвётся к тебе.

У знакомого следа

Запах резче вдвойне.

В романтических бреднях,

Заплутав сгоряча,

Мне мелькают в виденьях:

То бокал, то свеча.

В этом бледном бокале

Смысла может на грамм,

А свеча догорала

И кривлялася нам.

Просветлите мне думы!

Подсветите судьбу —

Перепутаны струны,

Ничего не пойму.

Сердце тянется к небу,

Тело рвётся к тебе.

У горячного бреда

След видений во тьме.

Двойники замелькали:

Кто романтик, кто — нет,

Со свечой иль с бокалом —

Всё знакомый ответ.

Приструнённый за граммы,

Просветленный на миг,

Смысловой голограммы

Я кривую постиг.

Ничего, что светает,

Вновь бездумно шепчу:

«Твоя бледность, родная,

Мне испортит судьбу!»

По болотам

По болотам, гнус в траве пугая,

Промочив дырявые носки,

Шёл Иван-Царевич, проклиная

Аэродинамику стрелы.

«Нет бы, чтоб упала за забором

Иль на двор к богатому купцу,

Я б тогда посватался, и скоро

Дело сладилось к счастливому концу.

Но бреду с насиженного места

Да с напутствием запившего волхва:

«Мол, стрелу найдешь ты у невесты,

И целуй, какой бы ни была!».

В сказке быстро вёрсты пробежали,

Вот царевич свой узрел позор —

В камышах лягушка прижимала

И стрелу, и брачный договор.

Не со зла Царевич выражался

Неучёным русским языком,

Что конец стрелы он побоялся

Зарядить шрапнелью иль свинцом.

Вспомнив тост поэта на пирушке:

«Вы ищите женщину во всём!»,

Он бесстрашно целовал лягушку

В рот зеленый пересохшим ртом.

И случилось чудо в два приёма:

Затрещала шкурка, как в огне,

И явилась девушка, но в коме

Пребывала или в долгом сне.

Первобытной страстью воспаленный,

Он её опять поцеловал,

И…с щелчком магическим и звонким

Вид царевны лягушачьим стал.

Пересилив тошноту со стоном,

Земноводное в уста облобызал,

И царевна появилась снова,

И её он снова целовал.

Так в кругу чудесных превращений

То кривясь, то тая от любви,

Стал царевич тоще своей тени

И забыл про царские мечты.

Забавляясь прихотью азартной,

Перестал глаза он закрывать

И уже не помнил, что приятней

Деву иль лягушку целовать…

…Протрезвевший волхв в корчме смеялся

Над царевичем, предвидя его прыть:

«Чем процессом глупым заниматься,

Нужно аэродинамику учить!»

Салатные стихи

Оплетает страсть бичами.

Тело душу гонит прочь.

Сердце слышать перестало,

И плутовкой смотрит ночь,

Как коробится бумага

Под чернильным завитком.

Ум — стратег, а ручка — шпага

В ратном бое со стихом.

Вены вздулись, реки тоже.

На Калиновом мосту

Пляшут призраки без кожи

И меня к себе зовут.

Не успел закончить вздоха,

Как меня к ним принесло.

Мне кричат они: «Пройдоха!»

И плюют в моё лицо.

«Настругаешь слов без смысла,

Слоги в рифмах оборвешь,

Бросишь страсти, чтоб не скисло,

И загадкою польёшь.

Сверху складно и красиво,

И туманно, и светло,

Ощущений и порывов

Целый таз припасено.

Сердце рублено соломкой,

Перемазано душой,

А в любовь мешаешь ловко

Уши с длинною лапшой.

Мы тебя раскусим быстро,

Мы — ценители баллад.

Не кроши слова без смысла

В поэтический салат.

Мы козлами будем блеять

Над поэзией такой,

А тебя за час развеем

В дым над темною водой».

Испугавшись не на шутку,

Я пощады попросил

И на воду в речке мутной

Боязливо взгляд косил.

Я поклялся Музой данной

Их желанье уважать

И поэзии салатной

Больше в жизни не писать.

Еле вырвался до дома,

Сел за стол, не сняв сапог…

….Но придумать строчки новой

Я так больше и не смог.

Сказал любимой я: Смотри, там небо чисто…

Палас из туч укрыл собою небо

И серой пеленой грозил земле.

Полоской узкой солнечного света

На горизонте ликовал просвет.

Сказал любимой я: «Смотри, там небо чисто,

И ветер к нам пригонит синеву.

И в нашей жизни, скрюченной и кислой,

Наступит эра светлых рандеву.

Поднимет праздник красочные флаги,

Рекой шампанское по полу потечет,

И бантики из бархатной бумаги

Украсят самый вкусный в мире торт».

Любимая, вбивая в сердце колья,

Прошамкала, кривясь на горизонт:

«Там, где просвет — застолье и веселье,

Но праздник к нам сюда не доползет.

Потратит ветер силу на пустое,

Загонит волны в бухты и на пляж,

А синеву оставит он в покое,

Он не обязан холить нашу блажь.

Ковер из туч не вычерпать стаканом,

Пора уйти от «ветреных» идей.

Здесь жизни нет — жизнь там, за облаками,

Там даже небо выше и светлей!»

Три стихии

Сказал я морю: «Замолчи,

Мне тошно от морского шума…»

Волны улитки, как бичи,

Ложились на берег угрюмо.

И море мне внимало мало —

Плюясь соленою волной

Губами шлепало о скалы,

Залив все белою слюной.

Был бы царем — не ведал горя.

Как Ксеркс, не стал бы долго ждать

И приказал бы высечь море,

Или в оковы заковать.

А так, сиди и жди погоды,

Пока Эол всех укротит,

И тихие немые воды

К моим стопам поворотит.

Сказал я детям: «Прекратить!

Мне тошно от возни и шума…»

Визг продолжал эфир пилить,

И в зеркала глядел я хмуро.

Мне дети вовсе не внимали,

Плюясь разодранным ковром

Они кричали и скакали,

Перевернули все вверх дном.

Был бы царем — не ведал горя,

Иваном Грозным претворясь,

Их напугал бы страшным воем,

Бельмом вращая и крестясь.

А так, сиди и жди пощады,

Пока жена всех укротит,

Умоет и рассадит рядом,

И от меня их отделит.

Сказал жене я: «Замолчи…»

Но результат не проявился,

Что означало, что в ночи

Я снова сильно провинился.

Был бы царем — не ведал горя

И в дальний монастырь сослал.

Часовню новую отстроил,

И новую жену сыскал.

А так пишу стихотворенье

Про то, что я силен везде,

Лишь, три стихии, к сожаленью,

Мне не подвластны на земле.

Их невозможно переспорить,

Противоречья дух у всех:

Жена, наследники и море…

Хотя с последним легче всех.

Скальп сезона

…ТА, ЧТО РЯДОМ, НЕ ОДНА ИЗ НИХ, А ДОЧЬ ВОЖДЯ ИЗ ПЛЕМЕНИ АПАЧЕЙ…

Распив бутылку «Борбы» на двоих,

Я склонен философствовать иначе:

Что та, что рядом, не одна из них,

А дочь вождя из племени Апачей.

Что мой пробор не просто ирокез,

А грозный знак любому Фенимору,

Что зря на наши пастбища полез,

Надеясь на писательскую фору.

Он — бледнолицый, и остер мой нож,

Снимая скальп под крики о пощаде,

Ему сказал я: «Ты теперь похож

На столбик на кладбищенской ограде».

Задумчив был узорный томагавк,

Когда равнял он Купера для прозы,

Чтобы в романах, почести воздав,

Воспел он пионерские обозы.

А я тем временем, взяв за руку её,

Сбежал по желтой тропке к водопаду

И рассказал, что в омуте есть дно,

Но лучше замуж — как ни как отрада.

Кружились струи в пенных виражах,

Сбегая змейкой по груди упругой.

Увидел я в расширенных зрачках

Согласие быть верною супругой.

Прогнав пинком любимого бизона

И чувствами растроганный всерьез,

Я лучший скальп текущего сезона

Ей, стоя на коленях, преподнес…

Осколки брошенной любви

Осколки брошенной любви

Ладонью в кучку согребаю.

Не согревают — жгут они,

И от ожогов я страдаю.

Не сожалею, что ушла,

Гонима ветром и надеждой.

Мне жаль небесного тепла

И фразы, брошенной небрежно.

Все глупости давно простив,

В воде проточной руки мою.

Вода мне шепчет: «Не грусти!

Досада убежит со мною!»

Фанфары мести отзвучат,

И в суете пустых волнений

Целительный смакую яд:

Твой запах с веточки сирени.

Я в тайны женские, как в сейфы проникаю

Я в тайны женские, как в сейфы, проникаю,

Помучавшись, где день, а где и год,

Ключи заветные с искусством подбираю,

Не зная, что открою, наперед.

И долго от меня секрет хранила

Праматерь Ева, кутаясь в века:

«Ну как она так змею уступила,

Вкусив без спроса мудрого плода?»

Саму не спросишь — время убежало,

А тайна жгла мой воспаленный мозг.

И я, поймав одну змею за жало,

Ей задал этот непростой вопрос.

Змея вертелась, брызгая слюною,

Но я достиг консенсуса в борьбе,

Пообещав двух кроликов-плэйбоев

Доставить к ужину к указанной норе.

Над тайной древней полог приоткрылся,

Змея рекла: «Не просто фрукт упал.

А змей действительно на славу потрудился,

Когда мать человеков искушал»

Сказал он: «Это яблоко попробуй!

И станешь ангелом, и крылья обретешь!»

Но Ева не подумала взять пробы

И даже не ответила на ложь.

Подполз хитрец тогда с другого бока:

«Плод этот с тайнами и знания хранит,

И даже самый главный лежебока

Всезнайкой станет, стоит только откусить».

Смолчала Ева, помня указанье,

А ей шипит на ухо ушлый змей:

«Сам Бог похрустывал сим яблочком познанья,

А ты ведь хочешь Бога быть мудрей?»

Вскипела Ева: «Не хочу я плод, и баста!

Катись колбаской, приставучий гад!»

И змей отпрянул, поменяв окраску,

Уж мысля уползти в соседний сад.

Да, чуть замешкался и молвил: « К сожаленью,

Меня не слушают, а истина проста:

Фрукт с дерева — прямой путь к похуденью,

Ни тренинг, ни диета не нужна!»

В плод сочный Ева зубками вцепилась

И грызла их мешками натощак,

Пока в кудрявой голове не прояснилось,

Что без одежды ей уже никак…

Рассказ услышав, я подумал: «Мать честная!

Нельзя последствий всех кривых предусмотреть:

Выходит, что Адам простился с раем

Из-за стремленья женщин похудеть!»

Потомков за носы водя

О старых доблестных делах

Корплю над манускриптом ночь…

О разных подвигах слова

Облечь в рассказы я не прочь.

Потомкам смею посвятить

Всю правду дорогих могил,

И честь, и храбрость оттенить

Всех тех, кто ныне сердцу мил.

Чтоб знали, если вдруг прочтут,

Как предок с факелом в руке

Зажег под бочкой серный трут,

И взрыв открыл проход в стене.

На штурм последний потекли,

Врагов сминая, как ботву,

Отчизны славные сыны,

Добавив лишний герб к орлу.

Другой же предок знатен был:

В супруги взял он графа дочь,

И замок в Англии купил,

И в пэры избран был точь-в-точь.

А третий, хитростью светясь,

Открыл законы Каббалы,

И мудрость эту, преклонясь,

Признали маги всей земли.

Закончив труд, перечитал:

Потомкам летопись важна.

Залез в архивы, полистал,

Узрел — не сходятся края:

Тот, что так славно воевал,

Как мемуары говорят,

В бочонках толк, конечно, знал,

Не зная равных средь солдат!

Блуждая пьяный по долам

(А был росточком невысок),

Пролез в пороховой он склад,

Приняв за винный погребок.

Уснул, махоркою дымя,

А на фитиль огонь попал…

И быстро, Бога не гневя,

В герои вечные попал.

Другой барон был и поэт,

Его искал топор и кол.

И быль его из прошлых лет

Донес судейский протокол.

Черняв и смолоду горяч,

Он обожал ловить коней:

Сводил с подворьев старых кляч

И чистокровных лошадей.

В супруги взял он графа дочь,

Хоть тесть и долго против был:

И посылал погоню в ночь,

И челобитные носил.

Досада сердце графа жгла:

Мол, в замок зятя не зазван.

А в жилах кровь не голуба,

Когда бароны из цыган.

А третий… Что там говорить!

(С себя несложно же писать)…

Он мог бы где-то даже жить,

Но он — фантазия моя…

Поразмышлял, допил бокал:

Гротескна правда у людей:

Она, конечно, правит бал,

Но выдумка уму милей.

Взял ручку, кончик теребя,

Послал, как прежде, совесть прочь:

Потомков за носы водя,

Корплю над манускриптом ночь…

Почему наш русский варвар инквизиции не знал

На досуге размышляя, парадокс я откопал:

«Как же так, наш русский варвар инквизиции не знал?

Или хуже мы Европы, иль прогресс к нам не дошел?

Почему мы не сжигали матерей своих и жен?

Может, кризис был с дровами в окружающих лесах

Или кончился пергамент в инквизиторских судах?

Может, пьяный обвинитель лыка к ночи не вязал,

А свидетель-очевидец никого не узнавал?

Может, мало тещей было? Тёщей было пруд пруди,

Столько кровушки попили от рассвета до зари!

Али дело в наших девах?» — продолжал я размышлять, —

«И отвар на лапках жабы не способны настоять?»

Нет, на правду не похоже: та же сущность, та же цель,

И сквозит стервозность та же и пороков карусель.

А греховные ужимки? А содружество с метлой? —

Достоверные улики договора с Сатаной.

В чём тут дело, в чём загвоздка? Путь в историю держу,

Вспоминаю всё, что знаю, я про русскую жену.

Похвалы ей льют безмерно за глаза и красоту,

За рецепты нашей кухни и тепло в родном дому.

Избы тушит, гнет подковы и на бешеном скаку

Остановит и оденет и колечко, и узду.

Хороша и деловита, и в утехах знает толк,

Кобелям любой породы спуску просто не дает.

Есть особенность — упряма, и уж если ей припрёт,

Стадо мамонтов с дороги её в ужасе свернёт.

Может, дело было в этом, и щипцами палача

Бесполезно было дергать правду с белого плеча?

Не призналась бы, ни слова про суккубов и чертей,

Только громко поносила б мужиков и палачей.

Духом праведным сильнее, терпеливей и мудрей —

Вот отличие от глупых и заносчивых мужей.

Наши витязи слабее и по жизни, и в быту,

И, чтоб комплекс не развился, убегали на войну.

Там, есть место оторваться хоть с мечом, а хоть с вином,

Порезвиться и подраться, и испачкаться при том.

Возвратившись, чинно стяги у конюшни побросать,

Баньку справить и за брагой всё, что было, переврать.

А жена всему поверит, и поддакнет раза два

(Разве может усомниться настоящая жена?),

А затем, простив разлуку и разорванный кафтан,

Запихнет героя в койку (если был тот слишком пьян).

И, вздыхая, свечку ставит: «Слава Богу, что живой»,

Всю одежду постирает и зашьет (игла с собой),

Уберёт, накинет шубку, дров с сарая принесет

И у мужьиной подушки просто так, слегка, всплакнёт,

Кудри белые погладит, задержавшись чуть у лба, —

В тихой нежности зайдется беспокойная душа…

…А спросонья разобраться сложно: ведьма или нет.

Надо срочно похмеляться и выпрашивать обед.

Вот ответ. Европа в горе. Кто же варваров поймёт:

Не хотят сжигать любимых!

Может, правду знает чёрт?

В зигзагах мрака и не пройденных тропинок

В зигзагах мрака и непройденных тропинок

Остерегаюсь ям, разбросанных везде:

Они охотятся за россыпью улыбок

И оставляют вакуум в душе.

Черпают дыры лучшее ковшами,

Рвут ауру ухмылками вослед

И устилают бренными телами

Дорогу в царство подлости и бед.

Конец ознакомительного фрагмента.