Отрывки из жизни внутри музея (сборник)

Михаил Ефимов, 2017

Сборник из 33 рассказов о внутренней жизни сотрудников музея государственный Эрмитаж от лица монтажника экспозиции этой организации.

Голландцы

День начался как обычно — тяжёлый подъем утром, недовольство своей долей в жизни и местом на социальной лестнице, в общем, как у всех. Но «обоз» немного порадовал необычностью. Там находились какие-то люди явно не нашей, не российской внешности, среди них две симпатичные девушки, что приятнее вдвойне. Они ворочали аппаратуру, очевидно, для съёмок, что-то болтали на своём, с любопытством следили за нашими парнями.

Первая мысль о том, как я буду переодеваться. Они наблюдали за всем с такой жадностью, что, голову на отсечение, точно не отвернуться. Пришлось уходить за шкафы на другую сторону. Потом пошло как обычно — вошла Ольга Николаевна.

— Мальчики, к нам приехали голландцы, будут снимать, как мы работаем. Прошу любить и жаловать. Они будут вместе с нами ходить, а вы не обращайте внимания, работайте, как будто их нет.

Ну, тут как всегда посыпались шутки: «Так приглашайте девушек к нам, чего они там мнутся», «А обедать тоже вместе будем?», «Как мы переодеваемся, они будут снимать? Процесс-то немаловажный для истории».

Ольга Николаевна ответила со своей обычной непосредственностью и холодным спокойствием:

— Эти вопросы задайте им сами, тут есть переводчик.

Пыл был охлаждён, и все пошли на работу.

Вечно хмурый бригадир привёл нас в Галерею 1812 года. Мы должны были снимать все картины на реставрацию, да и сама галерея давно мечтала уйти туда же. Решено было делать на двух «вышках». Я полез собирать первую. Тут же подбежала голландка с камерой: «Можно я вас поснимаю?»

— Нет, извините, я такого желания не имею. Но могу посоветовать вам человека, который с удовольствием снимется, ещё и интервью даст, он это любит.

Голландка удивилась такому повороту. Я её понимаю, мало кто отказывается показать своё лицо в кино, ведь это известность. Но мне такой известности не надо, да и не считаю я это за известность. Конечно, хочется её, сладкой, но не таким путём. Вот бы что-нибудь написать, сделать, изобрести… А показать свою физиономию людям, покрутиться, покрасоваться перед камерой и сказать несколько продуманных слов, эта известность недостойна моего уважения и удовлетворения мне лично не принесёт. Узнаваемости типа «О, а я его в телевизоре видел, он там шёл, ехал, лез, говорил что-то…» мне не надо. То ли дело «Смотрите, человек, который серьёзную вещь изобрёл, что-то сделал, написал, сочинил, придумал…», вот это да, известность, есть чем гордиться.

Пока я это прокручивал в голове, голландка подошла к Вадиму, и я увидел, что он с удовольствием ей позирует и что-то говорит. Вообще, я удачно её к нему отправил. Ведь он и будет являться главным действующим лицом в этом фильме, как человек неординарный, интеллектуальный, который за словом в карман не полезет. Больше голландки от Вадика не отходили, ну, конечно, сложно не влюбиться в такого яркого человека.

Потом мы возили снятые картины в фонд хранения. Голландцы бежали впереди и умоляли нас не торопиться и даже несколько раз возвращаться и ездить «на бис», что вызывало взрывы недовольства. У них своя работа, у нас своя. Впрочем, кто-то из нас, вроде бы Максим, потом согласился во время обеда инсценировать перевозку картин по залам. Максим уныло и медленно тянул панелевоз с загруженными картинами, а голландцы ехали перед ним на своей маленькой тележке с камерой, то есть одна голландка везла другую. Вроде они даже заплатили артисту, но это осталось под покровом тайны.

Во время обеда, все, как обычно, спокойно расположились за столами, достали свои нехитрые обеды, как-то не спеша завязался разговор. В общем, как всегда. Но вдруг тяжёлая занавеска, так хорошо закрывающая всех нас от посторонних глаз, резко отлетела в строну, к нам уверенно вошли две голландки и начали устанавливать камеру. Повозившись пару десятков секунд, они развернулись и ушли, оставив после себя своё незримое присутствие в виде глаза видеокамеры. Я удивился такой наглости: даже не спросив разрешения… или, может, они у начальства спросили, а нас спрашивать не посчитали нужным?

Разговоры в «обозе» как-то сразу стихли, все молчаливо сидели и жевали свои бутерброды. Нет, такой обед нам решительно не нравился, ну что за «обозные» посиделки без криков, шуток, подкалываний, даже кусок в горло перестал лезть. Через минуту я встал, подошёл к выходу и задёрнул занавеску. Больше нас в обед не трогали.

После обеда часть людей вернулась в Галерею 1812 года, а другую часть, и меня в том числе, погнали снимать картины в залах Голландии. Этим картинам повезло, они должны были уехать в тур по музеям, и временно являлись нашим обменным фондом. Конечно, голландки сразу рванули за нами. В Галерее они уже были, поэтому сосредоточили внимание на новой работе.

Так мы и шли — несколько «обозников» неторопливым шагом уставшего рабочего человека и девушки-голландки, периодически суетливо забегающие вперёд нас. Их камера, естественно, работала, а сюжет они, очевидно, назовут «Рабочие Эрмитажа, гордо и деловито спешащие исполнить свой долг». Ну, долг мы исполнить не очень торопились, но в конце концов добрели до места. Картины там висели на тросах, а не на верёвках, что облегчало процесс. К тому же они были небольшими.

Двое пошли за панелевозом, а остальные за двадцать минут сняли всю живопись. На их место были повешены картины из хранилища, называемого фондом «А». В этом высоком помещении на третьем этаже они скучали в деревянных гребёнках и дождались своего звёздного часа — повисеть какое-то время на радость публике, пока их собратья отдыхают в других городах или странах. На это ушёл час. Ведь тросы хоть и удобнее, но каждый раз раскручивать и закручивать прижимные гайки — дело долгое. А когда вешаешь «на глаз», то с первого раза уровень картин точно не подгадаешь. Потом ещё десять минут, и все картины погружены на панелевоз. Но уже в зале Рембрандта нас догнали опомнившиеся кинооператоры.

— Ребята, вы не могли бы ехать очень медленно, — попросили они через переводчика.

— Очень медленно не будем, но за ваши прелестные улыбки готовы ехать не так быстро, — улыбнулись мы девушкам. — Мы понимаем ваш творческий запал, но и вы поймите, нам ещё это спускать к упаковщикам в «Хепри», а рабочий день заканчивается, все хотят домой.

Процессия двинулась вперёд чуть помедленнее, мы ехали молча, а перед нами пятились, припав к окуляру камеры, голландки, точнее, одна везла другую. Так же был запечатлён и спуск к упаковщикам по Салтыковской лестнице всех картин, благо они были маленькие, лёгкие, и постоянное присутствие камеры раздражало не так сильно.

Голландцы пробыли ещё несколько недель, а через некоторое время после того как они уехали, в хозчасть прислали две кассеты. Одна для общего обозрения, она осела в кабинете начальства, а другая предназначалась лично Вадиму как одному из главных действующих лиц.