Отрывки из жизни внутри музея (сборник)

Михаил Ефимов, 2017

Сборник из 33 рассказов о внутренней жизни сотрудников музея государственный Эрмитаж от лица монтажника экспозиции этой организации.

Большая работа в Больших просветах

Наверняка мало кто из посетителей смотрит, как и на чём висят картины, да и вообще как они туда попадают. Ну, висят, и всё. Многие, редко посещающие музей или просто не очень внимательные, считают, что картины висят там всегда, что на них вековая, ещё царская пыль, и отпечатки пальцев великих людей позапрошлого века. Но как бы не так. Во-первых, при царе картины висели совсем по-другому, была так называемая ковровая развеска. То есть от самого потолка и почти до пола, «камень не кинешь». Царь старался показать всё, что у него есть. Да и вообще весь блеск и богатство Эрмитажа были рассчитаны на то, чтобы произвести впечатление и даже подавить воображение и волю смотрящего. Ведь какое впечатление сложится у иноземца от дворца, такое будет впечатление и о стране. Сейчас картины висят пореже. Хотя в некоторых местах довольно плотно, но всё равно уже не то. Теперь главное не количество, а правильная расстановка картин по школам, временам, авторам. Ну и, конечно, чтобы все картины были хорошо видны обычному человеку, ведь великанов у нас нет, и маленькие картины, висящие под потолком, будут висеть там без толку, поэтому пусть лучше скучают в кладовых, что они и делают. Но вы не извольте беспокоиться, на унылую жизнь в кладовых обречены не самые лучшие экземпляры. Самые лучшие висят в залах и одновременно являются обменным фондом Эрмитажа, то есть периодически ездят за границу вместе со своими хранителями. А на их место временно претендуют бедные, пылящиеся в кладовых в ожидании своего звёздного часа картины. Так что жизнь у висящих в зале шедевров весьма кипучая, подолгу на одном месте они не застаиваются, и в этом мы им и помогаем.

Сегодня в зале Больших Просветов, названного так из-за прозрачного для дневного света потолка, намечалась грандиозная смена одних картин на другие. Часть картин уезжала за бугор, часть шла на реставрацию. С утра была собрана вышка высотой в три яруса плюс ещё пол-яруса, то есть боковины со штангами косыми, и прямой, но без полика наверху. Четвёртый ярус был бы лишним, так как ограждения там уже не поставить, а на полике без ограждений стоять страшно, да и нельзя по технике безопасности. Но в то же время трёх ярусов мало, не хватало какого-то метра, чтобы достать до погон, на которых и висят красного цвета полосы.

Бригадир достал из недр своей кладовой полиспасты, представляющие собой крюк с блоком для поднятия тяжестей, и работа закипела. Четыре картины на одной стене должны были висеть друг над другом, две внизу, две наверху. Сначала, конечно, вешались верхние картины с третьего яруса вышки, для верхних картин достаточно и первого яруса. Меня, как всегда, отправили наверх, где самый сложный участок. Со мной наверх послали нашего художника Мишку, как человека очень старательного и любящего везде аккуратность. «Обоз» вообще не отставал от научных отделов своими кадрами и тоже мог похвастаться художниками, писателями и музыкантами.

Мишка был художником талантливым. В его картинах была видна такая кропотливая работа, что я удивлялся, как человек, ведущий разгульный образ жизни и производящий впечатление довольно ленивого и не амбициозного, мог создавать такие глубокие и сложные произведения. Большинство его вещей напоминали фантазмы, гротески, родившиеся в воображении человека, неординарно видящего окружающее, в то время как по общению с ним я бы этого не сказал. И это было достойно большого уважения. Фантазмы имели глубокий смысл и облекались в форму в довольно сложной технике письма. Наряду с обычными манерами, он писал и точками, делал коллажи, но я в этом не специалист, поэтому рассказать профессионально не смогу, да и восхищала меня по большей мере сама суть нарисованного. Его отец тоже был художником, и довольно признанным, но Мишкины вещи мне нравились больше, по степени глубины и сумасшествия. Они как будто входили в резонанс моим чувствам и восприимчивой психике.

Забравшись наверх с полиспастами, мы прикрепили их крюками к погону, я справа, Мишка слева, и опустили вторые крюки вниз. Там их зацепили за кольца и начали подъем. Как бурлаки на Волге, два человека тянули за верёвки, одна часть блока понемногу притягивалась к другой, и картина медленно поднималась. Бригадир внизу корректировал, чтобы подъем был одновременный и никто никого не обогнал. И вот верх картины с кольцами перед нами.

— Стоп! — кричу я, картина замирает. Дальше самое сложное. Чтобы достать до колец, надо встать на боковину и, держась за неё одной рукой, другой поднять и подвести крюк полосы под кольцо. Если не получается одной рукой, приходится не держаться вовсе, а довольствоваться тем, что одна нога стоит на боковине, а другая на прямой штанге. Ну и, конечно, держишься за саму полосу. Это неприятно, равновесия взад-вперёд никакого, по спине тычет холодный пот, и сердце стучит. Но если так подумать, внизу под ногами полик, да и ухватиться за боковину всегда можно, правда, отпустив при этом картину, что совершенно немыслимо для процесса и недостойно героя «обоза».

— Мишка, ты чего там пыхтишь, неужели страшно? — услышал я смешки «обозников». Видимо, лицо моё выражало такое усердие и наверняка было бледным от напряжения. Но я всё-таки подвёл крюк под кольцо. У художника тоже всё было в порядке.

— Отпускай!

Внизу ослабили натяжение верёвки, и картина повисла только на полосах. После этого наступали работа научного сотрудника и проверка точности его глазомера.

— Правый угол опустить на сантиметр ниже, — уверенно скомандовал научник. Ну вот, опять по-новой. Я зацепляю крюк полиспаста за кольцо.

— Поднимай!

Картина опять снята и висит на полиспасте. Теперь мне понадобятся обе руки, одной я должен держать полосу, другой открутить разводным ключом прижимной болт и опустить крюк. Всё это на глаз, только от точности моего глазомера зависит, повторю ли я эту операцию ещё или получится с первого раза. Тело в напряжении от усилий сохранить равновесие, но иногда чуть-чуть покачивает. Но вот крюк опущен, болт опять завернут, я плавно подвожу крюк под кольцо картины.

— Опускай!

И снова научный сотрудник смотрит опытным взглядом. Ему помогает наш не менее опытный в развеске картин бригадир.

— По-моему, теперь правый угол слишком низко, вы как думаете? — как нам сверху казалось, шепчутся они.

— Да, надо или правый поднять на полсантиметра или левый опустить, — отвечает второй.

— Давай, Мишка, ты выше, да и привык уже, подними правый угол только на полсантиметра и смотри не промахнись! — кричит снизу бригадир.

И всё начинается сначала. Так может повторяться несколько раз, а можно попасть и с первого. Крюки ходят по полосе тяжело — мешает несколько слоёв краски, спина побаливает от напряжения одновременно держать равновесие и поддерживать картину. Но на этот раз нам повезло, со второго раза попадаем в цель. Теперь наступает работа ребят на втором ярусе, они должны так же повесить нижнюю картину на другие полосы, висящие рядом, а мы пока отдыхаем. Итак, двадцать минут — и два огромных шедевра готовы предстать перед посетителями во всей своей красе.

Но впереди ещё два, и это только на одной стене, причём не самой большой. Самая большая стена в зале может принять на себя картин пять в нижнем ряду и столько же в верхнем. Три человека под руководством лаборанта отдела Запада подвозят нескончаемые картины в зал и увозят снятые. Благо фонд «А», откуда их привозят и где они хранятся на огромных, до потолка, выдвижных стеллажах, находится тут же, над соседним залом. Только привозят их из фонда, а увозят уже к лестнице, где потом надо напрячься и спустить шедевры на первый этаж, прямо к упаковщикам «Хепри» — именно так именуется организация, занимающаяся упаковкой и транспортировкой выставок. «Обоз» ропщет.

— Мы что, всё должны повесить сейчас, а потом ещё и спускать картины на первый этаж? А как же обед?

— Да не беспокойтесь вы, сегодня сделаем только половину зала — две стены, остальное завтра. Но спустить картины к упаковщикам надо сразу после развески, не оставлять же их на лестнице, — успокаивает нас научный сотрудник.

— Всё равно это долго, останемся без обеда! Ну давайте поставим их в какой-нибудь зал и закроем его, ведь иногда же так делаем, — надеемся мы на полноценный обеденный перерыв.

— Нет, ребята! Вещи должны через три дня уехать, а их ещё надо упаковать! — твёрдость в голосе научника говорит о неотвратимости решения. — Я скажу Ольге Николаевне, что вы закончили позже, и она вам даст час на обед.

«Если, конечно, даст», подумали все, но делать нечего, придётся идти опускать картины.

Где-то в двенадцать ещё одна стенка «повешена».

— Так, вы двое разбирайте вышку, двоих хватит, а остальные марш на Салтыковскую лестницу спускать картины, — не давая передохнуть, командовал Андреич, он тоже явно хотел кушать. — А вы двое как закончите, не на обед, а приходите помогать нам.

«Обоз» уныло поплёлся из зала, сзади шёл бригадир, как погонщик, следя, чтобы ни одна из овец не убежала.

Вся Салтыковская лестница уставлена картинами. Пожалели только научных сотрудников Русского отдела, чья дверь смотрела на лестницу — оставили им для выхода просвет. Лаборант и немногочисленный состав наших ребят в количестве трёх человек сидели на подоконнике и о чём-то увлечённо болтали, они явно не перетрудились.

— О, а вы чего сидите, картины не спускаете? Хотя бы начали! — сказал кто-то со злостью усталого человека.

— Мы спустили самые лёгкие, теперь вас ждём.

Дело в том, что сами картины, то есть холст, натянутый на подрамник и там расклиненный, весит очень мало. А вот рама — дело другое. Если рама современная и сделана из багета, то она тоже много веса не прибавляет. Но если рама старинная, вырезанная из толстого слоя дерева, ещё и с лепниной, то это отдельное произведение искусства, и весит она очень много. Так вот, расслабляющиеся на подоконнике парни спустили только картины небольшие и с лёгким багетом, а таковых немного. Основную же часть они предоставили опускать нам.

— Так, ну-ка быстро, не расслабляться, глаза боятся, а руки делают, — подбадривал Андреич крылатой фразой из своей коллекции. И действительно, по четыре человека на картину — и через полчаса всё спущено.