Солитариус. Книга первая

Михаил Евгеньевич Картышов, 2020

В оздоровительный центр «Солитариус» попадают только талантливые люди с неизвестной формой амнезии. Поэт, писатель, актёр, философ, учёный и другие – все они не помнят своего прошлого, а руководство «Солитариуса» практически ничего не рассказывает о нём, заставляя их придумывать друг другу имена и прозвища. В совокупности с другими странностями это порождает атмосферу всеобщего недоверия. Главный герой, которого все считают поэтом, намерен разобраться в происходящем. Сможет ли он выйти победителем из схватки с неизвестностью? И нужна ли ему эта победа? Содержит нецензурную брань.

Глава 3

Остановившись у развилки, Сократ кивнул на правую дорожку и сказал, что она ведёт к коттеджу Гиппократа, в котором тот жил вместе со Златовлаской и помощниками. Нам же, чтобы попасть в столовую, нужно было идти прямо. Перед тем, как войти в лес, я оглянулся на коттедж: снаружи он смотрелся не менее привлекательно, чем внутри, даже более, он как будто излучал какое-то тепло, так что при взгляде на него меня охватило чувство умиротворения — не совсем уместного, учитывая обстоятельства.

Из дальнейшего разговора я узнал, что территорию Солитариуса как бы делит на две части река: «Не очень широкая, но местами достаточная глубокая, чтобы утонуть», — то ли пошутил, то ли нет Сократ. В одной части — нашей, как выразился старик, находились, помимо жилых коттеджей, столовая, две бани — женская и мужская, так называемая зона отдыха: небольшой кинотеатр, дом искусств и «практически никому не нужный» спортзал. А в другой — «их» — коттедж Гиппократа, домики привратника и другого обслуживающего персонала, изолятор, а также домик для гостей, где пациенты встречались с родственниками. Через речку были перекинуты два моста: один — неподалёку от столовой, вёл к изолятору, второй — к жилищу Гиппократа.

Минут через десять нам встретилась узенькая тропинка, приглашающая свернуть налево, «к женщинам». Тут же стояла шестигранная деревянная беседка — «на случай, если дождь застанет в пути». Сам путь постоянно петлял и иногда вынуждал нас преодолевать неглубокие овражки, в одном из которых бил слабый родник.

Чем дольше мы шли, тем лес становился гуще. По обочинам рос орешник и ещё какие-то кустарники, а в одном месте мне на глаза попался цветущий малинник. К соснам и лиственницам добавились ели, берёзы и молодые дубы. Они встречались и раньше, но здесь их было гораздо больше. Я смотрел по сторонам и чувствовал, как во мне пробуждается нечто вроде радости, хотя поводов для радости, в общем-то, у меня не имелось. Но как можно было думать о чём-то плохом, когда птички ласкали слух одами жизни, от терпкого хвойного запаха приятно кружилась голова, а небо неожиданно заулыбалось? И всё же не думать я не мог.

— Послушайте, Сократ, — сказал я, — а вам не кажется странным, что здесь всего два врача? Как вообще они нас лечат?

— Два врача? О нет, мой друг, врач здесь один — Гиппократ, да и тот… Бестия скорее медсестра, чем врач, — мне послышалось в его голосе злорадство. — Что касается лечения, формально нас никак не лечат. Никаких лекарств, никаких обследований, ничего такого. Однако…

Он жестом поманил меня к себе и, когда я подошёл, зашептал мне прямо в ухо:

— Я уверен, что они добавляют что-то в пищу. Возможно, что и в воду. Не спрашивайте, я не знаю что и как это на нас влияет. А в изоляторе, по-моему, они проводят какие-то эксперименты. Пока у меня нет никаких доказательств, но я обязательно их найду.

Я выпрямился и посмотрел ему в глаза: они как-то странно блестели. «Всё-таки он действительно болен», — подумал я, а вслух сказал:

— Я вспомнил, что Златовласка сделала мне укол, когда я только очнулся. Вы говорите, никаких лекарств?

— Ах, это. Да, после приступа они что-то вкалывают нам. Кажется, обезболивающее.

— Понятно. Далеко нам ещё идти?

— Почти пришли.

— А здесь водятся какие-нибудь животные?

— Говорят, что олени есть, лоси, кабаны, однако лично я видел только зайцев и лис. Желаете поохотиться?

— Нет, что вы. Зачем убивать без нужды?

— Вы правы, мой друг, незачем. Однако человечество во все времена, не считая первобытности, только этим и занималось, и я не об охоте. Вот вы говорили, что духовная сила способна изменить реальность. Может быть, и способна, но до сих пор она мало что изменила. Победил не Иисус, а звериная сила в лице церкви.

— Тем не менее первые шаги сделаны. Человечество постепенно отказывается от ненужного насилия. Это долгий и болезненный процесс. Эволюция. Ребёнок в первые годы жизни не понимает, что хорошо и что плохо. Он мучает кошку из любопытства, он не знает, что ей больно, в нём нет сострадания. Как говорил настоящий Сократ, зло — это незнание добра.

— Вы — оптимист, Есенин.

— Пожалуй.

— Однако я не верю, что человечество сможет жить без насилия.

— Почему? Вы, например, можете?

Тем временем дорожка вывела нас на большую поляну, пестрящую разнообразными цветами, названий которых я не знал или не помнил, если не считать ромашек и одуванчиков. На противоположном краю стоял продолговатый бревенчатый домик с двускатной крышей из деревянной черепицы, а рядом с ним — открытая веранда.

— Вот и пришли, — Сократ так и не ответил на мой вопрос. — Неплохо, правда?

— Да, очень красиво. Сказочный пейзаж.

— Видите, там, за столовой, деревья? Это, так сказать, фруктовый сад, а за ним теплицы и парники.

— Здорово. И что там растёт?

— О, много чего, друг мой! Экзотики, правда, нет, но она нам и ни к чему.

Мы поднялись по ступенькам на крыльцо и вошли внутрь. Столовая оказалась небольшой, зато весьма уютной. Безжалостно — в хорошем смысле — пахло едой. «Оставь печали, всяк сюда входящий» — само собой перефразировалось у меня в голове, пока я смотрел на двухместные деревянные столики, расставленные без соблюдения какой-либо симметрии.

Обедали четверо. Две женщины, одна из которых, черноволосая, сидела за столиком в дальнем углу спиной ко входу и торопливо поглощала пищу. Другая женщина, занимавшая столик ближе к выходу, не первой молодости блондинка с невероятно грустным выражением лица, одетая в ярко-жёлтое платье, вяло ковырялась деревянной ложкой в деревянной тарелке. Когда мы вошли, она подняла глаза, кивнула и вернулась к своему занятию.

Возле широкого окна, в котором я разглядел ветку с крупными краснобокими яблоками, сидели двое мужчин примерно одного возраста, лет сорока. Один из них, крепкий длинноволосый брюнет в белой футболке, был очень похож на грека. По крайней мере, мне почему-то показалось именно так. Он заметил нас и что-то сказал своему сотрапезнику, худому тёмно-русому парню в красной рубашке с длинным рукавом. Тот обернулся и помахал нам рукой. Я нерешительно кивнул в ответ и бросил взгляд на Сократа. Он улыбнулся и тихо сказал:

— Никого не вспомнили?

— Нет, — пожал я плечами.

Мы подошли к окошку раздачи, Сократ облокотился на выступ и громко произнёс:

— Добрый день!

Я тоже заглянул в окно и увидел полную женщину в белом халате с красным колпаком на голове. Она что-то ела, сидя вполоборота к нам.

— Чего раскричался? Глухих нет, — с явным раздражением сказала она, неохотно поворачиваясь к нам лицом.

— О, извините, — улыбнулся Сократ. — Не хотел вам мешать, но нам бы с товарищем…

— Я что, тупая? Поэт, что ли, очнулся? — посмотрела она на меня. — Проголодался небось?

— Ну-у, да, немного, — выдавил я из себя.

— Да не боись, Пушкин, не съем я тебя, — голос у неё был хриплый, неприятный. — Тощий чересчур.

Она громко и вульгарно рассмеялась. И вдруг, без всякого перехода, спросила:

— Как меня зовут?

— Э-э-э, простите?

— Тебе мозги отшибло вместе с памятью?

Я ошеломлённо смотрел на неё, не зная, что сказать. Сократ быстро зашептал мне в ухо:

— Не обращайте внимания, Есенин! Она так со всеми разговаривает, однако внутри это добрейшей души человек.

Повариха злобно посмотрела на него и наконец встала со стула.

— Ты чего это там ему нашёптываешь, дурень старый? Рассказал уже?

— Прошу прощения? — промямлил Сократ. — Я не пони…

— Всё ты понимаешь! Я что, по-твоему, совсем тупая? Не знаю, как вы меня все называете?

— Нам бы пообедать…

— Похожа я на корову, Пушкин? Говори! — напала она на меня.

— Нет, что вы, конечно, нет, — бессовестно соврал я.

— А на кого похожа?

— Э-э-э, я не могу так сразу, я же вас не знаю совсем.

— А ты смоги! Не то без обеда оба останетесь.

— Золушка, — выпалил я первое пришедшее на ум слово.

Она аж дар речи потеряла, услышав это, но через несколько секунд расхохоталась ещё громче, чем раньше.

— Золушка! Ну даёт, Пушкин! Вот сказанул так сказанул! Ладно уж, накормлю вас, хоть вы и опоздали, да к тому же и вруны все поголовно.

Корова, ворчливо посмеиваясь, огласила меню. Оно состояло из борща на первое и плова с бараниной на второе. К борщу прилагалась сметана и пампушки или чёрный хлеб, испечённый, о чём я узнал позже, в здешней пекарне, к плову — лёгкие овощные салаты. Я попросил всего понемногу и чай. Сократ ограничился салатом из помидоров и огурцов и хлебом.

— На диете, что ли, старый? И чаю не хочешь? Давай хоть водички налью. Нет? Ну как хотишь. Вас, интеллигентов, не поймёшь.

Мы забрали подносы с едой и сели за ближайший столик. Я почувствовал себя немного не в своей тарелке, когда к нам подошёл махавший нам рукой парень.

— Мы рады вас видеть, Есенин, — тёплым голосом произнёс он и протянул мне руку, другой рукой небрежно откидывая со лба прядь густых волос.

— Добрый день, э-э-э… — я уже начинал проклинать Гиппократа за весь этот «идеятизм».

— Не беспокойтесь, дружище. Успеете придумать мне имя, — сверкнул он белоснежными зубами. — По правде говоря, мне даже нравится эта неопределённость. Это как бы открывает простор для воображения, для игры.

— Понимаете, Есенин, — заметив мой растерянный взгляд, вмешался в разговор Сократ, — перед вами самый настоящий актёр, очень талантливый, однако непризнанный, насколько нам известно.

— Благодарю вас, отец, — прижав руку к сердцу, склонил перед ним голову актёр.

— Вы снимались в кино? — спросил я и вспомнил, на кого он похож.

— Мне бы хотелось так думать. Скорее всего, моя карьера только началась, когда меня постигло беспамятство. Я бы наверняка покорил миллионы зрителей, если бы не болезнь! Жаль, что здесь так мало публики. Разве двадцать человек могут в полной мере оценить мой талант!? Ах, проклятая жизнь! — печально и в то же время озлобленно воскликнул он, устремив взгляд в невидимую для нас даль.

— Знаете, я уже придумал вам имя, — вернул я его в реальность. — ДиКаприо.

В этот момент к нам присоединился второй незнакомец. Высокий, широкоплечий, мускулистый, с чёрными волосами до плеч, на фоне актёра он выглядел немного устрашающе. Услышав мои слова, он хлопнул ДиКаприо по плечу и прохрипел:

— Понял, Смоктуновский? Никакой ты не Смоктуновский и не Круз, ты — ДиКаприо.

Затем он дружелюбно улыбнулся и протянул мне руку.

— Привет, Есенин! Я — художник. Называй как хочешь. И давай сразу на ты. Все свои. Хм, почти все, — ухмыльнулся он, вспомнив, видимо, о Шапокляке.

«Хоть один додумался облегчить мне задачу», — благодарно подумал я.

— Привет… Малевич?

— Малевич так Малевич. Всё равно всё это глупости, — махнул он рукой и как бы нехотя добавил: — Так ты меня и называл.

— Господа, однако это нечто… — неторопливо проговорил Сократ, и я перевёл взгляд на него. Он явно был взволнован, хотя и пытался скрыть это. — Есенин демонстрирует нам нечто из ряда вон выходящее. Никто из нас не повторялся в именах. Нет, бывали совпадения, конечно, однако то были единичные случаи.

— Значит, вы и раньше были ДиКаприо? — обратился я к актёру.

— Да. Но скажу вам честно: я не в восторге от этого имени. ДиКаприо, положим, не совсем бездарен, но до вершин актёрского мастерства ему вовек не доползти! То ли дело…

Меня всё это уже порядком утомило, и я его перебил:

— Что ж, извините, просто мне показалось, что вы на него похожи внешне. В актёрском мастерстве я разбираюсь так же, как баран в новых воротах.

— Нет, вы не подумайте, Есенин, я вовсе на вас не обижаюсь! — он в очередной раз отбросил со лба съехавшую прядь и расплылся в улыбке.

— Ладно, Смоктуновский, пойдём. Не будем мешать людям обедать, — решительным тоном сказал Малевич и подтолкнул ДиКаприо к выходу. — Приятного аппетита, господа!

— Да, приятного. После поговорим. Вы, кстати, чем собираетесь заняться после обеда? — скороговоркой спросил актёр.

— Ну, я хотел прогуляться по территории, — ответил я, глядя на Сократа. Тот кивнул.

— Обязательно заходите в кинозал через пару часов. Мы собираемся смотреть…

— Всё, Смоктуновский, пойдём, дай людям поесть!

— Всё, уходим. До встречи, господа!

Они ушли, и я вздохнул с облегчением.

— Устали, друг мой? — сочувственно произнёс Сократ. — Первый день после приступа все переносят тяжело.

Черноволосая женщина, сидевшая в дальнем углу, встала из-за стола и царственной походкой направилась к выходу. Она была молода и красива, но правильные черты её лица искажало какое-то ожесточение. Чёрные глаза её смотрели враждебно, властно, презрительно, как будто весь мир принадлежал ей. Они скользнули по мне как по пустому месту, а Сократ не удостоился и этого. Одета она была в чёрную майку и светло-голубые джинсы. «Платье подошло бы ей больше, — невольно залюбовавшись, подумал я и проводил её взглядом до выхода. — Амазонка».

Грустная блондинка ещё не ушла. Несколько бессознательных секунд я изучал её спину: казалось, что на неё навалился какой-то тяжёлый груз, и она превратилась в знак вопроса. Как будто сам воздух вызывал у неё сомнения. Как будто…

Сократовское «хм» вырвало меня из пучины мыслей. Я повернулся к нему.

— Странная женщина, — поглаживая бороду, очень тихо сказал он.

— Да, я заметил. Что с ней?

— Не знаю, с мужчинами она почти не разговаривает, а другие женщины не хотят ничего рассказывать. Надо полагать, потому, что сами ничего не знают. Однако мне кажется, что её высокомерие — природное.

— Высокомерие? Вы о ком?

— О женщине, которая сейчас прошла мимо нас.

— А я о нашей соседке.

Сократ растерянно улыбнулся.

— Однако… Её тоже можно назвать странной.

— Думаю, мы все здесь странные, просто некоторые немного страннее.

— О, вы абсолютно правы, мой друг! Я вовсе не против странностей. Напротив, считаю, что они гораздо ценнее всякой обыкновенности.

— Согласен. Что ж, давайте проверим, правильно ли я вспомнил их имена, — я вдруг загорелся любопытством и заодно решил кое в чём убедиться.

— Так вы уже придумали?

— Да. Начнём с черноволосой. Я назвал её Принцессой, — пристально вглядываясь в Сократа, сказал я.

Его морщинистое лицо, уже готовое выразить восторг, вытянулось. Блеск в глазах потускнел. Старик явно был разочарован.

— О, друг мой! К сожалению, вы называли её иначе. Очень жаль.

— Что ж, не судьба, — вздохнул я. — А как я её называл?

— Амазонка.

Я ожидал это услышать и потому не особо удивился.

— Ясно. А эта девушка… — движением головы показал я себе за спину. — Несмеяна.

Сократ недоумевающе погладил бороду.

— Однако, странно… Что же получается?

— Так что? Верно?

— Да. Почему же вы ошиблись с Амазонкой?

— Понятия не имею.

Я не стал говорить ему, что никакой ошибки не было. Во-первых, потому что мне не хотелось быть пищей для размышлений. Во-вторых, в голову мою проникла параноидальная мысль, что об особенностях моего мозга, благодаря которым всплыли в памяти все имена, никто не должен знать, особенно Гиппократ.