Организация пространства

Михаил Викторович Коротунов

Сборник рассказов. Между датой рождения и датой смерти происходит масса интересных мелочей, которые и отличают жизнь Ивана Ивановича от жизни Сидора Петровича. Разве Вам не хотелось бы рассказать о том, что произошло с Вами? Вдруг кому-то это будет интересно? А кто-то расскажет Вам свои истории. И не будет недоуменного вопроса: «А поговорить?».

Двенадцать дней

Он работал заточником инструмента. Разбирался в корундах, пастах, различных кругах. И как-то заметил, что вольфрам оставляет серебристый след на простом стекле. Еще лучше след выделялся на бутылочном стекле.

Возникла мысль. А, что если разукрасить бутылку орнаментом? Попробовал, получилось неплохо. Занялся поиском бутылок замысловатой формы. И различных вариантов орнамента. Пробовал разные варианты заточки вольфрамовой проволоки, толстые и тонкие линии. Со временем приобрел множество навыков и решился на шедевр.

На работе взял отпуск на двенадцать дней, и все двенадцать провел в сгорбленной позе, реализуя свой творческий зуд. Болели глаза, руки, ныла спина. Рисунок был тонок, изящен, по-восточному замысловат. И бутылка по форме вошла в тему. Узкое горлышко как у восточного кувшина. Разве только не хватало ручки. Но, ведь это была бутылка. Или уже не была? Сквозь серебряный узор бутылочное стекло едва проглядывало. Казалось, бутылка была серебряная, инкрустированная вставками бирюзового цвета.

Оставался последний, двенадцатый, день отпуска. Родной завод выпускал ширпотребом плитку, потому на заводе была художница. Самому бутылка очень нравилась, но, то самому. Вот, если бы художнице показать. Пусть посмотрит, как специалист. Пусть оценит.

Положив бутылку, обернутую газетой, в целлофановый пакет, отправился на завод.

Художница была занята рутинной работой по дизайну очередного шедевра плитки для всех. Улучив момент, поставил расписанную бутылку на стол и долго ждал, когда же художница обратит на неё внимание. Художница не спешила. Разговаривала о том, о сём, не оставляя работу. Наконец, скользнула взглядом по бутылке.

— Где взял? Мы, что ли, делать будем?

— А, получится?

Художница внимательнее присмотрелась.

— Не, у нас не пойдет, это трафарет и напыление, а у нас оборудования такого нет. Тонко, однако, где же шов? Искусно скрыли. Незаметно совсем.

— Так это не по трафарету, это вручную.

— Иди ты! Это кто ж так помучился?

— Угадай!

Оживленная беседа переросла в застолье. Под разговоры о высоком искусстве раздавили поллитровку. Присоединились еще несколько ценителей прекрасного. Все были ошеломлены тонкостью рисунка, манерой росписи, искусством автора. Пили за творчество, за новые успехи и старые достижения.

— Сколько же ты ее делал?

— Весь отпуск, двенадцать дней.

— Нальем за двенадцать дней в одной посуде!

— Да, сила, такого не встречал нигде. Но, того стоит, что бы так помучиться. Красотища!

Расходиться, как всегда, не хотелось. Мастер был на высоте. Не твердой рукой завернул бутылку в газету, положил ее в пакет и отправился на остановку в сопровождении восторженной публики. Вот и троллейбус. Усевшись у окна, мастер наблюдал за огнями пролетавшего за окном города. Незаметно подошла своя остановка. Троллейбус почти пуст, время позднее, но ему на встречу пробивалась толстая баба с поклажей в обеих руках. Неожиданно, уже на ступенях, пакет столкнулся с поклажей толстой бабы и сказал «Дзинь»! И сердце повторило тот же звук.

Сердце остановилось, разбившись, заглянуть в пакет не было никаких сил. Едва добрался до подъезда, дольше обычного поднимался в лифте. Дольше искал ключи, долго открывал дверь, долго не знал, куда поставить пакет и ставить ли. Подошла жена. Зыркнула недовольно, выпил опять.

— Посмотри, что там.

— Ты зачем принес? Битых бутылок еще не хватало. Что за ценность такая?

— Так, всего лишь двенадцать дней отпуска в одной куче битого стекла.